Пробуждение утром после серьезной драки – вещь скверная. За время сна мое тело как будто разобрали по частям, а затем собрали снова вроде бы в той же последовательности, только без смазки, обычно страхующей части от трения. Немногим лучше ощущалась и голова. Однако проснулся я с полностью сформировавшимся решением: я отправляюсь домой. Пусть это убогая квартиришка, где места кое-как хватает разве что на то, чтоб раскрутить над головой кошку (на новоселье мы с Крис в подпитии установили, что это технически возможно, использовав для этого картонный макет), но зато эта квартиришка – моя.

Открыв глаза, я увидел, что лежу на узкой кровати один. Крис, сидя на подлокотнике удобного кресла, смотрела в окно.

– Сколько времени? – спросил я ее.

– Семь с небольшим, – ответила она.

– Ты давно уже не спишь?

– Я и не спала.

– Совсем, что ли? Почему?

– Стереглась бойца без правил. Пару раз тебя будила, проверить, что ты точно не Наполеон. А ты что, не помнишь?

Я тряхнул головой, в которую моментально вступила боль (лучше бы я этого не делал).

– То есть, доктор, мне не грозит стать деревом?

– Другого диагноза у меня нет, но я барменша, а не психиатр. Хотя на учет тебе встать не помешает.

Я на полусогнутых подлез к окну. Отсюда, как на ладони, открывался вид на церковь. Там одиноко стоял отец Джефферс.

– Чем он занимается? – заинтересовался я.

– Ничем, – ответила Крис. – Я услышала, как он уходит, через пару минут после звонка внизу. Он там уже с полчаса.

– В ожидании…

– Спроси чего полегче.

Неуверенный, надо ли мне знать ответ, я пошел в ванную. Сюда, видимо, тоже давно никто не забредал. В целом чисто, а по виду музей. Белый кафель, строгое зеркало, аккуратно сложенное махровое полотенце на перекладине, белая раковина, штатив душа… Убедившись, что последний функционирует, я осторожно разделся. Синяков было множество, но под теплыми струями они саднили уже меньше, а вид каждого из них придавал бодрости. Они как будто подмигивали: ничего, до свадьбы заживет!

Я уже вышел из душа и неторопливо одевался, когда меня резко окликнула Кристина:

– Быстро сюда!

Мы припали лицами к стеклу. Вначале на улице я прерывисто различал сквозь деревья лишь одну фигуру – худощавого мужчину в костюме. Он не шел, а бежал посередине дороги. В какой-то момент этот человек наконец перешел на шаг, а потом приостановился и круто обернулся. А затем снова побежал.

– Это, случайно, не парень из больницы? – неуверенно спросила моя подруга.

– Он самый, – признал его я. – Билли. А смотри, кто там еще!

За ним по тротуарам с обеих стороны улицы следовали двое, как пастухи за бычком: женщина в черном плаще, из-под которого проглядывало красное платье, и мужчина в белой сорочке и джинсах.

– Лиззи, – определил я. – И вон того парня я тоже уже видел.

– Мне кажется, это Медж, – рассудила Крис.

На момент нашего выхода из дома Лиззи с тем парнем сумели-таки подогнать Билли ближе к церкви. Он все еще брыкался – без агрессии и злонамеренности, а просто от безудержного энтузиазма. Как впервые «нюхнувший пробку» подросток, которому в данную минуту все кажется бесконечно классным, лучше не бывает. А еще ему кажется, что все остальные тоже должны – просто обязаны – ощущать себя так же клево. Временами Билли игриво наскакивал на своих пастухов – ни дать ни взять сорвавшийся с привязи резвый телок! – как будто собираясь дать деру вверх по улице, после чего, по-птичьи раскрылив руки, закладывал обратный вираж. Удирать на самом деле он, похоже, не собирался, будучи вполне доволен там, где находится. Судя по его виду, сейчас он был бы безраздельно счастлив везде, где бы ни очутился.

По мере его приближения мы поняли, что это еще не все. Билли был очень бледен, и лицо его лоснилось от пота. Когда мы подошли достаточно близко, он перестал вертеться и, часто моргая, расширенными глазами уставился на нас.

