С ведром и шваброй она прошла к кабинету Доры. На двери желтая опечатывающая лента. «Надорвана», – отметила Фаина и взялась за дверную ручку, но услышала за спиной:

– Не ходи туда.

Фая обернулась.

На пороге приемной стоял Ренат. Выглядел он паршиво. Лицо серое, рубашка мятая, волосы в беспорядке, тогда как обычно он являлся в клуб с идеальной укладкой. Такое ощущение, что пил, не просыхая, но запаха перегара девушка не уловила.

– Ты откуда такой, Ренатик? – спросила Фаина. Хотела сказать «потрепанный», но смягчила: – Взмыленный?

– Из метро, – прорычал он. – Там давка невероятная – на площади какое-то гуляние массовое, вот масса и едет на праздник.

– А с лицом что?

– А что с ним? – обеспокоился Ренат.

– Да какое-то помятое.

– Не спал почти. И башка болит. Да еще стрессы тут один за одним… – Он в сердцах махнул рукой. – Не ходи в кабинет, менты… ой, полицейские, то есть, не велели.

– Они и клуб открывать для посещения не велели. Но как скажешь, я могу там и не убираться. А ты тоже сегодня работать намерен?

– Я личный помощник госпожи Эленберг. Она мертва, так что… – Он потер воспаленные глаза. – Я за барахлом своим приехал, не думал, что тут такое столпотворение.

– Оставайся. Вечером официантов хватать не будет. «Терракотовый» зал открыли.

Лицо Рената сразу оживилось.

– Ой, ну тогда я остаюсь. Только хочу работать именно в нем.

– Я не очень понимаю, почему тут все питают слабость к этому безвкусному помещению.

– Потому что он как форт-нокс. Был, по крайней мере. Чтобы туда попасть, требовалось личное разрешение президента, то есть Доры Эдуардовны.

– Она там трупы убиенных врагов прятала, что ли?

– Нет, она превращала их в котов, – рассмеялся Ренат. Настроение у него резко повысилось. – Помнишь декор зала?

Фая скупо улыбнулась.

– Ты не оставишь меня сейчас? – попросил он. – Мне себя в порядок привести надо, а то я и вправду выгляжу ужасно.

– Да, конечно, я пошла. Увидимся.

И, помахав ему ручкой, Фаина покинула приемную. Досада, охватившая ее, когда Ренат помешал войти в кабинет Доры, отступила. Ничего, она вернется позже, когда клуб забьется посетителями, и до нее, Фаи, не будет никому дела.

Вчера она вынесла в ведре с мокрой тряпкой ТО, что прислала Доре. И уничтожила. Но совсем забыла о коробочке. Наверняка, она в урне под столом. Внутри нее могли остаться отпечатки Фаи. Вдруг полицейские надумают снять их. А с другой стороны, их появление всегда можно объяснить. Ведь Фая уборщица. Скажет, что увидела коробку на полу, решила, что Дора Эдуардовна ее мимо урны бросила, и подняла.

В общем, ничего страшного нет в том, что она в кабинет не попала. И все же надо постараться вернуться туда.

…Фаина не обманула Рената, когда сказала, что устроилась в «Млечный Путь» через биржу. Она трудилась на одной из частных бирж по подбору персонала и очень неплохо зарабатывала, но, когда разбирала новые заявки, наткнулась на ту, что прислали из «Млечного Пути». Клубу требовались бармен, охранник и уборщица. Фаина несколько минут смотрела на заявку, раздумывала. Потом встала из-за стола и пошла писать заявление об уходе. Она решила устроиться в «Млечный Путь» уборщицей…

А все потому, что хотела отомстить Доре Эдуардовне Эленберг! Желала ей зла.

Еще год назад, или, если точнее, год и два месяца, Фаина не знала о существовании этой женщины. И никого не проклинала, даже мать, от которой видела только плохое. Фая не любила ее в ответ, порою ненавидела, но никогда не вопила мысленно, глядя на нее: «Чтоб ты сдохла и горела в аду!» Как будто знала, что есть уже человек, «достойный» ее проклятия.

Фая прекрасно помнила тот день, когда ей открылось это.

