Глава Тридцать Вторая,
В Коей Планы Капитана Квайра Затрудняются Более Прежнего

– Сие ничего не доказывает, – сказал Квайр. – Он обезумел от вины и отчаяния. Я знаю юного Фила. Се один из танцоров Патера, пребывал под покровительством Уоллиса. Заигрывал со всеми подряд. Уоллис попросил меня помочь, и я сделал что мог. Оттого он считал себя моим должником. Таков посыл всего письма. И еще его вера в то, что он пренебрегал долгом, преследуя любострастие.

Они сидели бок о бок на кровати, и она заново читала записку. Его Глориана игнорировала.

– Сир Орландо был прав. Гнусность определенного рода доказана.

– Только в глазах Уоллиса.

– Он вел записи по всем делам Державы. Он мог быть шпионом Татарии, а ты – его агентом. Или наоборот. Я припоминаю все то, на что намекал Монфалькон…

– Вряд ли при Дворе найдется лакей, что не добыл бы сии сведения, – сказал он. – Я не говорил ни с какими татарами, клянусь. Как ты можешь в сие верить? – Он был угнетен: обвинен, без умысла, человеком, коего не убивал, в чем-то, чего не совершал.

– Ах, Квайр, я за свою жизнь была предаваема столь многими и неизменно сохраняла веру. – Она взглянула на него безнадежно. – Я верила в Рыцарство и Альбион, в свой долг перед Державой и службу ей. Ты учишь меня себялюбию и твердишь, что се на пользу Державе. Я думаю, однако, что ты пытаешься предать меня опять, на новый лад. Ты принуждаешь меня предавать самоё себя. Что может быть безжалостнее?

– Так не пойдет. Ты устала. И ты все еще пьяна.

– Ничего подобного.

Он нахмурился:

– Ты дебатируешь несуществующие проблемы. Я люблю тебя. Не прошло четырех часов, как ты согласилась: нашей любви достанет, чтобы справиться со всем остальным.

– Я отвернулась от Альбиона. Я стала циничной. И столь многие погибли.

– Они погибали и прежде, – сказал он. – Просто ты сего не знала – почти ни о ком. Скольких умертвили куда более кошмарно, нежели леди Мэри?

– Что ты такое говоришь? – Она обернулась, нахмурившись. – Что ты знаешь?

Он сделался осторожнее.

– То, что слышал. Спроси Монфалькона. – Он рисковал своей же безопасностью. Стоит Монфалькону счесть, что Квайр выдал сии тайны, жизнь его обесценится.

– Во времена моего отца, ты имеешь в виду?

Он отступил.

– Вестимо.

Мгновение за мгновением она словно стягивала ремнями доспехи. Он поискал щель:

– Я люблю тебя.

Она помотала головой и выронила письмо.

– Ты думаешь, что любишь. А я тебя, маленький Квайр. Однако сие… – Она вскинулась и стала мерить шагами темную комнату. – Двор трещит по швам. Мертвецов прибавляется. Я-то думала, что своими деяниями избавлю нас от очередных смертей. Но вот ушел бедняга Уоллис. И в наших же тайных покоях, символизирующих наше бегство от смерти, от прошлого. Квайр, чаша переполнилась.

– Ты, кажется, винишь меня.

– Уоллис винил тебя.

– Вестимо. Его мозг разладился. Многие сделали бы из меня козла отпущения.

– Финикийский козел отпущения нес грехи всего племени и был убиваем ради его свободы. Я не хочу, чтобы тебя убили, любовь моя. Я не хочу Державы, коей потребен козел отпущения.

– Уверяю тебя, я согласен.

– Я должна позаботиться о том, чтобы ничто не угрожало духу Альбиона. Я должна остановить сии войны. Я должна воссоединить моих дворян.

– Слишком поздно. – Он видел, как власть его убывает. Вновь он переменил позицию. – Итак, мне лучше уйти? Ты более не нуждаешься в Квайре утешающем.

– Я нуждаюсь в нем пуще прежнего, – сказала она. – И все-таки он сильно меня отвлекает.

– Ты настолько мне не доверяешь, что одна туманная записка может сделать из меня твоего врага?

– Я не знаю. Есть много такого, о чем я отказалась размышлять. Я знаю тебя, Квайр, потому что люблю тебя. Но слов, чтобы выразить сие знание, у меня нет. Я в замешательстве.

– Иди в постель. Дозволь мне изгнать замешательство.

– Нет. Я стану вести дебаты с самой собой.

