Часть 2
Кот идет
Глава 1
Артропод Эрцех проснулся на закате. Упруго поднявшись на двух передних ногах, он осторожно выпустил наружу стебельки с гравичувствительными органами и огляделся вокруг. Выход из пещеры, завешенный на день шкурой таптуха, единственного летнего хищника, который не боялся дневного тяжелого излучения, обозначился аркой тускло-серого оттенка. Закатные волны уже не так давили на гравиглаза, чтобы прятать их в защитных ямках головного панциря. Летом мощность гравитационного излучения, насылаемого центральным тяжилом Рецолом, была настолько высока, что в дневные часы все живое пряталось под защитой массивных скал. Впрочем, на Ларце обитали и другие существа, которые не были так чувствительны к гравитационным волнам.
Эрцех с презрением подумал о тетраподах. Они появились в конце весны неизвестно откуда и обосновались на кремнистой равнине в долине Смерти. Поскольку пришельцы не посягали на спасительную тень священных гор, старейшина мужечников Гроцх разрешил тетраподам разбить свой лагерь в долине. Скоро осень, лениво объяснял он своим однопольникам, слабо люминесцируя в полумраке пещеры. Осенние гравибури все равно сомнут тетраподов. Тогда их ценные вещи целиком достанутся мужечникам. Будет чем расплатиться с женочниками в брачный сезон. Охотник Йецирс возражал, что вещей на всех не хватит. К тому же в эту весну подстилочников созрело в меньшем количестве, чем обычно. Это значит, что взрослые особи потребуют большей платы за свои услуги. В ответ Гроцх разразился целым каскадом сердитых вспышек. «Вы сами виноваты, – сверкал старейшина. – Не надо было подкармливать малышей радоном. Давно известно, что этот ядовитый газ замедляет половое созревание подстилочников. Только дети не знают, что радон вреден для нянек».
Эрцех не вмешивался в эти разговоры. Его личный подстилочник уже созрел и с нетерпением ожидал ночи, когда мужечник и женочник сольются на нем в любовном экстазе. «Никто не спорит о вреде радона, – думал Эрцех, спешно роясь в изголовье лежанки. – Все дело в небольшом секрете. Надо не жалеть тяжелой воды и растворять радон в нужной пропорции. Тогда грубый наркотик превратится в питательный напиток, обладающий к тому же тонизирующими свойствами». Захватив припрятанный утром мех с тяжелой водой, он накинул попонку из шкуры таптуха на свое крепкое тренированное тело и бесшумно выскользнул из пещеры.
Его гравиглазам предстала величественная картина ночного неба, неизменно приводившая молодого воина в священный трепет. Центр Галактики, прекрасно видимый с Ларца на южной части небесной сферы, сверкал в черной бездне драгоценной жемчужиной сверхплотной материи, окруженной матово-серыми концентрическими кольцами гравитационных волн. Сиявшие призрачным светом волновые кольца просвечивали сквозь дымку близких к Рецолу туманностей, которые не экранировали действие центра галактики. Напротив, в силу неизвестных причин плотные скопления материи еще больше усиливали губительную мощь гравитационного излучения центра. Разумом, генетически впитавшим знания всех своих предков за последние шестьдесят веков, Эрцех понимал, что жемчужно-серые кольца, захватившие уже половину южного неба, являются сферическими гравиволнами. Расширяясь, подобно кругам на воде, они с огромной скоростью расползаются во все стороны от центра галактики. Наступит день, когда фронт очередной волны достигнет Ларца, как это случилось шесть тысяч лет назад.
Старый Мерцих рассказывал, что до катастрофы Рецол и другие небесные тяжила излучали свет из фотонов. Поэтому их называли «светила». Сами артроподы тоже были другими. Они могли видеть только свет, гравиволн не замечали. А может, гравиволн в те далекие времена вообще не было?
Туманные легенды прошлого плохо укладывались в голове молодого воина. Как может свет дойти от тяжила до тяжила? Ведь он такой слабый. Его яркости хватает только для бесед между артроподами. И то, если твой собеседник не прячется за скалой. Нет, только ничем не экранируемые мощные гравиволны могут донести непередаваемое словами ощущение открывшейся над головой космической бездны, которая поглотила уже миллиарды обитаемых миров.
Доводы Мерциха никого не убеждали. Да и как мог доказать недоказуемое выживший из ума старик, который почти не покидал свой лежак в углу пещеры? Путая личные воспоминания с родовыми, он рассказывал о былом величии вида, обладавшим космическим флотом, корабли которого облетели всю вселенную. Затем случилось нечто ужасное. Звезды начали гаснуть одна за другой. Вместо света центр галактики начал посылать гравитационные волны. От удара первой гравиволны светосфера Рецола погасла и на Ларце наступила полная тьма. Что такое светосфера, Мерцих, конечно, не мог объяснить своим немногочисленным зрителям. Еще одна фантазия чудаковатого философа. Разве можно поверить в то, что артроподы раньше были двуполыми, а подстилочников вовсе не было? Кто же тогда кормил личинок? Женочники? Но это же смешно. Брызгая вспышками головных люминофоров, Мерцих утверждал, что шесть тысяч лет тому назад погас не только Рецол. Это случилось со всей видимой частью вселенной. Катастрофа на Ларце вызвала подвижки континентов. В результате землетрясений погибла большая часть мужечников. Популяция женочников пострадала меньше, но частые мутации привели к отщеплению нового пола – подстилочников, которые генетически были приспособлены к вынашиванию оплодотворенной яйцеклетки и выкармливанию личинки. Система трех полов оказалась выгодной для вида в целом. Артроподы не только выжили, но и заняли господствующее положение на Ларце. Решающую роль в этом сыграли особые органы, которые вырастали у личинки в процессе ее выкармливания подстилочником. Эти органы имели вид двух стебельчатых усиков, чувствительных к гравитационным волнам, которые в этом мире излучали все небесные тяжила. Именно гравизрение обеспечило гексаподам полное преимущество в пространственном ориентировании и сделало их властелинами Ларца.
Мерцих утверждал, что до катастрофы вселенная была заполнена световым излучением и обитатели планеты использовали световой тип зрения. Но он не мог объяснить, откуда тогда бралось чудовищно необходимое количество света. Старик бормотал какие-то слова, нечто вроде «реакция ядер» и «электромагнитные волны», что было совсем непонятно. Каждый ребенок знает, что волны бывают только гравитационные и никаких других волн ни одно тяжило в мире излучать не может. Совсем уж невероятной была история о том, что одна звезда все же не погасла. Уцелевшая планета, что вращалась вокруг этой звезды, тысячи лет посылала в космос световые сигналы, но ослепшая вселенная не могла откликнуться на ее зов. Мерцих даже называл имя этой планеты, которое звучало как «Земла». Это уже не влезало ни в какие рамки, поскольку имен, в которых нет звуков «р» и «ц», просто не существует.
Повернувшись на юг, Эрцех засек направление на пульсар, который подмигивал ему из центра соседней туманности, пронизанной волокнами гравивозмущений, напоминавшими клешни краба. Гравипульсар Краб, видимый в направлении на южный полюс, использовался на Ларце для навигации, как важнейшее южное тяжило. Воин взобрался на кучу валунов, прикрывавших вход в пещеру. Выпрямившись во весь свой полутораметровый рост, он поднял копулятивное щупальце с единственной люминофорной клеткой и послал к горизонту сложный световой сигнал, означавший сексуальную готовность мужечника. Через несколько секунд, показавшихся ему вечностью, далеко на юге возникли две короткие вспышки, означавшие готовность и приглашение женочника. Вспотев от внезапного волнения, Эрцех окутался облачком ароматического вещества и стрелой слетел вниз. Впереди была ночь свидания, и он не желал упускать из нее ни одной минуты.
– Внимание! – предупредил Белов, сидевший в наблюдательной башне, замаскированной под голую скалу. – Артропод-мужечник закончил свое дело. Подстилочник раскрывает сумку, а женочник вводит в нее яйцеклад. Готово, яйцо отложено.
– Давно пора, – сказал Кари. – Свидание длилось всю ночь. Смотри, женочник отвалился и помчался обратно в пещеру к своим подружкам. Мужечник пока остается. Похоже, он должен няньку ублажить. Правильно, любишь кататься, люби и саночки возить. Это рационально. Пока подстилочник не окаменеет, мужечник будет охранять кладку.
– Артропод сильно рискует, – заметил Белов. – Если он пропустит восход Рецола, ему конец. Задымит, как вампир на солнце, и – аллес, пишите письма…
Белов, прильнув к экрану, наблюдал, как подстилочник с яйцом в сумке-инкубаторе сворачивается в кокон, покрываясь коркой кремнезема. Все его шесть коротких ножек вросли в сухой грунт и окаменели. В башне прозвучал мелодичный гонг.
– Все! – вскочил Кари. – Рецол восходит. Мужечнику обратно не успеть. Открывай люк. Артропода можно брать тепленьким, вместе с накидкой. Теперь наша совесть чиста.
– Еще бы, – согласился Белов, нажимая клавишу. – Мы, можно сказать, делаем доброе дело, спасаем артропода от мучительной смерти.
Эрцех заметался по площадке. Он понимал, что на открытом месте ему не протянуть и двух минут. Можно завернуться в попонку, облив ее тяжелой водой. Воды осталось еще полмеха. Но что это даст? Лишнюю минуту-другую. А что будет с малышом? Как он будет отращивать глаза? Всю влагу малыш получает через подстилочника. Нет, солдат не будет отбирать воду у ребенка. Значит, ему суждено умереть здесь. Пусть будет так. Прекрасная, славная смерть воина.
Сзади послышался шорох. Оглянувшись, Эрцех заметил вход в пещеру у подножия лысой скалы. «Как я раньше его не видел! – обрадовался артропод. – Если пещера глубока, можно занавесить вход попоной. Это шанс, который нельзя упустить». Он вылил последнюю тяжелую воду на окуклившегося подстилочника и нырнул в тесный лаз, излучавший слабый гравифон. В глубине лаз расширялся в небольшую пещеру с подозрительно гладкими стенами. У входа послышался слабый шум. Повернув стебелек с гравиглазом, он увидел, что позади опустилась массивная каменная плита, которая полностью перекрыла вход. Это не понравилось Эрцеху, но, приглядевшись к мерцанию гравифона, он понял, что плита не была толстой. При необходимости тренированный артропод мог расколоть ее одним ударом заднего ходила. Эрцех был тренированным артроподом.
Почувствовав усталость, артропод улегся на полу и укрылся попоной. Не успел он втянуть глаза под защитный козырек, как с потолка опустилась паутина. Липкие нити ничего не весили, он сначала ничего не почувствовал. Артропод рванулся, пытаясь разорвать паутину, но у него ничего не получилось. Чем сильнее воин старался, тем крепче затягивались прочные нити. Внезапно задохнувшись, Эрцех потерял сознание.
Глава 2
Стройная медсестра склонилась над больничной койкой.
– Сэр Оливер, утренняя капельница, эуфелин, одна пинта. Прошу закатать рукав. Нет, на левой руке. Правая была вчера.
– Мисс Тейлор, – взмолился Хэвисайд. – Сколько можно? Ведь это уже пятнадцатая!
Приятно улыбнувшись, медсестра перетянула левую руку больного выше локтя резиновым жгутом и умело ввела иглу в набухшую вену.
Устроив удобнее больную ногу, Хэвисайд наблюдал, как бесцветная жидкость капает в переходную камеру. «В этом простом устройстве, – подумал он, – применен технический принцип, известный еще во времена Аристотеля. Древний грек узнал бы в нем водяные часы. Даже деления имеются: сто капель, двести… Тысяча прокапала – час прошел. Еще один час жизни. Нет, это устройство измеряет не прожитое время. Скорее, оно показывает, сколько жить осталось. Я назвал бы это обратным отсчетом. Мои карманные часы отсчитывают время вперед. А если бы было наоборот? Предположим, кому-то нужно знать, сколько часов осталось до Рождества. Устанавливаем нужную дату, нажимаем кнопку. Стрелки бегут в обратную сторону, показывая время. Нет, стрелки не годятся. Нужны диски с цифрами. Тогда на крышке надо прорезать окна, чтобы цифры были видны. Дисковые часы? Нет, диски слишком тяжелые. Поставить мощную пружину? Тогда это будет настольный вариант, а хочется иметь нечто легкое. Нет, я думаю не о том. Нужен новый принцип измерения времени, а его пока нет. А что такое время? Я не знаю. Аристотель тоже не знал, но ему простительно. Он был уверен, что тяжелые тела падают быстрее легких. Эйнштейн доказал, что это не так. Мы создаем все более точные приборы для измерения величины, о которой не имеем ни малейшего понятия. Последняя книга Анри Пуанкаре называлась “Измерение времени”. В ней было больше философии, чем физики. Все же Анри был больше математиком, чем физиком. Допустим, физика часть математики. Тогда что есть математика? Дадим определение: математика есть способ описания объектов и процессов, основанный на логическом законе исключения третьего. Звучит? Нет. Исчезло понятие количества. Здесь я бессилен. Никто не может определить понятие количества. Даже Пуанкаре не смог. Кошмар! Любой ребенок знает, что два ореха больше одного. Но никто не может логически определить, что означает “один”».
Хэвисайд откинулся на подушки. Перед закрытыми глазами поплыли красные круги. Острая боль пронзила позвоночник и ударила в правую ногу. В воздухе запахло паленой резиной. Почувствовав неладное, он открыл глаза и увидел, что капельница пуста. «Воздух, – вспомнил он. – В вену может попасть воздух!». Он дотянулся до катетера и вырвал иглу. Из крохотной дырочки на сгибе локтя брызнула струйка темной крови. Под потолком что-то зашумело. Он поднял голову и увидел, что подвесной вентилятор вдруг прибавил обороты, затем резко сорвался с крепления и вылетел в окно.
