КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
ГЛАВА 23
В то утро за библиотечным столом они рассказали Джулии про все свои достижения.
Ей даже повезло, что она приехала только теперь и не блуждала впотьмах вместе с другими мюрийцами. Полгода, к примеру, они ухлопали на теорию об усилении чар по мере приближения чародея к центру Земли. Этот эффект почти не поддавался измерению, но его научное подтверждение открыло бы новые горизонты и могло бы изменить все.
Они обрыскали уйму заброшенных шахт, соляных куполов и прочих подземных сооружений, после чего за хорошие деньги наняли трамповый пароход и подержанный батискаф. Через шесть месяцев спелеологических экспедиций и глубоководных погружений они доказали, что чары Асмо на глубине полумили действительно немного усиливаются — возможно, потому, что весь этот экстрим здорово ее возбуждает.
За этим последовали астрология, океаническая магия и даже онейромантия, магия сновидений. Во сне маги, случается, колдуют со страшной силой, но днем никто не хочет слушать, что тебе снилось.
Потом начались эксперименты с магнитным полем Земли. Они собрали аппарат по чертежам Николы Теслы, но как-то ночью Фолстаф чуть не поменял местами магнитные полюса, после чего пришлось прикрыть лавочку и дать задний ход. Гаммиджи неделю глаз не смыкала, развивая гипотезу, связанную с космическими лучами, квантовыми эффектами и бозоном Хиггса, которую сама понимала только наполовину. Она клялась, что может все доказать математически, но расчеты такого рода потребуют компьютера величиной со вселенную и времени, за которое эта вселенная может погибнуть от энтропии.
Короче говоря, они зашли в тупик — и обратились к религии.
На этом месте Джулия отодвинулась от стола, чувствуя позывы мозговой рвоты.
— Знаю, — сказал Царап, — но это не то, что ты думаешь. Ты послушай.
Огромная, покрытая заметками диаграмма, развернутая Фолстафом, заняла весь стол.
Религией Джулия никогда не интересовалась: считала себя слишком умной, чтобы верить в нечто бездоказательное и к тому же нарушающее все мыслимые научные принципы. Считала малодушным верить во что-то лишь потому, что ей от этого легче. Магия — дело другое, в ней хотя бы имеются воспроизводимые результаты, а религия основана на одной только вере. Догадки слабых умов, ничего больше. До сих пор она думала, что все остальные фритредеры разделяют ее взгляды на этот предмет.
— Наша головоломка никак не складывалась, — продолжал Царап. — Мы решили вернуться к основным принципам, но что, если до основных принципов существовали еще какие-то? Мы предполагали, не имея доказательств обратного, что где-то во вселенной существуют большие энергии и что есть техника, позволяющая ими манипулировать. Человечество, насколько мы знали, никогда не имело к ним доступа, но что, если этот доступ был у сущностей иного класса?
— То есть у Бога, — сказала Джулия.
— Верней, у богов. Мне требовалось расширить свои знания в этой области.
— Что за ерунда. Ни богов, ни единого Бога нет. Хорошо, что я в колледж не поступила: не пришлось на первом курсе спорить в общей спальне о высоких материях.
Царап, однако, не дрогнул.
— «Исключите все возможное, и оставшееся, при всей своей невозможности, будет истиной». Шерлок Холмс.
— Во-первых, ты неточно цитируешь, во-вторых, это еще не значит, что боги реальны. Это значит, что надо проверить свою работу еще раз — вдруг где-нибудь напортачил.
— Мы проверили.
— Тогда, вероятно, надо было бросить эту затею.
— Я так легко не сдаюсь. — Холодный серый взгляд Царапа не вязался с образом модели от Аберкромба и Фитча. — И они тоже, — он обвел рукой стол, — и ты. Верно, Джулия?
Она сморгнула и не отвела глаз, давая понять, что слушает, но обещать ничего не может.
— Мы говорим не о монотеизме, по крайней мере, не в его новой форме. Речь идет о древней религии — язычестве, точнее, политеизме. Забудь все, что у тебя связано с понятием религиозного культа. Отбрось поклонение, искусство, философию и рассмотри предмет хладнокровно. Представь, что ты теолог особого толка, изучающий богов, как энтомолог своих насекомых. Исходя из мировой мифологии к целом, отнесись к ней как к дневнику полевых наблюдений или статистике, занимающейся гипотетическим видом под названием «бог».
