Глава Девятнадцатая,
В Коей Обсуждаются Дипломатические Вопросы и Разум Лорда Монфалькона Мрачится Пуще Прежнего
Игуаны и павлины наделяли летние лужайки Королевы своеобычной тропической аурой, шествуя и крадучись в траве, по цветочным клумбам и террасам ее садов. Чудное, кожаное амбре огромных переливчатых рептилий, привезенных в дар сиром Томом Ффинном и содержимых большую часть года в спячке подле отапливающих дворец печей, достигало ноздрей Глорианы через открытые окна, когда она изучала планы, что представил ей Марчилий Галлимари, Мастер Гуляний.
– То будет, как водится, яркое и изысканное устроение, Ваше Величество, – сообщал он ей азартно, – со всеми атрибутами наследственного Рыцарства. В большом внутреннем дворе, дабы напомнить людям об их жребии. С вами в качестве Королевы Урганды, посетившей Сшибку…
Она вздохнула.
– Планы видятся хитроумнейше замысленными, мастер Галлимари. – Глориана откинулась на спинку кушетки и поднесла истомительный веер ближе к лицу. Она была облачена в светлый лен, муслин, кружево и шелк, на огненной голове ее помещался скромный кружевной чепец. – Я заверяю вас в их одобрении.
– Я испрошу мастера Уэлдрейка сочинить несколько стихов – ведь тема столь мила его сердцу.
– Стихи? Разумеется. И надлежит заказать пару строк, самое меньшее, мастеру Уоллису, иначе он оскорбится.
– Быть может, прелюдию и песню?
– Превосходно.
– Мастер Толчерд сотворит иллюзии. А роли – рыцарей, богов, богинь, чудовищ и тому подобное?
– Выберите кого пожелаете.
– Некоторые уже выбрали роли по себе. Требуется ваше распоряжение, Ваше Величество. – Его темное лицо искало улыбки.
– Оно у них есть.
Мастер Галлимари был несколько раздосадован, обескуражась явным равнодушием Королевы к изысканным развлечениям, приуроченным к Дню Восшествия. Впрочем, после Весенних Торжеств он сделался привычен к ее неприкрытому безразличию. По временам он был уверен, что она винит его в смерти леди Мэри. Колеблясь, в надежде распознать отрицание либо подтверждение своих страхов, он добавил:
– А музыка, Ваше Величество?
– Закажите что-нибудь.
– Композитору и консорту надо заплатить.
– Мы им заплатим.
– И танцорам.
– Мастер Патер может предоставить танцоров, как обычно.
– Вестимо, Ваше Величество.
Мастер Галлимари взглянул сверху вниз на вялый, трагический лик Королевы Альбиона.
– Ваше Величество не рассержено?
– Летними Развлечениями? Ваши выдумки, мастер Галлимари, как всегда, превосходны. То будет развеселая забава.
Он определенно уловил иронию.
– Кажется, Ваше Величество, что вы утратили интерес к моим трудам. Если чего-либо недостает…
Она улыбнулась и сделалась милостива.
– Мастер Галлимари, единственный ваш промах в том, что вы воображаете осуждение, когда находите во мне лишь грусть. – Она встрепенулась. – На вас моя надежда, мастер Галлимари, вдруг вам удастся перенастроить струны моей души. Приложите к тому все усилия. Они будут нами оценены.
В облегчении статный наполитанец умчался, прежде согнувшись в поклоне и распрямившись, долой с ее глаз.
Королева узрела Уну, графиню Скайскую, в летних шелках и пружинящей вертюгали, пересекавшую лужайку в обществе блуждавшей в облаках леди Блудд, коя, завидев тяжелых рептилий, выкатила глаза и вцепилась комичнейшим жестом в руку графини.
– Драконы, воистину!
– Они охраняют Королеву, – молвила Уна беспечно, – на манер драконов опасливой Королевы Гвиниферы.
– Она в них нуждается. – Леди Блудд сосредоточилась. – Мы все в опасности. Особенно дамы. Грядет новое женоубийство. Так полагает и Уэлдрейк. – Она обменялась взглядами с хладноокой ящерицей.
– Вы о чем-либо прослышали?
– Ощущение, не более.
– Непохоже на вас, леди Блудд, – доверяться одним ощущениям.
– Не те настали дни, чтоб оказывать доверие логике. Чем разумнее ты, тем смятеннее. А мой бедным ум вечно смятен и в лучшие из времен. – Леди Блудд улыбнулась с самоиронией, затем склонилась в реверансе, завидев входящую в сад Королеву. – Ваше Величество.