Сэр Оливер проснулся и сел на кровати. В ушах завяз назойливый рокот аэроплана. Прошлепав к окну, он увидел сверкающую винтами тупорылую летающую лодку, быстро скользившую по морской глади. «Военный, – механически отметил он. – Морской разведчик». – Аэроплан набрал скорость и уверенно поднялся на крыло. Заложив крутой вираж, он взял курс на север.
Наступило весеннее утро 1925 года. Диск солнца позолотил круглую крышу донжона, главной башни замка. Крепость на острове была построена норманнами тысячу лет назад. При Кромвеле на башне устроили маяк, который указывал путь в гавань Саут Китона. Южный порт сыграл важную роль в борьбе Англии с Испанией за господство на море. В первую мировую войну на остров завезли генератор, и маяк стал электрическим.
В прошлом году Хэвисайд оставил научную работу по состоянию здоровья. Он даже не поехал на Сольвеевский конгресс, где ему должны были вручить золотую медаль за вклад в физику. Врачи прописали сэру Оливеру морской воздух. После недолгих колебаний он принял приглашение провести пару месяцев на маяке. Хэвисайд привез в замок свой научный архив, содержавший рукописи по различным направлениям. В папке под трехзначным номером хранились материалы новой теории гравитации. Здесь же лежали письма, полученные от известных физиков Германии. Авторы в вежливой форме отказывались рецензировать работу, которая, по их мнению, противоречила современной физике. Англичанин Хэвисайд прекрасно понимал, откуда ветер дует. Рассердившись за бойкот, устроенный немецкими физиками, он дал слово не возвращаться к теории гравитации. Переехав на остров, Хэвисайд спрятал архив в надежном месте.
Карл де Янг, лоцман гражданского флота, вышел в отставку после окончания войны. Ему предложили место начальника маяка, и он согласился. В штатном расписании числилась Лора Янг, стройная брюнетка из Уэльса, обладательница роскошного бюста. Янг выполняла обязанности кухарки, кастелянши, в общем, хозяйки маяка. Из-за сходства имен инспекторы, приезжавшие в это уединенное место, принимали Янг за супругу смотрителя и сразу переходили к ухаживаниям. Вначале назойливость чиновников развлекала де Янга. Со временем он даже научился извлекать из этого некоторую пользу, что указывало на практический склад его ума. В бытность свою лоцманом де Янг говаривал, что этикетка на бутылке – то же самое, что этикет для моряка. Он бегло разговаривал на шести языках и содержал оборудование в идеальном порядке. Кроме того, де Янг владел быстроходным катамараном, на котором привозили необходимые на острове припасы. Власти оплачивали аренду катамарана в швейцарских франках, которые де Янг аккуратно переводил на свой счет в Цюрихском банке. Вчера, получив чек, он отправился в город, пообещав захватить на обратном пути новые предохранители для электрического щита. Мисс Лора поехала с ним, чтобы купить вино и деликатесы к праздничному столу.
«Предохранители, вот в чем дело!» – понял Хэвисайд. Вчера сгорел последний, де Янг был вынужден включить щит при помощи жучка. Он уверял, что риск минимален, если ночное море будет спокойным. Выходит, щит не выдержал. Вот откуда запах резины. Необходимо как можно скорее отключить рубильник, иначе может случиться пожар. Солнце уже взошло, и свет маяка не нужен. Хэвисайд знал, где находится рубильник. Натянув матросские штаны, которые предпочитал любым спортивным брюкам, он вышел в коридор и спустился в аппаратное отделение. Возле щита стоял неизвестный в синем костюме. Сняв временную перемычку с питающей клеммы, он тщательно протер медные зажимы ветошью и аккуратно вставил в гнездо новенький фарфоровый предохранитель. Хэвисайд громко кашлянул. Мужчина обернулся.
– Сэр Оливер, – поклонился он. – Рад видеть вас в добром здравии.
– Простите, – насторожился Хэвисайд. – Не имею чести знать. Вас прислал де Янг? Вы из ремонтной службы?
– Я действительно из «службы», – улыбнулся неизвестный. – Но не ремонтной. Разрешите представиться: лейтенант Адамс, секретная служба. Мы встречались три дня назад в городе, припоминаете? Сидели в автомобиле, беседовали. Выкурили по сигаре. Ну, вспомнили?
Хэвисайд в замешательстве потер лоб. Похоже, ночной приступ сыграл с ним плохую шутку. Действительно, три дня назад он ездил в город за почтой. Но сейчас он был готов поклясться, что никогда не встречался с этим типом из британской контрразведки. Тогда откуда отложилось, что автомобиль был роллс-ройс, а сигара была гаванской?
– Сэр Оливер, – перешел к делу Адамс, – вы получили рецензию на работу по теории гравитации?
– Откуда вы знаете? – удивился Хэвисайд. – Ах да, понимаю. Получил отзыв. Редакция не сочла возможным опубликовать мою работу. Рукопись мне не вернули.
– Это наша работа, – признался Адамс.
– Простите? – растерялся ученый.
– Полковник Келли, мой шеф, позвонил в журнал и запретил публикацию вашей статьи.
– Да, но на каком основании? Вы хотя бы отдаете себе отчет о важности этой работы?
– Именно поэтому. Поймите, сэр, мы не можем опубликовать информацию, составляющую государственную тайну. Более того, я вынужден просить передать мне все ваши копии.
– У меня не бюро, – отрезал Хэвисайд. – Я имею только один экземпляр. С какой стати я должен его отдать?
– Этого требуют государственные интересы. В преддверии новой войны мы сначала патриоты и только потом – ученые и инженеры. Прошу понять правильно. Я имею все полномочия.
– Ну, хорошо, – сдался Хэвисайд. – Подождите минуту. Я принесу вам эту злосчастную работу, если она имеет такое значение для вашей службы. В конце концов, какая разница, где будет храниться рукопись, если ни один журнал не берется ее опубликовать!
Оливер повернулся и вышел. Адамс сразу начал действовать. Он передвинул рабочий стол к окну, ближе к свету. Затем достал из шкафчика жестянку, в которой хранилась ветошь для протирки электрических контактов. Тряпки бросил в угол, а жестянку поставил на край стола.
Получив из рук Хэвисайда пачку листов с текстом, Адамс положил ее на стол и достал из внутреннего кармана небольшой портсигар, в крышку которого был вставлен рубин, отшлифованный в форме выпуклой линзы. Повернув портсигар рубином вниз, он направил его на рукопись и нажал кнопку. Отложив первый лист, он сфотографировал следующий, и так до последней страницы. Закончив микросъемку, Адамс дважды нажал на кнопку и спрятал прибор в карман. Здесь случилось неожиданное. Собрав листы статьи, он разорвал их на четыре части. Обрывки бросил в жестянку и поджег.
– Что вы делаете? – воскликнул Хэвисайд.
– Выполняю инструкцию, – невозмутимо ответил контрразведчик, перемешивая отверткой горящую бумагу. – Не беспокойтесь, профессор. Вы получите обратно распечатку статьи, как только это станет возможным. Бумага – это всего лишь бумага. Сэр Оливер, я связан присягой и не имею права раскрывать наши секреты. Одно могу сказать: уничтожив статью, мы не просто скрыли самую важную тайну природы. Возможно, мы предотвратили новую мировую войну. Европа пока еще не готова. Благодарю вас от имени правительства Ее королевского величества. Честь имею!
Вернувшись в спальню, Хэвисайд нашел табак и спички. Трубка лежала на ночном столике. Набив трубку табаком, ученый вышел на террасу и закурил. В задумчивости он облокотился на перила и увидел внизу катамаран, пришвартованный к причалу. Адамс стоял на пристани в окружении группы вооруженных людей, среди которых был сам де Янг. В поведении военных было нечто странное. Забеспокоившись, Хэвисайд взял бинокль и увидел, что двое держат Адамса сзади за руки, а перед ним стоит крепкий светловолосый мужчина с холодными серыми глазами. Блондин что-то спросил у Адамса. Не получив ответа, он коротко размахнулся и ударил его в живот. От страшного удара лейтенант согнулся и повис на руках удерживавших его боевиков.
Дернув Адамса за лацканы пиджака так, что посыпались пуговицы, блондин засунул руку в его внутренний карман и достал знакомый портсигар. Помахав прибором, блондин повторил вопрос. Адамс не успел ответить. С моря донесся рокот мощного мотора. Из-за мыса вылетел быстроходный катер, который направился прямо к пирсу. Люди на пристани подняли оружие. Воспользовавшись замешательством, Адамс вырвал из рук блондина прибор и открыл крышку. Из фотоаппарата вылетела узкая серая лента, которая мгновенно почернела на солнце. Блондин пожал плечами. Вытащив пистолет, он приставил ствол к голове несчастного Адамса и нажал на спуск.
На катере, который был уже довольно близко, прогремел выстрел. Пуля ударила в край пристани, отбивая каменную крошку. Блондин указал на катер и пролаял короткую команду. Две пулеметные очереди прошлись по суденышку, прошивая насквозь тонкие борта. Одна из пуль попала в бензобак, который мгновенно взорвался. Горящий катер погрузился кормой в воду и затонул в считанные секунды. Сбросив тело Адамса в воду, боевики направились в замок.
Хэвисайд опомнился. Он понял, что через несколько минут убийцы поднимутся и найдут его. «Архив, они охотятся за моим архивом, – подумал ученый. – Упустив фотокопию, диверсанты идут за оригиналом. Кто они? Разумеется, враги. В преддверии новой войны мы должны стать патриотами. Так сказал Адамс. Он был прав».
Хэвисайд поспешил в кабинет. Он раскрыл чемодан и сложил в него все папки. «Лодка, – вспомнил он. – В ангаре есть резиновая лодка. Чемодан кожаный и бумаги не должны промокнуть». Волоча за собой тяжелый чемодан, он спустился через черный ход и пробрался в ангар. Лодка лежала у входа. Воздух из нее был спущен.
– Проклятый предатель, – выругался Хэвисайд. – Думал, что может мне помешать.
Открыв чемодан, он достал небольшой баллончик с трубчатым наконечником и вставил его в наполнительный клапан лодки. «Только бы эта чертова химия не выдохлась», – подумал он и повернул ободок на корпусе. Послышалось шипение. Оболочка лодки дрогнула и через несколько секунд надулась до нормального состояния.
– Так вот как эта штука действует, – воскликнул де Янг, входя в ангар. – А я все голову ломал, зачем нужен этот баллончик. Стоять! – приказал он и направил на сэра Оливера пистолет. – Вы, мистер Хэвисайд, сами не понимаете, во что вляпались. За этими бумагами охотятся самые могущественные державы мира. Зачем вы вступили в контакт с Розманом? Неужели вы хотели передать материалы русской разведке?
– Это был лейтенант Адамс, – возразил Хэвисайд. – Работник британской секретной службы.
– Адамс, Розман, Блок, – рассмеялся де Янг. – У этого двойного агента не один десяток имен. Не зря генерал Рекн приказал принять особые меры. Он оказался прав, как всегда. Но не будем терять времени, – он бесцеремонно отобрал чемодан и открыл его. – Где папка с вашей последней работой?
– По теории гравитации? – выдавил Хэвисайд.
– Вот именно, по гравитации.
– Сверху, – показал он, надеясь, что голос не подведет. – Желтая папка.
– Посмотрим, – буркнул де Янг, развязывая тесемки. – Так: «К вопросу о равенстве инерции и гравитации». Ага, удача! На инструктаже мистер Клейн говорил именно об этом принципе.
Дверь открылась. В ангар вошел сероглазый блондин. Хэвисайд узнал его, это он только что хладнокровно пристрелил Адамса.
– Карл, вы нашли то, что нам нужно? – в низком голосе блондина проскальзывали металлические ноты, как у баса из оперы Вагнера, пропущенной через изобретенный недавно электронный усилитель.
– Так точно, господин генерал, – заторопился де Янг. – Вот эта папка.
– Хорошо, – спокойно сказал Рекн. – Мы заберем все.
– Слушаюсь, – козырнул де Янг. Он бросил папку в чемодан и закрыл его. – А как быть с профессором? Он видел нас и донесет властям.
– С профессором? – Рекн вытащил пистолет. Похолодев, Хэвисайд бессильно опустился на ящик.
Не обращая внимания на профессора, Рекн дважды выстрелил в лодку, которая лопнула с громким звуком.
– Сделайте ему укол бисульгина, – приказал он, пряча оружие. – Смерть выдающегося физика не должна вызвать шума в британских кругах.
Хэвисайд не почувствовал боли от укола. Сознание медленно расплывалось в туманное облачко. Последней мелькнула мысль о старой статье, в которой сам нашел принципиальную ошибку. «Вряд ли профессор Клейн сможет использовать мои неверные выводы», – подумал он, проваливаясь в темноту.
Глава 3
Полковник Костюк с трудом поднял тяжелые веки. После вчерашнего юбилея в печени кололо так, словно насыпали патефонных иголок. Вспомнив, что вчера особист Сморудов ухитрился сломать алмазную иглу в новеньком, специально купленном стереофоническом комбайне «Романтика-201», Анатолий Тарасович не сдержался и выругался во весь голос. Лучше бы он этого не делал. Озвученные в адрес капитана суровые, но справедливые слова эхом отразились от кирпичных стен и ударили в виски чугунными молоточками. Подавив невольный стон, Костюк налил в стакан нарзану и с жадностью выпил. В голове немного прояснилось. Даже импортные розовые обои с желтыми драконами, наклеенные в спальне по указанию жены, уже не казались такими дурацкими.
