Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Следующая моя поездка началась плоховато. Две недели в июле 2007-го я провел в Японии, чтобы немного погреться и подготовиться к последующим семи неделям голого туризма по Папуа – Новой Гвинее и еще восьми разным странам на западном побережье Тихого океана. Не повезло. Меня десять дней заливало дождем, в Японии начался суперураган, самый разрушительный в Японии с момента, когда в 1951 году они начали вести записи, и еще два маленьких цунами, и еще – 6,8-балльное землетрясение, которое привело к протеканию ядерного реактора.
Я убрался из Японии на тряском рейсе через тропический шторм по дороге в Папуа – Новую Гвинею (ПНГ), где меня надолго задержали «Эйр Ньюгини» (АНГ). Самолеты этой компании постоянно взлетали после того, как должны были приземлиться в точке назначения. Из трех моих рейсов АНГ один задержался на семь часов, а остальные – не меньше, чем на три часа, причем механики постоянно вытаскивали части из одного самолета, чтобы починить другой. Я думаю, что подобный каннибализм вполне обычен, но доверия он не добавляет. Однако только у АНГ есть пассажирские рейсы в ПНГ.
Вскоре после того, как я добрался до места назначения, я стал свидетелем смертельной битвы на мечах (ладно, на длинных мачете), которую до этого видел только в кино. В ПНГ надвигались выборы, и люди все больше волновались, особенно когда подсчет голосов затянулся на неделю. Во множестве провинций кандидаты-соперники происходили из племен, враждовавших испокон веков.
Споры на выборах превратились в баррикады и горящие шины на единственной грязной дороге, которая вела с гор, плюс несколько травм у тех, кто был не из того племени или клана, и еще несколько сожженных хижин. Тем не менее ребята за 70 лет прошли долгий путь с того момента, как жители ПНГ из каменного века увидели первого белого человека, первый кусок металла и первое колесо.
Все они были приветливы, и больше всего меня раздражали 30 британских наблюдателей за птицами, которые наводнили охотничий домик, где я жил. Эти любители природной авиации словно бы вышли из мультика Punch, начиная от высоких ботинок и огромных биноклей до записи пения птиц, ноутбуков с данными и целями, которые они со знанием дела обсуждали в течение долгих часов.
Каким-то образом они убедили меня присоединиться к ним в пять утра на следующее утро – пойти по влажным и туманным джунглям смотреть на то, как завтракают райские птицы. Мы увидели пять разных видов, но, честно сказать, я больше думал о том, как же я сам не позавтракал перед тем, как отправляться в такое путешествие.
Но у этого были свои плюсы – теперь среди своих друзей я единственный человек, который видел редкую чешуйчатую райскую птицу в дикой природе, хотя сомневаюсь, что друзья мои действительно ценят это мое достижение, хоть я о нем много раз рассказывал.
Чтобы избежать болтовни о птицах, я нашел гида и поехал в далекую школу племени холи, спрятавшуюся на берегах священной реки в джунглях. Для холи и некоторых других племен огромная копна волос на голове крайне важна для статуса. Вы не можете просто не обратить на это внимания. Вы даже жениться не можете, не имея шевелюры. Шевелюра – это не просто парик, сделанный так, как мы привыкли, но целая шапка из волос, которую превращают в широкое, крепкое афро. Его растят на голове живого человека, а потом состригают и сажают на нитки и специальную рамку, которая поможет поддержать форму.
Те, кто растит парик, проводят около двух лет в школе париков под пристальным наблюдением мастера париков, живут как монахи и не могут коснуться женщины или даже готовить себе еду. Они просто растят волосы, чистя прически своих собратьев длинными иглами, прогуливаясь по берегам священной реки несколько раз в день, чтобы наполнить рот «волшебной водой», которую в течение часа выпускают в виде мелких капель на парик, чтобы тот все время был влажным. В силу того, что парик может потерять форму, мужчины должны спать на спине, подложив под шею специальную деревянную подставку около 20 сантиметров в высоту. Одну из таких я смог поменять на бутылку OFF! и футболку.
