Глава Двадцатая,
В Коей Королева По-прежнему Ищет Утешения, а Графиня Скайская Делает Ужасное Открытие
И новой ночью на душе у Совета было светлее, чем многие недели до того. Объявили танцы, и Королева вела эскалад и ватори, а придворные танцевали вслед за нею, и музыканты весело играли лучшие и сложнейшие композиции, и много часов не смолкал смех в коридорах и покоях, когда официальные развлечения подошли к концу; после чего Глориана, устала и одинока, прошла по тайным залам, ища вознаграждения за блестящую роль, исполненную, дабы воодушевить Двор и отогнать тучу. Она желала искусного внимания своих карл и детей, переодетых чудными мифологическими созданьями; ласк своих гейш и их нежных, волнующих слов; ароматных, уступчивых тел своих юношей и дев; грубых рук жестоких женщин, наставлявших ее во всяком унижении; безмозглых звероподобных людей из джунглей; хладных шлюх обоих полов с кожей словно белый шелк; трепещущих девочек, хныкавших под ее кнутом. Из одной перегретой комнаты в другую шагала она в надежде, что после как нельзя лучше выполненного долга ей удастся бежать от томления тела: но побега не выходило. Обмякши от изнеможения, возвратилась она в свою постель. В одиночестве задернула она тяжелые шторы и в темноте закручинилась о несправедливости судьбы.
Лорд Монфалькон, куда беззаботнее и бессуетнее, поскольку Глориана воспряла от сомнений и тем заверила его, что Мечту еще можно укрепить, очнулся от ее далеких рыданий, и подле него заворочались его супруги, несколько перепугавшись во сне. Монфалькон изумился тому, что Глориана не ощущает ощущаемого им. Его свежеобретенный настрой не мог рассеяться вмиг. Он думал без особой горячности:
Ах, Альбион, так и не познавший радостей плоти, как не познал я полноты моей цели; и так ли тесно связано одно с другим? Сия коллекция, сии существа, коих она держит, лишь отвлекают ее и обрекают на горшие страдания, однако ее долг перед ними твердит ей не бросать их, пусть они ее и подводят. Они остаются безнаказанны, сии блудливые, растленные, извращенные чудища, ведь она чересчур великодушна. Напротив, они вознаграждаются всяческим роскошеством. Она была бы счастливее, если б стала свободной от них, свободной от всех своих частных обязанностей – прислуга, гистрионы, дети, – однако она продолжает их накапливать. Сие не совестливость, кою я прививал ей с девичества. Лишь сентиментальность. Она всем сим изнурена. Кто в выигрыше? Не Альбион. Замужество решило бы все проблемы – но кто может стать ей мужем?
Герн перебил столь много собственной родни, что мало кто в Державе мог похвастать значительным объемом королевской крови. Монфалькон размышлял о графах, герцогах и эрлах Гибернии, Эйре, Валентии и Девствии. Если б только Скай произвел сына, а не дочь, играющую при Королеве мужа так хорошо, что Глориане более никого и не надо. Всеславный Калиф слишком охоч до власти и в качестве принца-консорта неуправляем; кроме прочего, с большой вероятностью он не зачнет наследника, а именно королевича Альбиону недостает прежде всего. Касимир Полонийский не может обручиться, не оскорбив Калифа. Имелись также принцы слишком юные и принцы слишком старые, принцы безумные и принцы недужные. Царица Коринфа истребила всех братьев в прошлом месяце. В Веницее, Генуе, Афинах и Вьенне установлена та или иная форма республики, аристократия там умерщвлена либо сослана, то есть в целях сватовства бесполезна. Абиссины все сумасшедшие. Принц Анри Парижский посейчас возлежит на смертном одре. Нет, нужен какой-либо нобиль Альбиона, возможно такой, что может быть сперва возвышен. Голос Королевы проник в Монфалькона снова, и, как всегда, он притянул к себе жен, чтоб приглушить плач.
«Сия кровь – вся ритм и разорванная мелодия – и никогда разрешение!»
Графиня Скайская услышала отчаянные слова и пробудилсь от глубокого и приятного сна, в коем грезила, будто бы исследует мир попроще и более невинный – одну из иных сфер Джона Ди…
А сам доктор в темной своей постели также слушал Королеву, но отвечал ей похотливо, надвигаясь телом на создание под собой.
– Вот! Встань! Пой! Крещендо и кульминация грядут!