…Она давно мечтала уйти от матери. Хоть куда! Согласилась бы на коммуналку, общагу, на любое отдельное жилье, но возможности снять хотя бы комнатку у Фаины не было. До тех пор пока не устроилась на приличную работу. Сразу после школы она поступила в институт, но на заочное, чтобы иметь возможность зарабатывать. Все деньги откладывала. Те, что не отбирала мать, конечно. За год скопила сумму настолько ничтожную, что на нее даже сарай не снимешь, а все арендаторы требовали за три месяца вперед, а кто и за полгода. Но когда Фаину взяли на постоянную работу, все изменилось. Девушка за полгода скопила достаточно денег, чтобы снять отдельную жилплощадь. Но Фая знала, что мать ее не отпустит. Она была ей нужна. Для многого! На Фаине держался порядок в доме, это раз. Идеальный, что характерно. Два, она вносила денежную лепту в так называемый семейный бюджет. Основную часть зарплаты Фаина оставляла на карте, а что-то приносила домой в наличке. Как она говорила, на хозяйство. Мать забирала все до копейки и на что тратила, неизвестно. Возможно, сжигала. Или подтирала ими задницу, потому что оказалось, что она даже коммуналку не платила. И в-третьих, мать всегда имела под рукой объект для третирования. Это, пожалуй, было самым главным. Поэтому Фая собиралась не съезжать, а бежать, прихватив самое необходимое: документы, одежду, пусть и не всю, книги да любимый цветок, у которого даже имя имелось – Антонио. По прикидкам Фаи, эти вещи могли уместиться в две объемные сумки. Третьей она себе позволить не могла. За ней пришлось бы возвращаться, а это могло бы сорвать операцию «побег».

Жилье для себя Фая выбирала довольно долго – полтора месяца. А все потому, что за ту сумму, которую она готова была выложить, сдавались ужасные хибары в клоповниках, где обитали одни алкаши. Фаине сначала казалось, что она готова хоть куда вселиться, лишь бы с матерью под одной крышей не находиться, но когда дошло до дела… Из одного дурдома в другой попадать не хотелось! Она работающая студентка, ей покой нужен. И чистота, хотя бы относительная. Грязь вызывала у нее омерзение. Но Фае повезло! Она нашла то, что искала. Комнату в своей двушке сдавала очень милая женщина, которая, как правило, обитала у дочери и нянчилась там с внуками. Это, считай, в распоряжении Фаи оказывалась целая квартира, чистенькая, уютная. В ней жил кот. Невероятно красивый, хоть и беспородный, и хозяйка решила сдать комнату по смехотворной цене, чтобы в ее отсутствие кто-то за животным приглядывал. Познакомившись с женщиной, ее питомцем и квартирой, Фая чуть с ума от радости не сошла. Неужели скоро кончатся ее мучения? Она будет жить спокойно и иметь домашнее животное. Кто бы знал, как она мечтала о питомце. Особенно о коте. Но согласна была и на хомяка, и на попугайчика. Но мать запрещала кого-то заводить. Щенка, что Фая подобрала у подъезда, выкинула в окно. Ящерку, которая жила в коробке и никому не мешала, смыла в унитаз. Хорошо хоть цветок не трогала.

Фаина после встречи с хозяйкой ее будущего жилья возвращалась домой окрыленная. Но знала, нельзя показывать радости. Если мать почует, то начнет истерить – в лучшем случае орать, в худшем кидаться предметами. Выламывать себе руки и хлестать по лицу Фая больше ей не позволяла. Она была сильной девушкой, с хорошей реакцией. Поэтому вырывалась и уклонялась. Но мать была изобретательна. Желая нанести физический вред, хватала все, что под руку попадется, и кидала в Фаину. Однажды разбила ей губу тапкой на резиновой подошве, в другой раз – поставила фингал кружкой. А как-то едва не сломала ребро, оно треснуло, мать толкнула на девушку посудный шкаф.

Наученная горьким опытом, Фая старалась ходить по дому с постным лицом. Скрывать радость, хотя в ее жизни радости этой бывало ох как немного! В ТОТ радостный для нее день Фая так глубоко ее спрятала, что не откопать. Но это не помогло. Когда она вошла в квартиру, мать ее поджидала у дверей.

– Ты где шлялась? – зашипела она. И морда… не лицо, а именно морда, такая как у крысы, которую загнали в угол, и она готова броситься.

– На работе задержалась, – как можно спокойнее ответила Фая. – Устала.

– Врешь! Все время врешь! – И кинулась-таки. Хорошо, что Фаина успела отпрыгнуть. – Я знаю, где ты была! – перешла на визг мать. – Сбежать решила, бросить меня. Неблагодарная тварь! Я тебе отдала всю себя. Недоедала, чтоб ты жрала от пуза, замуж из-за тебя не вышла, на пенсию ушла в сорок пять, чтоб заниматься с тобой, дурой! Как бы ты в институт поступила, если б я тебя не натаскивала по всем предметам? Да, ты кого-то ублажила, чтоб тебя зачислили, это я знаю, но без элементарных знаний даже сосалку не возьмут в вуз. А кто дал тебе знания? Я!

Все это было неправдой. Чудовищной! Но Фаина давно перестала возражать. Какой смысл?