Надо сказать, что с квартирой полковнику повезло. Год назад для сооружения на территории части объекта специального назначения было выделено из резервного фонда почти двести миллионов рублей. Анатолий Тарасович сразу понял, что сам бог велит отщипнуть от этой гигантской, по тем временам, суммы, малую толику для строительства жилья для офицеров части. Пустив в ход кое-какие связи, пообещав двухкомнатную квартиру заместителю начальника управления, который недавно выдал замуж единственную дочь, Костюк добился разрешения на строительство жилого дома за счет сэкономленных ресурсов. Так на территории войсковой части менее чем за год был построен секретный объект неизвестного назначения под кодовым названием «Буда», а в микрорайоне Будово вырос жилой дом улучшенной планировки. В результате проведенной хозяйственно-тактической операции авторитет полковника поднялся до недосягаемых высот, особенно в глазах кадровых офицеров, въехавших вслед за командиром в новые квартиры. Зеленые лейтенанты, призванные в часть на два года после окончания университета, остались зимовать в офицерской казарме.
Объективности ради надо признать, что экономить Костюк умел, хотя не имел экономического образования. Полковник всегда предупреждал прибывающих в полк зеленых лейтенантов, что на время службы они должны забыть физику, астрономию и прочие теоретические науки. Эти абстрактные дисциплины были бесполезны в хозяйственной жизни полка, где Анатолий Тарасович чувствовал себя как рыба в воде. Взять, к примеру, снос аварийного жилья в старых кварталах. Строительные организации располагали денежными средствами, а у полковника имелись трудовые ресурсы, которыми он весьма умело распоряжался. Пока вчерашние студенты, не способные понять прелесть искусства делания денег из воздуха, трепались за биллиардным столом о законах гравитации, полковник одним звонком на гауптвахту обеспечивал трудовыми ресурсами расчистку строительных площадок. Так создавалась экономия средств, которая затем превращалась в предметы культуры и быта.
Как говорил капитан Сморудов, что взять с двухгодичника, кроме анализов? Первый год он учится служить, второй – готовится к увольнению. Взять хотя бы лейтенанта Саничева. На вечернем докладе капитан сообщил, что часто видит Саничева и сержанта Турлюна вместе. Это внушает озабоченность. Будучи на помывке в бане, лейтенант распускал слух, что спецобъект Буду построили инопланетяне. Саничев болтал, что в центральной шахте находится вовсе не ракета, как приказано думать согласно секретной инструкции, а машина времени двухстороннего действия, сокращенно – МВДД. При помощи указанной МВДД на территорию нашей Родины периодически прибывают, минуя паспортный и таможенный контроль, пришельцы из параллельной вселенной. Он договорился до того, что ближайший десант пришельцев ожидается к приходу кометы Галлея. В результате катаклизма на Земле наступит ядерная зима и люди вымрут, как динозавры.
При мысли о Буде в печени кольнуло так, что Анатолий Тарасович невольно охнул. В самом деле, этот окруженный двойным забором секретный объект торчал на территории части, как бородавка на носу, действуя полковнику на нервы. Мало сказать, что начальник Буды имел генеральские погоны, подчинялся непосредственно министру, сидел неизвестно где. Служившие на Буде офицеры имели право проезжать в любое время суток. На этот счет полковник имел четкие инструкции. Такое положение не могло не раздражать комполка, который привык держать хозяйство под контролем. А тут еще очередная демократическая оттепель. Газеты как с цепи сорвались. Пишут, что им в голову взбредет, о бывших вождях и политиках.
Анатолий Тарасович был твердо убежден в том, что население страны делится на две части. Одни ждут, пока им дадут, и умирают нищими. Другие берут сами, не спрашивая. Вот Сталин: взял власть и держал ее до конца. Еще посмотрим, куда приведут эти демократы. В армии слово демократия переводится просто: демо – едино, кратия – началие. В общем – единоначалие. Глобальный катаклизм? Чушь собачья. Вот приезд проверяющих из штаба округа – это действительно катастрофа для полковой казны. А кометам положено по уставу прилетать и улетать обратно. Надо будет приказать Сморудову, чтобы он приструнил болтливого лейтенанта. Хотя факт остается фактом. Комету Галлея уже можно видеть вечером в обычный полевой бинокль. По радио с утра до вечера крутят одноименную песенку в исполнении длинноволосого не по уставу певца Леонтьева.
В инопланетян Костюк не верил. Хотя в душе признавал, что за забором Буды творятся странные дела. Время от времени двойные ворота раскрывались, выпуская автобус с наклонной белой полосой на борту, которая разрешает проезд под любой запрещающий знак. Автобус часто вывозил бойцов, одетых в обычный армейский камуфляж. Но обмануть полковника, который всю жизнь прослужил в рядах, не просто. Непривычная манера держать оружие, безмятежная уверенность на лицах бойцов наводили на мысль, что эти ребята проходили подготовку не в обычном пехотном училище.
Как правило, автобус сопровождали двое, имевшие зеленые пропуска-вездеходы, подписанные заместителем министра. В пропуске шатена было вписано имя Карислав Бердлин. Коренастый блондин предъявлял пропуск на имя Павла Белова. Но Костюк был уверен на все сто, что карманы агентов набиты документами на все случаи жизни. Когда автобус возвращался, шторы на окнах всегда были задернуты. Даже дежурный по части не имел права знать, кого привезли в Буду.
Повернувшись на бок, Анатолий Тарасович шепотом обругал недалекого Сморудова, который месяц назад подговорил сержанта Турлюна пробраться в Буду и разнюхать «что там и почем». Турлюн, родом из терских казаков, согласился при условии, что его повысят до старшего сержанта и дадут отпуск на родину. Сморудов легко пообещал, хотя знал, что не имел права повышать в звании, а командир полка не отпустит сержанта в отпуск за два месяца до дембеля.
Турлюн, который не боялся никого и ничего, ночью пролез под забором и пропал. В часть он вернулся через неделю в ситцевых штанах, с рожей цвета красного кирпича, весь в татуировках. Из доклада Сморудова, который в эти дни покрывал отсутствие сержанта, полковник уяснил, что Турлюн все-таки добрался до шахты, но секретной ракеты не нашел. Зато там имелось некое техническое устройство. Турлюн назвал его машиной времени типа платформа. По словам Турлюна, эта платформа вмиг доставила его к первобытным индейцам. Среди дикарей он прожил почти три года, пока его не нашли хозяева платформы.
На вопрос капитана, что он делал три года, сержант доложил, что, как отличник боевой и политической подготовки, он помогал индейцам вести освободительную борьбу против колонизаторов. Вернули его хорошие ребята, пришельцы из параллельного мира. Под издевательский смешок писаря Турлюн предложил капитану покаяться и оказать христианскую помощь индейцам. Сморудов, который по совместительству вел кружок атеизма, назвал рапорт Турлюна сектантской пропагандой и приказал писарю порвать протокол допроса.
Затем возник вопрос об отпуске. Капитан объяснил, что сержанта потому не объявили в розыск, что оформили отпуск задним числом. Этот отпуск он уже отгулял в параллельном мире. Так что, как говорится, гуляй, Вася. Турлюн не стал спорить. Он только усмехнулся и произнес короткую фразу на чеченском языке. От этих непонятных, но страшных свистящих слов капитана бросило в холодную дрожь, словно к его животу уже приставили длинный холодный кинжал. Он понял, что в Буде случилось нечто такое, от чего у казака поехала крыша. Сморудов решил, что нужно что-то делать, пока не разразился скандал. Для начала он направил Турлюна в медчасть. В госпитале выяснилось, что казак не может спать на койке. Днем он отсиживается в шалаше, который соорудил из запасных одеял, а по ночам бродит по коридорам, рисуя на стенах стрелки. Уколы ставить не разрешает. Угрожал снять скальп с санинструктора. Особо отмечено, что угрозы больной выражает в стихотворной форме, чего прежде за ним не наблюдалось. Потом Турлюн заявил, что желает видеть своего комвзвода, лейтенанта Саничева. О Буде он расскажет только ему. А Сморудова он не желает видеть, потому что тот думает только о себе, а на солдат ему наплевать.
Полковник, которому до пенсии оставался год, прекрасно отдавал себе отчет, что дело Турлюна не должно выйти за пределы гарнизона. С согласия начальника медчасти он направил к сержанту Саничева, проинструктировав его должным образом. Лейтенант посетил Турлюна и просидел с ним два часа в шалаше из одеял. Он выслушал казака и обещал написать о нем в газету «Красная Звезда». После этого визита Турлюн пошел на поправку. Через неделю начальник медчасти доложил, что больной согласен с диагнозом, что образы индейцев являются депрессивным бредом, усиленным чтением фантастики под одеялом. Депрессия связана с шоком от падения в шахту. Шахта была пуста, поскольку ракету увозили на ремонт. В настоящий момент депрессия снята. Через день Турлюна можно вернуть в строй, так как анализы у него хорошие.
Для начала Костюк влепил Сморудову выговор «за недостатки в воспитательной работе с личным составом». Затем приказал назначить Турлюна постоянным дежурным на контрольно-пропускной пункт. Тем более, что сержант практически не спал, а служить ему оставалось всего ничего. Саничев навещал Турлюна, беседовал с ним и даже кое-что записывал в блокнот. Сморудов вызвал лейтенанта на беседу и спросил, о чем он может разговаривать с чокнутым казаком. Саничев доложил, что в свободное время собирает фольклор, а Турлюн знает кучу песен народов Кавказа. К этой теме у него жгучий интерес с детства. В подтверждение он спел песню из репертуара Бюльбюль-оглы. Аргументов у капитана не нашлось. Отпустив Саничева, он доложил Костюку, что беседа проведена, вопрос закрыт. Вялые мысли полковника прервал телефонный звонок.
– Костюк слушает.
– Товарищ полковник, докладывает дежурный по части капитан Сморудов.
– А, это ты, капитан. Новости есть?
– Докладываю: в военторге имеются иголки для стереокомбайна.
– А марка та самая? – оживился Костюк.
– Так точно. Лежат под витриной, семь рублей штука. Отдел культтоваров откроется в десять ноль-ноль. Я лично схожу и возьму для вас.
– Отлично! – потер руки полковник. – Еще что?
– Есть телефонограмма из Буды. Зачитываю: «Майор Бердлин и капитан Белов командируются в г. Москву. Номер путевки такой-то. Автомобиль марки такой-то. Выпустить и впустить без досмотра». Подписано: генерал-майор Эглин.
– Понятно. Погоди, почему телефонограмма? Ты сам-то где был?
– Я уже докладывал, что ходил в военторг, – обиделся капитан. – На улице осадки в виде дождя со снегом. Я продрог. Вернулся, включил кофейник. Пока варился кофе, телефонограмму принял лейтенант Саничев.
– Кто? – не веря своим ушам, переспросил Костюк.
– Виноват, товарищ полковник! – перепугался Сморудов. – Вы сами приказали чаще ставить Саничева на дежурство. Чтобы он, так сказать, меньше торчал на КПП и в других местах. Саничев мне как раз про черные дыры объяснял. Рисовал на столе мировые линии, которые показывают, как развиваются события в нашем мире. В прошлом и будущем. Тут телефон зазвонил, он трубку и снял. Кто же знал, что с Буды звонят. Накладка получилась.
– Накладка? – рявкнул полковник. – За накладку весной ты в отпуск пойдешь зимой! Слушай внимательно, капитан. Передай Саничеву приказ, чтобы он взял самосвал, двух молдаван из хозроты и немедленно отправлялся на коломенский карьер за щебнем. На автодроме, понимаешь, вторую неделю провал заделать не можете! В общем, пока эту черную дыру он щебенкой не засыплет, в часть пускай не возвращается. Там работы на сутки, не меньше. Горячее питание солдатам обеспечить на месте. Все понял?
– Так точно! – отчеканил Сморудов. – А почему на коломенский? Ведь барановский карьер в два раза ближе.
– Делай, что тебе говорят, – рассердился Костюк. – Об исполнении доложить через десять минут.
– Слушаюсь! – на другом конце провода осторожно положили трубку.
Костюк прошел на кухню и достал из холодильника бутылку чешского. После выпитого пива стало значительно легче. Даже молоточки куда-то исчезли. Снова зазвонил телефон. Сморудов доложил, что Саничеву приказ объявлен, до завтрашнего вечера он в часть не вернется. Иголка для комбайна куплена, наказ о горячем питании выдан.
Повеселев, Анатолий Тарасович отправился в ванную комнату и пустил горячую воду. Через минуту можно было слышать, как полковник плещется в ванне, напевая свою любимую:
Когда, забыв присягу, повернули
В бою два автоматчика назад,
Догнали их две маленькие пули,
Всегда стрелял без промаха комбат.
Глава 4
В девять часов утра по московскому времени из шахты бесшумно вынырнула транспортная платформа. Затрещали электрические искры, в воздухе запахло озоном. Повернувшись вокруг оси, платформа пристыковалась к стальному мостику приемного отсека. Щелкнули замки швартовочных рычагов, выравнивая платформу с бетонным полом станции. Тонко запел невидимый электромотор. Крышка люка выдвинулась на коленчатых рычагах вперед и откинулась наверх. Из пассажирской капсулы вышли двое, одетые в черные комбинезоны. Пройдя через турникет и стальную дверь с кодовым замком, они оказались в гаражном отделении. Здесь, как в музее, находились десятки автомобилей различных марок, представлявшие лучшие автозаводы.