– Леди Блудд. Уна. Прекрасный день.
– Как по мне, боюсь, слишком жаркий, – сказала леди Блудд, приноравливая манжеты и воротничок, взбивая медные кудри. – Жаждется невыносимо.
Троица двинулась в направлении мраморного фонтана: Царь Александр Великий и Двор Царицы Гекаты Иберийской, с нимфами вод и дельфинами. Все подставили лица брызгам.
– Се жарчайшее наше лето. – Королева смахивала влагу с наживотника и юбок. – Оно словно заразило весь дворец, возбуждая нелепые страсти, непредвиденные страсти в самых неожиданных людях.
– Ваше Величество полагает, что лишь погода создает сие настроение? – Леди Блудд говорила, будто надеясь на надежду.
– Погода существеннейше влияет на все. – Глориана воздела очи к синему небу, затенив солнечный диск дланью в кружевных ножнах. – Я всегда имела сильную слабость так считать, леди Блудд. Вот увидите. Едва погоды смягчатся, наша чувствительность обретет лучшую гармонию.
Оступившаяся леди Блудд припрыгнула и понеслась вперед, крутя руками, пока не уравновесилась.
– Я приободрена, мадам. – Она заозиралась, как бы ища присесть, а может, бутылку.
Из-за большого дронта, что выстрижен был из куста, донесся вопль, и показалось долгоногое создание, одетое явно в шахматный доспех; оно перебежало тропу, вломилось в следующий кустарник и выпало на лужайку. Королева и ее леди изумленно замерли, увидав засим трио стражей – брыжи и табарды колышутся, шапки наискось, мечи наголо, – что гнались за бронированной, отблескивавшей фигурой, а вслед стражам, одышлив, умоляющ, в перепятнанной блузе и бархатной шапочке, мастер Толчерд вопил:
– Держи! Держи! Не повреди!
– Мастер Толчерд! – Глас Королевы притормозил его на полушаге, каковой он преобразил в неловкий поклон, не отнимая глаз от солдат и их добычи. – Кто сей, сир? – Королева была повелительна – по привычке, и, может быть, желая позабавить двух своих подруг. – За кем они гонятся, мастер Толчерд?
Он попытался заговорить. Захлопал руками. Он был в агонии, в незримых тисках.
– Мадам. Потребно лишь малое вмешательство. Простите меня.
– Некий ваш слуга? Некий пленник тана?
– Нет, Ваше Величество. Не совсем слуга. Ах ты ж! – Ему не терпелось продолжить преследование. Он метал беспокойные взгляды на сверкающую, будто разграфленую на клетки фигуру, что обегала теперь раз за разом солидный тисовый кустарник, остриженный под замок, уплощила рассаду трехцветных фиалок и повергла наземь одного солдата.
– Я решила поначалу, – сказала леди Блудд, – что сир Танкред сбежал из Башни. – Она раскаялась в недостатке такта и схлопнула восхитительные губки.
– Кто сей, сир? – вопросила Королева.
– Харлекин, мадам.
– Лицедей? Что роднит его с вами?
– Он мой, мадам. Сделан мной, мадам. Механическое существо, мадам. Я намеревался представить его вам – преподнести его в дар, позднее. Только, молю вас, мадам, велите стражам его не повредить. Машинерия там деликатная.
– И весьма бегучая? – Королева развлекалась.
– На данном этапе. Сие будет поправлено. Если позволите продолжить, мадам.
– Постарайтесь не уничтожить весь наш сад, мастер Толчерд.
Изобретатель наскоро поклонился, благодарен, и вновь заторопился, вопя оставшимся стражникам:
– Держи! Так вы его повредите. Дайте мне добраться до рычага, и он заглохнет!
Три женщины уселись на каменную скамью и засмеялись с непосредственностью, коей не наслаждались много недель.
Однако именно сей смех вновь напомнил бедной Глориане о ее долге, ибо она желала возвернуть своему Двору уверенность, счастливую веру, что пребывала под угрозой. Монфалькон, затерявшись в темных подозрениях, более не прилагал воли к установлению спокойства, хотя и клялся, что цель его неизменна. Лорд Ингльборо, неуклонно обрастая недугами, не мог поддерживать Королеву, а пол-Совета были словно маловнимательны, поглощены собой. Даже исследовательский восторг доктора Ди убыл, хотя тот почти и не покидал своего обиталища. Видя в себе предательницу леди Мэри, Глориана, в свой черед, ощущала себя преданной Советом, хотя, не исключено, была слишком к тому требовательна. Она твердо решила, что лишь своми усилиями вернет Двору благодушие и добрую волю. Она должна возжечь подданных. Она должна вытравить из них тревожность. Она должна быть Альбионом и играть для них имперскую роль. Не стало никого, на кого она могла бы положиться, кроме Уны, – и Уна была, в основном, личной подругой, первостепенно заботящейся о личных нуждах Глорианы. Королева приказала себе прекратить смех и сидение, после чего попрощалась с дамами.