Он осознал, что утро принесет весть о смерти лорда Кровия и бегстве сира Амадиса. Видимо, он перехитрил себя, ибо ранее был обвинен еще и в причинении вреда сиру Вивиану. Он возлежал на их кровати, предавшись размышлениям. Следует рассмотреть безотлагательные планы. Следует вернуть Глориану на два или три дня, после коих его великий замысел расцветет во всем великолепии. Следует воззвать к ней в том или ином ключе. Следует притвориться согласным. И он ждал в молчании, надеясь, что она ощутит потребность его заполнить. Он знал ее природу.

И наконец она печально молвила:

– Я недостойна моего народа. Мне не хватает ума. Я превратила в чудовищного безумца мудрейшего моего советника.

Он длил молчание.

– Я предала свой Долг. Я позволила друзьям гибнуть, страдать, пока те, кто мне не друг, благоденствовали. Я бесславна, и мои подданные восстают против меня, ибо я предаю их веру, теряя собственную. В своей боли и своем страхе я искала помощи Эрота – однако Эрот вознаграждает только тех, кто несет ему целомудрие и добрую волю. Я была глупа.

Он выкарабкался из постели, являя величайшее нетерпение:

– Жалость к себе, не более.

– Что?

– Ты продолжаешь винить себя в злочинствах и слабостях других. Следуя сим курсом, ты и не сподобишься испытать свою силу. Ты выступала дуэтом с Монфальконом – ныне ты утверждаешь, что на тебя влияю я. Ты должна размышлять о собственных решениях и принимать их. Посему я ухожу, как ты того желаешь.

Она запнулась:

– Прости меня. Я изнеможена.

– Ты страшишься как бы то ни было карать свои врагов, полагая, что воздаяние разоблачит в тебе отцовскую жестокость. Ты не жестока – однако правосудие обязано быть тверже. Ты была всего только отражением нужд своего народа. Теперь ты должна навязывать свою волю и выказывать силу. Только так можно прекратить все сие сумасшествие.

Она свела массивные, красивые брови вместе.

– Ты пострадаешь сильнее прочих от любого воздаяния, – напомнила она ему.

– Серьезно? Так суди меня судом. Выбери любых присяжных. Или вынеси приговор сама.

Он вновь довел ее до слез; он бил в ее обычное чувство вины; он предлагал ей сбежать через истерику. Она сего не желала. Взамен она обрела достоинство. Она восстала, огромная и сострадательная, и прижала его, к его изумлению, к своей груди.

– Ах, Квайр, Квайр.

– Тебе нужно отдохнуть. Денек-другой. – Его голос был приглушен. – Затем принимай любые решения

– Не давай мне советов, дорогой. Не пытайся еще сильнее преуменьшить мои устремления. Ты научил меня не тревожиться о моем злосчастии. Однако сие злосчастие и составляло мою любовь к Альбиону. Я рискну вновь испытать боль, дабы еще послужить Державе.

– Сие весомо…

– Я решу в продолжение наступающей недели, что я должна делать.

Он ощущал, что план его сорван, хотя и видел успех.

Он сдался на милость ее внушающей трепет доброты.

Наутро пришли новость о Рэнслее и известие о том, что сир Вивиан скончался после падения. Королева, чей настрой был нов и сбивал с толку, приняла обе смерти со своего рода стойким смятением и велела послать за Томом Ффинном. Она намеревалась обсудить проблему исчезновения из дворца Хлебороба, хотя всем уже было ведомо, что тот ускакал на юго-восток по Дуврскому тракту и почти определенно подался к родичам.

Квайра Глориана не отвергала, но более с ним не советовалась. Она по-прежнему выказывала ему любящую отрешенность матери в отношении прелестного, но трудного дитяти. И она разрешила ему отправиться с нею, когда, облачившись в инкрустированное одеяние, надев корону и взяв державу и скипетр, вернулась в Палату Аудиенций, кою почти забросила. Шагая по Приемным Палатам, она приветствовала изумленных просителей, кои давным-давно оставили всякую надежду на заветную встречу. Она держалась сдержанно; она держалась дружелюбно. Ее человечность почти исчезла, она была немногим более формы: монархиня. Квайр шагал следом, кивал и кланялся тем, кого знал, лучась уверенностью, что в кои-то веки была не совсем с ним, в попытке произвести впечатление, будто он наконец уломал Королеву исполнить свой долг.

Она водворилась на трон, и капитан уселся на кресло у подножия постамента: кресло графини Скайской. Был призван, но не явился незамедлительно лорд Монфалькон.

Лорд Шаарьяр стал первым иноземным посланником, коего она приняла. Он не сводил глаз с Квайра, не смея вопрошать даже взглядом. Он был высок и самодостаточен, в шелках, и стали, и золоте.