– Карик, давай возьмем этот мерседес? – Белов с удовольствием похлопал по блестевшему черным лаком корпусу восьмицилиндрового лимузина.
– Ты меня удивляешь, – покачал головой Кари. – Откуда такие запросы у простого советского человека? Скромнее надо быть, скромнее. Лемех родился в простом русском селе. Деревенский паренек может быть шокирован видом машины для состоятельных миллионеров. Не говоря о том, сколько этот мастодонт жрет качественного бензина, который недешев даже в текущем десятилетии.
Покинув зал для иномарок, Кари подошел к видавшему виды миниавтобусу УАЗ. Он уверенно открыл дверцу с красной надписью «Лаборатория» и сел за руль.
– Нельзя привлекать к себе внимание, – объяснил он, вставляя ключ в замок зажигания. – Представь, что мы въезжаем в Москву 1986-го года на представительском мерседесе. Кто мы в глазах ОРУДа, или ГАИ, или как там сейчас называется эта служба? Правильно, преступные угонщики, поскольку мерседесы здесь редки. Простые люди на них не ездят. А на нас – рабочая униформа.
– Ананас, ананас, – проворчал Белов, усаживаясь рядом. – В эту декаду, может, и не ездят. Был у меня знакомый из девяностых, бывший тренер по футболу. Он основал газету объявлений, которую назвал «Из ног в ноги». Так вот, этот бывший тренер ездил на полноприводной «субару», которую купил в Сибири. И никто не придирался, откуда, мол, иномарка.
Подъехав к воротам, Кари нажал кнопку на пульте. Широкая стальная плита бесшумно отъехала в сторону. Вырулив на площадку перед гаражом, автомобиль проехал через автоматические ворота и оказался на территории воинской части, обнесенной глухим каменным забором. Возле проходной стоял смуглый солдат в длинной шинели. Длинным острым ножом он выстругивал палочку и что-то бормотал себе под нос.
– Кто это? – спросил Кари.
– Сержант Турлюн.
– Тот самый?
– Он, родимый. Шустрый парень! Ухитрился залезть в капсулу, которую Саток уже настроил на станцию Шеван. Пока вождь платформу искал, для Турлюна три года пролетели, как у нас три дня.
– А как он выжил?
– Турлюн – потомственный казак. Он показал индейцам высший класс верховой езды и завоевал особый авторитет. Иначе ему несдобровать. Канадские индейцы – народ суровый. Это вам не делавары из Массачусетса. Интересно, что он бормочет.
Белов щелкнул тумблером. В динамике возник хриплый голос сержанта:
С моря ветром дунуло на закате дня,
Я приеду в Юрмалу, берегись меня.
Руки-ноги оборву, выколю глаза,
Здесь со мною в Юрмале так шутить нельзя.
– Сурово! – заметил Кари. – Такому что человека убить, что муху. У кого, говоришь, его нашли?
– У шеванезов. Саток обнаружил, что на счетчике записалась лишняя ходка.
– Я видел отчет. Солдат совсем одичал без привычной еды. Подумать только, три года без перловой каши.
– Сам виноват. Не надо лезть, куда не просят. Написано на шести языках: «не включать», значит, не включай. Так нет, сунул палец прямо в счетчик. Вот его и закинуло в восемнадцатый век. Три года обучал индейцев джигитовке, пока его вождь не нашел. Подожди, я скоро вернусь.
Белов прихватил путевой лист и вышел из машины. Перекинувшись парой слов с Турлюном, он зашел в домик КПП и поставил штамп на бланк. Постовой махнул рукой и открыл ворота. Уазик выехал в переулок, повернул и понесся к московской кольцевой автодороге.
– В душе он неплохой парень, этот казачок, – сказал Белов. – На судьбу не жалуется, проблем не создает. Только иногда попросит привезти что-нибудь из города.
– О чем просил на этот раз? – Кари рассеянно оглянулся.
– Бутылочку коньяку. С красивой обложкой. Я обещал достать однотомник, в подарочном издании.
– Какой однотомник? – не понял Кари.
– Лучше армянский, конечно. В плоской посуде, в виде книжки. Да разве в этой декаде его достанешь без блата? Ладно, возьмем, какой будет. Все равно он просил не себе, а для подарка Саничеву. А тому любое издание сойдет.
Автобус проехал по мосту через речку Биту. Через несколько минут они влились в поток машин, мчавшихся по Варшавскому шоссе. Свернув на Балаклавский проспект, автобус доехал до улицы Обручева. Дальше дела пошли хуже. На пути к проспекту Вернадского их машину останавливали трижды. При виде грозных удостоверений работники госавтоинспекции почтительно козыряли, но через пару кварталов все повторялось. Скорости это не прибавляло. Кари объяснял бдительность милиции наплывом гостей в связи с очередным съездом коммунистической партии. Мнительный Белов подозревал иные причины активности органов МВД. Как показали события, он был прав.
На перекрестке возле цирка они стали участниками аварии. Многотонный самосвал «Магирус Дойц», возникнув из переулка, вылетел на красный свет с явным намерением протаранить «УАЗ». Кари, готовый к любым неожиданностям, вильнул в сторону и затормозил. Растерявшийся водитель самосвала не справился с управлением и зацепил бампером фонарный столб. «Магирус» удивительно медленно лег набок, и пять тонн жидкого цементного раствора вылились на проезжую часть. Неизвестно откуда взявшиеся три сине-красные «Волги» подлетели к уазику и мгновенно взяли его в кольцо.
Усатый капитан МВД грозно приказал Кари и Белову выйти из машины. Увидев удостоверения офицеров госбезопасности, он сбавил тон и начал что-то бормотать о лихачестве, недопустимом на дорогах столицы, а также о порче городского имущества в виде сбитого фонарного столба и залитой цементом дороги. На требование Кари не задерживать сотрудников органов при выполнении срочного задания капитан предложил подождать пять минут «до указания сверху». Пять минут превратились в десять, к которым добавились еще пять. На очередную просьбу капитана подождать еще пару минут Кари ответил решительным отказом и сел за руль. Белов небрежно похлопал по нагрудному карману с удостоверением и занял место рядом.
Уже больше часа они сидели в автомобиле возле высотного дома на проспекте Вернадского. Невдалеке находилась площадка с мусорными баками. Несмотря на холодную погоду, от баков тянуло гниющими отбросами. Кари не раз пожалел, что выбрал для засады это место. Рабочий день академика Лемеха давно закончился, но ученый не торопился домой.
Белов, которого от мрачных предчувствий одолела зевота, предложил позвонить, чтобы уточнить местопребывание ученого. Кари не возражал. Белов достал трубку-сотку и набрал номер кафедры. Выслушав ответ секретаря, он нахмурился и дал отбой.
– У меня есть новости. Одна плохая, другая еще хуже. С какой начать?
– Давай плохую.
– Лемех час назад убыл в командировку в Ленинград.
– Так, – крякнул Кари. – А вторая?
– Вернется через три дня. Что делать? Будем ждать или как?
– Ждать нет времени. Диверы мы, или кто? Думаю, это след Рекна. Он идет по нашей линии, ведь своей капсулы у него нет. Жаль, Эгль не с нами. Он знал бы, как оторваться от норвежца. Ехать в Питер тоже не след. УАЗ уже примелькался. Нас ждут везде. Придется обрубать хвост. В Буду не вернемся. Там уже ждет засада. Нырять будем через Лосятник. Его используют редко, в экстренных случаях. Думаю, такой случай настал. Предлагаю дивернуть на четыре дня вперед и брать Лемеха в Москве.
– Через Лосятник будет надежнее, – одобрил Белов. – А отсюда пора сваливать.
Переодевшись в штатское, диверы бросили «УАЗ» на произвол судьбы и взяли такси. Через полчаса они добрались до национального парка «Лосиный остров», расположенного в северо-восточной части Москвы. По дороге неожиданно разразилась сильная гроза. Словоохотливый таксист рассказал, что аналогичная зимняя гроза случилась в последний раз в 1976 году, аккурат перед повышением цен на водку. Народ тогда сильно волновался, собирался в толпы и шумел. Ждали, что снимут предсовмина, но все обошлось. Вспомнив что-то, Белов спросил у таксиста, где можно достать хороший коньяк. Водитель сказал, что это всегда имеется у бармена из заведения «Островок». Это на Лосиноостровской, между заправкой и автоцентром. Диверы переглянулись. В первом боксе автоцентра «ВАЗ» был вход в станцию «Лосятник». Это диверов устраивало.
Бар «Островок» находился в полуподвале, но здесь было достаточно тепло. Заняв столик, продрогшие диверы заказали у сонного официанта бутылочку коньяка, четыре шашлыка, лаваш и «вообще закусочку». Почуяв приличные чаевые, гарсон мигом проснулся и улетел на кухню.
За соседним столиком сидели одетый в дорогой английский костюм мужчина кавказской наружности и скучающая блондинка в красной кожаной юбке. Подвыпивший кавказец уговаривал девушку принять в подарок купленную здесь же в баре коробку засохших конфет.
– Слушай, ты почему не хочешь конфет? – удивлялся он. – Ты должен любить конфет. Ты сама похож на конфет. Пойдем к мине в гости.
– Какой вы быстрый, – вяло отбивалась девица. – А вы где живете?
– В гостиница «Россия», – расцвел кавказец. – Там у мине все есть.
– Это так неожиданно, – кокетничала блондинка. – Я не могу так сразу. И вообще, я люблю, чтоб все было романтично.
– Слушай, романтично бывает в театре Ромен. Хочешь, я приглашу сейчас сюда своих ромалэ?
– Не надо, не надо ромалэ, – растерялась девушка. – Я не люблю, когда их много. Это не романтично. Я люблю, когда дарят цветы, говорят о поэзии.
– Вай, как я сам забыл, что девушки любят срезанный цветы. Подожди, дорогая. Один секунд, и мы нарежем тебе цветы.
Кавказец легко поднялся и подошел к стойке бара, на которой стоял японский телевизор. Бросив пару слов бледному от подвальной жизни бармену, он обменял сотенную купюру на букет гвоздик, которые забрал вместе с вазой.
– Дарю тебе цветы, – он поставил вазу на стол.
– Спасибо! – девушка зарылась лицом в гвоздики.
– Ты Пушкина стихи знаешь?
– Конечно, знаю.
– И Лермонтова знаешь?
– Очень хорошо знаю, – засмеялась она.
– Вот видишь, мы говорили о поэзии. Теперь пойдем к мине в гости на гостиница!
За окном сверкнула молния. Телевизор на стойке включился сам. На экране возник известный научный телеведущий с мясистым породистым носом и потусторонним взором, навсегда устремленным вверх под кустистые брови. Камера отъехала в сторону. Рядом оказался мужчина в темном костюме с гладко зачесанными назад седыми волосами.
– Итак, дорогие телезрители, – аристократически наклонил голову ведущий, – наш гость, академик Алексей Алексеевич Лемех поделился с нами оригинальными взглядами на важную проблему физики. Если принцип Эйнштейна в самом деле не точен (в чем мы пока не уверены) и гравитация не равна инерции, то ученым придется пересмотреть свои представления о строении Вселенной. А пока мы попросим академика Лемеха ответить на вопросы телезрителей. Товарищ Павлючко из Нижних Котлов спрашивает, возможно ли столкновение Земли с кометой Галлея, которая будет пересекать орбиту нашей планеты.
– Столкновение невозможно, – покачал головой Лемех, – по причине, что комета пересечет плоскость орбиты, но не траекторию Земли. В этот час между кометой и Землей будет расстояние в десятки миллионов километров.
Услышав имя Лемеха, Кари насторожил уши, но бледный бармен, с детства ненавидевший физику, выключил телевизор.
– Запись! – пожал плечами Белов.
Подлетел гарсон с подносом и начал расставлять напитки и закуски. Выпив по стопке коньяку «за науку», диверы набросились на еду. Слегка заморив червячка, Белов взял бутылку и повернул этикеткой на свет.
– Азербайджанский коньяк «Гой гол», – прочитал он. – Жаль, что не армянский. Хм, три звездочки. Я и не знал, что в Баку делали коньяк. «Гой гол» какой-то. Впервые слышу.
– Не «Гой гол», уважаемый, а «Гей гель», – вмешался кавказец. – В Баку не делают коньяк. Его делают в Шамхоре. Это говорю я, Рифат Хантамиров, директор по коммерции от шамхорского коньячного завода.
– Прошу к нашему столу, – Кари приветственно помахал рукой. Встроенный в браслет часов детектор подтвердил, что на кавказце нет оружия.
Хантамиров присел на свободный стул и подозвал официанта. Хрустящая бумажка перелетела в бездонный карман гарсона, и он тут же исчез.
– Друг, я скажу тебе один умный вещь, только ты не обижайся, – южанин наклонился к Белову.
– Это – не «Гей гель». Вообще это не такой продукт, который полезный для здоровья. Полезный коньяк был раньше, до повышения цен. Вах, если бы у меня был машина времени! – зацокал он. – Я бы поехал жить туда. Даже еще лучше – в 71-й год. А здесь нам больше делать нечего.
– Что вы имеете в виду? – насторожился Кари.
– Ай, дорогой! – укоризненно покачал головой кавказец. – Что имею в виду, о том и речь веду. Исторический съезд нашей партии кончается, да? Кончается великая эпоха. Снова народы мира придут в движение, изменится лик Земли. А кто мне скажет, кому это нужно? Какой в этом смысл? Как говорил великий и мудрый Омар Хайям:
Откуда мы пришли, куда свой путь вершим?
В чем жизни нашей смысл, он нам непостижим.
Как много чистых душ под Колесом Лазурным
Сгорает в пепел, прах, а где, скажите, дым?