Часто их дела прерывают размолвки с враждебными племенами по поводу украденной женщины или свиньи (я не понял, что хуже), и тогда они берут луки и стрелы и бегут с воплями в джунгли, приводя в ужас мастера париков, который наказывает их, если во время бегства через кусты они повредили хоть одну прядь.
Хорошо обработанный четырехлетний парик из здоровых волос может стоить около 6000 долларов. Его аккуратно срезают с черепа и продают тому, кто слишком ленив или занят, чтобы вырастить свой, и тогда мастер париков начинает выращивать следующий парик, и так, пока он не отойдет от дел. В конце он выращивает последний парик, который носит сам (если передавать парик из поколения в поколение, можно называть его фамильной реликвией).
После того как я покинул удивительные земли Папуа – Новой Гвинеи и приземлился в Брисбене, чтобы потом отправиться на Соломоновы острова, у меня случилась небольшая стычка с австралийской службой сельскохозяйственного карантина, когда они попытались конфисковать ожерелье из собачьих черепа и костей, которое мои новые знакомые из племени в Папуа – Новой Гвинеи дали мне после того, как мы поужинали неудачливой псиной (друзья мои не думали, что я поменялся на свинью, которая для племен – одна из самых ходовых валют: за 50–60 свиней можно обзавестись прекрасной невестой).
За какое-то время я смог убедить австралийцев в том, что ни мое ожерелье, ни бедренная кость казуара не должны были вызвать какой бы то ни было эпидемии среди их обожаемого скота. Но я знал, что мне надо вернуться в Брисбен, чтобы еще раз сменить самолет, и сомневался, что в следующий раз, учитывая мой багаж, мне попадется такая же приятная таможенница (когда в 1981 году я был в Австралии, они конфисковали у меня 100 миллиграмм безобидного сухого молока, аргументировав это тем, что молоко я могу и тут купить. В этот раз они хотели забрать полтора килограмма гороха в васаби, который я привез из Японии, но я смог убедить их в том, что ни одно насекомое в васаби не выживет).
Я гулял по Тихому океану, и все островные государства, где я был (кроме Тонга), имели примерно одинаковую историю – от одной до трех тысяч лет простой, идиллической жизни, потом примерно 200 лет назад остров открывают китобои, торговцы и европейцы, которые приходят, колонизируют, покоряют и переименовывают, принося на остров свои ценности и культуру. Островные жители пострадали во Второй мировой, которая опустошила их дома в физическом смысле, уничтожила их духовно, изменила национальную кухню и привела к печальному нынешнему состоянию – вялому, больному и порой овощному. Тонга избежала такой участи, потому что это единственное островное государство, которым правит местное правительство и которое никогда не было колонизировано, благодаря чему жители Тонги чувствуют гордость и силу, которых не хватает другим.
Тувалу – одна из самых жалких островных стран. Раньше это место называлось островами Эллис, и до Второй мировой ими правила Великобритания. Как ни странно, эту войну старые местные жители считают лучшими днями своей жизни, потому что американцы попали сюда до японцев и превратили остров в главный военный арсенал и порт военных кораблей США к 1944 году. Жители островов получили много чего: компенсацию за то, что их землю забрали под порт, взлетные полосы, радиовышку, четыре-пять лет доходов, сигарет, шоколада, мыла, консервированной еды и керосина и, наконец, денег.
Будущее выглядит мрачным. Тувалу – первая страна, которая исчезнет под волнами поднимающегося океана (Мальдивы, которые находятся ниже, достаточно богаты, чтобы построить защитную стену). Это четвертое государство с конца по размеру, оно располагается на 26 квадратных километров на трех островах и шести атоллах, восемь из которых необитаемы – отсюда и их название, означающее «Восемь стоящих вместе» на тувалийском. Каждый из островов поднимается над уровнем моря всего на метр-полтора, а маленький холмик на острове Ниулакита (к которому ведет шесть ступеней) – самая высокая точка в стране, 4,5 метра над уровнем моря. Считается, что если глобальное потепление продолжится, то 10 000 человек, населяющих Тувалу, не смогут там жить через 40 лет и острова окончательно исчезнут через 100 лет.