К курсу сравнительной религии Царап и компания приступали брезгливо, в резиновых перчатках и со щипцами, как будто имели дело с интеллектуальной разновидностью медицинских отходов. Начали они, как и Джулия в своей квартирке над бейглами, с всевозможных преданий и мифов; проект получил название «Ганимед».
— Какого вообще дьявола вы надеялись там найти? — недоумевала Джулия.
— Я изучал их технику. Хотел научиться делать то, что делали боги. Я не видел особой разницы между магией и религией и, соответственно, между магами и богами. По-моему, божественный промысел — всего лишь одна из форм магической практики. Ты ведь помнишь, что сказал Артур Кларк? Всякая развитая технология неотличима от магии. Подойдем к этому с другой стороны: от чего неотличима развитая магия? От чуда, само собой.
— Огонь богов, — громыхнул Фолстаф. Еще один верующий, господи боже.
В Джулии вопреки ее воле зашевелилось любопытство, но она не подала виду. Она знала этих людей давно: умом и интеллектуальным снобизмом они ей нисколько не уступали. Все возражения, которые она может придумать, им, наверно, тоже в голову приходили.
— Слушай, Царап. Если боги и есть, свой огонь они так просто не раздают — это даже я знаю. Прометей, Фаэтон, Икар — выбирай кого хочешь. Если подлетишь близко к солнцу, термическая энергия расплавит твои восковые крылья, и ты рухнешь в море. Это если тебе еще повезло, не то кончишь как Прометей, и птицы вечно будут кормиться твоей печенкой.
— Имеются исключения, — заметил Фолстаф.
— Не все ж такие идиоты, чтобы делать крылья из воска, — поддержала его Асмо.
Фолстаф начал знакомить Джулию с разложенной на столе диаграммой, тыча в лист своими толстыми пальцами. Большие и малые религиозные культы, представленные в разных цветах, пересекались и накладывались один на другой. Ненормальный математик может представить в виде графика все что хочешь.
— Гордыня, бросающая вызов богам и приводящая дерзкого к смерти, — лишь один из возможных сценариев. Несчастливый конец можно обычно приписать плохой подготовке героев; это еще не значит, что доступ к божественной силе смертным категорически запрещен.
— В теории, — вставила Джулия.
— На практике тоже, — резко возразила Асмо. — Обычно этот процесс именуется вознесением или успением, но я предпочитаю это называть переносом. Все эти термины означают взятие человека на небо при жизни и наделение его божественным статусом той или иной степени. Есть еще родственное понятие, апофеоз, когда человек становится богом на все сто процентов. Так уже миллион раз делалось.
— Например?
— Мария, Иисусова мама, — загнула палец Асмо. — Родилась смертной, потом вознеслась. Или Галахад, сын Ланселота: он нашел священный Грааль и попал туда же. Опять же Енох, потомок Адама.
— Китайские полководцы Гуань Юй и Фань Куай, — добавила Гаммиджи. — Восемь Бессмертных даосизма.
— Дидона, Будда, Симон волхв, — внес свою лепту Царап. — Продолжать можно до бесконечности.
— Возьмем греческий миф о Ганимеде, — продолжала Асмо. — Зевс вознес смертного юношу на Олимп за его красоту и сделал своим виночерпием. Потому проект так и назвали.
— Виночерпий здесь, скорее всего, эвфемизм, — дал справку Фолстаф.
— Я все понимаю, — сказала Джулия. — Не все кончают так, как Икар, но ведь это только легенды. В «Горце» вон тоже бессмертные — реально это, по-вашему?
— Они там не боги, — заметил Фолстаф. — Ты хоть кино-то смотрела?
— И все эти люди, о которых вы говорите, были не простые смертные, а чем-то да выделялись. Енох — потомок Адама.
— А ты разве нет? — поддела Асмо.
— Галахад был нечеловечески добродетелен, Ганимед — нечеловечески красив. Не думаю, что это относится к кому-нибудь из присутствующих. По-моему, вы все люди как люди.
— Совершенно верно, — подхватил Царап. — В том-то и фишка. На данном этапе мы просто подтверждаем концепцию; до выводов еще далеко, поэтому мы пока ничего не хотим исключать.