Появился официант с новой бутылкой коньяка. Он приготовился вытащить пробку, но Рифат поднял палец. Гарсон поставил бутылку и тихо испарился.
– Друзья! – кавказец сделал широкий жест. – Это от нашего стола – вашему столу. Никто не знает, что нас ждет впереди. Может быть, сегодня мы пьем коньяк от последнего урожая. Кто знает, наступит ли сентябрь? Но даже в этот последний зимний вечер я твердо говорю, что шамхорский коньяк лучше.
– Чем же он лучше? – недоверчиво спросил Белов.
– Шамхорский коньяк пахнет солнцем, а этот – вшами. Нет, не вшами, а такими красными, в грязной постели бывают. Клопами, вот кем! Я всегда могу за бутылку шамхорского отдать две другие.
– Давай, если есть, – подловил Белов. – Я должен другу две бутылки армянского, а достать негде.
– Друг! – поднял палец кавказец. – Это святое. Пойдем, у меня есть в машине. Девушка, ты никуда не уходи. Я скоро приду назад.
Хантамиров не вернулся. Прорицатели редко угадывают свою судьбу. Особенно, когда речь идет о ближайших часах их жизни. Свернув за угол, они увидели черную «Волгу» с открытым багажником, в котором копался неизвестный в кожаной куртке.
– Земляк! – укоризненно сказал кавказец, бесшумно зайдя за спину грабителя. – Зачем ты залезал в мою машину? Если тебе что нужно, ты скажи. Я так отдам.
Вор резко выпрямился и врезался головой в крышку багажника. Зашипев от боли, он выхватил нож и ударил Хантамирова в грудь. В последний момент тот успел подставить локоть. Нож скользнул по руке и вонзился в плечо. Реакция кавказца была мгновенной. Двинув коленом нападавшего в пах, он вырвал нож и быстро махнул им перед собой. Остро отточенное лезвие просекло белое горло до позвонков. В распахнутых глазах вора отразились неоновые огни рекламы. Он схватился за горло и упал в грязный снег. Жизнь покидала его вместе с ручейком крови, вытекавшим из-под скрюченных пальцев.
– Вай, зачем ты доставал нож? – Рифат уронил покрасневший клинок и привалился спиной к машине. Рукав его пиджака быстро темнел.
– Риф ранен в плечо. – Кари нагнулся к телу вора, проверил пульс. – Этот уже труп.
Из ресторана высыпали люди. Закричала женщина, одетая в красную кожаную юбку.
– Давай ключи! – Белов бесцеремонно выхватил ключи у раненого и открыл машину. Кари затолкал Рифата на заднее сиденье и забежал с другой стороны. Взвизгнув колесами, «Волга» рванулась с места и скрылась за поворотом.
Кари открыл замок бокса универсальной отмычкой и распахнул ворота. Белов загнал «Волгу» в бокс. Ворота закрылись.
Хантамиров лежал на койке, весь оклеенный пластырями. У раненого началась лихорадка.
– У этого «кавказца» нет ни одной стандартной прививки, – объявил Белов, изучив результаты анализов. – Это не гомо советикус!
– Кто же он такой, черт побери, – Кари достал шприц-ампулу и решительно вкатил «кавказцу» два кубика пентонала натрия. Хантамиров сладко потянулся и зевнул.
– Шайтан выдумал моду, а сам канул в воду, – сказал он, не открывая глаз. – Берегитесь модальной развилки.
– Что?! – в один голос завопили диверы. – Какая мода? Где?
– Мода – это образ, – улыбнулся во сне Хантамиров. – Мгновенная картинка реальности, срез мировой линии, по которой развивается история Вселенной. Событие можно сравнить с почкой на ветке дерева. Возникло событие – появилась почка. Если событие незначительно, почка засыхает, а ветка сохраняет направление. Если событие важное, вырастет новый побег. Сильное событие преодолевает инерцию, изменяет направление линии. Возникает развилка между тем, что могло быть, и тем, что есть на самом деле. Одним словом, модальная развилка.
– Мы знаем, что такое модальная развилка, – Кари уселся на стул. – И про дивергенцию слышали. Ты сам кто есть такой? Как тебя зовут?
– Меня зовут Рифат. Нехорошо забывать имена друзей.
– Не умничай, – отрезал Кари. – Скажи, кто тебя послал и зачем?
– Никто. Я сам пришел.
– Зачем, с какой целью?
– Снять развилку, спасти Москву. Людям угрожает опасность.
– Какое тебе дело до Москвы?
– Я люблю Россию.
– Ого! – удивился Кари. – Откуда ты такой прибыл?
– Я прибыл с Тимешина.
– Откуда?! – растерялся Белов.
– С южного полюса планетоида.
– Южный полюс необитаем, – не поверил Кари. – Без экрана там жизнь невозможна.
– Возможна, как видите, – Рифат привстал и потряс раненой рукой. – Там у Рекна много людей. А экран – это так. Защита от дураков.
– Но, но, полегче на поворотах. – Белов решительно уложил раненого обратно в койку. – Был бы сам умный, не словил бы перо. Кари, действие сыворотки кончается. Допрашивай быстрее.
– Ты работаешь на Рекна?
– Уже не работаю. Он убил ваших людей, а я ненавижу убийства. На Земле очень много неосвоенных мест. Зачем убивать? Мы поспорили, и я ушел от него. Меня никто не может удержать, если я не хочу остаться. Взял шлем Водана и ушел.
– Где сейчас находится шлем Водана?
– Шлем в надежном месте.
– Где ты оставил шлем Водана?
– В надежном месте.
– Где находится надежное место?
– Хррр…
– Хантамиров, проснись! Как ты оказался в восемьдесят шестом году?
– Я возвращался в семьдесят первый, чтобы начать все сначала. Меня остановил новый барьер. Это было 14 марта 1986 года. Я замерил дивергенцию. Она оказалась почти сто процентов. Тогда я вернулся в 25 февраля, чтобы узнать, в чем причина.
– Это был день открытия партийного съезда, – заметил Кари.
– Съезд здесь ни при чем! Дивергенция начала расти в марте, уже после закрытия партсъезда. – Хантамиров поднялся и сел на кровати. Его глаза были совершенно ясными.
– Около 14 марта 1986 года на Земле произойдет глобальная катастрофа. Погибнут миллиарды людей. Ход истории опять изменится. – Он закрыл глаза и шлепнулся в койку.
– Что будем делать? – спросил Белов.
– Не бросать же его здесь, – пожал плечами Кари. – Рекн найдет его и ликвидирует. Возьмем Рифа с собой. Он все равно собирался в свой семьдесят первый. Подлечим и отпустим на все четыре стороны. Заодно и следы заметем. В этой декаде нам делать больше нечего. Риф прав, при такой дивергенции вступать в контакт с Лемехом недопустимо. К тому же появление здесь дивера с южного полюса не добавило стабильности данной реальности.
– Ты имеешь в виду превышение необходимой самообороны? – усмехнулся Белов.
– И это тоже. Давай, берись за койку. Закатим Рифата в капсулу и сразу в путь.
Глава 5
Белов сидел в кабине хлебного автофургона. В этот раз они припарковались подальше от баков, хотя железо выглядело как новое. Судя по фасаду, высотка, где жил Лемех, была построена пару лет назад. Белов вспоминал странную встречу с лицом кавказской национальности, нарушившим их планы. Сначала они отпрыгнули на десять лет назад. Вынырнув в 1976-м, Белов замерил расхождение линий. Дивергенция была высока. Белов уговорил Кари зайти в ресторанчик «для уточнения данных». Кари согласился переждать денек в этой тихой декаде, так как Риф все еще был слаб. Заперев кавказца, диверы направились в ресторан, который в 1976-м году был переименован в закусочную «Три сосны». Или наоборот, «Три сосны» через десять лет будут переименованы в «Островок»? Наверное, так будет точнее. Несмотря на разницу в десять лет, знакомый гарсон не выглядел намного моложе. А может, в 1986-м году он не выглядел старше? Вдруг гарсоны вообще не стареют? Белов небрежно показал удостоверение с большим гербом. При виде красных корочек гарсон сразу ослаб в коленях, что было характерно для семидесятых. Бледного гарсона пригласили к столу на беседу. Получив ответы на вопросы, Белов приказал организовать две бутылки коньяку. Окрыленный обретенной свободой гарсон мгновенно исполнил заказ. Вознаградив его за пережитое щедрыми чаевыми, диверы вернулись на станцию. Белов, которому надоела февральская слякоть, предложил вынырнуть в июне 1971-го года. Кари не возражал. Мнения Рифата никто не спрашивал.
Выздоровевшего кавказца отвезли на вокзал и посадили на поезд «Москва – Махачкала», так как путь в Шамхор был заказан. Так Рифат Хантамиров отправился в Дагестан поднимать виноводочную промышленность. Благодаря его трудам качество дагестанского коньяка заметно улучшилось. Через три года Рифата командировали в Париж на стажировку. Там он встретил девушку своей мечты, женился на ней и остался во Франции навсегда. Но это уже другая история.
Вернувшись в Буду, диверы взяли хлебный автофургон, переоборудованный для перевозки людей. На этот раз они без приключений доехали до известного номера на проспекте Вернадского. Белов сразу позвонил в университет. Там сообщили, что профессор Лемех закончил принимать экзамены, уже собирается домой. Ждать оставалось недолго.
Мимо проехал милицейский газик. Так здесь называли малолитражный внедорожник модели «ГАЗ-69». В голове всплыла глупая частушка, услышанная в ресторане «Островок»:
Мент имеет свой менталитет.
У ментов особые приколы.
Пусть менты учились плохо в школе,
Но зато у них авторитет.
Хотя нет. Эту частушку он услышит через пятнадцать лет. На местном календаре все еще 1971-й год. Здесь нет даже закусочной «Три сосны». События начали запутываться. Пора, пора домой. Где же профессор Лемех? Пробок быть не должно, это вам не двадцать первый век. Сзади послышался шум. Оглянувшись, Белов увидел бродячую собаку, которая запрыгнула в мусорный бак и принялась рыться в объедках.
– Не люблю собак, – поморщился он.
– Не любишь собак? – удивился Кари. – Да ты просто не умеешь их готовить.
Белов насторожился. К дому подкатила серая «Волга» с белыми шашечками на боку. Из такси вышел коренастый мужчина с гладко зачесанными назад темными волосами. За ним возник высокий стройный юноша с тяжелым портфелем в руке.
– А вот и Лемех, – обрадовался Белов. – Портфеленосец не в счет. Увидит наши удостоверения, вмиг исчезнет. Ну, пошли?
Диверы выбрались из машины и направились к Лемеху. Дело было сделано, но какое-то странное чувство не покидало Белова. В голове крутилась мысль, что скоро они вернутся на это место, с которого хорошо видно здание университета. Но это будет другая Москва.
Глава 6
В конце лета объявился Руслан Мамаев, с которым мы когда-то поступали на физический факультет. Проучившись два курса, Мамай (так его прозвали в общаге за узкие черные глаза) вдруг оставил физику и перевелся на геологический, объяснив поступок тем, что науки о Земле сегодня важнее. Получив диплом геолога, он уехал по направлению в Сибирь, где занялся разведкой природного поделочного камня. В одной из экспедиций ему удалось открыть месторождение ситцевой яшмы, представлявшее промышленный интерес. Вернувшись домой, Мамай устроился преподавателем в горный техникум и женился, оставив кочевую жизнь.
К тому времени я уже отработал положенный срок в институте физики, где в качестве лаборанта занимался исследованием свойств полупроводников. Работа была рутинной и низкооплачиваемой. Не вдаваясь в детали, скажу, что за эти два года я перетаскал на своих плечах и испарил в лабораторном охладителе восемь тонн жидкого азота, две тонны жидкого гелия, исследовал сорок образцов, написал двадцать отчетов, напечатал две статьи в журнале «Физика полупроводников». Эти цифры навели меня на сомнения в необходимости того, что я делаю.
Вернувшись из отпуска, я решил уйти из действующей науки. Узнав от ученого секретаря, что освободилось место в редакции отделения, я написал заявление о переводе и приложил к нему оттиски своих статей. Поскольку других желающих не нашлось, я был зачислен в штат и сразу приступил к своим новым обязанностям.
В то жаркое августовское утро телефон в комнате молчал, как будто его отключили. Возможно, это был знак судьбы, но я не обратил на него внимания. Как обычно, я сидел за рабочим столом и разбирал редакционную почту, не подозревая, что Мамай уже едет в троллейбусе, прижимая к животу папку с рукописью романа С. Саничева.
Включив вентилятор, я вскрыл доставленный из отдела писем пластиковый мешок и высыпал из него два десятка разноцветных конвертов. «Не густо», – подумал я. Лето, ничего не попишешь. Наши корреспонденты сменили авторучки на садовые лейки и поливают в садах-огородах фрукты-овощи на радость детям-внукам.
Мое внимание привлек большой белый конверт, надписанный твердым крупным почерком с наклоном влево. Пенсионер, подумал я. Возможно, ветеран. Придется отвечать сразу. Вскрыв конверт, я достал из него несколько листочков, отпечатанных на машинке через два интервала. Так, имеется сопроводительное письмо. Наш адрес – в углу вверху справа. Обратный – слева, но заметно ниже. Скромный пенсионер. В конце подпись автора, расшифровка подписи (В.Чанов), дата подписи. Полный ажур, подумал я. Не придерешься. Что ж, посмотрим, что пишет В. Чанов. Так, заголовок – имеется, список литературы (аж восемь позиций), подпись, расшифровка подписи, дата. Ажур!