Тувалу может не продержаться даже сорока лет из-за своего положения и топографии. Там нет никаких природных барьеров, и потому все королевские приливы вредят островам, проходя через всю территорию (королевский прилив – это самый высокий прилив в Тихом океане, который появляется, когда и луна, и солнце находятся очень близко к Земле и совмещены по перигею и перигелию).
Страх наводнения довлеет над жителями, и над ними постоянно занесен водяной меч. Они спросили меня: «Как нам жить? Куда идти? Кто нас пустит?» Точно не Австралия, она уже отказала. Не Япония – она желает сохранить чистоту населения. Не Индонезия – там и так много народу. Заместитель премьер-министра Тувалу спросил: «Может, нам превратиться в рыб и жить под водой?»
Подумайте об этом с их точки зрения – они верят, что мы, да, мы, неумолимо затопляем их страну и медленно топим их детей бензином в машинах, расточительным использованием энергии и нежеланием следить за этим. Как сказал их премьер-министр ООН в 2003 году: «Нет для нас разницы между медленным терроризмом и привычным вам». В заключение бессмысленной конференции по изменению климата спикер Тувалу пожаловался на то, что ему «предложили тридцать сребреников в обмен на предательство наших детей и нашего будущего».
Тувалу слишком бедная страна, чтобы помочь себе самостоятельно. У нее нет природных ресурсов, маленький доход, недостаточно питьевой воды, вне зависимости от того, сколько дождевой воды можно хранить в баках и собирать с крыш, так что и с сельским хозяйством у них проблемы. Соленая вода залилась в ямы, которые местные в течение долгих лет рыли в песке и заполняли компостом, чтобы выращивать в них пулаку, тропическое растение со съедобными клубнями, составляющее основу их рациона. Все, что оставили после себя 10 000 этнических полинезийцев, – это несколько костлявых куриц, клюющих что-то на пустынной однополосной дороге, пару свиней в полуразрушенном загоне с жестяной крышей, иногда – свидетельства бывшего рыболовного величия и заросшие цветами захоронения на задних дворах. Там они закапывали своих предков, которых очень уважали, но больше не поклонялись их духам после пришествия христианства.
Единственный доход Тувалу – это те деньги, которые присылают члены семей, работающие за границей, какая-то международная помощь и деньги с продаж марок и коммерческих лицензий на рыбалку. Это все привлекает ежегодно не более тысячи туристов – на плоской, пустой земле нет ни ягнят, ни коров, ни газировок, ни косметических кабинетов, ни театров, ни телефонов, ни даже нормального Интернета.
Учитывая, что я могу вынести именно столько грусти и спокойствия, через три дня на Фунафути я захотел заняться дайвингом, но в государстве нет магазинов для дайверов – и не без причины, как я понял слишком поздно. Я таскался туда-сюда по главной и единственной дороге к центру главного острова в поисках пришвартованных лодок и наконец нашел 19-летнего парня, который за сто долларов согласился дать мне лодку напрокат, а с ней – и оборудование для дайвинга. Я вернулся в «Ваиаку Лаги», единственный отель в стране, и набрел на группу впечатленных туристов: два новозеландца, австралиец, итальянец и тихая, глухая японка по имени Мидори, которая была олимпийским игроком в бадминтон. С помощью переводчика с языка глухонемых она объяснила, что, хоть никогда и не занималась дайвингом, очень хотела попробовать, потому что в тихом мире под волнами она впервые в жизни станет наравне с нами.
Но этому не суждено было сбыться.
Следующее утро было ярким и безоблачным, и нанятый мной мальчик за 40 минут довел нас до плоского мелкого рифа, покрытого 4,5 метра воды, который потом обрывался в глубину. Мы упали в воду спиной вперед, но неопытная Мидори прыгнула и упала на острые кораллы. Она сильно поранила ногу, из раны текла кровь. Мы собрались вокруг нее и подняли в катер, где австралиец держал ее, пока я зажимал рану платком, чтобы остановить кровотечение.
Когда мы убедились, что кровотечение прекратилось и что она не находится в шоковом состоянии, мы вдохнули и вернулись в воду. Пробыв там всего несколько секунд, мы увидели огромного тупоносого монстра с маленькими вертикальными полосками по бокам – ужасная тигровая акула, прожорливый хищник с сильными челюстями, острыми зубами и отличным обонянием, которое привело ее на запах крови Мидори.