Как профессор, опекающий перспективного аспиранта, он устроил Джулии экскурсию по восточному крылу, куда ее раньше не допускали. Все комнаты здесь были набиты принадлежностями самых разных религий: облачениями, алтарями, светильниками, кадильницами и митрами, а в воздухе витали всевозможные благовония.
В связке посохов Джулия опознала епископский и друидский. Она не привыкла работать с подобным оборудованием и доверия к нему не испытывала, но знание, как известно, добывается экспериментальным путем. Может, это и есть супержелезо, магический эквивалент большого адронного коллайдера. Ничего нельзя исключать, пока не исключишь, так ведь?
И Джулия вошла в проект «Ганимед». Как всякий научный работник, она делала срезы и вырезы, организовывала, строила графики, составляла проверочные таблицы и проверяла все до посинения. Мюрские маги тем временем творили песнопения и возлияния, приносили жертвы, постились, совершали омовения, раскрашивали лица, вопрошали звезды и вдыхали пары, исторгаемые бурлящими зельями.
Серьезная неуклюжая Гаммиджи, скачущая и улюлюкающая под действием мескалина топлес и в полной раскраске, несколько ошарашивала, но Царап указывал, что в контексте их исследований это приравнивается к полной ригидности. (Асмо, подавляя смех, вполголоса уверяла, что Царап с Гаммиджи по-тихому предаются сексуальным вакхическим игрищам, но доказательств, если они у нее и были, Джулии не представила.) Целью проекта было выяснить, действительно ли за всей этой мурой есть какая-то техника; ее открытие обещало приравнять волшебные скоросшиватели к фокусам на семейных праздниках.
К моменту прихода Джулии Царапу нечем было похвастаться, но он имел основания думать, что это не пустая трата времени и не полное шарлатанство. Когда Айрис изменила аранжировку одного шумерского песнопения, изо рта у нее вылетел рой насекомых, вот так вот. Пожужжал, выбил окно и пропал в ночи. Айрис два дня не могла говорить, так ей обожгло горло.
Были и другие случаи, спонтанные проявления чего-то, что ни в какую теорию пока не укладывалось. Предметы двигались сами по себе, посуда билась, слышалась великанская поступь, однажды разбудившая Джулию. Фиберпанк, метамаг-коротышка, три дня постился и медитировал, а на четвертое утро узрел в солнечном луче руку, которая коснулась его пухлой щеки своими горячими пальцами.
Его опыт, к общей досаде, никто повторить не сумел. Магия тоже не линейная сетка, но религия по сравнению с ней вообще полный хаос, свалка всякого мусора. В ней все ритуализировано и кодифицировано, это да, но воспроизводимых результатов эти ритуалы не обеспечивают. В магии, если ты правильно выучил заклинание, и не слишком устал, и условия не изменились за последнюю пару секунд, у тебя, как правило, получается, а тут ни фига. Царап продолжал верить, что глубокое бурение и расшифровка глубинного грамматического пласта таки приведет их к новой мощнейшей технике, но чем глубже они бурили, тем хаотичнее и неподвластнее грамматическим правилам все становилось. Как будто кто-то капризный и озорной на той стороне нажимал кнопки и дергал рычажки как попало, лишь бы позлить исследователей.
У Царапа хватало терпения сидеть и дожидаться, когда из этого шума возникнет нечто закономерное, но Царап был личностью уникальной. Пока он и его сторонники корпели над священными текстами и заполняли один жесткий диск за другим хаотической псевдоинформацией, Асмо вывела свою группу в поле для отлова живых экспонатов.
Царапу не понравилось, что она откололась, но Асмо воспротивилась ему со всей твердостью семнадцатилетнего вице-президента компании. Чуть ли не всем известно, заявила она, что на Земле имеется популяция волшебных существ. Небольшая, поскольку Земля для них не слишком дружественная среда. Почва твердая, воздух разреженный, зимы суровые — эльфу эта планета что человеку Арктика. Но отдельные представители, эскимосы волшебного мира, все-таки выжили.
