Дэвид сидел спиной к стене. Он чувствовал запах чистого ковра (Доун продвинулась в своих действиях и вечером пропылесосила коробки – не демонстративно, но намек был понятен). Видеть писатель ничего толком не видел. Не потому, что была ночь и в той комнате стояла темень. И не потому, что там, в комнате, и днем-то смотреть особо не на что.

Просто он ничего не видел снаружи своей головы.

Вернувшись домой, литератор, само собой, попытался взяться за работу. Из чего, само собой, ничегошеньки не вышло. Тогда он еще почитал книгу Тальи, уныло убеждаясь, что чем дальше, тем лучше она становится. В стиле этой женщины сочетались своеобразие, прямота и простое удовольствие от созидания – это было нечто такое, что Дэвиду вряд ли удалось бы выработать или хотя бы перенять. У него все всегда неведомым образом усложнялось. Талья же дышала естественностью, а писала себе в удовольствие – можно сказать, по приколу. А для Дэвида акт воображения был чем-то заглубленным, несколько инертным. Такой уж он был, как видно, человек, что сказывалось и на писательстве: если сочиняешь сам себя, пишешь сам себя, с реальностью всегда приходится договариваться, а это усложняет процесс.

За ужином они с Доун разговаривали о всяких пустяках. Мыслями она, казалось, витала где-то не здесь, но на вопрос, все ли в порядке, ответила, что да, все замечательно. Быть может, переживала насчет беременности или беспокоилась, как продвигается его книга, но не решалась спрашивать: знала, что муж этого не любит и впадает при таких вопросах в уныние, особенно если дела идут так себе, а признавать этого вслух не хочется. Может, именно поэтому Дэвид в последнее время был как-то не в ладах с миром, из-за чего все казалось словно перекошенным, не на месте – даже положительные вещи и события. Например, когда идешь к банкомату и знаешь, что там на счету есть деньги, это приятно, но после такого долгого периода безденежья чувствовать себя платежеспособным было даже как-то странно.

То же самое было и с мыслями про Меджа. Писатель старался выбросить их из головы, силился убедить себя, что это ему не надо, а значит, иди оно все лесом. Не получалось. Это было все равно что пытаться вытеснить из ума назойливую мысль о неоплаченной налоговой квитанции – висит там, зараза, и никуда не девается. Ты делаешь вид, что все будет нормалек, и с остервенением думаешь о чем-нибудь другом – о чем угодно, только не об этом, – но оно остается все там же, в тревожном еканье нутра и ссутуленности плеч.

Когда они укладывались спать, Дэвид наконец решился на попытку обо всем рассказать жене: и о незнакомце, что явился с визитом, и о том, что произошло в Нью-Йорке. Скрывать это и дальше было невмоготу, да к тому же, если литератору что-нибудь втемяшивалось в голову (тут он знал себя досконально), он начинал вести себя как зомби: должно быть, именно по этой причине Доун и притихла.

Он лежал рядом с женой, прикидывая, как бы более вменяемо подступиться к деликатной теме, но это, похоже, заняло слишком много времени: дыхание Доун углубилось и выровнялось, а это значит, что бог сна прибрал ее к рукам. Так что теперь Дэвид бодрствовал в одиночку, а мысли его все набирали ход, неслись все быстрее и быстрее, до судорог в животе, пока не решил, что лучше уж, наверное, встать.

Шлепая по коридору, литератор миновал дверь свободной комнаты. Кстати: может, имело бы смысл использовать бессонницу на дело? Взять, если по-тихому, и рассортировать свое барахло – хоть какая-то польза на дню! Он зашел внутрь и тихо прикрыл за собой дверь. Свет включать необязательно: достаточно и лунной дорожки из окна.

Пооткрывав коробки, Дэвид вынул из них содержимое и разложил вокруг себя. Вот и вы, старые знакомые… Ничего удивительного, ничего нового. Ничто не забыто. Никаких открытий или откровений. Горстка напоминаний о том, что у него когда-то были родители. Книги, которые он, тогдашний, когда-то любил. Единственно интересными показались имена авторов: Рэй Брэдбери, Филип Дик, Стивен Кинг… Надо же, увлекался всем этим, а роман для продажи написал высоколитературный. Беллетрист ты наш! Из каких соображений, понятно – но что теперь дальше? Так и притворяться парнем, которым ты заделался не по праву, или же попытаться найти дорогу обратно, к себе прежнему? Хотя осталось ли от того хоть что-то? Придешь, а там ничего и нет.

Ощущение было такое, будто книги принадлежали не ему, а кому-то другому. А заодно и дом.

Откуда-то снизу донесся шум.