Я замер, когда монстр проплыл мимо меня, направляясь к корме лодки, где лежала Мидори. Тигровая акула – одна из трех акул-людоедов, но в отличие от большой белой акулы, которая часто откусывает кусок ноги или руки, а потом бросает это дело, тигровая наслаждается добычей целиком. Обычно тигровые акулы живут глубже, но порой приходят и на мелкие рифы.
Я задержал дыхание на максимально долгий срок, позволил себе медленно подняться на поверхность, не сделав ни единого движения, чтобы не привлекать внимания, перевернулся на спину и бросился в лодку. Итальянец сказал, что акула порыскала вокруг, словно ища чего-то, но, не найдя, отправилась обратно в глубины.
Когда мы все вернулись в лодку, я начал бранить капитана, который к тому моменту уже немного наклюкался, за то, что привел нас к акулам. Он стянул футболку и показал темно-фиолетовый рваный шрам, который не до конца еще зажил, красовавшийся у него на груди (размером с салфетку). Он сказал, что несколько месяцев назад тигровая акула хватанула его на этом самом месте. Он посмотрел на нас без особого сочувствия и бросил: «Ну и что? Вы же все в порядке».
На следующий день произошло только одно неприятное событие. Плод хлебного дерева весом в три грейпфрута упал на меня с дерева и дал мне по башке, пока я исследовал руины древних цивилизаций на острове Нан-Мадол в Микронезии. К счастью, как мои друзья часто мне говорят, у меня вполне крепкая голова, так что, чтобы меня свалить, требуется кое-что побольше, чем плод хлебного дерева (но кокосовый орех, упавший с тридцати метров, думаю, сработал бы, так что впоследствии я часто посматривал вверх).
Плавая в море по Трук и Палау, где дайвинг составляет примерно половину местной экономики, я видел осьминогов и акул, но они были совсем небольшие и боялись, что я их съем, а не наоборот. Я не встретил морских змей, которые достаточно агрессивны и в 1981 году чуть не достали меня на Большом Барьерном рифе, не было там и ядовитых парализующих рыб-камней, рыб-скорпионов и рыб-львов, которых я часто встречал, странствуя по теплым водам Красного моря и по Индийскому океану.
Лагуна Трук из-под воды выглядела восхитительно и была наполнена останками Второй мировой. Она была главным портом японского Имперского флота, и тут стояло более 20 военных кораблей, пять взлетно-посадочных полос, гидроаэродром, станция торпедных катеров, мастерская по починке подлодок и центр связи – лучший оплот Империи восходящего солнца на захваченном острове.
До 16 февраля 1944 года.
Именно тогда морские ВС начали операцию «Град» и атаковали лагуну Трук в течение трех дней пикирующими бомбардировщиками и самолетами-торпедоносцами из пяти разных точек. Мы потопили 15 военных кораблей, 32 торговых и отправили больше 250 вражеских самолетов на дно, где они сегодня и остаются, как «Призрачный флот лагуны Трук». Все останки отлично видны и почти нетронуты, хоть прошло больше 60 лет, только водоросли и кораллы наросли на самом большом кладбище кораблей в подводном мире.
Увидев отлично сохранившиеся останки Curtiss Helldiver, одного из 25 американских самолетов, сбитых во время атаки, который покоился менее чем в трех метрах от поверхности, я подплыл к нему, проскользнул в открытую кабину и беззвучно поблагодарил пропавшего пилота и всех остальных людей Великого Поколения за то, что избавили мир от стран нацистского блока и сохранили нашу свободу. Моя маска запотела от слез.
Через три дня австралийская служба карантина наконец добралась до меня. Когда я полетел обратно в Брисбен на пересадку, у меня с собой были те же самые сувениры, что и раньше, но таможенник был гораздо суровее. После жаркого спора он согласился пропустить собачий череп и берцовые кости, но считал, что бусины между костями были не бусинами, как говорил я, а «сухими зернами вредного растения», которые нельзя было ввозить. Я предложил оставить их в карантине на ночь, но он отказался, разрезал ожерелья и снял бусинки.