У них своя иерархия: одни сильнее, другие слабее. В самом низу стоят вампиры, серийные убийцы, из которых путем естественного отбора выжили одни только социопаты. С ними, понятно, связываться не стоит, но выше их размещаются самые разнообразные виды эльфов, духов, оборотней и прочих. Если взбираться по этой лесенке терпеливо, перекладина за перекладиной, до богов, может, и не долезешь, но есть вероятность встретить кого-то, знающего их факс. Эта штука будет покруче поста.
Начала она с однодневных вылазок в местные горячие точки. В Провансе, до сих пор не слишком урбанизированном, обитали летучие спрайты, речные сирены, даже драконы-виверны иногда попадались, но все это была мелкая дичь. На смену июлю пришел август, холмы вокруг Мюра залиловели от цветущей лаванды — картинка с календаря в приемной дантиста, ни дать ни взять, — и Асмо со своей командой, куда теперь входил и Фолстаф, стала пропадать в поле по нескольку дней.
Особых успехов поначалу не было видно. Асмо стучалась к Джулии в три утра с сухими листьями в волосах и початой бутылкой просекко, садилась на кровать и рассказывала о встрече с кучей лютенов, французской разновидностью лепрехаунов, норовивших залезть ей под (действительно провоцирующую) юбку.
Но прогресс все-таки наблюдался. Фолстаф завел особую комнату, чисто убранную, где на белой скатерти ставилось свежее угощение для духов под названием фагасы; правой рукой они дарили удачу, левой наводили беду. Асмо, разбудив Джулию в очередной раз, поведала о свидании с Золотым Козлом, которого, как правило, видят одни пастухи, да и то издали.
На следующую ночь, правда, удача ей изменила, и она заявилась вся мокрая, дрожа от первого осеннего холодка: коварный драк посреди вполне цивильного разговора вдруг затащил ее в Рону. Днем в супермаркете она увидела его в человеческом облике — он загружал в тележку банки анчоусов и весело подмигнул ей.
Кроме того, с их машины все время воровали покрышки. Асмо подозревала местного трикстера Рейнарда-Лиса; заступник крестьян вроде бы, враг помещиков и духовенства, а для нее сплошной геморрой.
Фолстаф как-то вышел к завтраку мрачнее тучи — таким его Джулия видела в первый раз. За эспрессо и мюсли он сообщил, что ночью по дороге домой с ними поравнялась черная лошадь длиной со школьный автобус, везущая тридцать плачущих детей. Она сопровождала мини-фургон добрых пару минут, как по шоссе, так и по проводам и верхушкам деревьев, а потом сиганула в реку вместе с детьми. Изыскатели подождали, но лошадь так и не выплыла. Реальность это или иллюзия? Мюрийцы полистали газеты, но объявления о пропаже детей не нашли.
Совместную оперативку устраивали в полдень: для команды Царапа это был ланч, для людей Асмо завтрак, поскольку те поздно вставали после своих ночных выездов. Обе стороны обменивались последними достижениями в духе здорового — и нездорового тоже — соревнования.
— Ну какого же хрена, Асмо, — сказал Царап в сентябре, прервав на середине ее доклад. Луга вокруг дома начинали рыжеть. — Какой нам от этого прок? Если я еще раз услышу о твоем Золотом Козле, у меня крышу сорвет. Ни фига этот Козел знать не может. Я убить готов за что-нибудь древнегреческое: бога, полубога, духа, чудовище, мне наплевать. За циклопа. Должно же тут водиться что-то такое. Это Средиземноморье, мать его так.
Асмо злобно уставилась на него ввалившимися глазами поверх багетов и клякс от варенья. Огромная оса, свесив ноги, перелетала от одной кляксы к другой.
— Циклопов нет, — сказала она. — Хочешь сирену?
— Сирену? — Царап, просветлев, хлопнул рукой по столу. — Что ж ты раньше молчала?
— Не греческую только, французскую. Змеиный хвост ниже пояса.
— Вроде горгоны? — нахмурился Царап.
— Нет, у горгон вместо волос змеи. Не думаю даже, что это реальные существа.
— Полуженщина-полузмея — это ламия, — вставила Джулия.
— Да, в Греции, — рявкнула Асмодея. — Во Франции это сирена.
— Может, она знает кого-то из ламий, — с надеждой сказал Царап. — Может, они родня. У женщин со змеиным туловищем должна быть своя социальная сеть…
— Не знает она никаких ламий. — Асмо уронила голову на стол. — Ты сам не знаешь, о чем просишь.