И аномальная его полюбовница соединялась с ним в восхитительном ублажении, и Ди вскричал:
– Глориана! – и оторвался от нее, содрогаясь. – Глориана… – Он гладил золотистые волосы, ее сильные, милые черты, ее плечи, ее груди, ее бедра и ее живот. – О Глориана, ты моя, и мы оба удовлетворены.
А сир Амадис Хлебороб по пути в старую Тронную Залу, где намеревался предаться беззаконному свиданию с собственной нимфой ночи, своей прелестной хохочущей красавицей, при звуке отдаленного шепота Глорианы обмер в коридоре и насупился.
«Я предана томленьями своего тела, и все же тело мое отказывает мне в облегчении… О, сие бремя, сие жгучее, стыдное бремя…» Голос утих, Глориана наконец засыпала.
Сир Амадис покрался далее, забывая о супруге и собственном долге, и мозг его пульсировал приапическим предвкушением, ибо сегодня ночью она определенно согласится дать ему нечто большее, нежели поцелуи…
* * *
В сумрачном покое мастера Уэлдрейка леди Блудд взяла тяжелый стеклянный кубок вина в одну руку и тонкий кнут в другую, после чего чуточку приподняла ночную рубашку, дабы ее бедный, задыхающийся, нагой поэт мог вжать губы в туфлю и пробормотать ей «Ваше Величество», ибо она, когда на него нападал подобный стих, должна была неизменно делаться для него Королевой.
– Кара Вашего Величества справедлива, поскольку я нечестив и недостоин. Пусть ваш кнут вдохновит меня на добродетель и погонит ближе к музе, чтобы поэзия моя вновь смогла возвыситься до исступления, в коем не испытывала недостатка, когда я впервые узрел ваш портрет и решил оказаться на вашем Дворе, у ваших ног… Ваше Величество!
– Уже, Уэлдрейк? – Леди Блудд воздела кнут. Голос ее был невнятен.
– Вестимо. Уже! Уже!
Кнут упал.
Леди Блудд вздрогнула. Она хлестнула свою же левую ногу.
* * *
Графиня Скайская стала возвращаться ко сну, когда голос Глорианы наконец усоп, но была встревожена новым звуком, сверху, словно крыса форсировала полость в крыше. Стон – не далекое завывание Глорианы, но нечто куда более близкое, понудило Уну сесть на кровати, ища кинжал, с коим, по привычке, она спала после убийства леди Мэри. Она ощутила его, схватила его, отодвинула занавеску и нашла на резном прикроватном столике свечу. Вспыхнуло огниво, занялся трут, загорелся огонь, представляя помещение более зловещим в порождаемых им тенях. Графиня в тяжелом льне встала прямо, кинжал наизготове, подсвечник воздет, и огляделась.
Стон донесся опять, с потолка. Она вспомнила о решетке и подняла глаза. Не ведет ли и сия решетка в стены? Двигалось за нею что-то или нет? Отсверк как будто чьих-то глаз?
– Кто?
Вновь стон, различим, но слаб.
– Чего ты хочешь?
Стон.
Она взялась за стул, думая заняться расследованием. Потом замерла.
– Изыди!
Словно бы мяуканье.
Она поместила стул против стены, против гобелена, сине-зеленого, с Тристрамом и Исольдой, замком и морем, и водрузилась на него, подзадоривая себя всмотреться в решетку при свече. То же посверкивание, тот же вялый стон. И вдруг слово:
– Помоги…
– Кто вы?
– Прошу, молю…
Она подсунула кончик кинжала под решетчатую панель и превратила оружие в рычаг. Та отпала внезапно, словно всегда была скверно закреплена. Упала со стуком сначала на стул, потом на застланный ковром пол.
Тихий, жалкий писк. Она просунула свечу внутрь и сперва углядела маленького черно-белого кота, чьи желтые глаза свирепо светились болью. Кот прыгнул к ней, не нападая, но в поисках безопасности, и она чуть было не опрокинулась. Кот вцепился ей в плечо, и она увидела, что он ранен, – ужасный разрез на боку, шерсть в крови и спуталась. Она бережно взяла кота в руки и пересадила его на комод, где стояли кувшин с водой и чаша. Она принялась отмывать животное от крови, когда поняла, что кот ни слова сказать не мог.
Она обернулась и, взглянув наверх, увидела белое, застывшее лицо, не спускающее с нее глаз. Рот превращен был в искривленную рану, пузырящуюся кровью. Она не могла пошевелиться. Но, пока она смотрела, создание толчками выпрастывало тело из отверстия, и вот оно свесилось с края – попавшая в переплет лягушка, все еще глядя на нее, все еще задыхаясь, полуосвободившись, цепляясь за ее гобелен, являя ее взору кинжал с круглым навершием, подрагивающий в спине.