– Милостивое Величество. Мой господин Гассан, Всеславный Калиф Арабии, шлет свои приветствия и просит меня выразить наиглубочайшую привязанность к вашей персоне. Привязанность, просит он меня сообщить вам, куда глубже простого восхищения наикрасивейшим, наилюбимейшим, наипочтеннейшим сувереном мира, правителем наимогущественнейшей и наиблагороднейшей из Империй. Он не дождется мгновения, когда вы дадите ему знак того, что разделяете сию привязанность, дабы он смог примчаться к вам и помочь вам в сей беспокойный час истории.

– Беспокойный час, милорд? – Она казалась удивленной. – В чем же заключено его беспокойство?

– Ну, Ваше Величество, ходят слухи. Некоторые ваши подданные – непослушны и неразумны – не повинуются вашим желаниям…

– Незначительный сугубо внутренний спор, милорд.

– Разумеется, Ваше Величество. – Он не произнес более ни слова. На Квайра он не смотрел вовсе.

Квайр, однако, понимал, что Шаарьяр может счесть себя преданным и, в свою очередь (ибо терять ему было нечего), предать Квайра.

Двери Палаты Аудиенций распахнулись, застонав несмазанными петлями. Вошел Монфалькон. На нем были черные официальные одеяния и золотая цепь. Его серое лицо исказилось, на скулах появились красноватые узелки, смахивающие на румянец пьяницы, свидетельство того, что множество ночей он едва смыкал глаза. Его взгляд дергался, когда он смотрел на Королеву, затем на Квайра, затем на Шаарьяра. Одна рука Монфалькона укуталась в тяжелые складки накидки, будто он, дабы удержаться на ногах, вцепился в свой же костюм, и, когда он заговорил, его голос был бурен, рван:

– Ваше Величество за мной посылало?

– Мы надеемся, что никоим образом не затрудняем вас, дорогой лорд Монфалькон.

Его взгляд искрился подозрением:

– Чем именно мы тут заняты?

– Мы даем аудиенцию, милорд. Мы ведем дебаты о важных материях Государства.

Монфалькон воздел палец.

– Тогда к чему здесь он? Сей соглядатай. Сир Орландо поведал мне о записке.

– Записка ни о чем не сообщала. – Королева вещала все так же легко. – Улик против капитана Квайра не было.

– Улики повсюду, – сказал Монфалькон. – В ваших собственных деяниях. – Он вперил взор в лорда Шаарьяра, изображавшего смущение. Умолк.

Лорд Шаарьяр жаждал остаться, однако не мог, согласно обычаю, так поступить. Он откланялся и удалился, покидая троицу в бескрайности залы, залитой теплым осенним светом, на коем гобелены, панно и стенные драпировки заиграли ярчайшими красками.

– Мы искали вашего совета, милорд, – сказала Королева мягко.

– Я его дал. Я поведал вам, что надлежит делать. Оставьте Квайра. Оставьте свои тайны. Оставьте распутное эпикурейство!

– Моих подопечных? Моих детей?

– Оставьте всё.

– И вы оставите ваши собственные тайны, милорд? – вопросила она.

– Что? – Свирепый взгляд на Квайра. Тот смог дернуть головой, давая Монфалькону понять, что ничего не говорил.

– Мы слышали о том, что вы еще раз побывали внутри стен. Мы воспретили стены вам и кому бы то ни было. Мы повелели закрыть входы.

– Входов слишком много, как я обнаруживаю. Возможно, сотни.

– Сие верно, капитан Квайр? – задала она вопрос.

– Не ведаю, мадам, – ответил он невинно.

Глориана засмеялась.

– Ах, капитан, полноте. Вы – злодей из стен. Признайтесь. На сие указывают ныне все улики. Я вас не обвиняю. Быть может, с помощью лорда Монфалькона вы сможете избавить нас от созданий, что нас весьма сокрушают и почти определенно порождают чуму смертей. Таково очевиднейшее объяснение. А потому я предложила бы вам известить Державу о нашем решении. Мы должны сообщить каждому, что отыскали убивцев и злочинцев, таящихся в самых корнях Государства, – что сими преступниками причинены все наши недавние треволнения; что они умертвили леди Мэри и других, совратили иных из наших советников (ныне мертвых или беглых), пытались отравить самоё Королеву. И мы заверим каждого в том, что, свершив сие открытие, пошлем внутрь стен экспедиции, дабы изничтожить всякое находимое там существо.

Квайр улыбнулся. Она нашла, пожалуй, единственное средство поспешно сплотить дворян во имя общей цели. Идея была хитроумна, и капитан восхитился Глорианой, пусть та и грозила его собственным планам.

