Лиззи двигалась быстро – Крис такого за ней и не припоминала. Вскоре, чтоб хотя бы удерживать ее на виду, ей уже приходилось бежать трусцой. Когда брюнетка вроде как засобиралась прыжком перемахнуть Четырнадцатую, Кристина окликнула ее по имени и припустила за ней через улицу. Она бежала и кричала в расчете, что та в конце концов усовестится и притормозит. Поначалу Лиззи ее игнорировала, но затем постепенно замедлила ход и остановилась. Но стояла она при этом, не оборачиваясь.

– Чего тебе? – спросила брюнетка, когда ее новая знакомая оказалась рядом с ней.

Та обошла ее и приблизилась спереди. Вид у Лиззи был хмурый.

– Поговорить с тобой хочу, – сказала Крис.

– О чем?

– Что такое происходило с Билли?

– То же, что и со всеми нами.

– Он умирал?

– Конец Расцвета. А как ты думала, что еще может ждать на горизонте – тебя в том числе? Или ты свой исход по-другому представляешь?

– Лиззи. Джефферс считает, что ты уже мертва.

– Милый человек. Но он заблуждается.

– Он ведь к тебе неравнодушен?

– Да брось ты! Как можно быть неравнодушным к призраку?

– Потому что он одинок, в печали, а еще нашел точку приложения к своим чаяниям что-то изменить. К тому же ты не призрак.

– А кто я, по-твоему?

– Не знаю. Но хочу узнать. Хочу, чтобы ты мне толком объяснила. По-настоящему.

Лиззи отвела взгляд, вроде как рассматривая на улице прохожих. Добродушно препирающуюся пару средних лет. Мать, улыбчиво воркующую с ребенком в коляске. Мужчину, рассеянно похлебывающего на углу кофе (и куда я сейчас шел? Чем думал заняться?). Брюнетка медленно, протяжно вздохнула, и напряжение несколько схлынуло.

– Тебе прямо-таки реально хочется знать? – уточнила она. – Что это за лабуда?

– Реально.

Достаточно скоро Кристину начало покалывать подозрение насчет того, куда они направляются. Мысль была не совсем уютной, и она спросила, куда Лиззи идет. Вопрос этот молодая женщина произнесла тихо, двигая губами как можно меньше, как ее учили.

Лиззи не ответила.

Кристина продолжала двигаться следом (молчание, вероятно, означало, что она в своем подозрении права), держась у новой знакомой за спиной. На Лиззи при проходе через Виллидж никто не смотрел, а вот Крис нет-нет да улавливала на себе взгляды: ишь, идет-вышагивает, ни вправо ни влево, фря на задании!

Минут через пять Лиззи повернула на Гринвич-авеню и пошла по правой стороне, прямиком к кафе, где Кристина несколько раз встречалась с Кэтрин и где, к добру или к худу, познакомила ее с Джоном. На отрезке в десяток метров прохожих поблизости не было, и Крис спросила на нормальной громкости:

– Не знаю, Лиззи, что ты задумала, но, может, ты мне все-таки скажешь? А то я за тобой иду, иду…

– Говорить бессмысленно. По этой жизни ступать надо своими ногами.

Вот они поравнялись с тем кафе. Брюнетка поглядела направо. То же самое, съежившись, проделала и ее спутница: разумеется, внутри за одним из столиков там сидела Кэтрин в компании еще двух незнакомых женщин.

Крис с екнувшим сердцем отвернулась: господи, только бы не заметила!

Но на следующем шаге она замедлилась и украдкой заглянула в кафе еще раз. Две другие женщины во многом смотрелись как Кэтрин. Не по внешности (эти обе были брюнетками с весом и ростом, подобающими их социальному стандарту), а по общему антуражу – нарядам, аксессуарам… У всех троих были модельные прически, дорогие клатчи и стильные айфоны. И каждая сидела с непринужденным изгибом: одна чуть подавшись вперед, другая – чуть назад, третья – чуть вбок. Одним словом, скульптурная композиция «Три грации».

А еще они над чем-то смеялись – по-свойски, манерно.