– Саллоу! – охнула графиня. Она узнала того, кто избрал себя поводырем ее и Королевы в глубинах дворца.
Тогда человек, чьи руки ослабли, сверзился на кресло, а то заскользило по комнате, морща ковер, человек же упал на пол спиной вниз, и стала видна кинжальная сталь, проткнувшая залатанный дублет, и из раны потекла кровь. Саллоу пытался выгнуться дугой, перекатиться на бок, но умирал слишком быстро. Уна подскочила к нему и помогла сесть, из-за чего кровь хлынула пуще, как рвота, из его рта.
– Он убил меня. Я дрался с ним.
– Кто убил тебя, Саллоу?
Однако голова его поникла, и он более не дышал. Поток крови постепенно слабел и наконец иссяк, и Уна, графиня Скайская, выпрямилась, уставясь в ужасе на труп Джефраима Саллоу, пока его раненый кот мяукал из чаши, куда она его посадила.
Она погладила кота. Отмыла его как смогла. Стащила с кровати простыню и бросила ее на Саллоу. Схватила решетчатую панель и вновь толкнула кресло к стене, чтобы вернуть панель на место, словно опасаясь, что из отверстия в ее покои полезут, извиваясь, новые трупы. Взяла еще одну простыню и обернула ею кота, положив зверька на подушку. Она натягивала платье, когда в дверь постучалась Элизабет Моффетт.
– Мадам! Миледи!
– Обратно в постель, Элизабет! – Графиня не желала впутывать в дело простую девушку. – Все хорошо.
– Никакой опасности, миледи?
– Никакой.
Уна в тот миг мыслила политически. Еще одна смерть, загадочная даже более, ибо жертва неизвестна, – и Двор запылает хуже прежнего. Сир Танкред обвинен, заточен. Дело ясно, все успокоились. Она отогнала вопрос, не был ли Саллоу каким-то образом к ней подослан, как предупреждение. Она не могла впутывать и Королеву. Не могла напоминать Глориане о мире, что лежит за стенами, не сейчас. И все-таки ей требовалась помощь.
Застегнув платье, она покинула комнату и заперла ее за собой. Элизабет в передней уже не было. Уна сняла засов с двери в коридор. Проход освещали изысканные фонари. По коридорам передвигалась стража, однако никто не остановил ее, пока она торопливо пробиралась к покоям мастера Уэлдрейка. Уна побарабанила по дубу. Изнутри донеслись бормотанье и вскрик. Она подождала.
– Кто там?
– Скай.
– Уна, ты? – Леди Блудд была пьяна.
– Впусти меня.
За дверью колебались. Уна делалась нетерпелива. В итоге ключи повернулись, и она узрела две всклокоченные фигуры: стыдливого Уэлдрейка и Блудд под мухой, прячущих что-то за спинами. Оба в ночных рубашках.
– Мы с Уэлдрейком… – начала леди Блудд. Что бы она ни держала, оно громко упало за стол. – Мы…
Поэт поднес стул любовнице и подал графине знак садиться, но Уна продолжила стоять.
– Произошло убийство, – прошептала она.
– Еще одно? – Леди Блудд помрачилась лицом и отхлебнула из ближайшего графина. – Митра мой!
– Здесь, во дворце? – пропищал Уэлдрейк, серьезнея. – Ох, графиня! Кто сей?
– Чужак. К счастью, полагаю. Мне он немного знаком. – Она заметила гримасу леди Блудд. – Я не приглашала его во дворец. Он… приполз сюда. Видимо, убит в садах. Так или иначе, если мы не хотим будоражить дворец еще больше, мне кажется, нужно спрятать труп.
– Вам не пришлось… вы не… защищали себя? – спросил Уэлдрейк.
– Погибни он от моей руки, сир, я бы так и сказала. – Графиня была резка.
– Мои извинения.
– Мне все-таки нужна помощь, дабы его закопать. Я думала о заброшенных садах. Вам они знакомы? Возле иноземных посольств.
– Сейчас? – Мастер Уэлдрейк в сомнении взглянул на сражавшуюся с икотой леди Блудд.
– Иначе нельзя. Вы знаете, какую тень отбросила смерть леди Мэри. Подозрения, разговоры о мести. Сие не должно повториться. Если Саллоу, мертвец, похоронен, его не станут искать. И Двор, заверяю вас, ни за что не отыщет убивца.