— Я не прошу, а даю тебе директиву расширить поиски. Тошнит уже от этих французиков. Про лютенов, сколько помню, ни одного фильма не сняли — не тот у них уровень. Слетай в Грецию, деньги не проблема. Мы все можем слетать. Здесь ты зашла в тупик и из чистого упрямства не хочешь в этом сознаться.
— Да что ты знаешь! — Покрасневшие глаза Асмо сверкнули. — Это тебе не перепись населения, чтоб опрашивать всех поголовно, тут доверие нужно завоевать. Я потихоньку создаю агентуру. Некоторые из них веками с человеком не говорили. Золотой Козел…
— О козлах ни слова!
— Асмо права, Царап, — тихо сказала Джулия. Царап явно ждал, что она поддержит его, но силовые игры ее мало интересовали. С силой не надо играть — чему-чему, а этому магия ее научила. — Начав носиться по всему глобусу, мы только зря потратим время и деньги.
— От Золотого Козла мы тоже молока не надоим…
— Сыр, полученный от него, был вполне съедобный, — заметил Фолстаф.
— Да поймите же: поверхностный поиск нам ничего не даст, а вот местная жила, если как следует ее разработать, может что-нибудь выдать… если там есть, конечно, что выдавать.
— Богатую жилу можно найти как раз в Греции.
— Не нужна нам Греция, — стояла на своем Джулия. — В Провансе кого только не было: и кельты, и римляне, и баски. Буддисты засылали сюда миссионеров, египтяне создавали колонии — греки, кстати, тоже, если ты без них жить не можешь. Евреи, и те побывали здесь. Потом, конечно, христианство все это прихлопнуло, но первичная мифология так и осталась где-то внизу. Если уж мы здесь не найдем богов, то в других местах искать бесполезно.
— Что ты, собственно, предлагаешь? — Царап остался крайне недоволен ее нелояльностью. — Забросить все мировые религии и сосредоточиться на местном фольклоре?
— Именно. Ограничимся здешними источниками и посмотрим, что это нам даст.
Все смотрели на Царапа. Он поджал губы, поразмыслил и сдался.
— Ладно. Прекрасно. Поработаем месяц с провансальским материалом, а там будет видно. Но никаких больше лепрехаунов, — он свирепо оглядел стол. — Поднимайся вверх по пищевой цепочке, Асмо: я хочу знать, кто здесь всем заправляет. Выясни, кого эта мелочь боится, и дай мне его телефон. Говорить будем только с ним.
Асмо, постаревшая с июня на несколько лет, тяжко вздохнула.
— Я постараюсь. Правда постараюсь, Царап. Но ты не знаешь, о чем просишь.
Джулия, хотя Царап ни разу не признал этого вслух, оказалась права. Сфокусировавшись на местной мифологии, они сразу добились прогресса. Они занялись только одним уголком пазла, убрав в коробку все остальное, и картинка начала складываться.
С помощью Григория Турского и других, безымянных, летописцев Средневековья Джулия приобщалась к провансальской магии. Та, подобно местным винам, имела вполне различимый вкус — богатый, хаотичный и романтический. Ночные чары вбирали в себя лунное серебро, вино, кровь, рыцарей, фей, ветер, леса и реки. А между их полюсами, добром и злом, лежала обширная область проказ и шалостей.
Постепенно за страницами древних летописей начала вырисовываться фигура. Джулия различала ее неясно и не могла пока назвать по имени, но чувствовала, что она здесь. Загадочная праматерь поселилась здесь давно, раньше римлян. Прямо о ней не говорилось нигде, и о ее присутствии возвещали лишь пертурбации, производимые ею во вселенной. Джулия выходила на нее методом триангуляции, руководствуясь мелочами вроде изображений черных мадонн — они разбросаны по всей Европе, но вокруг Прованса встречаются особенно часто. Все эти Девы Марии отличаются нетрадиционно темным цветом лица, однако неведомая сущность была старше Марии и не обладала кротостью Богоматери.
Богиня плодородия, существовавшая здесь с доисторических времен, пока разноплеменные завоеватели не залили эти места битумом официального христианства? Дальняя родственница Дианы, Кибелы или Изиды? Христиане скорее всего смешали ее с Марией, но она должна была сохраниться и как отдельное божество. Она выглядывала из-под маски христианских догм, как Джулия-два из-под маски первой.