Как раз когда Лиззи и Крис проходили мимо, одна из участниц этого трио, видимо, брякнула что-то особенно юморное, причем явно скабрезное. С тротуара их кудахтанья слышно не было, но из-за отсутствия звука начавшееся зрелище смотрелось еще более пленительно. Одна из троицы откинула голову, вторая хихикала в ладонь. Кэтрин улыбалась, пытаясь сдержаться, но затем улыбка неохотно вызрела на ее лице во что-то вроде шутливой укоризны: «Ну вы, блин, даете!» В этот теплый момент единения они смотрелись ровней: три эдаких, как бы это сказать… ведьмы. Вальяжные, ухоженные ведьмы с Вест-Виллидж, собравшиеся в местечке, где за пятерку можно взять фужер белого вина, а к нему – изящные тарталетки из ингредиентов, поглощая которые человек еще и набирается здоровья.

Когда же мы втроем увидимся снова? Завтра, дорогие сестрицы, или послезавтра, как только нам того позволят наши занятые, насыщенные жизни. Давайте сверим свои смартфоны. Занесем кое-что в наши виртуальные дневники. Напишем следующий куплет этой нескончаемой песни, «Баллады супермамочек мегаполиса».

Но вот Крис прошла мимо, и внутри как будто погас свет, а они с Лиззи вновь превратились в двух случайных знакомых на тенистом тротуаре. И идти этим холодным декабрьским утром им было особо некуда.

Лиззи провела свою спутницу через дорогу, а затем, по другой стороне, обратно. Когда они снова оказались напротив того кафе, она неожиданно остановилась, чем изрядно удивила Кристину. На людях брюнетка никогда не стояла на месте. Даже находясь примерно на одном и том же пятачке, она постоянно или поворачивалась в разные стороны, или переступала с места на место: назад-вперед-вбок, вбок-назад-вперед…

А вот сейчас она стояла совершенно неподвижно.

– Что такое? – заинтересовалась Крис.

– Ждем, – ответила ее приятельница.

– Чего?

– Этого.

В эту секунду Кэтрин подняла глаза и посмотрела прямо на них. Кристина застыла.

Ей ужас как не хотелось быть подловленной на подглядывании через улицу – хотя она жила всего в двадцати минутах ходьбы от этого места и имела полное право свободно прогуливаться по Виллиджу. В том числе и мимо этого кафе. Она даже имела право в него заходить. В конце концов, она тоже живет в Нью-Йорке. Чтобы заходить в кафешки, ей не нужна никакая членская карточка или ходатайство какого-нибудь особого спонсора. Ну а если она случайно завидела там свою подружку по читательскому кружку, то что может быть естественней, чем остановиться, помахать ей рукой или даже зайти и поздороваться?

Вот это попала так попала! И настолько влом сейчас с улыбочкой махать, а уж тем более подходить и заводить с Кэтрин беседу перед теми двумя особами…

Более хорошими, более реальными, чем она.

Между тем миссис Уоррен взирала на тот пятачок, где стояли Кристина и Лиззи, как-то до странности поверхностно (хотя Крис готова была поклясться, что подруга смотрит ей прямиком в глаза). Она посмотрела туда и повела глазами мимо, как будто и выглянула только затем, чтобы проверить, собирается там дождь или нет, – оказывается, нет. Вот Кэтрин отвернулась к одной из своих собеседниц и оживленно закивала на какие-то ее слова.

– Видишь? – тихо спросила Лиззи.

– Что вижу?

– Какие у тебя ощущения?

Кристина пребывала в замешательстве – собственная незначительность действовала ей на нервы.

– Какие, какие, – процедила она. – Она даже не взглянула. То ли голова занята чем-то другим, то ли подруги ее забалтывают. А может, просто дожидается, когда занятия в школе кончатся. Да мало ли!

– Ты это ощущаешь?

– Да. Потому что все другое было бы глупо.

– Правильно, – сказала Лиззи, поворачиваясь лицом к улице. – Вот так себе и внушай.

– Я не хочу этого делать, – сказала Кристина спустя несколько часов. Они находились возле школы, где учились дочери Кэтрин. А до этого девушки просто гуляли. Хотя точнее будет сказать, шлялись. Магазины и кафе они обходили стороной. Как заметила Лиззи, у Крис не было денег, а саму брюнетку все равно никто не стал бы обслуживать. Так они и кочевали, в бесконечной сопричастности с улицами. Временами Лиззи указывала Кристине на кого-нибудь из подобных им: людей, маячащих на углах, лежащих в кустах скверов, стоящих у дверей и окон ресторанов в стойком наблюдении за теми, кто находится внутри (эти, как правило, высматривали кого-то конкретного, как папарацци караулят знаменитостей). Несколько раз Лиззи показывала на крыши, высокие и низкие, на которых виднелись сидящие мужчины и женщины: кто-то глазел на небо, кто-то вниз на улицы, а кое-кто просто в никуда. Один, разодетый клоуном, ехал на крыше автобуса. А в одном месте так и вовсе обнаружился здоровенный рыжий кот в полосатых штанах, задумчиво сидящий на проезжей части среди потока транспорта. Вид у них всех был потерянный и одинокий.