– Он был каким-нибудь вором, да? – сказал Уэлдрейк. – Из какой-нибудь таверны…
Графиня знала, что Уэлдрейк привычен к набережным тавернам.
– Вестимо, – сказала она. – Из воров. Посланник. Иногда приносил мне вести. Вы простите меня, если я умолчу об остальном.
– Разумеется. – Уэлдрейк ошибочно принял ее за такую же, как он, ночную птаху и был рад сдержанности. – Пойдемте, леди Блудд, поспешим в покои графини.
Шаткая леди Блудд доблестно встала на ноги.
– Ведите.
Она потребовала помощи лишь на протяжении ярда-двух коридора и вернулась к устойчивости, почти трезва, как всегда.
Они проскользнули в комнаты графини, и она показала пропитанную кровью простыню, в кою был завернут Саллоу.
– Его нужно понести. Вы и я, мастер Уэлдрейк. Леди Блудд, светильник.
Кот мяукнул с подушки. Уна посмотрела на него, изучая ранение. Кажется, зверь беспокоился лишь о своей судьбе. Он и не пытался приблизиться к телу покойного хозяина.
– Он легкий. – Маленький поэт взялся за ноги, а Уна за плечи. Они покинули покои через внешнюю дверь, неся тело Саллоу в лунном сиянии, и леди Блудд освещала дорогу в старые сады, где несколькими месяцами ранее сам Саллоу расположился на балконе высоко наверху и наблюдал за уединением Убаша-хана и леди Яси Акуи.
Только теперь Уна осознала, что не захватила лопаты. Но Уэлдрейк указал на треснувший обод колодезя, и бедный малый Саллоу полетел во тьму, после чего все трое, прислонившись к каменной кладке, отдувались и волновались, видел их кто-нибудь или нет. Но ни одно близлежащее окно не озарилось светом, и они смогли возвратиться, шепчась и спотыкаясь, ибо леди Блудд дважды терялась и водила их через кустарники, пока они не оказались наконец в покоях графини.
– Я обязана вам обоим, – сказала Уна. – Вам понятна необходимость сего?
– Как он здесь очутился? – спросила леди Блудд, сидя на кровати и поглаживая кота. – Кровь буквально всюду. На вас. На полу. На кровати.
– Убит, когда нес известие. – Уна обрадовалась тому, что они сочли его городским любовником. – Некий вор искал свой кошель.
– И нашел его, – сказал Уэлдрейк. – Я ничего такого на нем не нащупал. – Он добавил: – Никакого оружия, кроме кинжала в спине. Бедный бес. – Он задумался. – Вы уверены, что убийство совершено не в самом дворце? Иные считают, что убивец леди Мэри разгуливает среди нас. Или же его умертвил сир Томас Жакотт? Может, сей ваш посланник и был убивцем? А сир Томас его нашел?
– Дабы предвосхитить подобные измышления, я и попросила вашей помощи, мастер Уэлдрейк, – сказала графиня Скайская.
Он улыбнулся:
– Простите меня.
Леди Блудд дышала тяжело, будто осознание настигло ее сию секунду.
– Убийство! – Ее голос был необычно зычен, и Уну пробрала дрожь.
– Умоляю вас, леди Блудд…
Та опустила лицо. Будто бы задремала.
– Она устала, – сказал Уэлдрейк.
– Вы единственные, кому я, по ощущению, могла довериться. – Графиня всплеснула руками. – Мне было важно избавиться от трупа. Я почти не думала. Возможно, я действовала поспешно?..
– Мудро, – молвил Уэлдрейк. – Двор едва восстанавливается. Жизнь сделалась бы невыносимой для всех. Если вы уверены в том, что убивец леди Блудд не был убивцем и сего бедняги.
– Я не могу быть уверена. – Графиня Скайская взглянула на маленького черно-белого кота, что зализывал рану. – Но я уверяю вас, мастер Уэлдрейк, я постараюсь открыть истину и действовать соответственно.
– Несомненно, – сказала леди Блудд. – По меньшей мере должно известить лорда Рууни. Или Монфалькона, а?
– Вероятно. Я должна поразмыслить о последствиях.
– Вы храните молчание, дабы защитить Королеву? – Леди Блудд поднялась. – Так, Уна?
– Полагаю, да, в значительной степени.
– Достойно, – сказал Уэлдрейк.
– Вестимо, – сказала леди Блудд в небольшом сомнении.