– Я вас знаю, – он нервно хихикнул. – Я вас знаю, я вас знаю!

И он во весь голос расхохотался, после чего предпринял очередную попытку сигануть с дороги. Навстречу ему бдительно выступил Медж, загоняя шалуна через ворота на церковный двор. Оказавшись там, Билли вроде как узнал окружение и поглядел вверх на ступени.

– Эй, святой отец! – крикнул он пьяно и весело. – Погляди-ка на меня!

– Я тебя вижу, – степенно кивнул ему Джефферс. – Всегда видел.

– Но, поди, не как сейчас?

– Да, сегодня ты выглядишь просто на редкость четко.

– Ха!

– Но и слегка утомленно. Ты бы зашел внутрь, отдышался.

– Ну уж не-ет, – лукаво погрозил пальцем Билли. – Там я уже был. Мне хочется видеть новые вещи.

– Я понимаю, – согласился священник. – У меня там есть и новые.

– А какие они? – спросил парень. – Зеленые? Ошкуренные?

– Да нет, я не про стулья. У нас там для тебя есть выпечка. И кофе.

– О-о.

Билли замялся. Когда он перестал суетиться, стало видно, что сырость на его лице – это не пот, а какие-то вязкие выделения из пор. Пальцы его крупно дрожали. Волосы лепились ко лбу намокшей соломой, а всклокоченный костюм не скрывал его болезненной костлявости.

Медж оставался в воротах, готовый пресечь любую попытку этого парня к бегству. Лиззи стояла чуть в отдалении, непроизвольно прижав одну руку к губам. Она смотрела на своего веселого товарища со сдержанной печалью, как смотрят на случайно увиденную фотографию кого-то безвременно ушедшего, мысли о ком вызывают потом неизъяснимую тоску.

Билли сейчас дышал прерывисто, тяжело. Хлещущая из него энергия явно шла на убыль. Он моргнул и после этого не сразу открыл глаза.

– Я ощущаю себя глупо, – сказал он рассеянно. – Я… я что-то такое забыл. Что именно? Кто мне подскажет?

– Зайди внутрь, – тихо произнес отец Роберт.

Билли как будто сомневался, стоит ли ему это делать, но его уже охватила усталость. Ему теперь и на ступени подняться было не так-то легко, не говоря уже о том, чтобы задать стрекача по улице.

Медж зашел во двор и, приблизившись к своему приятелю со спины, подался вперед и что-то пошептал ему на ухо. Что именно, слышно не было, но Билли как-то сразу навострился.

– Правда? – оглядываясь, спросил он. От его вида у меня засаднило сердце: так мог смотреть доверчивый сынишка, которому отец летним днем вдруг неожиданно посулил мороженое.

Медж кивнул. Лицо Билли озарила светлая мальчишеская улыбка, поменявшая его облик так, что парня трудно было узнать. Прежде чем взбежать по ступеням мимо пастора в церковь, он озорно помахал Лиззи.

Его друг более размеренно двинулся следом. Джефферс сошел мимо него по ступеням и направился к воротам.

– Спасибо тебе, Лиззи, – поблагодарил он девушку.

– Ты просил, – сказала она, – я сделала. Только и всего.

Вид у нее был расстроенный, как будто она отмежевывалась от того, что должно было произойти.

– Все делается правильно, – сказал Роберт. – Ты подойдешь позже?

Она ушла, не ответив. Священник секунду-другую смотрел ей вслед, а затем торопливо поднялся по лестнице в церковь и закрыл за собой дверь.

– Я за ней, – буркнула Крис, перед уходом лобызнув меня в щеку.

Я прошел с улицы в церковные ворота.

Джефферс оказался человеком слова. На столике под тусклым витражным окном стоял поднос, с которого Билли хватал магазинную выпечку и жадно запихивал ее в рот. Роберт же занимался тем, что перекладывал из одной аккуратной стопки в другую раздаточные молитвенники.