– И вот когда я стала старой, больной, я тебе не нужна? – продолжала бесноваться мать. – Отдавать свой дочерний долг не думаешь?

– Мама, успокойся, – попыталась утихомирить женщину Фая. Но ту было не унять.

– В гробу успокоюсь. Ты этого хочешь? Чтоб я сдохла поскорее? – Она дернула рукой, но не за тем, чтобы нанести Фаине удар. Она полезла в карман своего балахона, достала газету. – Что это? Скажи мне правду, дрянь?

То была газета с объявлениями. Та самая, в которой Фая искала для себя жилье. Там было и то, на которое она откликнулась, обведено маркером.

– Меня попросила коллега поискать для нее жилье, – попыталась выкрутиться Фая.

– Лгунья! Ты хочешь съехать! Бросить меня, инвалида, подыхать!

И тут Фаина не выдержала:

– Да на тебе пахать и пахать, – рявкнула она. – Отвали от меня, ведьма! Да, я съезжаю. Видеть не могу тебя больше…

Лицо матери изменилось. До этого было просто злобным, а теперь на нем еще проступило недоумение, а затем возмущение.

Бунт на корабле?! Презренные рабы, ослушавшиеся капитана, вместо того чтобы безропотно понести заслуженное наказание, вздумали протестовать? Чего не делали никогда! Да как они посмели?

– Я пошла собираться, – проговорила Фаина. Естественно, сегодня и даже завтра ее никто не вселит, но можно и на вокзале перекантоваться. Теперь уже все равно где. Главное, не дома.

– Стой! – Мать выпростала вперед худую руку в жилах даже не синих, а черных. Жилы выступали и походили на лианы-паразиты на сухом, умирающем дереве. – Ты не уйдешь от меня.

– Еще как уйду. – И направилась в комнату.

– Тварь неблагодарная! Никчемная, тупая, уродливая! Не зря от тебя родная мать отказалась!

Фаина замедлила шаг. Остановилась. Обернулась.

– Что ты сказала?

– Правду, наконец-то! Твоя настоящая мать бросила тебя. Оставила в роддоме. Ей не нужна была такая, как ты. Я пожалела тебя, страшненькую, больную, с почечной недостаточностью, с глазами в ячменях, гниющей пуповиной, сыпью по всему телу. Ты говорила, что не помнишь себя до четырех лет. А почему? Потому что я тебя все эти годы лечила. Таскалась по больницам, выхаживала. Не свою дочку – чужую. А потом в строгости держала, потому что боялась, как бы не взыграли гены…

– Какие гены? – тупо переспросила Фая. Она пока ничего не понимала. Вернее, информация впиталась, но не усвоилась.

– Кто бросит ребенка? Пусть и больного? Шваль! Алкашка или наркоманка. Проститутка, тоже вероятно. Главное, имя какое – Дора!

– У моей матери?

– Твоя мать – я! А она так… утроба, которая тебя воспроизвела.

– Пусть так. Ее звали Дорой?

– Дорой Эленберг.

– Врешь… Ты все врешь, как всегда.

Мать ринулась к шкафу, в котором у нее имелось СВОЕ отделение. Секретер. Она запирала его на ключ, который всегда таскала с собой. Стянув с шеи веревку, на котором он болтался, мать отперла замок. В секретере не оказалось ничего интересного. Старые фотографии и какой-то хлам. Среди бумаг мать нашла резинку с табличкой – такие надевают на ручки новорожденным.

– На, смотри, – мать протянула ее Фае.

Она взяла, стала рассматривать.

– Читай!

– Дора Эленберг. Дата рождения, рост, вес.

– Ну что, вру я? С твоей детской руки этот браслет. Ты все недовольна была именем своим, а так мою мать звали. Я в честь нее… тебя… чужую.

Фаине на самом деле не нравилось ее имя. Но когда она прочла в энциклопедии, что имя древнегреческое и переводится как «сияющая», успокоилась.

– Что молчишь? – подскочила к ней мать и отобрала резинку. – От стыда язык проглотила?

– Не ори, пожалуйста, – взмолилась Фая. Привычный ей мир рушился с треском и грохотом, а тут еще вопли матери… Так можно с ума сойти!

Фая обхватила голову руками, потому что ей казалось, что оживившиеся мысли пробьют черепную коробку.

Мать ей не мать!

Это ведьма… Старуха Изергиль… Не ее родительница.