– Вы думаете, молчание ведет к подозрениям. Что я могла усугубить положение? – спросила графиня Скайская подругу.
– Я слишком пьяна, чтоб думать.
– Я уважаю вашу логику.
– У меня нет никакой логики. Она бросает меня ежедневно. И никогда не помогает… – Леди Блудд двинулась прочь. – Уэлдрейк.
– Иду. – Сочувственный кивок графине Скайской, и Уэлдрейк резво попрыгал прочь в кильватере любовницы.
Когда они удалились, Уна обнаружила, что опять смотрит на решетку. Казалось, из той всё сочится, стекая по стене, липкая кровь, будто за решеткой лежит сотня трупов. До сих пор Уна не допускала мысли, что убивец леди Мэри мог явиться из глубин дворца – что убивцем был, например, сам Саллоу. Но, конечно, сие объяснение было правдоподобнейшим. Она решила изучить сию возможность – может быть, посвятить в секрет лорда Рууни и отправиться в стены с отрядом дюжих солдат. Не исключено, что убийства были отголосками своего рода войны, коя велась в старых туннелях и холлах: соперничающие народы вздорили из-за господства над темными и ужасающими подземными коридорами, над гниющими покоями, над разрушенными комнатами и оставленными гротами. Идея на глазах обретала осмысленность.
Уна провела остаток ночи, баюкая кота и бросая частые взгляды на решетку, но из-за нее не доносилось более никаких звуков. Когда рассвело, она отчистила ковер от крови, насколько смогла, и завязала простыни в узлы. Немало крови осталось на гобелене, по коему скользнул Саллоу. Уна смыла большую часть ее водой. Если Элизабет Моффетт заметит, Уна возьмет с нее клятву молчать и выдумает какую-нибудь историю о бившихся тут джентльменах – историю того рода, в какие Элизабет желает верить.
А после, одевшись, она вновь покинула покои, направляясь теперь к лорду Рууни, коего решила завербовать.
Она постучала, и двери в его покои приоткрылись. К ее удивлению, она услышала блеклый голос доктора Ди и рокот лорда Рууни, весьма напряженный.
Вышла служанка, она плакала.
– Миледи?
– Что случилось? Мне нужно видеть лорда Рууни.
– Леди Рууни. И дети! Графиня ослабела от ужаса.
– Что? Мертвы?
Служанка ввела ее в столовую. Там лежали на полу дородная, пунцовощекая леди Рууни и упитанные девочка и мальчик тринадцати и четырнадцати лет, отрада семейства.
Доктор Ди стоял на коленях подле девочки, прижав ухо к ее сердцу, а над ним реял обезумевший, устрашенный Рууни.
– Почки, – сказал он. – Должно быть, се почки.
– Они вне всякого сомнения отравлены, – сказал Ди, кивая входящей Уне. – И вы почек не пробовали?
– В общем, нет. Почти.
– Кто? – спросила Уна. Она была беспомощна. Неужто в ночи состоялось побоище? Неужто Саллоу и три Рууни – лишь часть жертв?
– Скверное мясо, – сказал доктор Ди. – Должно прочистить желудки.
– Они будут жить? – взмолился Рууни.
– Велите слугам перенести их в мои покои. Нет, – доктор Ди сделался почти увертлив, – к мастеру Толчерду. Я призову лекаря. Испробую противоядия. Носилки, живо!
Уна стояла незамечаема, пока лорд Рууни и доктор Ди курировали слуг, уносящих женщину и двух детей из комнаты. Она последовала за ними, не зная, зачем сие делает.
Графиня сделалась членом процессии за носилками. Они прошли старинные отделы дворца, миновали Тронную Залу, взобрались по разбитой лестнице, пробежали галереи, приблизились к дурнопахнущим лабораториям мастера Толчерда. Ди громко постучался. Подмастерье отозвался далеко не сразу. Доктор обернулся.
– Никто не заходит, – сказал он. – Только Рууни, больше никто. Секреты.
Уна замешкалась. Джон Ди, одарив ее любопытственным взглядом, втянул графиню в плесневелые палаты, после чего закрыл и запер дверь.
– Графиня? Вы прослышали об отравлении? Вы явились быстро.
Она покачала головой. Рууни и носилки продолжали движение в таинство палат мастера Толчерда. Ди решил пойти следом, но взял Уну за руку, чтоб ее задержать.
– Вы полагаете, дело нечисто, не так ли?
– Каков будет ваш анализ, доктор?
Он вздохнул. Молвил с неохотой:
– Дело нечисто.