Медж сидел на развернутом в сторону Билли стуле из заднего ряда и смотрел на сотоварища с непростым выражением лица. Было в нем что-то от взгляда, которым минуту назад наделила священника Лиззи, но и толика зависти там тоже присутствовала.

– Ну как, Билли, вкусно? – спросил Джефферс с улыбкой.

– Не то флово, – пробубнил сквозь еду Билли. – Профто вафыбифь!

– Вот и хорошо. Кофе будешь?

– Хм. А то!

Парень потянулся к термосу, который священник выставил рядом с подносом. Но эта вещь оказалась для него неожиданно тяжелой. Билли нахмурился и попытался взять термос еще раз, вначале одной, а затем и двумя руками.

– Ишь, какой тяжелый! – сочувственно заметил Джефферс. – Давай я тебе помогу?

– Да не надо, я сам.

Еще одна попытка, тоже безуспешная. От отчаяния Билли глухо зарычал.

– Пускай это сделает святой отец, – подал голос Медж. – У него, если уж на то пошло, опыта будет побольше.

– Да, точно, – подтвердил отец Роберт, поднимая термос и аккуратной струйкой наливая кофе в белую кружку. Его гость жадными глазами следил за процессом, заглатывая при этом булочку с глазурью.

– Ты помнишь Джона, Билли? – заметив меня, спросил священник. – Он этой ночью был с тобой там, в больнице.

– А, – нехотя покосившись на меня, сказал его собеседник. – Может быть.

Обернулся ко мне и Медж.

– Этот-то что здесь? – спросил он у Роберта.

– Напоролся на проблемы с нашим общим знакомым, – ответил Джефферс, демонстрируя Билли бутылочку со сливками, при виде которой тот блаженно закивал. – Потому и вид у него такой, будто его за ноги протащили по булыжной мостовой.

Медж подошел ко мне и окинул меня взглядом. В такой близости весь смысл давешнего ночного разговора с отцом Робертом как-то терялся. Передо мной стоял вполне осязаемый мужчина на четвертом десятке, крепкого сложения, со щетиной на скулах. Волосы каштановые, средней длины, глаза карие, с зеленинкой вокруг радужки… Никакой эфемерности: человек из плоти и крови, с сильным, ощутимым присутствием.

– Да, я осязаем на ощупь, – сказал он, словно читая мои мысли.

Как и в прошлый раз, когда я его видел, на нем были потертые джинсы и сорочка внапуск. Безусловно, человек с его укладом (уж не знаю каким) вряд ли меняет свой прикид часто. Вместе с тем одежда не смотрелась несвежей, помятой или заношенной, как бывает после бессменной носки несколько дней кряду. На пот ни намека – более того, не было вообще никакого запаха. Это свойство человеческого портрета мы обычно как-то упускаем, но стоит заметить его отсутствие, как внимание на это обращается уже само собой.

Не совсем понятно: то ли одежда на нем существует как-то обособленно, то ли она просто часть общего восприятия его личности.

– Я слышал уже две разных теории, и обе гласят, что на ощупь вас пробовать лучше не надо, – сказал я Меджу.

– Не знаю, кто там тебе и что говорил, – отозвался он, – да мне и дела до этого нет. Жаль, конечно, что ты напоролся на Райнхарта. Человек он скверный. Только наш мир до вашего не касается. И лучше тебе будет уйти.

– Я бы так и поступил, – ответил я. – Только это не значит, что Райнхарт теперь оставит в покое меня. Вчера вечером один коп сказал мне, что Райнхарт обычно доводит начатое до конца. Два дня назад он угрожал моей подруге. Мне это не нравится. Как и то, что во все эти передряги я впарился из-за вас, ребята.

– При чем здесь мы?

– А вот при чем. Не возьмись мы по просьбе одной из подруг Кристины выяснить, кто и зачем ходит за ней по пятам, мы б ни за что не состыковались с твоей знакомой. Я имею в виду Лиззи.

Глаза у Меджа сузились. Это как-то сразу бросилось в глаза (впору возрадоваться произведенному эффекту).

– Лиззи за кем-то ходила? – переспросил он.