Фаина сначала испытала облегчение. Это было первое, что она почувствовала. Какое счастье, что в ней нет ни единого гена этой кошмарной женщины…

Потом пришло недоумение. Как она, эта кошмарная женщина, могла пожалеть больного ребенка и взять его себе? Не было в ней жалости. Значит, она удочерила младенца, чтобы издеваться. Хотела иметь личного мальчика (девочку) для битья. Своего ребенка завести не смогла, вот и взяла чужого, брошенного…

И тут Фаю такая обида охватила, что слезы брызнули. Почему этим ребенком оказалась именно она? Чем она заслужила такое? Хорошие родители забирают своих деток, не то что больных – убогих, а у нее всего лишь были проблемы с почками да какая-то ерундовая аллергия…

В этот миг для Фаи самым страшным человеком на земле вместо матери стала Дора Эленберг.

– Ты ведь не уйдешь от меня? – вкрадчиво спросила мать. Она могла и так разговаривать, пусть и крайне редко.

– Теперь у меня еще больше причин это сделать.

– Что?

– Ты не любила меня никогда. Я думала, причина во мне. Что это я плохая, не достойная любви. А оказывается, дело в тебе. Это ты не способна на любовь к чужому ребенку!

– Я заботилась о тебе как о родной.

Фая отмахнулась. Зачем что-то объяснять? Мать все равно не захочет понять…

Нет, не так. Не сможет, даже если захочет. У нее мозги устроены не как у всех нормальных людей. Фая подозревала, что женщина психически нездорова. В молодости она была просто вспыльчивой, недоброй, властной, но с возрастом у нее не только характер испортился, но появились и, мягко говоря, чудинки. То есть болезнь прогрессировала. И Фая очень боялась, что она унаследует шизофрению (скорее всего, ее) от родительницы.

Теперь об этом можно не беспокоиться!

– Ах ты, курва, от матери отмахиваться вздумала, – возопила «Старуха Изергиль».

– Ты мне не мать!

Кто бы знал, с каким удовольствием Фая выкрикнула эту фразу. Но эйфория, охватившая ее на несколько мгновений, ослабила ее бдительность. И мать смогла изловчиться и нанести удар. Она хлестнула Фаю по губам. Как в детстве.

– Закрой свой поганый рот! – выкрикнула она.

Фае хотелось врезать ей. Ответить ударом на удар. Но она не смогла решиться. Она продолжала бояться матери. Робела перед диктатором, хотя уже, можно сказать, совершила революцию.

Фаина молча прошла в комнату, достала сумки и стала методично укладывать вещи. Она давно решила, какие именно возьмет с собой.

– Я не отпускаю тебя! – заверещала мать. – Уйдешь – прокляну!

– Плевать, – бросила Фая через плечо. В зеркале она видела мать и держалась настороже. Больше она не позволит ей прикоснуться к себе!

– Не дам тебе жизни! – бросила другую угрозу мать. – Буду в институт твой являться, на работу…

– Давай-давай, я тебя в психушку сдам. Она по тебе давно плачет.

Мать среагировала на это заявление мгновенно. Схватила горшок с цветком по имени Антонио и швырнула в Фаину. Та увернулась. Когда ее домашний любимец, пусть не животное, а всего лишь растение, грохнулся на пол, вылетел из своего домика-горшка и его стебли, как перебитые конечности, поникли, Фая схватила сумку, в которую уже успела напихать книг, и кинула в мать. Попала! Сбила с ног. Мать грохнулась на задницу и заверещала.

Фаина испугалась. Что, если она нанесла увечья этой женщине? Она не хотела этого! Только чтобы та угомонилась…

И она вдруг затихла. Секунд десять издавала звуки и вдруг замолчала. И руками-ногами перестала сучить. Фаина подошла к матери. Сняла с нее сумку – она лежала на груди, закрывая голову.

– Тебе плохо? – спросила Фая, увидев лицо матери: застывший в гримасе рот, вытаращенные глаза, бегающие туда-сюда.

Мать, видимо, хотела ответить утвердительно. Она вытянула шею, чтобы кивнуть, но тут же откинулась и стала биться в конвульсиях. Фая бросилась к телефону, нужно было вызывать «Скорую». Когда она вернулась в комнату, мать затихла. Умерла? Вряд ли. Но чтобы проверить, Фая опустилась на корточки возле нее, пощупала пульс на шее. Пульс был, пусть и слабый, прерывистый. Пока Фаина ждала бригаду, думала, какого исхода ей бы хотелось. Пришла к выводу, что не желает смерти матери. Тем более такой, когда она сама ее причиной оказалась. Нет, пусть живет. У Фаины теперь появился объект для ненависти, и имя ему – Дора Эленберг.

Когда мать увозили на «Скорой», то медики говорили Фае – она не жилец. Дай бог, пару суток протянет. Но «Старуха Изергиль» была не из тех, кто сдается. Решив, что Фая никуда не денется от нее, мать выжила. Пусть и превратилась в овощ. Это же лучшее издевательство для приемной дочки – превратить ее в сиделку при лежачем инвалиде.