К тому времени как подруги дошли до школы, до окончания занятий оставалось пять минут и на улице уже теснилась толпа из родителей, в основном из мамаш. Кристина устала, продрогла и озябла.

– Лиз, ну правда. Мне здесь неуютно, – пожаловалась она.

– Дело твое, – пожала плечами ее спутница. Она стояла под деревом, одной рукой придерживаясь за ствол, а другой задумчиво описывая в воздухе круги. – Я ж тебя не держу.

– Если она нас засечет, то позовет копов.

– Ты хочешь сказать, засечет тебя.

– Лиззи, пойдем отсюда. Давай займемся чем-нибудь другим.

Но брюнетка не уходила, и Кристина осталась. Из осторожности она отошла немного дальше вверх по улице и держалась возле ограды одного из домов: стояла там, опустив голову, но не уходила. Вот на улицу уверенным шагом зашла Кэтрин. Обменялась парой фраз кое с кем из матерей – с одной задержалась подольше, с небольшим разговорцем, вначале серьезным, а затем со взаимными улыбками. Видно было, как, просачиваясь сквозь толпу, она кладет кое-кому руку на плечо или предплечье и эти люди радушно пропускают ее, явно сознавая ее право здесь находиться.

Когда Уоррен добралась до ворот, с ней там поздоровалась дежурная учительница. Сначала она о чем-то весело с ней защебетала, а затем, что-то вспомнив, полезла в папку. На свет появился цветной бумажный лист, над которым они с Кэтрин взялись что-то обсуждать. Миссис Уоррен задала какой-то вопрос. О чем был этот документ? Быть может, он не такой уж и важный… Концерт, школьная поездка, викторина. Нечто, известное только им, но никак не тебе. Синий лист бумаги содержал в себе целый мир – вселенную, которой ты не знаешь и не узнаешь никогда.

Лиззи все так же держалась за дерево, только рукой вращать перестала. Теперь она пристально, с непроницаемым лицом смотрела на Кэтрин, впитывая любую мелочь, любое ее незначительное, казалось бы, движение.

Через игровую площадку бегом неслись Элла с Изабеллой. Когда их выпустили на волю вольную, младщая – Изабелла – без всяких обиняков напрыгнула на Кэтрин, не проверяя даже навскидку, готова ли мать ее подхватить. Так бывает, только когда ребенок уверен в материнской любви досконально и знает, что мама поддержит его всегда. У Кристины мать была не такая. Сейчас ее уже не было в живых, о чем дочь, честно признаться, как-то не очень и горевала. Было бы, конечно, неплохо, если б жизнь складывалась иначе, но уж как сложилось.

Лиззи все так же безмолвно наблюдала.

Миссис Уоррен пошла вверх по дороге, держа в обеих руках ладошки своих дочерей. При ходьбе она поворачивала голову то в одну, то в другую сторону, выслушивая их рассказы о школьных буднях вперемешку с размышлениями и вопросами – женщина была в центре своего мира.

Внезапно до Кристины дошло, что Лиззи рядом нет. Она шла теперь вдоль улицы за Кэтрин с детьми.

Вот троица остановились на травянистом пятачке у оконечности набережной Гудзона. Здесь они оперлись на ограждение (Уоррен просто прислонилась к нему, а ее дочкам пришлось встать на цыпочки) и стали смотреть на реку. Кристина потеряла счет входящим звонкам и эсэмэскам – их было, как минимум, четыре или пять. Вот СМС от Джона с вопросом, где ее носит, затем еще одно сообщение от него же (хватило, видно, ума и чуткости сообразить, что если она не отозвалась с первого раза, то значит, где-то чем-то занята и ее лучше не теребить!). Джон он такой. Все взвешивает, даже если в итоге наступает момент, когда он решает переставать думать и вместо этого начинать действовать. Можно даже представить, как он ее сейчас где-нибудь дожидается, желая поговорить насчет того, как быть дальше. Может, он собирается позже направиться вдвоем в ресторан, если их там еще ждут.