– Стены? – Монфалькон потер веки, мямля что-то про себя. – Нет – надо кое-что сделать – в стены никого слать нельзя. Не сейчас.

– Что вы говорите, милорд? Я вас не расслышу.

Квайр расслышал и вскочил на ноги.

– Блестящий план. Соединим силы, лорд Монфалькон?

Лорд-Канцлер облекся презрительностью.

– Стенной сброд – не причина нашего разложения. Низменные аппетиты – вот причина. Скверная кровь. Здесь язва, и ее должно выжечь. Все зло надобно вымести из дворца. Все!

Квайр поджал губы.

– Мы, однако, могли бы начать со стен, милорд. – Он притворно потакал Монфалькону. – Сперва гниль внутри, затем гниль вовне, а?

Лорд и не собирался его слушать.

– Им должно умереть, – сказал он Королеве. Дрожа, шагал он в глубь Тронной Залы. – Никакой двусмыслицы. Не теперь. Покажите Альбиону, что вы чисты, истребив внутри дворца всю нечистоту!

– Но, добрый лорд Монфалькон, – сказала она, – сие-то мы и предлагаем.

– Так дозвольте мне послать людей на дело.

– Такова наша воля. – Она насупилась, ожидая помощи Квайра, но тот помочь не мог. Лишь пожал плечами.

– Хорошо. – Монфалькон развернулся, дабы уйти.

– Милорд, – сказала она, – имеются другие проблемы. Жакотты. Ведомо ль вам, когда они намерены плыть на Арабию?

– Три дня. – Он исчез.

– Ах. – Она оборотилась к Квайру: – Должно послать весть в Портсмут Тому Ффинну при флоте. Однако что он сделает? Нападет на Жакоттов или соединится с ними? Если соединится, нас ждет война с половиной мира – или более чем половиной. Если нападет, нас ждет гражданская война. Меж тем движения Арабии причудливы. Есть новости об огромном флоте, но нет новостей о его интенциях. Грозит ли нам лорд Шаарьяр – войной либо бракосочетанием?

– Не исключено, – согласился Квайр. – Желай мы избегнуть войны…

– Ого! – Она посмотрела на него с высоты престола. – Отдаться Гассану? Ты был бы согласен, Квайр?

Он уронил взгляд.

– Ты можешь идти, – сказала она.

– А?

– Твое присутствие дипломатически негоже. – Она демонстрировала свою над ним власть. – Оно распалило Монфалькона. Оно может распалить прочих. Скажи, как по-твоему, экспедиция внутрь стен спасет нас?

– Несколько – могут. Ведомые разнородными твоими аристократами, выполняющие важные задачи. – Он помрачнел.

– Значит, мое государствоуправление тебе по душе?

– Никогда в нем не сомневался. – Он не хотел уходить. С другой стороны, ему нужно было повидать Алис и Фила, связаться с Лудли, если сие возможно. Все они должны быть предостережены и приступить к работе. Он выказал достоинство. Поднялся, кланяясь. – Когда Ваше Величество соизволит узреть меня вновь?

– Сегодня, я думаю, мы убережем тебя от глаз общественности. Встретимся вечером. В моей опочивальне?

Квайр сухо проронил:

– Значит, быть мне тайным любовником, верно? Поскольку я кажусь злодеем.

Она качнула головой.

– Поскольку ты злодей, хитрый маленький Квайр. Такова твоя натура. Ныне я сие понимаю.

– Ты меня наказываешь?

– Зачем же? Я все еще тебя люблю.

Дезориентирован, Квайр нашел выход из официальных покоев и вернулся в личные апартаменты, изо всех сил стараясь упорядочить мысли, едва ли способный уразуметь, как после самоубийства Уоллиса они неуловимо поменялись ролями. В прошлом он никогда не позволил бы ставить себя в эдакое положение. Ему необходимо немедленно продумать восстановление собственной власти. Первым делом он отправился в сераль и отыскал Фила, забрав его и наказав за его неблагоразумие. Затем велел Филу быстро отыскать Алис Вьюрк и послать ее на встречу с Квайром в лабиринт. Затем отдал посыльному записку, дабы тот отнес ее в город, в надежде, что отыщется Лудли. Он был разбит, ощущал потребность действовать, но не обладал достаточными сведениям – пока что. Он пошел проведать доктора Ди, что принял Квайра скрепя сердце, зажимая рану в руке.

– Она звереет. Снадобья уже не действуют. Вы должны быстро сотворить для меня еще одну.