Она взывала к Джулии — к дочери, обратившейся за спасением к собственной матери, о которой ее теперь извещала в редких невразумительных имейлах только сестра из небольшого, но изысканного колледжа в западном Массачусетсе. Джулия помнила, с какой любовью и всепрощением ее приняли, когда она приползла к родному порогу из Честертона. Такого она не испытывала ни раньше, ни позже — лишь в тот раз ей дано было приобщиться к божественной милости.
Чтение, перекрестные ссылки и дедукция все больше убеждали Джулию в том, что ее богиня реальна. Та, к кому стремишься всем сердцем, просто не может быть вымыслом: она таилась где-то рядом, по ту сторону этого никчемного мира, и разыскивала Джулию столь же усердно, как Джулия разыскивала ее. Нет, это не фигура мирового масштаба, как Гера или Фригг, скорее божество среднего веса, входящее в большой пантеон. К хлебу, в отличие от Цереры, она тоже отношения не имеет: в Провансе почва скалистая, и пшеница здесь не растет. Она заведует оливками и виноградом, темными плодами скрюченных низкорослых деревьев и лоз, а ее дочери — дриады, воинственные защитницы леса.
Она добрая, даже веселая, но есть у нее и другая, мрачная ипостась. Такой облик богиня принимает зимой, когда уходит в подземное царство. В одном мифе говорится, что она спускается туда оттого, что люди ее прогневили, в другом — что она предается там горю, потеряв дочь, в третьем — что лукавый бог типа Локи одурачил ее и приговорил к полугодовому заключению под землей. В любом из вариантов натура у нее двойственная: она богиня и света, и тьмы. Лик черной мадонны символизирует не только смерть, но и плодородную землю, где зарождается жизнь.
Не одна Джулия слышала зов богини. Другие тоже знали о ней, особенно беовульфовцы, не получившие в детстве полноценной материнской любви.
В крипте Шартрского собора, у древнего колодца друидов, стоит знаменитая статуя Черной Мадонны, известная как Notre Dame Sous Terre. Так мюрийцы и назвали свою богиню: Наша Подземная Владычица, сокращенно НПВ.
Асмо начала брать Джулию в ночные рейды. Как транспортное средство они использовали «Пежо», а если намеревались доставить что-то на ферму, брали потрепанный фургон «Рено Трафик». Как-то ночью они углубились в Камарг, дельту Роны, — триста квадратных миль лагун и соленых болот.
Ехали они туда два часа, собираясь поймать тараска. Джулия выспрашивала о подробностях, но Асмо ответила кратко:
— Все равно не поверишь.
И верно. Прошлепав несколько миль по грязи, засасывавшей их сапоги, они напали на след и спугнули добычу из лощины, поросшей карликовыми соснами. Дичь скулила жалобно, как замерзший щенок.
— Что за хрень, — сказала Джулия.
— Блин, — сказал Фолстаф.
— Превосходит все ожидания, — подытожила Асмо.
Тараск оказался зверем величиной с бегемота, но о шести ногах. Хвост скорпионий, голова не то львиная, не то человечья, с длинными волосами, на спине черепаший панцирь с шипами — вылитый король Боузер из «Супербратьев Марио».
Он припал к земле, уткнув в сырой пень невероятно безобразную морду — поза не столько оборонительная, сколько покорная.
— Только французы и могли придумать такого дракона, — вздохнула Асмо.
Поняв, что нападения можно не опасаться, тараск заговорил, и заткнуть его после этого стало практически невозможно. Вместо команды магов-фольклористов сюда бы психотерапевта следовало прислать. Охотники всю ночь просидели на пеньках, слушая, как здесь одиноко и недостаточно сыро; тараск уполз в свою берлогу, лишь когда рассвело.
Время, однако, было потрачено с пользой. Мюрийцы пытались выяснить, кого здешняя нечисть боится, а тараск, чемпион по нытью, боялся практически всех — выбирай кого хочешь. Он был большой, и мелкие эльфы его не трогали, зато верхним эшелонам он, похоже, служил мальчиком для битья. Рейнард все время дразнил его, но тараск очень просил не выдавать, что он ябедничает на Лиса — как бы хуже не сделать. Особенно заинтересовали магов периодические трепки, получаемые тараском от некоего святого, бродящего по склонам горы Ванту два последних тысячелетия.