«Однако, – подумал я, – весьма опытный автор, этот В. Чанов. Читать материал придется очень внимательно».
«Дорогая редакция! – писал Чанов. – Предлагаю вашему вниманию заметочку об ошибках особого рода, обнаруженных мною. Поскольку эти ошибки объясняются забывчивостью автора, пишущего много и быстро, их можно назвать “фогетами“ от английского “to forget“ – забывать. Пример фогета можно встретить в рассказе, прошу прощения, А. П. Чехова “Толстый и тонкий”. Там написано, что гимназист Нафанаил вначале снимает шапку, а в конце рассказа роняет фуражку. Заметочка эта лежит у меня больше года. Я не строил себе иллюзий по поводу того, что ее опубликуют. Уж больно велика маститость писателя, допустившего фогеты. А в этом году я подписался на вашу газету и не нахожу слов, чтобы выразить признательность редакции, которой как будто сделали прививку против чинопочитания: настолько все смело и свежо в каждом номере.
По образованию я историк. Трудился учителем в школе, вышел на пенсию по возрасту. В настоящее время работаю внештатным лектором общества “Знание”. Наблюдательность я развивал с юных лет, и фогеты, о которых рассказываю, – только малая часть того, что мне попадалась в книгах. Если вы по каким-либо причинам не сочтете возможным опубликовать предлагаемую мною статью, будьте любезны сообщить мне об этом по нижеуказанному адресу.
С уважением: (подпись), дата, обратный адрес».
«Так я и знал, – подумал я, – пенсионер. Однако не пишет ни про заслуги, ни про инвалидность. Это плюс. Что ж, посмотрим, что за фогеты такие. Я перевернул страницу и прочитал название статьи:
ПОЧЕМУ ИСТЛЕЛА ВЕРЕВКА
Неискушенному читателю редактор издательства видится неким рыбаком, раскинувшим сети в потоке приходящей продукции. Выловит рыбину покрупнее, очистит ее от чешуи и отправит в издательскую кухню. Питайся, читатель, получай свое удовольствие! К сожалению, времени у редактора мало, а литпродукции – много. Вот и появляются в печати произведения с остатками чешуи, которая для некоторых читателей становится ложкой дегтя в бочке меда. Заслуженный успех, например, имел у широкого читателя роман «Противодействие» (снятый по книге одноименный сериал показывали по телевидению). Но, если бы у редактора издания было бы чуть больше времени, он легко заметил бы, что на стр. 210 книги написано: «…веревка была чем-то смазана, она была совершенно не тронута гнилью…». Редактор сразу вспомнил бы, что впервые веревка в романе появляется на стр.148. Он вернулся бы назад и прочитал бы: «…истлевшая веревка легко поддалась». Думается, дальнейшее было бы делом техники, в смысле телефона. В любом случае редактору нетрудно договориться с автором об окончательном виде веревки, не говоря уже о других мелочах. В самом деле, не составляет никакого труда поднять трубку и сказать: «Послушайте, голубчик, тут у вас на стр. 324 старушка Милинко Г.А. называет своего квартиранта Гончаровым. А вот на стр. 300 Глафира Андреевна называет его Горчаковым. Разница небольшая, но сейчас читатель внимательный пошел, может заметить. Давайте оставим одно. Вы какую фамилию предпочитаете? Горчаков? Ее и оставим».
Труднее всего редакторам периодики. Им отступать некуда. Хочешь не хочешь, а очередной номер выпустить обязан в срок. Если бы не хронический цейтнот, редактор журнала «Дружба» обязательно позвонил бы автору книги «Центр новостей» и сказал бы: «Слушай, у тебя в конце прописано: “Крупно разметавшиеся по мокрому асфальту соломенные волосы Мари”. Это хорошо, но раньше ты пишешь: “Рыжие волосы небрежно упали ей на лоб”. А в начале еще по-другому: “Мари оказалась золотоволосая, коротко, под мальчика, подстрижена”. Что-то не то с волосами. Все происходит быстро, за одну неделю они не могут так отрасти. Можешь проверить, у тебя в начале каждой главы дата и время. Давай оставим девушке одну прическу. Я бы выбрал длинные соломенного цвета волосы. Тогда сцену в конце не надо переписывать. Согласен?».
Редакторам тяжело, а консультантам еще труднее. У редактора власть, а с консультантом просто согласовывают. Имей консультант власть, он по-военному прямо сказал бы автору: «Когда вы перечисляете маленькие кафе, маленькие отели, маленькие ванные, где бывают ваши герои, меня это не касается. Вы там были, вам видней. Даже когда вы пишете про “маленький“ миномет, который умещается на подоконнике, я промолчу. Возможно, вы имели в виду ручной гранатомет. Но когда вы описываете сцену, в которой наемники в 1983 году стреляют из “маленьких шмайссеров”, это, извините, я пропустить никак не могу! Как консультант, довожу до вашего сведения, что автомат конструкции Г. Шмайссера, имевший наименование “Штурмовое ружье СТГ-44”, был выпущен в конце 1944 года малой серией для гарнизона Берлина, модификаций не имел и вскоре был снят с производства, как не оправдавший надежд вермахта». А про рассказ «Возвращение» он сказал бы: «Послушайте, вот здесь партизан по прозвищу Дед вешает на шею трофейный шмайссер. Понимаете, не могло быть трофейных шмайссеров зимой 1941 года. Их тогда вообще в проекте не было. А так – рассказ хорош. Замените “шмайссер“ на “автомат“ (хотя пистолет-пулемет МП-38 не является автоматом), и рассказ можно сдать сразу в набор. Как раз успеем к юбилею знаменательной даты». И всем стало бы хорошо.
(Список литературы, авторы, наименования, издательства, дата изданий, номера страниц. Автор, подпись, расшифровка подписи, полный ажур).
Прикрепив листочки к конверту скрепкой, я бросил материал на стол и призадумался. Реплика, по-моему, была написана неплохо (отдельные огрехи не в счет). В достоверности я не сомневался. Но касательно сроков материал безнадежно устарел. Автор книги, знаменитый московский писатель Ц., успел издать свой роман стотысячным тиражом. Начинать в нашем еженедельнике дискуссию о фогетах, найденных любителем в популярном романе, не было смысла. Как говорится, поезд ушел. Рассказ о партизане со шмайссером был напечатан в ноябре восемьдесят шестого. Номер читатели получили в декабре, как раз к 45-летию битвы за Москву. Горячим этот факт не назовешь. Хотя тут Чанов попал в точку. Этот пресловутый шмайссер фигурирует везде. Даже у великих АБС в «Попытке к бегству» беглец Репнин таскает шмайссер. Но пропустить двухстраничный материал ради одного огреха? Кому это будет интересно. Сейчас читателю нужны факты погорячее. Про ужасы сталинизма, например. К тому же литературоведение – не наш профиль.
Я вставил чистый бланк в «Роботрон» и быстро отстукал вежливый отказ. «Уважаемый товарищ Чанов! – напечатал я. – Реплика Ваша и справедлива, и неплохо написана. Жаль, что примеры в основном взяты из произведений, опубликованных в прошлые годы. Для периодической печати нужен материал посвежее. Поэтому просим Вас не бросать Ваших наблюдений и присылать сразу же, как таковые только появятся. Пока же заметку Вашу напечатать не удастся. Всего Вам доброго». Подпись: зам. редактора отдела ЕНиМ (Естественных наук и математики) – П. Белов.
Вложив письмо в редакционный конверт, я надписал сверху адрес и бросил в ящик для писем внутри города. Тогда я еще не знал, что в этот момент у троллейбуса, в котором ехал Мамай, соскочили штанги. Троллейбус застрял, не доехав всего двести метров до редакции.
В следующем пакете я обнаружил статью на пяти страницах, подписанную неким С. Саничевым, метрологом оборонного завода, каких немало на окраинах нашего города.
«Уважаемая редакция! – писал метролог. – Разрешите предложить вашему вниманию небольшую заметку об инерцоидах. По природе я лентяй и никогда не думал писать в газету. Но недавно мне попал один журнал, где были сразу две статьи. По странному совпадению один автор писал, что инерцоидов не бывает. Другой доказывал, что инерцоиды бывают. Такие заявы поднимут с дивана кого угодно. Главное, за коллегу обидно. Сколько сил и времени потратил зря. Лучше бы фруктов детям купил. Лично я после универа и службы в армии преподавал физику и с первых уроков объяснял, что понятие силы инерции надо забыть как кошмарный сон. А тут такой яркий, по-своему убедительный (для тех, кто не в теме) проект космического лифта! Как потом доказывать школьникам, что кандидаты наук тоже могут ошибаться?».
«Занятно, – подумал я. – После фогетов – инерцоиды. Проще говоря, механизмы, работающие за счет сил инерции. Но это только гипотетически. Еще никто не смог построить работающий инерцоид. Кто он, этот Саничев? Фамилия достаточно редкая. Где-то я ее уже слышал. Он должен быть моим ровесником или чуть старше». И тут я вспомнил случай в универе, когда мы сдавали электричество Г. П. Заставину. Геннадия Павловича за глаза прозвали ГПЗ – «головной походной заставой». На экзамене доцент стоял насмерть, оправдывая прозвище. Тогда я немного опоздал. Мамай предупредил, что через Заставу еще никто не прошел. Более того, недавно вынесли монгола Жэгдэна, у которого доцент нашел шпаргалку. Решив переждать грозу, мы поднялись на этаж, чтобы повторить электромагнитные волны, которые ГПЗ просто обожал.
Мы пристроились на площадке. Тут я заметил толпу возле кафедры теоретической физики. Всезнающий Мамаев сказал, что это обманутые доноры сдают теорию самому Дольскому. Мамай объяснил, что месяц назад ребята сдали в поликлинике по пол-литра родной кровушки, клюнув на обещание выдать освобождение на любой день. Вчера это сработало, половина группы на экзамен не явилась. Доцент Белкин, которому светило торчать до конца сессии, докопался до причины и донес Дольскому. Ученик Ландау, профессор Дольский имел привычку выговаривать: «Что же вы, голубчик, начинаете от мамонтов?», за что заработал кличку «Мамонт Дальский». Несмотря на добродушный вид, перехитрить его было невозможно. Дольский замечал все и не щадил студента, который пришел сдавать физику на арапа. Случалось, Мамонт затаптывал посланцев братского Вьетнама, на которых даже у Заставы не поднималась рука. Впрочем, метод Хэвисайда – не правило буравчика, а четвертый курс – не второй. Узнав о сговоре, Дольский позвонил в поликлинику и потребовал прекратить выдачу справок. Затем он выпытал фамилии доноров, передал список Белкину и приказал отправлять лично к нему. Нет повести печальнее на свете, чем повесть об обманутом студенте! Но мы не могли ждать, чем закончится «кровавая» разборка у Дольского. Мы имели свои проблемы.
Известно, что в списке законов сохранения кроме закона сохранения денег также имеется закон сохранения везения. Не повезло донорам – повезло нам. Зайдя на экзамен последними, мы с ходу получили по четыре балла. Билеты попались знакомые, а о волнах вопросов не было, поскольку ГПЗ так устал (возраст, ничего не попишешь), что из него начал сыпаться различный строительный материал.
Окончание этой истории я узнал через неделю, когда зашел к Мамаеву отметить успешную сдачу экзамена по истории партии, который наша группа задвинула в конец сессии. Развалившись на кровати (интересно, а стулья куда подевались?), Мамай тряс головой и рассказывал, что битва у Мамонта, похожая на избиение младенцев, закончилась со счетом 8:2/1:5. По системе Мамая это означало, что восемь бедняг получили неуды, зато один сумел вырвать пять баллов.
Случилось так, что Саничев успел прочитать только половину курса. Понимая, что этого мало, он решил взять еще неделю. Живя по принципу «на старте не торопись, на финише не опаздывай», он зашел в поликлинику последним и увидел себя в черном списке. Явившись на кафедру, он остался верен принципу, растягивая удовольствие от встречи с Мамонтом. Саничев зашел, когда вынесли последнего донора. Сергей взял билет и выяснил, что полоса невезения закончилась перед ним. В билете оба вопроса оказались из первой части. На этом месте Мамаев радостно заржал. Сверкая глазками, он объяснил, что Саничев знает немного, поскольку не утруждает себя науками, а читает фантастику и слушает хард-рок. Но то, что он знает, знает твердо. В этом даже Мамонту его не свалить. Как профессор ни гонял его по первому пункту, Саничев находил разумные ответы на все вопросы. Усталый Мамонт (как-никак, восьмерых затоптал) спросил, готов ли студент отвечать по второму пункту. Глазом не моргнув, Сергей ответил утвердительно. Он сообщил, что эта тема лучше всего изложена у Ландау, Давыдов вопрос упростил, а Блохинцев едва затронул.
Услышав о Ландау, Мамонт потеплел и предложил студенту четверку. И тут Саничев пошел ва-банк. Готовый ко всему, он посмотрел на доску, исписанную формулами, и пожал плечами. Дольский, опешив от дерзости, спросил, зачем тогда он ходил за справкой.
– Честно? – сказал Саничев.
– Конечно!
– На оценку не повлияет?
– Даю слово. – Нацарапав в зачетке «Отл», Дольский размашисто расписался.
– Я хотел еще лучше подготовиться, – объяснил Сергей, невинно хлопая ресницами.
И тут Мамонт дрогнул. Протянув зачетку, он протрубил, что студент свободен.
Мамаев объяснил, что Саничев, мгновенно ставший легендой курса, живет в комнате напротив. Сегодня к нему приехали родители. Стулья перекочевали туда же по причине наплыва гостей.