Все-таки у Кристины опора в этом мире была. Большинство ночей она на несколько часов становилась чем-то вроде центра шаткого мироздания случайных людей: женщиной, по воле которой течет благостный поток спиртного. Этот поток, а еще ручеек непринужденного общения на то время, пока вокруг вожделенного источника из бухла толкутся все те мужчины (и женщины). Многие из них были разведены или якобы не состояли в браке. У других вроде как имелось жилье – но когда человек заказывает себе выпивку за полчаса до полуночи, то невольно напрашивается мысль, а является ли то место, где он сейчас отсутствует, для него действительно домом? При этом не имеет значения, как долго и усердно он трудится для оплаты своих счетов, и неважно, ждет его там кто-то или нет. Про себя Крис неоднократно подумывала, что лучше закончит как Лидия, чем как кто-нибудь из этих неприкаянных призраков – людей, которые дома чувствуют себя хуже, чем на чужбине.

Тем не менее эти люди в конце концов расходились. Уходила и она с Джоном. Что такое дом? Где он? Там, куда тебя пускают без вопросов, где без ограничений принимается твое право быть. Каково оно, не иметь этого? Не знать, в какой стороне твой дом, потому что его нигде нет, быть словно электроприбор со штепселем, не подходящим ни к одной розетке на свете…

– Что ты собираешься делать? – спросила Крис свою подругу.

Лицо Лиззи выражало нечто среднее между задумчивостью и смятением:

– В смысле?

– Я въехала. То есть понимаю, что ты мне показываешь. Вопрос в том, что со всем этим думаешь делать ты.

– Я? Можно подумать, я что-то могу.

– В самом деле?

Было видно, как она прокручивает этот вопрос в уме. Сегодня Лиззи смотрелась какой-то исхудалой, словно бы более тусклой, чем обычно. Может, на нее просто напала меланхолия?

– Раньше я считала себя везучей, – сказала она. – По сравнению с Меджем. У него никого не было, а я, по крайней мере, могла наблюдать. Хотя долгое, долгое время себя удерживала. Когда Кэтрин сошлась с Марком, я решила, что между нами все кончено. И держалась в стороне. Но затем, месяц-другой назад… Мне как будто крышу сорвало. Я снова начала за ней ходить.

– Ты ревнуешь?

– Меджа? – Лиззи задумчиво покачала головой. – Я рада за него. Все хорошее, что происходит, хорошо для всех. Дело не в нем. Во мне. Я просто… Устала я, вот что.

– От чего?

Лиззи воздела руки в жесте всеохватности и ее отсутствия. Она устала от нехватки, от несбыточности – как ни хлопочи – надежд на более отрадное завтра.

– И ты совсем, совсем ничего не можешь сделать? – сочувственно уставилась на нее Крис.

Ее собеседница рассмеялась, и впервые за все время Кристина различила в ее смехе горькие нотки.

– Ну почему? – вздохнула Лиззи. – Можно пойти сесть у стены в той церквушке – Святом Патрике. Или в одном из старых туннелей, где больше не ходят поезда, или в заброшенном парке. Говорят, у тех, кто решает стать полым, времени уходит совсем немного.

Крис была потрясена:

– Так ты этого хочешь?

– Нет. Я хочу дом.

– Слава богу! Иначе, если бы я услышала хотя бы намек на это, я бы надрала тебе задницу!

– Воображаемую задницу надрать нельзя, – улыбнулась брюнетка.

– Ха-ха, ты меня еще не знаешь! Короче, это решение хреновое. Ему не бывать. Что еще можно придумать?

Лиззи пожала плечами, но не в растерянности, что она-де не знает ответ. Все она знала.

– А вот это дело другое, – одобрила Кристина. Она пока еще несколько плавала в подобных вопросах, но понимала, что бывают случаи, когда поступать так, как она, просто необходимо. Ведь на то и существуют друзья, чтобы со стороны приглядывать за твоей жизнью: смотреть, слушать и говорить то, что тебе надлежит слышать.

Лиззи стояла настолько тихо и неподвижно, что казалась нарисованной.

– Правда? – переспросила она.

– Мне кажется, настало время воссоединения. А тебе?

Брюнетка вернулась к отрешенному разглядыванию неизвестной земли и зданий по ту сторону водной глади.

За этим Кристина ее и оставила, удаляясь по улице к той жизни, которую знала.

После этого она видела Лиззи лишь однажды.