Я вылетел на следующий день и поставил своеобразный рекорд, приземлившись в 24 аэропортах за четыре часа. Пока я был в Японии, несмотря на бронирование, «Эйр Науру» решили отменить рейсы из Хониары, столицы Соломоновых островов, до Маджуро, столицы Маршалловых островов. Чтобы добраться до них, мне пришлось вернуться из Хониары в Брисбен, поспать в транзитной зоне, полететь в Керн, сменить самолет, полететь в Гуам, сменить самолет, затем полететь в Трук, Понпеи, Кусаие, Куайелен и, наконец, в Маджуро. Это как лететь из Нью-Йорка в Бостон через Майами, Атланту, Даллас, Лос-Анджелес, Цинциннати, Баффало и Монреаль. Но мне надо было это сделать, потому что чертовы Маршалловы острова были страной.
Я поставил свой рекорд и в плане самого долгого дождя – 33 дня! День 34-й я провел, суша одежду, чтобы победить зарождающуюся плесень.
На острове Тонгатапу, самом большом в Королевстве Тонга, мне надо было в воскресенье купить еду и бензин. Тонга – одна из самых христианских наций в мире, потому все заведения с полуночи субботы до полуночи воскресенья были закрыты, абсолютно все, кроме реанимации в больницах.
Местные уже давно перешли в христианство, и теперь они либо католики, либо свободные веслеанцы, либо методисты, мормоны или прихожане церкви Тонга. Они благодарят бога за все, что у них есть, по воскресеньям надевают самое лучшее и семьями идут в церковь, где хлопают, поют, топают и всячески божественно развлекаются. Один министр сказал мне, что один из прихожан извинялся перед ним за то, что в его роду были людоеды. Или, возможно, это был пример миссионерского юмора?
Я надеялся попробовать знаменитый местный пирог с летучими мышами и фрикасе из летучей собаки, но меня предупредили, что эти деликатесы – только для короля и королевской семьи, а не для туристов. Я нашел лазейку – король умер несколько месяцев назад после 40 лет правления, а короновать в течение года никого нельзя. Таким образом, раз уж король…
Я решил не торопиться и подождать до Палау, где туземцы тоже пробавлялись подобным, но там все могли это попробовать. Я пошел в пекарню в Короре, где мне предложили несколько видов пирога с летучими мышами за 35 долларов. Но это было не совсем то – я надеялся на маленький открытый пирог, а тут был огромный пирожище. И я-то думал, что повара снимают кожу и мясо с мышей и делают начинку, но нет – в каждом пироге было 10–12 мышей. Целых! Полных! Нетронутых! Крылья, головы, мех, лапы и т. д. И они все лежали лицом вверх, друг за другом, внутри пирога. Их хрупкие крылья были раскинуты, волоски покрыты темно-красным желе, уши подняты и покрыты чем-то розовым, маленькие острые зубы сверкали, и все они, жалко и обвиняюще, смотрели на меня.
Внезапно я вспомнил свой обет не есть виды, находящиеся под угрозой исчезновения. Правда же, эти маленькие ребята находятся под угрозой? Я вроде как вспомнил статью об этом. Я решил, что лучше сначала будет проверить. Может, на Гуаме, где летучих мышей больше, я найду что-то типа жареных крылышек? С собой. С капустой.
Я решил исправить впечатление от местной кухни, закусил моллюсками с плодами мангрового дерева в Палау, крабами в Тувалу, желе из морского огурца на Маршалловых островах, огромными кокосовыми крабами в Вануату и выпил кавы на Фиджи.
Единственное, что я в итоге отказался есть, это (спасибо Второй мировой) национальная еда почти каждого государства в Тихом океане – Spam. Я и не знал, что у него так много видов. Мне показалось, что среднестатистический супермаркет в Тихом океане отдает около 20 % полок на мясо Spam и его производные, а в некоторых маленьких магазинах – 30 %. Местные едят его на завтрак, намазывают на бутерброды (похоже на тушенку, которую мы в армии ненавидим), потом в холодном виде на обед, прямо из банки, с ананасами или папайей, и во всех горячих и омерзительных вариантах на ужин.