– За Кэтрин Уоррен. Знаешь такую?

Неизвестно, от моих ли слов или от чего-то еще, но все поведение этого человека как-то разом изменилось.

– Такое бывает, – поспешил вмешаться Джефферс. – Вспомни вас с Дэвидом: ты ведь с ним даже общался лично. Разговаривал.

– Это не одно и то же, – резко сказал Медж. – И я ей про то говорил. Она же мне ни разу не обмолвилась…

– Да это просто хождение, – с успокоительной незначительностью стал уверять его отец Роберт. – Это не попытка установить контакт. Я уверен, в этом нет ничего серьезного.

В эту секунду послышался жестокий кашель.

Билли по-прежнему находился у стола, с кружкой в одной руке и очередной плюшкой в другой. Кусок, видимо, пошел ему не в то горло: парень силился его выкашлять, как кот пытается выплюнуть комок шерсти. Дело, казалось бы, несложное – подумаешь, кусочек теста попал в дыхательное горло! – но кашель становился все надрывней. Билли корчился, чуть ли не выворачиваясь наизнанку.

– Надо бы что-то сделать, – растерялся я. – Человек же давится!

– Да не давится он, – поморщился Медж.

Билли отвернулся от стола: глаза навыкате, лицо белое как мел. При этом, хоть и закашливаясь, он все равно пытался упихать себе в рот ту плюшку.

– Поздно, Билли, – покачал головой Джефферс.

Тот, похоже, не слышал. Он поднес ко рту кружку, с маниакальным упорством заглатывая кофе. Затор вроде как прочистился, и он заулыбался:

– Уф-ф, упало!..

И в тот момент, когда он глотнул кофе, что-то и впрямь шлепнулось на пол возле его ног. Я поглядел вниз: это было что-то неприглядно бурое, сырое.

– Это что за фигня? – изумился я.

Остальные меня проигнорировали. Я пригляделся и понял, что это разжеванный кусок плюшки с глазурью. А за ней сверху вниз плыли другие куски. Прямо сквозь тело Билли.

Он струей залил себе в рот кофе. Коричневая жидкость, беспрепятственно пролившись через его рот, лицо и туловище, лужицей выплеснулась на деревянный пол.

Джефферс забормотал что-то – текучий набор молитвенных фраз. Медж протянул руку Билли, который пристально посмотрел вначале на нее, а затем ему в лицо.

– Это оно? – спросил он испуганно.

– Боюсь, что да, – ответил его товарищ.

– Но это не было… О нет, так несправедливо!

– Твой друг на момент смерти был очень уж плох, – сказал Медж. – Вероятно, в нем просто немного оставалось.

– Так нечестно, – сказал Билли, шало озираясь, но не для того, чтобы бежать, а скорее в попытке вобрать в себя, запомнить все, что видел. – Нечестно.

Джефферс, нежно кивая, продолжал свою литанию.

– Да идите вы на хер! – выкрикнул Билли. – Вы ж ни хрена не понимаете!

Он попытался запустить кружкой в священника, но та лишь беспомощно упала на пол, даже не разбившись. Роберт и бровью не повел.

– Уходи достойно, – напутствовал Медж своего собрата, пожимая ему руку.

– Я не хочу, – запротестовал тот.

– Но ведь ты увидишь своего друга.

Билли замешкался:

– Ты так думаешь? Я попаду домой?

– Честно сказать, не знаю, – с неловким видом ответил Медж. – Но так говорят. Он умер прошлой ночью. Так что есть шанс, что он окажется как раз там, куда попадешь ты, верно?

– А ты можешь со мной пойти?

– Не сейчас. Но когда-нибудь.

Джефферс положил мне руку на плечо:

– Вам, наверное, пора.

Противиться пастору было неприлично, да и своим я себя здесь не чувствовал. Но перед тем как выйти за дверь, я все-таки обернулся.

Одну руку священнослужитель держал у Билли на темени. Тот дрожал и плакал, а отец Роберт вещал ему что-то кротко-утешительное.

Я ушел. Понятия не имею, что там было дальше.