– Я созвала мой Тайный Совет, и он меня ожидает, – сказала она.
Графиня Скайская посерьезнела и собралась было задать вопрос, однако Глориана уже плыла меж шипучих игуан и трубливых павлинов обратно к двери своих покоев.
* * *
В Тайной Палате члены Совета Королевы – потеющие лица пестры от пылающих бликов, бросаемых сверху грандиозным витражом, тела облачены в цвета, соперничающие с величием сего окна, разряжены по-летнему пышно, – собрались чуть припоздало.
На кресле, превращенном посредством шестов в паланкин, слуги внесли лорда Ингльборо. Его сердце все еще запиналось; во всех его членах гнездилась ныне подагра, он едва мог подписывать документы собственным именем и терпел значительные боли, чуть ослабляемые различными зельями, но не проходящие ни от одного. Он по-прежнему носил полный церемониальный костюм, официальные платье и цепь, источал властность, но мудрые глаза его все чаще затуманивала боль. Подагра распространилась столь внезапно, словно привнесена самым воздухом, навлекшим на Двор убийство, что сир Амадис Хлебороб, по временам склонный к суеверию, взвешивал мысль, не стала ли леди Мэри жертвой беса, призванного каким-нибудь коллегой доктора Ди, и не бродит ли сей бес беспрепятственно по Двору, навевая помешательство, болезнь, горесть. Он бросил чрез стол взгляд на доктора Ди, казавшегося старее, хрупче, почти таким же слабым, как Ингльборо, и притом странно бодрым. Сир Амадис отогнал мысль прочь и задержался на более приятных вещах: маленькой любовнице, что приходила утолить его печали, очень вовремя. Вскоре сие мгновение миновало, ибо сир Амадис припомнил безжалостные потуги лорда Кровия Рэнслея охмурить девчонку, включая и намеки, совсем недавно, на то, что супруга сира Амадиса будет поставлена в известность. Лорд Кровий, вдовец, коего обхаживал лес незамужних дам, искал, по мнению сира Амадиса, совратить прелестницу лишь назло. В прежние дни сир Амадис был бы искушаем уладить дело вызовом. Он сожалел о забвении некоторых Герновых обычаев и свирепо глянул на сидевшего против него потенциального соперника. Лорд Кровий притворился, что его не замечает.
В другом месте мастер Флорестан Уоллис сидел, сочиняя вирши на бумаге, и тонкие ученые черты его несли печать почти смехотворного безмятежья, рядом же мастер Орм гудел мотив и внюхивался в букетик цветов, видимо столь же довольный жизнью, пусть по-своему, как и товарищ по Совету. Мастер Галлимари занимался своими предуготовлениями. Сир Вивиан Сум втихую бранил жару, брызгал испариной на стол и письменные принадлежности, премного оправдываясь. Мастера Стрелдич и Бьюцефал оба зевали и болтали через голову сира Вивиана, вертя беседу вокруг иссушающей природы зноя, что целый день клонил их в сон.
Лорд Монфалькон, упокоив себя в кресле, с лицом темным от забот, смотрел вдоль длинного стола на Тайный Совет и спрашивал себя, как удалось ему спутаться со столь слюнявой шайкой хлыщей и суесловов. Он решил постепенно заместить их, всех до единого, даже Лисуарте Ингльборо, что слишком одряхлел для своих обязанностей. Он вспоминал, с какой тщательностью отбирал сих мужчин за качества характера и интеллекта. И вновь он усомнился в своем суждении, однако же был прерван, как ни смешно, сиром Орландо Хозом, задыхавшимся, в белом, побеждающим пуговицу дублета, извиняясь за опоздание. Эбеновая кожа его казалась нездорового оттенка, и он, тоже потея, ударял в нос лавандовой водой и женской опочивальней, да и остальные почти все пованивали розой или маком. Славная коллекция увядающих цветиков, думал Монфалькон. Первый кризис вблизи от дома за почти тринадцать лет – и они полегли лапки кверху. А все-таки, дивился он, неужто одно лишь убийство так их поразило? Не очень-то вероятно. Он тосковал по части своих прежних, жестких коллег, все они мертвы, в ссылке или на пенсии, уж они бы дали проблеме отпор практическим пониманием. Слугу-другого на дыбу, аристократу-другому пригрозить обвинениями в колдовстве – и правда выплыла бы, захлебываясь воплем, наружу.