Доктор Ди был настолько слаб, что не мог посетить Палату Аудиенций и быть Квайровым ухом.

Капитан размышлял, не войти ли в стены и не пройти ли привычными маршрутами, позволяющими подслушать почти всё и вся, но слишком велика была опасность повстречать либо татар, либо Монфалькона. Он не желал выдавать себя, признавая связи со сбродом, кой вскоре будет обвинен во множестве преступлений. Оттого он дымился от злости.

Он пошел в лабиринт, и Алис Вьюрк к нему не пришла. Может, и она внутри стен? С Убаша-ханом и сиром Орландо Хозом? Ведя их по ложному пути, как он ей велел? Собрались ли пол-Двора в сей провинции, кою еще недавно он считал своей? Лудли не отыскался. Более подручных у него не было. Он потерял трех ценных советников за одну ночь и внезапно лишился союзников, к коим мог воззвать. Ди ни на что не годен. Королева, очистившись от всех сантиментов, в настоящее время бесполезна. Он мрачно обдумывал проблему, ключевую для его интриги. Как ему вновь пробить скважину чувства внутри сей женщины?

День он провел в ожидании. Не было в его жизни дня, внушавшего больший ужас. Он маялся от бессилия. И когда Глориана наконец сопряглась с ним в постели, она говорила о всех своих стараниях объединить Державу, умиротворить мир и удивлялась, отчего он не дарит ее похвалой. Она поведала ему, что Монфалькон исчез, видимо подался в стены, и что она внезапно устрашилась старого лорда. Она поведала ему об усилиях, что приложила, дабы послать сообщение Жакоттам, моля их не отплывать. Она поведала ему о краткой встрече с Убаша-ха-ном и сиром Орландо Хозом, и он проявил к сему интерес. Но пара, кажется, не выдала Королеве никаких своих планов. Она возлежала с ним, и он был инертен, едва способен хоть как-нибудь отзываться. Она махнула на него рукой и приготовилась спать. Он прикидывал, не отправиться ли снова в лабиринт в надежде застать Алис. Наблюдал за Глорианой, рассеянно ее поглаживая, и она задышала глубже.

Он все не мог истрактовать собственное состояние духа; ибо ее непредвиденный настрой напрочь лишил его равновесия. Он осознал с некоторым изумлением, что боялся своего умонастроения и пошел бы на что угодно, уплатил бы почти любую цену, лишь бы его развеять. Но в свое время он одолевал худшие бездны; с чего бы ему расстраиваться ныне?

Затем на него низошло: он питал небезразличие к ее о нем хорошему мнению – или же, во всяком случае, ему желалось, чтобы она выразила мнение о нем, хоть какое-то. Желание было внове. Он присел на кровати и стал размышлять, не разбудить ли ее, когда, несколькими покоями далее, раздался вопль.

Глориана очнулась.

– Э?

Квайр выкарабкивался из постели, отбрасывая занавесь. Его длинное ночное платье спутывало ноги. Он нашел свой меч и пошел к двери, вслушиваясь: женский гомон, приближается.

– Какая-нибудь служанка, – молвил он. – Припадок.

Он отворил дверь. В покоях за нею мелькал свет – лампады, свечи, факелы. Сновали тени; повсюду женщины, словно куры в виду лисы. В дверях споткнулся гигант. Он, шатаясь, брел сквозь ряды облаченных в ночное леди; он был почти наг, из трех или четырех ран его толчками сочилась кровь, заливая корчащееся тело маленькой девочки, несомой им на руках. То был близнец-альбинос, страж сераля, и он умирал. Квайр рванулся к нему. Девочка была одной из дочерей Глорианы, вероятно наименьшая. Королева приняла ребенка из рук гиганта и сказала:

– Бьются? Внутри?

Квайр стрелой промчался мимо стража, а тот рухнул на колени, затем свалился наземь, яро истекая последней кровью. Маленькая фигура в обременительной ночной рубашке и с длинным иберийским клинком в правой руке бежала к получастным покоям. Оттягивая гобелены, Квайр искал дверь в сераль и нашел ее приоткрытой, проломившейся под весом гиганта, протиснулся в проем, взбежал по ступеням, слыша наверху крики; через темные, пестрящие самоцветами пещеры несся он, и босые ступни его вязли в толстых коврах, и вот он достиг двери, у коей некогда высились два стража. Черный близнец оставил свой пост. Квайр пнул дверь и влетел в основной сераль, увидел под собой исполинский труп.

– Ариох!

Пронырливые кровопускатели роились, переметываясь из одного склепа с низким потолком в другой и режа всё, что подавало признаки жизни. Пока Квайр озирался, вопли делались все более редкими.