Воспоминания прервал телефон, о существовании которого я успел забыть. Механически сняв трубку, я не сразу понял, что это сам Мамай, живой и здоровый, ругает последними словами нашу пропускную систему, которая вместо того, чтобы пропустить его к другу, с которым он не виделся сто лет, делает все наоборот. Он, заслуженный геолог, которому страна обязана рядом важных открытий, требует переименовать пропускную систему в «непропускную» и напечатать об этом объявление в вашей газете. Обругав напоследок троллейбус, который, как старая кошелка, ломает штанги на перекрестках, несмотря на то, что еще десять лет назад городской транспорт должен был стать бесплатным не только для пенсионеров, но и для всех советских граждан, согласно решениям исторического съезда партии, по истории которой у него всегда были отличные оценки, Мамай сменил гнев на милость и согласился подождать пять минут, пока ему вынесут пропуск. Дав отбой, я позвонил нашему курьеру и попросил оформить разовый пропуск на имя Мамаева Руслана Робертовича, преподавателя Горного колледжа, и отнести на проходную.
Глава 7
Понимая, что в компании Мамая любая работа невозможна, я решил пробежаться по материалу Саничева. Распрямив сложенные листы, я прочитал следующее:
ИНЕРЦОИД ВЫХОДИТ В КОСМОС
Сейчас мне стыдно, что, уже окончив институт,
я думал, что центробежные силы реальны и могут
действовать на грузы, совершая работу.
Н. Гулиа.
Рассказывают, что один ученик Резерфорда развлекался тем, что придумывал всевозможные вечные двигатели, которые предлагал своим коллегам. Со временем он так наловчился, что маститым ученым приходилось всерьез размышлять, чтобы доказать вздорность очередной выдумки. В наши дни никто не станет тратить время на обсуждение вечного двигателя, поскольку закон сохранения энергии ни у кого не вызывает сомнений. Но в каждом возрасте свои игрушки. Вместо вечных двигателей сейчас модно изобретать инерцоиды, устройства, приводимые в движение силами инерции. Невероятно, но факт: невозможно заставить работать инерцоид, не нарушая законы физики, но некоторые ученые до сих пор всерьез обсуждают проекты инерцоидов. Благодаря такому вниманию растут ряды инерцистов, их проекты становятся все более хитроумными. Не так давно бумажный парк инерцоидов пополнился новым проектом, предложенным автором из Тюмени Р. Голиковым. Автор демонстрировал знания из разных наук, но проигнорировал основы механики.
Представим длинную ленту, намотанную на барабан, который установлен на экваторе быстро вращающегося астероида. Согласно идее, если поднимать конец ленты, то на некоторой высоте центробежная сила превысит силу гравитации. Дальше лента будет подниматься сама за счет разности сил. Если к ленте внизу прикрепить груз, то она поднимет его только за счет центробежной силы».
Я перевернул пару страниц. Оставался еще один лист. Мамай не появлялся. Заметив ссылку на курс физики Фейнмана, я решил дочитать. Далее Саничев придумывал всякие ситуации, доказывая, что космический лифт работать не будет. Некоторые примеры показались мне удачными.
«Вообще говоря, – написал автор в заключение, – центробежная сила инерции всегда равна силе гравитации. Это по определению. Повторяю: всегда равна. Если на высоте гравитация меньше, значит, меньше инерция. Превышения силы нет и подъема не будет.
С уважением, С. Саничев».
Невольно усмехнувшись, я отложил письмо. Статью про лифт я читал. На вопрос шефа по поводу я ответил, что это есть «Дзе бред оф сивой кейбл». Недавно была напечатана еще статья, такая же бредовая. Имя Гулиа тоже известно. Пару лет назад он опубликовал что-то об алфизиках. Я развернулся вместе с креслом к картотеке и выдвинул ящик на букву «г». Так: Генин, Гирин… вот и Гулиа. Достав карточку, я прочитал: «Гулиа Нурбей. Алфизики XX века», «ТМ».
– Есть такая партия! – пробормотал я, вспоминая содержание статьи, в которой автор рассказывал о своей нелегкой борьбе с буйным племенем изобретателей инерцоидов.
«Ну, что ж, – подумал я. – Материал прочитан, пора подводить итоги. Статья профильная, в формате. По-моему, можно печатать. Чем мы хуже “ТМ”? Ничем мы не хуже. И Тюмень нам не указ, пусть качает нефть и газ». Я прикрепил к статье небольшой листок бумаги. Написав на листке несколько слов, я перебросил материал на соседний стол. Не успел я задвинуть ящик, как дверь в редакцию распахнулась. Вошел Мамай.
Глава 8
Вообще-то Мамаева надо видеть. При росте двести пятнадцать сантиметров он весит сто пятьдесят килограммов, и это без одежды. Пальто Мамай носит шестьдесят четвертого размера, а ботинки – сорок восьмого. Сил у него, как у матерого медведя, а может, и больше. Однажды на уборке картофеля он поспорил с местным бригадиром на «полкило водки» и за шесть минут закидал бортовой ЗИЛ-130 мешками с картошкой. А когда ошеломленный колхозник отказался бежать в магазин за бутылкой, Мамай рассердился, залез в грузовик и выбросил мешки еще быстрее.
После взаимных приветствий (а мы не виделись с весны) Мамаев осторожно опустился на застонавший под ним стул и расправил на груди роскошную старообрядческую бороду, привезенную с Алтая. Затем выложил на стол толстую серую папку с тесемками, завязанными бантиком. Профессионально скосив глаза, я прочитал надпись «Мерт. звезд.», сделанную зеленым фломастером. На вопрос о состоянии здоровья, Мамаев приободрился и начал ругать здравоохранение вообще и районную поликлинику в частности, выдав полный набор эпитетов в адрес участкового врача. Из междометий я понял, что две недели назад Мамай неважно себя почувствовал. Предупредив, что занятия отменяются, он пошел в поликлинику, где напоролся на профосмотр. Это такой день, когда терапевт принимает не больных людей, а наоборот, здоровых для выявления у них признаков профзаболеваний. Мамаев об этом ничего не знал и на предложение терапевта назвать номер цеха гордо заявил, что он не рабочий, а преподаватель. После чистосердечного признания медсестра, которая в углу что-то записывала мелким почерком в толстую тетрадь, набросилась на Мамая с упреками, что нельзя больным лезть на прием в часы, отведенные здоровым людям. Но Мамай не такой человек, чтобы уступить какой-то пигалице в белом халате. Бесплатное здравоохранение гарантировано нам конституцией, этому даже в медучилище учат. После короткой перепалки терапевт велела выдать больному градусник и выставила в коридор, предупредив, что без температуры не примет.
– Белов! – возмущенно тряс бородой Мамаев. – Ты сам всю жизнь мучился зубами. Ты знаешь, что зубные врачи – все палачи. Сколько раз я мерил температуру в поликлинике, градусник у них всегда показывает меньше, чем мой дома. Они там особые градусники держат. Это тайное изобретение оборонки, я точно знаю.
Мамай трагически поведал о том, как терапевт, увидев на термометре 37.2, сразу повеселела. Выслушав жалобу на ломоту в костях, она выписала кучу рецептов, но больничного листа не дала. Тогда он прямо спросил, почему его заставляют ходить на работу с температурой? Мухина возмущенно покрутила головой. «О чем вы говорите, разве это температура? Ведь вы преподаватель (не через два «д», надеюсь?). Где ваше рабочее место, за столом? Так я и думала. А с такой температурой за столом сидеть даже лучше. И не надо портить статистику заболеваний в отчетный период». Терапевт охотно рассказала приунывшему преподавателю, что в Японии, например, люди вообще не ходят к врачам. Лечение у них стоит очень дорого. Японцы лечатся самостоятельно травами и другими народными средствами. Это очень хорошая система. Всплеснув руками, Мухина кинулась к столу и тут же выписала вторую пачку рецептов. На отдельном листочке она подробно написала, какую травку в какое время суток надо заваривать. Догадавшись, что больничного листа ему не видать как своих ушей, Мамай открыто высказал все, что он думает о японской системе здравоохранения, и ушел, хлопнув дверью. Рецепты он тут же выкинул в урну, поскольку химии с детства не признает, а травы у него дома и без того полный шкаф, теща в деревне собирает в свободное от огорода время.
Откинувшись в кресле, я с удовольствием слушал рокот мамаевского баритона и украдкой поглядывал на серую папку, пытаясь разгадать таинственную надпись. Улучив момент, я в шутку спросил, а не был ли он действительно «того», и выразительно щелкнул пальцами. Обиженно засопев, Мамай заявил, что он человек принципиальный, поскольку уже давно живет по принципу «с утра не пить, к ночи не курить». А вообще-то он пришел по делу, но если «редактор занят», то может зайти в другой раз. Я извинился (мне действительно стало неловко за неудачную шутку) и спросил о деле. Мамаев сразу посерьезнел. Немного помявшись, он признался, что пришел просить за друга Сергея Саничева, поскольку то, что он написал, надо обязательно напечатать.
Развеселившись по известной причине, я сказал, что просить за Саничева не надо. Материал прочитан, одобрен и через месяц будет напечатан. Желая сделать ему приятное, я сказал, что мне самому понравилось, как Сергей забодал проект инерцоида. Мамай неожиданно нахмурился и сказал, что ни про какой проект пупыроида он ничего не знает. А знает только то, что Саничев написал про теорию Эйнштейна. При этом он хлопнул могучей ладонью по папке с надписью «Мерт. звезд.», от чего мой стол подпрыгнул на метр. Я собрал разлетевшиеся карандаши в стакан и попросил изложить суть дела. И тогда Мамаев рассказал мне следующее.
С Саничевым он сдружился на почве минералов. Сергей уже писал диплом по оптике и хорошо поднатаскался по оптическим кристаллам. Но дело не в этом. Саничев по своему характеру бунтарь-одиночка. Если ему дадут линованную бумагу, он обязательно начнет писать поперек. Еще на лекциях по теории поля Сергей самостоятельно добрался до теории гравитации. Кое-что он понял, и это «кое что» ему не понравилось.
– Ты понял, что они себе позволяют? – орал Мамай, разойдясь не на шутку. – На словах они согласны, что гравитацию не уничтожить. А сами заменяют ее инерцией. На основании принципа Эйнштейна.
Я осторожно заметил, что этот принцип можно считать почти справедливым, скажем, в малой области.
– В какой области? – завопил Мамай. – В Омской? Рогатую овцу тоже можно считать почти козой. Только молока от нее не жди. Ну, скажи, какой смысл в этом твоем принципе?
Я кисло возразил, что это не мой принцип, а Эйнштейна. Благодаря ему проблему физики можно перенести в геометрию, где решать проще. Кроме того, теорию гравитации Эйнштейна подтверждают астрономы. Я вообще не понимаю, зачем кричать в открытое окно. Другой теории у нас нет, а винный магазин раньше одиннадцати не откроется.
– А черные дыры? – вдруг подмигнул Мамаев.
– Что – черные дыры? – насторожился я.
– Из теории Эйнштейна следует, что все большие звезды превращаются в черные дыры. Вся звезда сжимается в точку. Бах – и точка! Сингулярность – красивое слово. Что, по-твоему, это такое? – промурлыкал Мамай.
Я пожал плечами. В теории Эйнштейна черной дырой называют точку пространства, которая имеет бесконечную плотность. В математике это называется «сингулярность». Из черной дыры не может вырваться даже свет. Подумав, я ответил, что черные дыры, мол, «ищут». И не надо брать меня за горло. Не я придумал этот принцип. И вообще, ваш пафос, гражданин Мамаев, мне, как юридическому лицу, беспочвенен. Другой теории все равно нет. Но как физическое лицо признаюсь, что к сингулярности у меня идиосинкразия с детства.
– Белов, – ласково сказал Мамай, выслушав меня до конца. – Ты знаешь, как я тебя уважаю?
– Знаю, – ответил я и на всякий случай отодвинулся.
– Так вот! – рявкнул он. – Я скажу тебе, как родному: ты темная и невежественная личность. Потому что не знаешь, что новая теория гравитации у нас уже есть.
Сделав доброе лицо, он протянул верхнюю конечность, как бы помогая вернуть на место мою как бы отпавшую челюсть.
– Только без рук, пожалуйста! – возмутился я, увернувшись от его волосатой лапы. – Ты хоть соображаешь, что говоришь? Теория Эйнштейна существует семьдесят лет. И вдруг появляется человек, только что переболевший гриппом, и заявляет: слезай, приехали! Кто же автор новой теории? Уж не твой ли друг Саничев? – кивнул я на папку с загадочной надписью «Мерт. звезд.»
– Нет, – серьезно сказал Мамаев. – Сергей написал книгу.
– Так он писатель? – удивился я. – А я думал, что он метролог.
– По совместительству, – пояснил Мамаев. – А смеешься ты зря. «Новости науки» ты давно брал в руки? Так я и знал. Эх, Белов, – лицемерно вздохнул он. – Рутина засосала тебя. Как юридическое лицо, ты был обязан прочитать статью Логинова.
– Какого Логинова? – спросил я, отмахнувшись от его причитаний. – Того самого? Не юродствуй, рассказывай толком.
Но Мамая уже понесло.
– Новая теория гравитации, – начал он вещать замогильным голосом. – Полная победа света над мраком. Черных дыр нет, есть только серые. Ибо доказано, что Вселенная наша устойчива, как гульден, и плоска, как доска. Это меня радует. Не люблю кривых зеркал.
– Нечего на зеркало пенять, – сказал я, сдвигая в сторону стакан с карандашами. – Подумаешь, открытие: дыры не черные, а серые. Ночью все дыры серы. Ты мне такой факт приведи, чтобы за душу взял и поверить заставил.