Двери были открыты. Они встали, даже Ингльборо, при появлении Королевы. В тяжелом убранстве неспешно двигалась она к своему креслу, они же кланялись ей, ослепляясь один за другим ярким светом из окна за ее спиной. Глориана на миг замерла у стола, созерцая их, задумчива, после уселась, дозволяя им возвратиться в кресла.
– Доброе утро, джентльмены.
Монфалькона удивил ее оживившийся тон.
– Что за дела у нас сегодня? – вопросила она, когда они ответили приветствиями.
Лорд Ингльборо, небрежен к протоколу, объявил:
– Выкуп за Тома Ффинна принят. Он возвращается на собственном судне и вскорости.
– Превосходная весть. Но его следует наказать, мой Лорд-Адмирал. Все трофеи, какие ни есть, конфисковать. И обязать его покрыть сумму своего выкупа.
Лорд Ингльборо кивнул, согласный с таким правосудием.
Монфалькон ощутил, что настроение его улучшается. Последнее время Королева пренебрегала делами Совета, предлагая тому скудное водительство. Ныне она вновь держалась молодецки. Внутри Монфалькона расцвело тепло, не имевшее ничего общего с жаром солнца. Его Глориана опять выказывала отцовскую мощь. Совет сделался оживленнее, устремя выжидательные взгляды на конец стола, где восседала Королева, осаниста и улыбчива.
– Ваше Величество, – начал Монфалькон, – что касается убийства леди Мэри, я сожалею…
Она повела повелительной рукой.
– Сие дело лучше позабыть, милорд. Хотя мы сочувствуем бедному, безумному сиру Танкреду, сомнений в том, что он убивец, в конечном счете немного.
Она принесла им утешение. Они, казалось, только и ждали ее ясного слова. Тьма была изгоняема из всякого черепа.
– Остается вопрос парней Жакоттов, – сказал лорд Монфалькон. – Доносят, что они стремительно вооружают корабли.
– Дабы напасть на Арабию?
– Надо думать, да, Ваше Величество.
– Тогда их потребно остановить.
– Согласен, Ваше Величество. Сие, однако, вопрос деликатный, ибо они действуют тайком.
– Призовите их к Суду. В нашем Государстве секретов не будет. Сие мы говорили всегда.
– Они не явятся, Ваше Величество. – Сир Амадис, будучи родственником Жакоттов, говорил чуть смущенно.
Сир Орландо сказал:
– Нельзя ли пушки чем-нибудь забить, корабли продырявить? – Он взглянул на Ингльборо.
– Возможно. – Старик сделал глубокий вдох. – Но сие лишь отложит и ухудшит проблему.
– Есть у вас люди для сего? – вопросил сир Орландо Монфалькона.
Лорд Монфалькон еще раз пожалел о смерти Квайра. Согласись он, придется посылать Лудли, Свинна и кого-то вроде них. А они все испортят. Может статься, он вынужден будет нанять Вебстера и его словоохотливых лжеджентльменов.
– Вы колеблетесь, милорд. – Сир Орландо вновь обрел свое стоическое «я».
Королева смотрела на Лорда-Канцлера, хмура, несчастлива.
– Я колеблюсь, сир Орландо. Я не уверен, что сия схема – лучшая. Бить исподтишка…
– Выходит, мы должны бить исподтишка, раз Жакотты действуют исподтишка.
Тут он осознал, что Хоз говорил с необычной яростью, полагая себя убедительным. Монфалькон в сомнении взглянул на безмолвную Королеву.
– В прошлом Ваше Величество никогда не допускало подобные методы. Ваше Величество всегда в высшей степени чувствительно относилось к тому, что Короне должно оставаться незапятнанной. – Итак, оказалось, что она молча принимает план из тех, что были ему более чем знакомы, и он встревожился. Всю жизнь Монфалькон защищал ее от знаний о том, на чем именно держится ее безопасность, ее дипломатия. То, что подобный план обсуждается на открытом собрании и не отвергаем ею немедленно, его шокировало. – Я против.
– В противном случае мы рискуем войной с Арабией, да? – сказал мастер Орм.