Еще одно важное блюдо для всех государств – снова дело во Второй мировой – это жареная курица с картошкой фри, благодаря которым выросло поколение очень толстых людей, весом больше 130 килограммов, у которых очень высока вероятность сердечных заболеваний и диабета (островные государства Тихого океана занимают первые семь мест в международном рейтинге ожирения).
Основная часть местных, которых я тут видел, ничем не занимались, а весь день (кроме воскресенья) сидели, сплетничали, слушали радио, попивали пиво и думали о том, как бы починить крышу или мотоцикл. На следующей неделе. Ну, по крайней мере, пиво им продавали австралийцы.
Австралийцев нельзя винить за многочисленные порции кавы, которую местные потребляют ежедневно – успокаивающее вонючее зелье, которое они пьют церемонно и с наслаждением. Мне оно на вкус показалось бутилированной мочой койота, которую я раньше распрыскивал по огороду, чтобы олени и кролики убирались подальше. Напиток сочетает в себе худшие эффекты новокаина и драмина.
Каву варят, раздавливая, размалывая или пережевывая корни кавы, и в западной культуре считается, что она вызывает сильные болезни печени, которые, кажется, неизвестны жителям островов – они постоянно пьют этот напиток и живут до 80 лет и больше, если при этом не едят бургеры, сосиски, картошку, Spam, конфеты и прочую дрянь, которую мы им привозим.
Следующей моей точкой назначения было островное государство Вануату, место, где зародился банджи-джампинг. Больше 30 лет назад, когда еще существовала колония под названием Новые Гебриды, новозеландский турист, увидевший местный ритуал прыжков с башни (проверка местных мальчиков на зрелость), решил сделать это развлечение немного безопаснее с помощью эластичных веревок и привез идею в Новую Зеландию, откуда развлечение сначала ушло в Австралию, а потом – по всему миру. В Вануату тем не менее традицию решили не менять. Но там, где австралиец наблюдал, я планировал принять участие.
Я забрался на хрупкую деревянную башню высотой с пятиэтажный дом и встал на тряскую платформу, где мне к ногам прикрепили лианы, а группа внизу переворошила землю, чтобы я разбил лицо не слишком сильно. Падая, я мог теоретически сломать или погнуть стволы, поддерживавшие платформу, что, возможно, замедлило бы мое падение и превратило бы его из смертельного в просто опасное. Когда я, трясясь, посмотрел с пугающей высоты в 20 метров, я вдруг вспомнил, что в Вануату могло не быть травматологов и что сломанная шея все-таки повлияет на мои планы.
Не знаю, на что подействовали эти мысли – на мою мудрость или на трусость, но прыгать я отказался.
Я все еще немного дрожал, когда доехал до Самоа. Тут моя цель была менее опасной – забраться на гору Ваеа к могиле Роберта Луиса Стивенсона, моего любимого приключенческого писателя. Это было немногим тяжелее, чем часок в джунглях, но я уже набрал пять килограммов на островах и размяк от того, что много сидел, так что для меня это был тяжелый, долгий подъем.
Стивенсон умер в 44 года от инсульта, всю жизнь боролся с туберкулезом, влюбился в Самоа, написал бесчисленное количество статей и книг именно тут и здесь же, по его просьбе, был похоронен. Самоанцы так ценили его за возвышенные слова в их честь, за умение рассказывать истории и за то, что он записал на бумаге первую в мире придуманную историю на самоанском языке, что к его одру прибыли 30 вождей, поставили там почетный дозор, чтобы он помог его духу пройти через ночь, а затем отнесли тело их любимого Туситала (сказителя) на плечах по джунглям до маленькой горы, к месту последнего упокоения с видом на спокойный Тихий океан.
Я чуть не заплакал, когда читал эпитафию:
ЗАВЕЩАНИЕ
К широкому небу лицом ввечеру
Положите меня, и я умру.
Я радостно жил и легко умру
И вам завещаю одно —
Написать на моей плите гробовой:
Моряк из морей вернулся домой,
Охотник с гор вернулся домой,
Он там, куда шел давно.
(Перевод А. Сергеева)
Войти с помощью соц. сетей: