Глава X. Делая работу Бога

Когда я объездил уже 129 стран, то есть все просто доступное я уже повидал, я снова объединился с Богом. Мне понравилась его компания, любовь к путешествиям, легкость характера, чувство юмора, его говор и попытки и желание сделать свою жизнь и жизнь своей семьи лучше. Но эта поездка должна была быть иной: я буду гидом, а Бог – экскурсантом. Теперь я буду делать работу Бога.

Учитывая, что Бог пока только развивал бизнес и лишних денег у него не было, я предложил оплатить поездку, что ему понравилось, и взять его в несколько разных западноафриканских стран. Я изучил дорогу и способы передвижения, что ему понравилось, и я выбирал отели и кемпинги, где мы должны были остановиться, что Богу совсем не понравилось, особенно когда он понял, что мое представление о подходящем жилье не совпадало с его и было, в общем, занижено.

Это был февраль 2006-го, и мы собирались поехать в Сенегал, Гамбию, Гвинею-Бисау и Гвинею без Бисау.

Поездка прошла под лозунгом (ничего странного) «такова Африка», что означало потраченное впустую время, медленное передвижение, плохие дороги, невкусную еду, миллионы жуков, проблемы с обменом валюты, перебои в питании, параноидальных патриотов, коррупцию и повсеместную бедность, но по крайней мере ни ружей войны, ни пламени революции видно не было. Что бы ни происходило на этом континенте, что по нашим западным стандартам кажется странным, непродуктивным, неэффективным, бесящим, бессмысленным, глупым, безумным, непонятным или диким, местные просто спокойно пожимают плечами и со смирением говорят: «Такова Африка». И несмотря на то что доходы, продуктивность и будущее многих африканских стран улучшились с момента моего приезда, осталось еще достаточно этого «такова Африка», чтобы взбесить любого путешественника.

Мы с Богом встретились в Дакаре, бурлящей столице Сенегала, и тут же поняли, что у нас произошло некоторое недопонимание. Бог предположил, что, раз я отвечаю за поездку, я должен узнать, нужна ли ему виза, и если да, то какая, а я думал, что раз его паспорт у него на руках и живет он в Африке, то это его дело. В итоге мы весь день провели, пытаясь понять, нужна ли ему виза в Гвинею, звоня в посольство, где никто не отвечал, а потом пытаясь найти его в течение двух часов. В итоге выяснилось, что виза ему не нужна.

Я арендовал маленькую машинку, на которой мы поехали на северо-восток, вдоль сенегальского атлантического побережья. Через два часа мы остановились на берегу, посмотреть, как десять юношей в грязных шортах и драных футболках занимаются одним из самых сложных видов труда – промывают золото в прибрежном песке. Трое из молодых людей лопатами кидали тяжелый песок на сетку, которая стояла на кривых деревянных ножках примерно в двух футах над мягкими волнами – она должна была просеять палки, камни и прочий мусор. Остальные стояли на коленях под сеткой, ловя песок на листы металла, пластика и даже в сковородку на длинной ручке. Они явно были браконьерами, так как не очень многие люди могли позволить себе потратить 2300 евро, которые Сенегал взимал за два года старательства. Но юноши явно не волновались ни о полиции, которой, видимо, дали взятку, ни о моей камере, перед которой они охотно позировали.

Сенегал хранит свои золотые резервы глубоко в недрах. Вам надо проработать тонну грязи и камней, чтобы получить 0,08 унции золота (этим же сейчас занимается Канада). Ребята на пляже занимались куда менее благодарным делом, работая в бедных золотом местах в сотнях миль от гор. В этом песке содержались лишь крохотные песчинки золотой пыли, которые принесла в океан река, и хорошо, если тут набиралось 0,01 унции на тонну, то есть одна крупинка золота на 3,2 миллиона крупинок мусора.