– Есть такой фактец, – подумав, ответил Мамай. – Из теории Логинова следует, что во Вселенной есть темная масса, которая в сорок раз превышает массу всего остального. Понимаешь, Белов: ты, я, он, она, вместе дружная страна, планеты, звезды, Млечный Путь, другие галактики ты не забудь, – все это составляет каких-то два процента от массы Вселенной. Все остальное – темная материя.
– Понятно, – кивнул я. – Это меняет дело. Зря ты выкинул рецепты от терапевта. Сейчас грипп с осложнениями ходит. Я читал заметку о больном, который говорил, что внутри земного шара имеется другой шар, который по размерам гораздо больше наружного. Вести из палаты номер шесть.
– Белов, кого ты хочешь провести? – засмеялся Мамаев. – Сам в зеркало посмотри. Твой бледный вид напоминает случай, когда сосед в преферансе объявил мизер на одну свою – святое дело. Но когда он увидел, что к его голой даме пришел туз и король, лицо у него стало неописуемо салатного цвета. Примерно как у тебя. Потому что хода у него не было, а впереди маячил паровоз на семь вагонов.
Я прочистил горло, пытаясь возразить. Хотя было ясно, что Мамаев застал меня врасплох. Нам так долго внушали, что Россия – родина паровозов, самолетов и слонов, что все перестали ждать пророка в своем отечестве.
– Всем известно, – прокукарекал я, – что нельзя падать на мизер с голой дамой на руках.
– Ну что? – усмехнулся Мамай. – Прошла идиосинкразия?
– Прошла, – кивнул я. – Только не могу понять, при чем здесь Саничев?
– Все очень просто, – начал объяснять он. – Статья Логинова попалась Сергею случайно, когда он служил в полку под Москвой. Денег у него было мало, а времени много. Вот и он начал читать. В теории он мало что понял, но в выводах разобрался. Они его так поразили, что он решил написать рассказ. Рассказ писался, рос, превратился в повесть, затем в роман. А что? Почему об их открытиях шумит весь мир, а о нашем гении знают только коллеги? Патриоты мы или нет? Короче! – отдышался Мамай. – Текст готов, – он ткнул пальцем в папку. – От тебя требуется прочитать и дать заключение, можно ли это печатать.
– Да, но при чем тут мы? – взмолился я. – Мы не печатаем романов! Если б ты принес рассказ или статью, тогда другое дело. Вот реплику твоего друга об инерцоидах мы обязательно опубликуем. Я могу сразу дать заключение: «Написано по теме, позиция автора ясна, опечаток не обнаружено». Кстати, а где, так сказать, автор? Почему он сам не пришел?
– Сергей пока не может ходить, – нахмурился Мамаев. – На последних испытаниях он сломал ногу, сейчас лежит в областной травматологии.
Я посмотрел на Мамаева. Сгорбившись, он сидел на стуле и уныло грыз ногти на левой руке. Таким я его никогда не видел. Под ложечкой у меня что-то екнуло.
– Гм! – кашлянул я. – Ну, хорошо. А в чем замысел этого, тык-скать, романа?
– Замысел прост, – оживился Мамай. – Надо, чтобы школьники узнали, что время и гравитация связаны между собой. Сначала они задумаются. А потом кто-нибудь возьмет да изобретет машину времени.
– А где сюжетные ходы и все такое? – возразил я. – Где конфликты? В нашей фантастике хорошее всегда боролось с еще более лучшим.
– Не волнуйся, конфликтов здесь хватает, – пообещал Мамай. – Да что я тебе рассказываю! – он с шумом поднялся со стула. Я невольно встал вместе с ним.
– Нет, ты, пожалуйста, оставайся! – он угрожающе навис надо мной. – Рукопись на столе. До обеда еще уйма времени. Читаешь ты быстро. Вернусь, тогда и поговорим.
– Сколько здесь? – обреченно спросил я, взвешивая папку в руке.
– Для тебя – немного, – отрезал он. – Ты профессионал, или кто? Работай! Родина тебя не забудет.
Мамай вышел. В комнате сразу стало просторнее. Дышать стало легче. Выбора не было. Развязав папку, я достал пачку листов и принялся за чтение.
Глава 9
Далеко на окраине солнечной системы, на расстоянии свыше 10 триллионов километров от Солнца, кружатся в безмолвном хороводе сбившиеся в гигантское облако промерзшие насквозь кометные ядра. Время от времени одно ядро сталкивается с другим, плетущимся рядом, они слипаются, теряют скорость. И тогда, не имея сил противостоять пусть слабому, но настойчивому притяжению со стороны центрального светила, этот огромный снежный ком сходит с орбиты и начинает движение по новой траектории навстречу разрушительному сиянию Солнца.
За полмиллиона лет до Рождества Христова обломок твердого метана с вкраплениями хлопьев аммиака врезался в середину сорокакилометровой ледяной горы при относительной скорости около пяти километров в секунду. Мгновенно раскалившиеся от удара десять миллионов тонн аммиачно-метановых кристаллов пробили покрытую пылинками двуокиси кремния рыхлую поверхность айсберга и оказались внутри ледяной толщи. От нестерпимого жара лед закипел, превращаясь в пар, который мгновенно устремился наружу, но, встретив космический холод, осел на стенках щелей, закупоривая их ледовыми пробками.
Через сто часов под поверхностью айсберга образовалась герметичная полость диаметром в три километра, заполненная перегретой газовой смесью из метана и аммиака с температурой пятьсот градусов при давлении сто атмосфер. Возник огромный естественный химический реактор, в котором непрерывно синтезировались и распадались многоатомные органические молекулы. Некоторые циклические соединения нитроводородов оказались довольно устойчивыми и могли существовать уже часами в этой горячей атмосфере, насыщенной молекулами кремния.
Год спустя температура паров снизилась до критической точки и в газовых завихрениях появились первые капельки воды, которые начали оседать на внутренней поверхности полости, обращенной к центру ледяной горы. Капельки сливались в ручейки, стекавшие в широкую воронку, выплавленную в теле айсберга кумулятивной струей раскаленных газов, образовавшихся в момент взрыва.
Через десять лет давление паров в полости упало до двух атмосфер. На месте центральной воронки возникло глубокое озеро, над вогнутой поверхностью которого непрерывно клубился туман, насыщенный парами метана и аммиака. Температура воды у дна озера стабильно держалась на отметке четыре градуса по Цельсию, но в его верхнем, самом горячем слое, имевшем толщину всего сорок сантиметров, циклические молекулы, захватывая свободные радикалы, содержащие атомы кремния и фосфора, соединялись в длинные прочные цепочки, образуя биополимерные макромолекулы. Эти макромолекулы постоянно увеличивались за счет окружающей среды до тех пор, пока их длина не достигала одного-двух микрометров, после чего биополимер делился на две половинки, каждая из которых начинала свое самостоятельное существование.
Сто лет спустя температура верхнего слоя воды в озере снизилась до тридцати пяти градусов по Цельсию. Это привело к нарушению энергетического баланса в макромолекулах. Гигантские биополимеры начали расщепляться на малоактивные промежуточные формы, которые уже не имели способности к размножению и стали легкой добычей других биологических объектов, поднявшихся из глубинных, более холодных слоев озера. Новые существа имели в десять раз меньшую длину, но они уже умели создавать вокруг себя гибкую оболочку из ветвистых молекулярных цепочек углеводородов, что придавало им особенную прочность.
Через тысячу лет температура на поверхности озера снизилась до восьми градусов по Цельсию, при этом толщина его зоны жизнеобитания уменьшилась до десяти сантиметров. В этом узком слое между мельчайшими вирусоподобными существами, различимыми только в самые мощные микроскопы, развернулась ожесточенная и бескомпромиссная борьба за выживание. При непрерывных столкновениях белковая оболочка уже не могла служить надежной защитой, но часть вирусов научилась закутываться в тончайшую паутину из нитевидных силикатных кристаллов толщиной всего в несколько десятков атомов. На головке такого вируса имелся целый букет из активных ферментов, окруженный грозным частоколом кристаллических усов. Пробивая усами белковую оболочку ближайшего соседа и вгрызаясь в его тело, вирус пускал в ход ферменты, которые расщепляли ядро жертвы на нуклеотиды, превращая его в питательный бульон.
Через десять тысяч лет внутреннее озеро покрылось льдом и промерзло почти насквозь. Жидким оставался тонкий, толщиной не более двух сантиметров, слой коллоидного раствора. Вирусы нового поколения медленно плавали в этой холодной жидкости, постепенно покрываясь твердой силикатной оболочкой. Через сто тысяч лет насыщенный окуклившимися микроорганизмами коллоидный раствор замерз и движение в озере прекратилось.
Через двести тысяч лет давление газов у поверхности замерзшего озера, принявшего вид параболоида вращения диаметром около километра, упало до одной сотой атмосферы. К этому времени толщина стенки, отделявшей внутреннюю полость ядра кометы от космического пространства, уменьшилась до двух метров.
Через пятьсот тысяч лет ядро кометы пересекло орбиту Плутона. До рождения Эда Хэлли, первооткрывателя кометы, оставалось десять тысяч лет.
Глава 10
В конце 1982 года в научных журналах появились сообщения о программе наблюдений кометы Хэлли, принятой Международным астрономическим союзом. Руководство в западном полушарии было возложено на Сьюберна, директора обсерватории в Пасадине. Наблюдения из восточного полушария возглавил У. Раи, директор центра в Бамберге. Сближение кометы с Землей ожидалось весной 1986 года. Для изучения кометы была подготовлена настоящая космическая флотилия в составе пяти управляемых спутников, которую журналисты сразу окрестили «Космической Армадой». Позднее к Армаде должен был присоединиться американский спутник ICEE-3, который был запущен тремя годами ранее для изучения солнечного ветра.
В декабре 1984 года первыми стартовали советские ракеты Вега-1 и Вега-2. В июне 1985 года они достигли Венеры и сбросили на ее поверхность научные зонды. Затем, совершив разворот в поле гравитации планеты, обе Веги направились к Солнцу. Забегая вперед, следует сказать, что Веги вовремя прибыли к месту встречи с кометой, полностью выполнили программу наблюдений и передали на Землю научный материал, хотя для последующих событий это уже не имело значения.
Вторым стартовал японский спутник Сакигаке, построенный для изучения пылевого облака вокруг кометы. Третьим был запущен аппарат Джотто, принадлежавший Европейскому космическому агентству. Вскоре Япония запустила в космос еще один спутник под названием «Сусей», что в переводе с японского означает просто «комета».
В начале марта 1986 года все аппараты собрались у точки пересечения траектории кометы с плоскостью эклиптики, выстроившись в линию длиной около миллиона километров. Первой на встречу с кометой ринулась Вега-1. Повинуясь командам с Земли, русский аппарат шестого марта вошел в пылевое облако и приблизился к голове кометы, передавая изображения ее поверхности. При относительной скорости свыше пятидесяти километров в секунду Вега-1 буквально пронеслась мимо кометы и через три минуты выскочила из пылевого облака, не получив ни одного повреждения.
Поздравив русских с первым успехом, японцы осторожно повели свой Сусей к зоне ударной волны впереди кометы. Через два дня Сусей пересек границу волны и начал передавать данные о структуре плазмы вокруг ядра. Сеанс связи с Землей продолжался около часа, после чего Сусей отстал от зоны плазмы и прекратил передачу. В тот же день, получив обработанные результаты двух зондирований кометы, доктор Ньюберн и профессор Рае провели оперативные совещания в своих рабочих группах. По итогам совещаний было принято решение провести русский аппарат Вега-2 еще ближе к ядру кометы.
Девятого марта Вега-2 вошла в облако и приблизилась к голове кометы на расстояние пять тысяч километров. Фотоснимки передавались в центр и обрабатывались на суперкомпьютере. В результате анализа были определены размеры ядра, имеющего форму картофелины, которая медленно вращалась вокруг продольной оси. Кроме многочисленных кратеров внимание исследователей привлекло светлое овальное пятно в центральной части ядра. Это пятно получило название объект Э-1, по имени Эдмунда Хэлли. Фотографии показали, что объект представляет собой полупрозрачную твердую льдину, окруженную пластами рыхлого снега, перемешанного с частицами пыли. Анализ показал, что объект Э-1 имеет переменную яркость, следовательно, является активным образованием. Через шесть минут после сближения Вега-2 передала последнее изображение ядра кометы. Сопоставив данные с изученными ранее, исследователи уточнили диаметр объекта Э-1, который оказался чуть больше километра.
На экстренном совещании 10 марта в Восточном центре была принята специальная программа, согласно которой Джотто должен был пролететь как можно ближе к комете, чтобы заснять объект Э-1 при помощи цветной фотокамеры. 14 марта Джотто пересек орбиту кометы за два часа до ее появления. При относительной скорости около семидесяти километров в секунду, процесс сближения занял четыре часа. В двадцать часов две минуты по Гринвичу Джотто настигло пылевое облако кометы. Приняв управляющий радиосигнал, отправленный из Центра в Аресибо, зонд направился к ядру кометы. На расстоянии двух тысяч километров от ядра Джотто влетел в гигантский рой наэлектризованных снежинок, бешено клубившихся в зоне магнитной аномалии. Потеряв связь с Землей, бортовой компьютер Джотто переключился на автономное управление. Спасаясь от помех, компьютер направил зонд в просвет между облаками. Проскочив край облака, Джотто оказался в чистом пространстве над идеально гладкой поверхностью объекта Э-1, ослепительно засверкавшей на солнце. До поверхности ядра кометы оставалось менее пятисот километров.