То был сброд изнутри стен. Они вырезали весь сераль. Уже погибли почти все бессчастные, кроткие создания. Кое-кто еще бегал здесь и там или, скуля, забивался в щели; все карлы и гейши, калеки и юнцы, коих Глориана берегла в сем зверинце чувственности. Растерянный, еле хромавший обезьяноид повалился в разукрашенный драгоценными камнями фонтан и упал в его чашу; из косматой спины его торчали две длинные пики. Мимо Квайра просеменил маленький мальчик, размахивая обрубком поврежденной руки. Куда ни глянь, бойня была даже более бесстыдной: адские руины плоти.

Сброд проник через два-три тайных хода, о коих Квайр предполагал, что те никому, кроме него, не ведомы. Он вгляделся в длинный срединный проход, в апартаменты, где помещались дети. И здесь были трупы, большие и маленькие: девочки и их блюстительницы. Восемь из девяти детей Королевы. Квайр повидал поля сражений, морские битвы, повальные побоища, но ничего столь же тошнотворного. Он был повержен в страх. Он двинулся, по колено в свежеубитых, пытаясь заговорить.

Фил Скворцинг налетел на него, звеня всеми браслетами на умасленном и разрисованном теле.

– Ах, спасите меня, господин! Спасите меня, капитан! Я не хотел, чтобы они сюда пришли! Я искал Алис!

Квайр было попятился, потом осознал, что за ним стоит Глориана. Он дернул плечами и шагнул вперед.

– Фил – давай в дверь – живо.

Однако наскочил костлявый мечник, разрубая Фила от загривка до поясницы, взрезая его на манер опытного рыботорговца, вскрывающего камбалу. Фил, расщеплен, пал вперед и умер.

Убивец Фила стоял над телом. Он был одышлив, опьянен кошмаром своих же деяний, искал очередной взгляд, что мог его обвинить. Он носил меховую шапку, нахлобученную наискось ради совместимости с искаженным лицом и кривым зубом. Шелковый кафтан убивца был сплошняком в крови, как и галифе. Квайр опознал его и вскричал:

– Луд!

Тот моргнул, двинул мечом, выглядывая из полутьмы.

– Капитан?

Квайр взял себя в руки.

– Ты ведешь сброд?

– Вашим именем, капитан, – сказал Лудли, понукаемый силой привычки. – Вашим именем. – Он стал ловить ртом воздух, как неожиданно погруженный в ледяную воду.

– Моим? – Квайр выгнул губы в отталкивающей усмешке. – Моим, Луд? – Неспешно приближался он к слуге. Безжизнен был его голос. – Ты привел их сюда и сделал сие моим именем?

– Монфалькон дал мне инструкции. Он ведал, что вы оставили меня во главе сброда, – или предположил. Я не знаю. Но вы велели ему подчиняться. Я не мог найти вас, капитан. Разыскивать вас было не в меру опасно. А потом Монфалькон сказал, что Королева приказала нам сие сделать. Что вы согласились. Я решил, он правду говорит. – Он взглянул мимо Квайра на Глориану. – Сказал, вы хотели уничтожить сераль, Ваше Величество. Я что не так сделал?

– Не так? – Глориана разделила Квайрову мерзейшую веселость. – Монфалькон?.. Ах, мстительный угрюмый Ахилл!

– Ваше Величество? – Лудли коробился в поклоне человека, выполнившего непростое задание.

И тут с криком, воссоединившим агонию и месть, Квайр отвел руку и вогнал меч в сердце своего слуги.

– Злодей! – Он всхлипнул. – Мочехлёб буквалистский! – Он вынул меч и нацелился на следующий выпад.

Королева на него заорала:

– Довольно! Отзови их, если можешь. Но довольно смертей!

Квайр успокоился, опуская меч над подергивающимся телом Лудли. Прочистил горло и заговорил громко и ясно:

– Достаточно, парни. – Он знал, что обнаруживает себя, дает ей твердую улику своей причастности к сброду. – Все сюда! Се ваш капитан. Се Квайр.

Медленно, по двое и трое, усталые головорезы являли себя пред ним, почти жаждущие по команде побросать к его ногам свои блещущие мечи.

Он обернулся, говоря Глориане:

– Я сего не делал. То был приказ Монфалькона.

– Я знаю, – молвила она и ушла за дворцовыми солдатами.

Пока сброд уводили, они с Квайром припали к мертвым детям, ища живых. Таковых не было. Он предполагал, что его арестуют вкупе с ведомыми им людьми, но она сего приказа не отдала и едва ли выказывала эмоции, заглядывая в лица девочек, коих породила.