– Именно, однако…
– Так давайте повоюем. – Мастер Бьюцефал вскочил на ноги. Военный Секретарь был нетрадиционно лют. – Покараем их. Укажем им на их место. Им дозволялось интриговать слишком долго – убивать наших людей, оспаривать нашу мощь, иметь нахальство свататься к нашей Королеве. Сметем Багдад, Ваше Величество!
Королева была бледна, словно, подражая отцовскому настрою, впервые осознала, что может свершиться ее именем, однако улыбнулась.
– О войне не может быть и речи, – сказала она. – Наша согласованная политика – с сиром Орландо – всегда была следующей: война расходует жизни и деньги, она привносит ложное чувство общности, пока длится, и создает непредвиденный раздор, когда кончается, ибо привычные к брани не желают с нею расставаться и должны искать иные войны, иных врагов.
– Значит, взамен мы атакуем храбрых Жакоттов. Пресечем их миссию, праведную, – сардонически заметил мастер Стрелдич. – Я прошу прощения у Вашего Величества. – Он сел.
– Жакотты были призваны и отказываются являться, – сказала она им. – Такое неповиновение нас сердит, но все же мы полны сочувствия. Мы прощаем им их гнев. Они потеряли сначала сестру, а потом отца. Однако что может доказать виновность Арабии?
– Она общеизвестна, Ваше Величество, – молвил сир Амадис. – Некое отмщение, произведенное лордом Шаарьяром до возвращения оного в Багдад. Вы должны признать, он поспешил прочь вскоре после событий.
– Отозван своим Калифом. Сей слух возник ниоткуда. Сир Танкред, я настаиваю, был убивцем. – Она едва не искрилась царственным неистовством. – Я не допущу войны. Никогда, пока мы не подверглись нападению.
– Арабия проявляет себя агрессивно всякий день. Она ударит довольно скоро. – Сие вновь от кладбищенского мастера Бьюцефала.
– Если ударит, – молвила Глориана, – Империя нанесет ответный удар. Мы – Альбион. Наш долг – противиться старым обычаям Железного Века. Разве не все вы здесь, как и любой наш подданный на трех континентах, в сем убеждены? Желаете ли вы, дабы сей утонченный Златой Век выжил? Окреп? Установился, отлит в веках, незыблем? Желаете, джентльмены, я знаю наверняка. Такова общая для всех нас мечта. Мечта, коей грезили лорд Монфалькон и лорд Ингльборо, пока день за ужасным днем ноги топтали ступени эшафота и топор заплечных дел мастера не обсыхал. Всему миру показываем мы путь обратно к истинному Рыцарству. Мы стоим против несправедливости, безнравственности, жестокости, тирании. И поэтому мы в безопасности. Одна подлость со стороны Альбиона – и структура раздробится, мечта разрушится. Я – ваша Глориана, ваша Королева, ваша Совесть и ваша Вера. Я напоминаю вам о Долге, о коем я не забыла и о коем вам забыть нельзя.
Монфалькон светился, слушая ее слова. Он видел, как тают на всяком лице себялюбие, гнев, досада, цинизм, отчаяние и злоба. Лорд Ингльборо помавал подагрическими кулаками и призывал контрапунктом: «Слушайте! Слушайте!» – оглядываясь, будто немедля вызвал бы на дуэль любого не изъявившего согласия.
А Королева Глориана рассмеялась и встала в полный рост, и жесткий воротник стал ее белым, раскаленным нимбом вкруг полыхающих рыжих волос, и зелено-голубые очи ее, гордые несговорчивые очи, были глазами Короля Герна, коего иные считали самим Князем Бесов, вожаком Дикой Охоты, прячущим рога под высокой железной короной; и руки ее на бедрах были сильными руками воинственных предков, но улыбка, сменившая смех, была милой, мечтательной улыбкой ее матери, Фланы, что в возрасте тринадцати лет отдала свою жизнь за жизнь Глорианы. Таким образом, полунеосознанно-полуумышленно Королева напомнила Совету о своей легенде и силе; и о происхождении, каковое даже советники, когда она вот так стояла пред ними, считали, по меньшей мере наполовину, сверхъестественным.
Лорд Монфалькон склонился перед нею.
– Вы поступаете верно, мадам, что напоминаете. Мы выполним наш долг, каждый из нас.
– Одна мелочь, – сказала она, – и мы предадим все остальное.
Затем, сокрыв собственное истощение и внутренние страхи, она пожелала им доброго утра и покинула их, дабы они продолжали спорить в понятиях чести, добродетели и идеализма.
Один лишь лорд Ингльборо, подремывавший в своем кресле, посмотрел ей вслед и осознал, какое великодушие и какую храбрость выказала она в тот день.