Золотое старательство – занятие для бедных. Его преимущество в том, что это просто начать делать и оборудование очень дешевое, но недостатков тоже много – малые результаты и очень много работы. Каждый ковш для промывки золота размером примерно 40 сантиметров в поперечнике, около 7 сантиметров в высоту, и в него можно загрузить около 9 килограммов мокрого, пропитанного водой песка, который надо трясти и крутить в воде, чтобы сначала ушел мелкий песок, потом – тяжелый, затем – галька, и все это время надо протирать массу через сетку, чтобы разбить все комочки и глиняные куски, чтобы в итоге остался самый тяжелый, металлический песок и, если повезет, одна-две крупинки золота.

Опытному старателю нужно как минимум шесть минут, чтобы просеять один ковш, то есть в лучшем случае десять ковшей в час и девяносто – за долгий и изматывающий день. Таким образом, старатель с помощником могут просеять около 6 тонн песка в неделю, то есть получить 0,03 унции золота, что за год составит 1,5 унции. Это кажется вам мелочью? Такая чайная ложка стоит 2500 долларов, что в два раза превышает ВВП Сенегала на человека и в десять раз ВВП ближайших государств.

Один старатель дал мне ковш, чтобы я попробовал. Я с трудом его поднял, что уж говорить о том, чтобы трясти, крутить и следить, чтобы ничто не выпало.

Бог стоял на берегу и смотрел, не предлагая никакой помощи. В конце концов, он смог выбиться в люди, стать лицензированным экскурсионным гидом, полупрофессионалом среднего класса, почти что членом приличного общества Ганы. Для него больше не было никакого ручного труда, каждый день был седьмым днем, и Бог отдыхал, хотя в некоторые ветреные дни нашей первой поездки он помогал Бернарду поставить палатку и всегда был готов продемонстрировать жаждущим клиентам навыки бармена. Было бы нечестно обвинять его в равнодушии – я напомнил себе, что эта поездка была каникулами Бога. Боже, помоги мне.

Назавтра я был на озере Ретба, на северо-востоке Дакара, по шею в соли, пока Бог посапывал в тени машины. Содержание соли в воде составляло 40 %, то есть почти полкило в каждом литре. Вода испарялась, и соль запекалась толстыми скользкими кусками на берегах озера, откуда лопатами их разгружали мужчины из соседней деревни.

Люди уже давно использовали все прибрежные запасы и теперь работали примерно в 50 метрах от берега, используя 2,5-метровые лопаты. Они стояли в воде по плечи от шести до семи часов в день, поднимая соляные отложения со дна и бросая их в шлюпки. Я попытался это повторить, но не мог ничего поднять, не наклоняясь, а наклониться я не мог, потому что вода уже доставала мне до подбородка. Более того, кожа моя горела от соли, потому что я не был защищен, как местные жители, толстым слоем смягчающего масла дерева ши.

Когда эти мускулистые широкоплечие гиганты наполняли лодку соленой дрянью, ее толкали к берегу, где женщины продолжали работу, перекладывая соленую кашу в пластиковые промывочные тазы, которые я не мог поднять. Они ставили тазы себе на голову и скидывали содержимое в конусообразные кучи в десяти футах от пляжа. Когда через день-два эти кучи застывали, женщины, трудившиеся от десяти до четырнадцати часов в день, сгребали их в еще большие кучи, примерно метр в высоту, которые оставались сохнуть под жарким сенегальским солнцем на несколько недель, после чего сухой продукт распределяли по цвету и грубости – от белого до коричневого – и лопатами перекидывали в большие пластиковые сумки, которые весили больше 45 килограммов. Мужчины загружали сумки в грузовики, которые отвозили соль на продажу в город. Тонна стоила около 40 долларов, то есть два цента за полкило, – это примерно треть мировой цены за чистую соль из шахт.

Вся работа в Черной Африке устроена по такому принципу разделения труда. Здесь лишь три занятия считаются достойными истинного мужчины: поднятие или толкание тяжестей, работа водителем такси, поездов, танков и грузовиков и работа с крупными животными – верблюдами в караванах, лошадьми, впряженными в телеги, ослами, везущими грузы, и быками, которые в специальных кругах приводят в движение мельницы во время уборки урожая. Все остальное – дело женщин.

Участь женщин была не очень приятной не только по западным стандартам. Если вы вдруг являетесь замужней женщиной в сельской Африке, то основным вкладом вашего мужа в семейный быт будет то, что он поднимет вас с восходом и отправит за водой к местному колодцу, потом вы приготовите для него и детей теплый завтрак (а детей НЕМАЛО), после отправитесь на весь день обрабатывать поля, и самый маленький ребенок будет привязан к вашей спине, а муж отправляет одного из сыновей отвести скот на пастбище, сам же засыпает снова и просыпается днем, идет веселиться с друзьями, напивается любой бурдой, которую вы ему сварили после обработки поля, сбора урожая, стирки белья в реке, сбора дров и готовки ужина.

По особым случаям, например во время посадок, ваш муж может решить пройтись перед вами с палкой, делая ею ямки в почве, куда вы будете сажать зерна, которые несете в здоровой корзине.

* * *

Нашей следующей страной была Гамбия, так называемый язык Африки, кусок земли примерно 50 километров в ширину, с трех сторон окруженный Сенегалом и Атлантическим океаном с четвертой, выглядящий как тощая змея, вгрызающаяся в Сенегал. Это самое маленькое государство материковой Африки и одно из самых бедных – его состояние строится на арахисе. С 1994 года им тяжелой рукой управляет эксцентричный бывший рестлер и полковник, чьим хобби было казнить политических оппонентов и собственных министров, что быстро создало в стране перманентную атмосферу паранойи.

Река Гамбия разделяет страну вдоль, и она быстро стала одним из главных путей работорговли – на ее берегах 400 лет охотились за сильными черными людьми. Теперь Гамбия – это важное место для черных западных туристов, потому что тут, цитируя один сайт, «члены диаспоры могут заново открыть свое африканское наследие и воссоединиться с землей предков».

В Банжуле, сонной столице этой страны, где живет 1,7 миллиона жителей, я договорился с владельцем шестиметрового моторизированного грузового каноэ, чтобы тот прокатил меня и Бога (и милую официантку, которую мы встретили за ужином) вверх по Гамбии на пару дней. Мы начали путь, посмотрев на останки бывшего пути работорговцев, и я там был единственным белым среди 20 заплаканных афроамериканцев, которые воссоединялись с корнями, идя по одной из самых мрачных туристических троп. Наша лодка прошла мимо острова Сент-Джеймс, который находился в центре реки и в 30 километрах от устья, где воюющие жители колонии построили крепость, ныне развалившуюся, благодаря которой могли контролировать реку, и дом для рабов, ныне тоже развалившийся, благодаря которому могли контролировать десятки тысяч жизней. Дальше мы отправились в деревню Джуффуре на острове, который сейчас известен как остров Кунта-Кинте, в честь человека, которого Алекс Хейли в книге «Корни» назвал своим прапрапрадедушкой, проданным здесь в рабство в 1767 году.

Для меня это был странный опыт. Разумом я ненавижу работорговлю, и мое чувство справедливости восстает против такой негуманности, но я не могу почувствовать настоящей, глубокой, личной, эмоциональной связи с ужасами, смертями, цепями, оковами, насилиями, порками, убийствами новорожденных, разлученными семьями. Когда я оглядывался и смотрел на заплаканные лица афроамериканских семей, вернувшихся на пароход с тяжелым наследием истории на согбенных плечах, я почувствовал себя лишним, вторгшимся человеком, который хамски вперся в тягучую боль тоскующих родственников на похоронах человека, которого я никогда не видел или знал только шапочно.

После того как наше каноэ выплыло из этих жутких мест и направилось дальше вверх по реке, мы почти не встречали жилых поселений, лишь километр за километром, час за часом проплывали мимо густых джунглей, стоящих на краю темной реки, где на сотни километров было видно лишь несколько деревень.