– Вот что он разумел, Монфалькон, когда просил моего разрешения истребить «всю нечистоту». И вот почему он не дозволил бы инспекцию стен. Он использовал твою ораву против меня. Против нас обоих, в известном смысле. – Она вздохнула. – Он просил разрешения, и я согласилась. Ты помнишь мое согласие, Квайр? Он решил не отвечать.

– Моя первая настоящая попытка независимого государствоуправления. Я наконец ощутила себя у руля. Ты же помнишь, Квайр? После той демонстрации я отослала тебя прочь.

Он кивнул.

– Я дозволила ему убить моих детей. Первое мое решение.

– Ты сего не делала. – Он коснулся до нее. Потом уронил руку. Вотще. Он принялся размышлять о собственном побеге, уверен в том, что вскоре она обратится против него, осознает делимую им вину – поскольку орава и ее командир были его изобретением.

– Найден ли Монфалькон? – вопросила она.

Он потряс головой.

– Бежал в стены, судя по всему. Или, возможно, где-то в Восточном Крыле.

– Бедный Монфалькон. Доведен мною до сего.

Квайр увидел двух немолодых фрейлин Королевы, что явились за госпожой. Он выпрямился. Возложил палец на челюсть. Который путь выбрать? Можно выйти в город и надеяться на корабль – или отправиться обратно в стены, хоть ненадолго: быть может, чтоб отыскать Монфалькона и его прикончить. Королева вскорости станет мстить. Ныне она рыдала. По малом времени ей понадобится козел отпущения. Пришедшие за нею леди были отогнаны. Она поворотила страшный лик свой, дабы взглянуть на Квайра.

– Квайр?

Он ожидал осуждения:

– Вестимо.

– Теперь тебе должно всецело заместить Монфалькона. Ты должен стать моим советником. Моим Канцлером. Я не могу принять никакого решения. Я не желаю.

Квайр открыл рот, потом закрыл его. Прикусил нижнюю губу. Он был совершенно ошарашен. Он сказал:

– Вы оказали мне честь, мадам. – Сие ему грезилось, но никогда им не ожидалось, а менее всего теперь. Вдруг весь Альбион стал его.

Он помог ей встать на ноги. Она, опершись на него, молвила:

– Ты можешь остановить войну, Квайр? Есть ли способ?

Он мешкал.

– Квайр?

Он взнуздал себя и сказал:

– Один способ, может быть. Я уже говорил о нем. Он потребует великой жертвы с обеих наших сторон.

– Я принесу жертву, – ответила она. – Я должна.

– Позже, – сказал он.

Сей успех его мистифицировал. Он чуял поражение. Утром весть доберется до лорда Шаарьяра. Всеславный Калиф поплывет вверх по Темзе, спасая Глориану и Альбион; круша Жакоттов. Но Квайр ощущал лишь одно: он был разочарован, даже перепуган, и вновь не мог объяснить источник сей странной эмоции. Уведя Глориану обратно в опочивальню, он сказал тихо, озадаченно:

– Как ты можешь мне теперь доверять? Я изобличен как лжец и как изменник.

И она отвечала, весьма холодно:

– Я доверяю тебе работу Монфалькона. Кому еще?

Что понудило капитана Квайра задрожать мелкой дрожью и долго бродить в поисках другого ночлега.

Наутро она во второй раз устроила формальный прием при Дворе. Удостоились аудиенции иные посланники, собирались новые данные разведки, и Квайр в поблекшем черном стоял подле трона, совещаясь с Королевой всякий раз, когда они оставались одни. Неспешно, получая малое удовольствие от совершаемого, он подводил ее к нужной мысли, хотя и не проговаривая решения, на кое намекал. Доктор Ди был призван, однако прислал весточку о том, что хворает и тотчас не явится. И нигде не обнаружились ни Убаша-хан, ни сир Орландо Хоз.

– Что ж, – молвила она, когда повидала всех; когда мастер Бьюцефал рекомендовал лютую и абсолютную войну против всех врагов разом; когда нобили испросили ее оповестить Жакоттов о том, что убивцы их родителя найдены; когда все голоса и все мнения были выслушаны, – как мне должно поступить, Канцлер Квайр?

Он колебался, но вовсе не ради драмы. Он нашел, что затрудняется говорить по другим, более загадочным мотивам. Наконец:

– Одно-единственное решение сохранит мир и Альбион от войны. – Язык заплетался. Он продолжительно облизнул губы.

– Быстро, – сказала она.

Он взглянул ей в глаза. Она смотрела поверх его затылка.