Причину всех бед тараск видел в своей жуткой внешности. Из-за нее его автоматически считали злобным созданием и всячески поносили, стоило ему сожрать каких-нибудь шесть или семь крестьян. В конце концов он засел в соленых болотах Камарга и стал питаться одними дикими лошадьми. Почему бы молодым людям тоже не поселиться рядом? Здесь прохладно и безопасно, и поговорить будет с кем. Они гораздо приятнее, чем этот агрессивный святой.
Следуя обратно по пустому утреннему шоссе и стараясь собрать глаза в кучку, маги сошлись на том, что отшельник действительно человек неприятный — а значит, стоит познакомиться с ним поближе.
Атмосфера в Мюре переменилась. Раньше здесь было принято думать, что роскошь и комфорт являются неотъемлемой частью магического образа жизни и должны соблюдаться не столько ради самих чародеев, сколько из принципа. Маги — мюрские маги — обязаны держать марку, как тайная мировая аристократия.
Теперь их жизнь, без каких-либо слов и без всяких указов со стороны Царапа, принимала все более спартанский характер. Серьезность проводимых ими исследований сдерживала сибаритские позывы. За обедом пили меньше вина, порой и вовсе обходясь без него. Кухня значительно упростилась. Разговаривали в столовой тихо, как в монастырской трапезной, — словом, дух на ферме воцарился самый благочестивый. Джулия подозревала, что некоторые из магов постятся. Мюр из центра высокоэнергетических исследований превращался в религиозную обитель.
Джулия, подчиняясь общему настроению, вставала теперь на рассвете и говорила только в случае крайней необходимости. Разум ее очистился, мысли перекликались, как птицы в просторном небе. Ночью она спала как убитая и видела во сне светящиеся неземные создания.
Однажды ей приснилась Наша Подземная Владычица — та пришла в виде шартрского изваяния, холодная и недвижимая, и протянула Джулии деревянную чашу. Джулия, сев, послушно выпила прохладную сладкую жидкость, как больной ребенок микстуру Ей вспомнилась опившаяся лекарством земля из стихотворения Донна, а богиня склонилась и поцеловала ее твердыми позолоченными губами.
Потом каменная оболочка развалилась, как яичная скорлупа, и из нее вышла истинная богиня, невыносимо прекрасная: в правой руке кривой оливковый посох, в левой гнездо с тремя голубыми птичьими яйцами. Половину ее лица покрывала тень, символ подземного периода ее жизни, глаза говорили о любви и прощении.
«Ты дочь моя, — сказала она, — настоящая дочь. Скоро я приду за тобой».
Джулия проснулась от стука: в дверь колотил Царап.
— Пошли, — сказал он шепотом, как только она открыла. — Ты должна это видеть.
Сонная Джулия в ночнушке поплелась за ним по темному дому. Ей казалось, что она все еще спит. Половицы скрипели как ненормальные — как всегда, когда стараешься ступать тихо. Царап чуть не бегом вел ее к лестнице в подвал, предназначенный для высокоэнергетических экспериментов.
Свет внизу не горел, но в окно на уровне земли проникал лунный луч. Джулия протерла глаза.
— Сейчас покажу, пока луна не ушла, — сказал Царап.
На покрытом белой скатертью столе лежало маленькое круглое зеркало. Трижды нарисовав на нем пальцем магический знак, Царап велел Джулии держать руки ковшиком, повернул зеркальце к лучу, и ее ладони тут же наполнились чем-то тяжелым и твердым — монетами. Они звучали, как дождь.
— Серебряные и вроде бы реальные, — сказал Царап.
Одна из монет покатилась по полу. Столь мощную магию Джулия видела в первый раз.
— Дай я попробую. — Она начертила на зеркале тот же знак. На этот раз лунный луч пролился на стол и намочил скатерть. Джулия обмакнула палец в лужицу — молоко. — Как ты это сделал?
— Сам не знаю. Помолился, и вот…
— Господи, — истерически хихикнула Джулия. — Кому это?