Вернувшись в Банжул, мы на маршрутке доехали до Бисау, дремотной столицы Гвинеи-Бисау, бедной страны с 1,5-миллионным населением, большинство которого составляют фермеры, выращивающие арахис, кокосы, кешью и хлопок. Чаще всего страну вспоминают как узел контрабанды наркотиков, где наркотики из Латинской Америки отправляются в Европу. Как обычно в Африке, водитель отказывался отправляться, пока машина не заполнится – для этого потребовалось еще 13 пассажиров и три часа. Я часто предлагал, когда до полного автобуса оставалось одно или два места, заплатить водителю за пустые места, потому что время мне было важнее, чем пять или типа того долларов, которые брали за поездку за полный день. Но по причинам, мне пока не ясным, ни один водитель не согласился на такое предложение, несмотря на то, что я говорил, что при наличии свободных мест они могут подобрать по дороге еще пассажиров и заработать больше денег.

Когда эти ситуации стали уже слишком частыми – например, на остановках часто стояли три или четыре автобуса с одним и тем же пунктом назначения, все полупустые и ждущие пассажиров и все готовые ждать часами, я наконец придумал удачную стратегию – я невинно подходил к одному из автобусов, тихонечко разговаривал со ждущими пассажирами, а потом предлагал им пару баксов, чтобы они перешли в мой автобус, который, как я говорил, уедет первым – и так оно и было.

Из Бисау мы на маршрутке снова поехали в путь по всей стране. Все происходило жутко медленно, потому что прибрежная дорога в Гвинее-Бисау была перерезана десятью или более реками и потоками, которые нам приходилось объезжать или даже пересекать на пароме. Чтобы добраться до границы Конакри, столицы Гвинеи, нам понадобилось два пыльных, тряских дня.

Чтобы попасть в Конакри, надо было перебраться через реку глубоко в джунглях. Паром находился на другой стороне реки в 400 метрах и ждал пассажиров в нашу сторону, на что ушло три часа. Паром был здоровым, старым, ржавым ведром, с местом для 20 машин и нескольких сотен людей, в движение его приводили сильные пассажиры, которые тянули за веревку над рекой, которая, в свою очередь, проходила через специальную штуку с лебедкой. Пока сооружение двигалось к нам, я начал делать фотографии, но капитан показал на меня и стал кричать. Тогда я вспомнил, что во многих африканских странах распространена нелюбовь к фотографии, особенно около границ, и некоторые требуют разрешения полиции, так что я убрал камеру.

Ярость капитана это не умалило, он продолжил бесноваться, даже когда корабль уже подплыл к нашему берегу. Я запаниковал и, чтобы не подвергать себя опасности, решил удалить фотографии корабля и границы, но, нервничая, нажал не на ту кнопку, что было несложно в той ранней модели цифрового фотоаппарата, и удалил все фотографии из поездки.

Капитан продолжал орать и угрожать мне полицией. Несколько пассажиров из моего автобуса сказали ему, что я нормальный парень, а вовсе не шпион, снимающий границу, чтобы подготовиться к нашествию, и что он должен сделать мне послабление. Чтобы восстановить свое доброе имя, я присоединился к пассажирам, тянущим веревку и, в общем, прекрасно рычал и перекатывал мускулы все те 20 минут, что мы тянули лодку. Для закрепления капитанского милосердия я отдал ему две новых футболки с силуэтом Нью-Йорка и поклялся, что больше не совершу такого ужасного преступления.

После этого в беду попал Бог.

Область Конакри – одно из самых коррумпированных мест в мире – набрала 2,1 балла по десятибалльной шкале Transparency International Corruption Index и получила 168 из 180 по Индексу восприятия коррупции. Я не был так сильно впечатлен гвинейским беззаконием, как Бог. Я гораздо сильнее страдал, пересекая Центрально Африканскую Республику несколько лет назад.

В ЦАР мой автобус останавливался на 29 разных пунктах проверки вдоль 400-километровой дороги от столицы Банги до границы с Камеруном. Обычно на пункте находился офицер полиции или военный – где-то в 30 метрах от дороги, под тентом, за столом с парой стульев. Местных не трогали, но меня, единственного белого, направили к офицеру, который сказал, что либо я плачу ему 5 (иногда 10) долларов, либо никуда не еду.

