Два царевича
После царицыной болезни немецкие лекари в один голос уверяли Ивана, что Анастасия Романовна родить более не способна. Государь сердился и вновь заставлял их осматривать царицу. В который раз они прикладывали к ее животу трубки, мяли пальцами бока, долго совещались между собой и опять разводили руками, втолковывая непонятливому государю свое заключение.
Иван в сердцах прогонял их с глаз долой, приглашал знахарок. Те щупали ее мраморную кожу, заглядывали Анастасии в рот и будили в Иване сомнение.
— Может, родит, батюшка… а может быть, и не родит. Худа больно царица! А для того чтобы родить, силушка нужна. Вон деревенские бабы какие ядреные! Каждый год рожать способны, а царица слаба.
Иван Васильевич одарил знахарок шелковыми платками и больше их к себе не звал. А когда Анастасия призналась царю, что понесла, он повелел урезать иноземным врачам годовое жалованье.
И вот наконец родился мальчик, которого решили назвать Иваном.
Как никогда во дворце усилилось влияние Захарьиных, которые расселись во всех приказах, а в Думе составляли большинство. Наиболее влиятельным был Григорий Юрьевич Захарьин, который уже много лет кряду был боярином Конюшенного приказа, чем оттеснил князей Глинских и едва ли не за пояс заткнул самих Шуйских.
Григорий Юрьевич по дворцу передвигался важно. За последние годы он изрядно растолстел, а стало быть, прибавил к прежним необъятным телесам еще больше дородности и достатка. Огромная жирная складка дрябло болталась у пояса и мешала боярину смотреть под ноги. Однако своей полноты Захарьин не стеснялся, наоборот, огромный живот сделался предметом его гордости. Дородность у бояр ценилась, и громадное пузо, кроме уважения, вызывало еще и зависть.
Второй сын Ивана рос крепким и смышленым мальцом и очень напоминал усопшего Дмитрия, разве что цвет волос иной — желтый, словно неспелый одуванчик, и топорщились они непослушно, выдавая строптивую натуру. Анастасия Романовна не отходила от сына ни на шаг, не доверяла младенца даже ближним боярыням. Теперь она сама кормила его из ложечки, сама вытирала рот, запачканный в каше, сама же и переодевала юного царевича.
Ее опека за старшим сыном не ослабевала даже тогда, когда народился Федор. Она желала держать сыновей перед глазами всегда, и если приходилось оставлять их, то только по велению государя. Даже в спальной комнате царица распорядилась поставить детские колыбели, и часто Анастасия поднималась среди ночи и долго с любовью смотрела в лица сопящих во сне малюток.
Иван не бранился, воспринимая поведение царицы как причуду, а когда она склонялась над кроваткой, заглядывался на ее стройное крепкое тело, не утратившее былой свежести даже после рождения детей. Мужское желание от этого созерцания становилось сильнее, и он долго не выпускал из объятий жену.
Иван Иванович рос пострельцом. За ним требовался особенный глаз, и в баловстве юного царевича бояре угадывали породу, признавая, что таким неспокойным был и Иван Васильевич.
Федор Иванович находился пока только в люльке, но голос его оттого не становился тише, и он, крепчая, орал на весь дворец, заставляя поверить всех бояр в Москве, что положение Захарьиных как никогда прочно.