— Нашел в старой провансальской книге что-то похожее на заклинание, но без описания жестов. На лангедокском. Встал на колени, сложил руки и произнес слова. При этом я думал, — Царап засмущался, — думал о НПВ.
— Сейчас разберемся.
Есть простые чары, делающие магию видимой: они показывают завихрения энергии вокруг заколдованного предмета, но зеркало отказывалось что-либо объяснять. Его покрывала магическая ткань, плотная, как ковер — до того плотная, что самого зеркала под ней почти не было видно. У целой команды магов год бы ушел на распутывание этих каналов, а Царап сделал это один, за ночь, с помощью обыкновенного заклинания. Ни о чем подобном Джулия еще не слыхала.
— Вот так все просто?
— Не думаю. Я произнес слова, но работу, похоже, выполнил кто-то другой.
Воздух наполнился сладким ароматом. Ощущая странную легкость во всем теле, Джулия импульсивно помазала молоком веки. Зрение усилилось и прояснилось так, словно офтальмолог подобрал ей нужные линзы.
— Мы приближаемся, Джулия, — сказал Царап. — Приближаемся к божественному началу. Я это чувствую.
— Чувства меня мало устраивают. Предпочитаю знания. — Но она, вопреки собственным словам, тоже чувствовала и могла определить эту магию только одним термином: гробовая. Ничего игривого, легкого — тяжелая, серьезная, как сердечный приступ, материя. Где граница между чарами и чудом? Превращение лунного света в серебро — еще не переход через Красное море, но простота исполнения говорит о куда более широких возможностях. Серебро — это побочный эффект, проистекающий из невероятной мощи источника.
Утром Асмо вышла к завтраку — нормальному завтраку, а не ланчу, — прямо-таки вибрируя от волнения.
— Я нашла его, — объявила она, не съев ни кусочка.
— Кого? — спросила заинтригованная Джулия: в такую рань Асмо редко функционировала в полном режиме.
— Отшельника. Тараскинского святого. То есть он не святой в христианском смысле, но называет себя таковым.
— Объясни толком, — сказал Царап, жуя ломоть подобающе черствого хлеба.
Асмо переключилась с маниакальной фазы на деловую.
— Насколько я понимаю, мужичку две тысячи лет — ничего так? Именует себя Амадором и говорит, что из святых его разжаловали. Живет в пещере. Рыжий, борода вот досюда. Служит вечной богине, имени которой не называет, но это точно она, НПВ. В бытность официальным святым поклонялся Деве Марии, но затем его ославили язычником и чуть не распяли. Тогда он и удалился в пещеру. Ну, думаю, кто тебя знает, святой ты или чокнутый бомж. И тут он мне показал кое-что, ребята, — такое, чего мы не умеем. Он лепит руками камень. Исцеляет животных. Знает обо мне вещи, которые никто знать не может. У меня шрам есть… был… так он убрал.
Асмо, серьезная как никогда, смотрела на всех сердито, жалея, что выдала свой секрет. Никаких шрамов Джулия на ней раньше не видела — может, он был фигуральный, а не буквальный?
— Можешь отвести нас к нему? — спросил Царап ласково, чувствуя, видно, что девочка на пределе.
Асмо замотала головой, без особого успеха стараясь взять себя в руки.
— Его только раз можно видеть. Ищи сам, если хочешь, — я не могу сказать, где эта пещера. Помню, но сказать не могу. Честно — вот только сейчас попробовала. Не выговаривается.
Маги переглянулись над хлебными корками и насмерть остывшим кофе.
— Чуть не забыла: он дал мне вот это. — Асмо достала из рюкзака пергамент, густо исписанный. — Палимпсест — чувствуете, древность какая? Он при мне соскреб чернила с бесценного типа гимнария — может, это свиток Мертвого моря был. И написал, как вызвать богиню, НПВ то есть.
Царап дрожащими пальцами взял у нее пергамент.
— Взывание…
— Вот он, твой телефонный номер, — сказала Джулия.
— Угу. На финикийском, хотите верьте, хотите нет. Он не ручается, что она придет, но… — Асмо взяла со стола горбушку и стала жевать, не совсем понимая, что делает. — Черт. Пойду лягу.
— Иди, — разрешил Царап, не поднимая глаз от листа. — Поговорим, когда выспишься.