Еще до моего отъезда в ЦАР мне рассказывали, что там подобное случается очень часто, так как никто из военных и офицеров не получает денег от правительства уже от полугода до года, и поэтому им приходится организовывать свой бизнес. Отговорки не срабатывали, они не верили, что у иностранцев нет денег, и грозили арестовать туриста как бродягу. Было невозможно что-то сделать, потому что меня просто выводили из автобуса и ждали, пока я заплачу. Так что я приехал в страну с десятками новых футболок, которые купил в сувенирном магазине на Таймс-сквер.

На 27 из 29 КПП меня пропустили с подарком. Один из офицеров, жадный капитан с «АК-47», в высоких берцах, которые он надменно ставил на стол рядом с моим лицом, оказался не так прост. После долгой торговли, в течение которой мои соседи по транспорту обедали, я согласился добавить бутылку репеллента от насекомых OFF! и две батарейки АА.

Самый вопиющий случай произошел, когда я уже собирался выезжать из ЦАР. Капитан пограничного поста отказался возвращать паспорт и давать мне проехать, пока я не дал ему десять долларов наличными – никаких футболок. Его коллега, начальник пункта медпомощи, должен был проверять карточки желтой лихорадки у тех, кто въезжал в ЦАР, на предмет наличия прививок против этой болезни, чтобы турист не передал ее москитам в ЦАР после прибытия из зараженных стран. Он даже не должен был смотреть на мою карту, потому что я уезжал из страны, но он ее взял, десять минут тщательно изучал, а потом потребовал пять долларов за услуги. Но я решил попробовать продолжать путь без карты.

Мне не понравилась эта система, но я понял на своей шкуре, что нельзя посылать к черту тех, кого ты туда послать не можешь. И что против пушки с рогатками не ходят.

После поездки в ЦАР и другие коррумпированные страны я уже привык к таким делам, но Бог – нет, потому что в туристических странах, по которым он возил людей, такого не было. Он даже почему-то предположил, что раз у него ганский паспорт, а Гана, как Гвинея, член ЭКОВАС (Экономическое сообщество западноафриканских государств), его не коснутся никакие нелегальные расходы.

После опыта с ЦАР я не понимал, почему ни один из коррумпированных полицейских на восьми КПП между гвинейской границей и столицей Конакри не попросил у меня ни пенни. Они брали у всех африканцев доллар или два, чего пассажиры ожидали и платили.

Но не Бог.

Его первый отказ исполнять все эти просьбы был произнесен, как только мы въехали в Гвинею, когда на границе офицер попросил маленькие чаевые за штамп в паспорте. Бог разозлился и начал поносить коррупцию. Я заплатил взятку, вытолкнул Бога из офиса и разложил все по полочкам, на что он ответил: «Когда солдаты требовали с меня взятку за штамп в паспорте, я отказал им, потому что борюсь с коррупцией в Гане».

Отличная проповедь, Бог. Церковь не та.

На каждом КПП мой обычно спокойный друг требовал главного, которому он сообщал, что сбор денег офицерами за выполнение работы – нелегален, что такая коррупция – это грех и преступление, что он – гражданин дружественного государства ЭКОВАС, что он был туристическим гидом, который может принести в страну хороший бизнес, что он путешествует с американским другом, который был от такого в ужасе, что полицейские были просто позором для профессии и страны, что он лучше пойдет, чем заплатит, что…

Внимание он привлек – его плата за проезд поднялась до трех долларов.

К тому моменту, как такси остановилось на четвертом КПП, Бог был уже в таком бешенстве, что даже не подождал, пока ему назовут сумму взятки, но выскочил из машины, размахивая ганским паспортом, говоря всем и каждому, что к нему никогда так плохо не относились и что в эту жуткую задницу он никогда не вернется. Это стоило ему четырех долларов.

К шестому КПП на окраинах Конакри Бог обеднел на $22 и так орал, что ему угрожали арестом. В этот момент я вмешался, заплатил за него взятку и сказал полиции, что он страдает от похмелья и солнечного удара.

Оглядываясь назад, я думаю, что не надо было вмешиваться. «Бог под арестом» стало бы отличным названием для этой главы. Но я не хотел, чтобы он сидел в тюрьме. Я уже нанял его для сопровождения по Томбукту.