– Я не позволю себя мучить. Как я вижу, ваш совет уже сформирован, Канцлер.

– Ты должна выйти за Гассана аль-Джиафара.

– Что найдет должный отклик в дворянстве.

– И в простолюдье.

Огромное лицо ее моментально погрустнело. Еще одно, меньшее личико на миг выглянуло изнутри, на Квайра, умоляюще. Он отвернулся. Тогда она посуровела:

– Следует послать за лордом Шаарьяром.

– Я призову его сам, – сказал Квайр. Он был близок к облегчению, пусть на мгновение, ибо все было кончено. Он освободился от обязательств перед Шаарьяром. Он без остатка выполнил обещанное. И он ощущал лишь усталость, необъяснимое страдание. Очень тяжело зашагал к дверям Палаты Аудиенций.

Подавая знак лакеям отворить двери, он уже знал, что по иную их сторону нарастает некое волнение. Замер, вслушиваясь. Затем ухмыльнулся. Его охватывал особый род восторга. Он распознал наконец один из голосов. Они требовали впустить их внутрь.

– Отчего ты медлишь? – крикнула она через пустой холл.

Он пошел обратно в направлении престола.

Она завопила:

– Квайр! Что там?

Он зашелся смехом.

– Ты свободна от меня, я полагаю. – Он спокойно уставился в ее изумленные глаза. Отчего ему сделалось так радостно? – И никакого оправдания войне. Мне следовало убить старика. Однако же мое мышление слишком окольно. Я его спас. Я вновь предан извилистостью собственных мозгов!

– Оставь загадки! – приказала она. – Кто за дверьми?

Те распахнулись с другой стороны, но замедленно. Они явили группу: Убаша-хан в татарском боевом доспехе, вручающий шамшир в ножнах одному из Почетных Гвардейцев Королевы; сир Орландо Хоз, в пыли и ярости, в нагруднике и шлеме; Алис Вьюрк с черно-белым котом, торжествующе щерясь на Квайра; графиня Скайская в мужском наряде, немытая и изможденная; и сир Томас Жакотт, истрепанный, сальный, грязный, багровоокий, в дерюжной робе.

– Уна!

Все они глядели на Квайра, никто – на Королеву, хотя та и выкрикнула имя подруги.

Квайр ответил улыбкой девочке, что вызволила узников, коих – обоих – изначально выманила к нему.

– Твое вожделение вероломства развилось даже более, чем я полагал, юная Алис. Так ученик ищет превзойти учителя.

– Всегда охоться на крупнейшую дичь. – Алис Вьюрк задорно смеялась ему в лицо. Ни тени ехидства ни в ней, ни в нем.

За ним восставала Королева.

– Уна!

Квайр был почти весел.

– Альбион спасен! Альбион спасен! А гнусные планы Арабии все спутаны! – Он продолжал оттанцовывать назад, ища побега.

Они, грозя ему, двинулись в Палату Аудиенций.

– Уна!

Графиня Скайская запнулась, потом присела пред Королевой в реверансе.

– Ваше Величество. Алис Вьюрк явилась свидетельствовать против своего господина…

– Ты поверишь хоть слову сей распутницы, да? – возопил Квайр сатирически, отбрасывая за спину плащ, дабы обнажить меч. Он по-прежнему носил алый кушак, уступку страсти. – Какие же у вас двоих доказательства? – Нож вылетел на свободу. – Вы когда-либо меня видели?

Он знал, что не видели. Он был осторожен, скрывался за капюшоном. Но точно так же он знал, что обречен.

– Сир Томас! – Королева возликовала, узнавая в конце концов старшего Жакотта. Она развернулась к сиру Орландо: – Гонца, немедля, в Кент. И другого в Портсмут.

– Уже, Ваше Величество, – сказал Хоз. Он пошел на Квайра, что был у двери, коя вела его в его ведомство, в покои Монфалькона. – Мы избавлены от войны. Но теперь мы должны избавить себя от Квайра. Раз и навсегда.

– Ура! – воскликнул капитан, вытягивая из-за пояса сомбреро, топорща перья и надевая шляпу. – Добродетель торжествует, а бедный Квайр осужден, опозорен, отставлен!

Поцелуй, послан по воздуху недоуменной Глориане, казался искренним. Квайр шмыгнул за портьеру. Хлопнула дверь. Сир Орландо Хоз и Убаша-хан ринулись следом, призывая других на помощь. Квайр щелкнул замком.

Наконец вломившись в покои, они не узрели ничего, кроме слабого огня за решеткой, и кружились в осеннем свете пылинки, как если бы Квайр, злокозненный дух, был экзорцирован полностью.