Дэвид бесшумно вышел на площадку лестницы. Звук, похоже, доносился непосредственно из-под свободной комнаты. То есть с кухни. Какие-то сыпучие шорохи…

Он подобрался к спальне и осторожно заглянул в дверь: может, это Доун успела проснуться и отправилась вниз посмотреть, куда и зачем отправился муженек? Но нет: она спала. Так что теперь делать? Торчать вот так, наверху лестницы, и выжидать, не начнет ли кто-то подниматься по ступенькам?

Хозяин дома медленно тронулся вниз по лестнице, осмотрительно приглушая каждый звук. За годы знакомства с домом у Дэвида уже вошло в привычку наступать на ступеньки не полностью, а только пяткой, чтобы не издавать случайных скрипов. Перед тем как сделать поворот с верхнего пролета лестницы на нижний, он приостановился, напряженно вслушиваясь. Слышался один лишь белый шум в ушах.

Дэвид сделал быстрый шаг, секундно изогнувшись, чтобы сверху бросить взгляд в прихожую. Там было что-то не так со светом (и теперь стало ясно, что насчет звука ему не примстилось).

Он чутко замер, ожидая увидеть в прихожей какую-нибудь косую тень. Но там ничего не было.

Медленно-премедленно, держась для бесшумности за перила, литератор ступил на нижний пролет. К тому моменту, как он дошел до низа, стало понятно, что именно не так со светом в прихожей.

Передняя дверь была открыта.

Понимая теперь, что ситуация более чем правдоподобна, Дэвид остановился. Итак, дверь открыта. Пусть на каких-нибудь двадцать сантиметров, но факт остается фактом.

Только что это означает: что в доме кто-то есть или что там кто-то был? Исходить надо, разумеется, из первого. И…

Что «и»? Забраться обратно наверх, к телефону в кабинете, и вызвать полицию? А если взломщики, пока ты этим занимаешься, сами поднимутся наверх еще до того, как прибудут копы? Дверь, предположительно, открыта, чтобы легче было ускользнуть. Может, лучше поднять сейчас как можно больше шума, в надежде их вспугнуть?

Передняя дверь закрылась.

Писатель изумленно моргнул. Ее, похоже, закрыла чья-то рука – снаружи. Это все, что он увидел: руку, которая толкала дверную ручку.

Секунду назад этой руки еще не было, а тут вдруг взялась.

Он ждал, неуклюже стоя одной ногой на одной ступеньке, второй – на другой. Мышцы ног напряглись. Но больше ничего не происходило.

Сойдя с двух нижних ступенек, Дэвид подобрался к высокому узкому окну возле передней двери. Предусмотрительно держась в темноте, он выгнул шею, всматриваясь, нет ли кого на подъездной дорожке.

Вроде бы нет. Он повернул голову и оглядел соседний проулок – тоже никого. Подождал: ничего не слышно.

Тогда он потянулся к входной двери и открыл ее.

Внутрь ворвался холодный воздух вместе с зеленоватым лунным светом (он-то и натолкнул хозяина на мысль, что дверь внизу может быть открыта). Дэвид вышагнул на крыльцо. Камень под ногами был мертвенно-холодным. Улица оказалась безмолвна, мертва и пуста. Мужчина огляделся по сторонам: никого.

Вверх он не посмотрел, а потому и не заметил троих высоких тощих людей, которые лежали там, на козырьке, и, нависая лицами с карниза, щерились сверху улыбками.

Снова закрыв за собой дверь, Дэвид некоторое время стоял в прихожей. Сказать с уверенностью, есть ли в доме посторонние, он, понятно, не мог. То, что он (как ему показалось) увидел снаружи двери руку, еще не доказывало, что внутри никого не осталось. Во всяком случае, у него не было такого ощущения. Хотя, стоя на лестнице, он знал, что в доме кто-то есть. Поскольку чувствовал.

По крайней мере, в ту конкретную минуту. А сейчас – нет. Можно ли в этом полагаться на интуицию?

Писатель подошел к гостиной и, набрав в грудь воздуха, заглянул в дверной проем. В мертвенном ночном свете пустая комната смотрелась несколько постановочно (среди ночи оно обычно так и бывает), а знакомые предметы и мебель превратились в сценические декорации.

Находиться в санузле вряд ли кто-то мог, но Дэвид заглянул и туда. А затем направился в сторону кухни.

Уже когда он только приближался туда, стало видно, что в кухне что-то не так, хотя что именно, в темноте становилось ясно не сразу. Что-то не то было в цвете и текстуре, причем повсюду…

Дэвид включил свет. Комната была вся, как есть, усеяна листами бумаги. Уж не Тальина ли это книга, мелькнуло в голове у литератора, но ему вовремя вспомнилось, что он ее не распечатывал. Листы валялись на столе, по всему полу и по кухонным столам и полкам. Словом, буквально всюду.

Литератор, нагнувшись, поднял ближний лист. Он оказался чистым с обеих сторон. Точно так же выглядели и другие листки, те, что лежали рядом.

Дэвид пошел по кухне, собирая листы бумаги в стопку, пока не подобрал все до единого.