Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
После Самоа мне оставалось посетить еще 49 стран, прежде чем я смогу вернуться с холмов. Моим изначальным планом было поехать в Африку и сразу разделаться с 10 государствами за один долгий, непрерывный 55-дневный заезд с января по март 2008 года. Сначала я собирался пересечь Сахару к югу от Магриба, затем проехаться по самым бедным и жестоким странам мира, от Судана, через Чад, в Нигер и Буркина-Фасо и до Мали и Мавритании, где я достиг бы Атлантического океана, повернул на юг, исследуя возвышения Западной Африки, где посетил бы три страны, которые мне пришлось пропустить в мои предыдущие путешествия, так как две из них, Либерия и Сьерра-Леоне, были погружены в кровавую междоусобную войну, а жители третьей, Кот-д’Ивуар, вели войну, попутно убивая всех, кто выглядел как француз, и я решил, что, скорее всего, они примут меня за него. (Хотя, возможно, первым до меня доберется читатель, которому пришлось пробиваться через эти предложения.) Наконец восстания в Нигерии утихли, и у меня появилась возможность ненадолго заглянуть туда.
Я ожидал, что самыми главными проблемами этих стран будут совершенно обычные для Африки – грабители, разбойники, похитители детей, коррумпированные полицейские, джихадисты, беглые солдаты, свободные киллеры, ненадежные пограничные автобусы, сломанные нелегальные такси, песчаные бури Сахары, пыльный зимний ветер под названием Харматтан, грязная вода, плохая пища и смертельные болезни, от малярии до Эболы.
Я начал свое путешествие в Хартуме, многоэтажной столице Судана, в которую, после трех лет неудачных прошений, я наконец получил визу благодаря парню, которого буду звать Николас. Я плюнул на стандартную процедуру, потому что всякий раз, как я делал запрос о статусе своей заявки в суданском посольстве в Вашингтоне, мне отвечали одно и то же: «Она находится на рассмотрении в Хартуме». После 30 месяцев этого расстройства я позвонил старой подруге, администратору в ООН. Она рассказала мне об опытном оперативнике Лиги арабских государств, он любезно предоставил мне контакты «человека, который сможет помочь»; после того как он уверился, что я не являюсь агентом ЦРУ, Моссада, мормонским миссионером, солдатом Армии освобождения или другим неблагонадежным лицом, и после взимания с меня ощутимой платы, которая, как он объяснил, пойдет на взятки нескольким важным людям, он дал мне электронную почту Николаса, гражданина Европы, уже долгое время проживающего в Хартуме и «сделавшего все приготовления».
Я точно следовал всем выданным мне инструкциям. Сел на самолет тунисских авиалиний из Туниса до Каира, прибыл в первый терминал, затем пошел прямо к стойке «Кениа Эйр» и попросил, дословно, билет на «рейс, который вылетает за пять минут до полуночи» – код, который мне дали для рейса KQ0323 до Хартума. После того как работник «Кениа Эйр» закончила разглядывать мой паспорт и указала мне на отсутствие визы в Судан, я сказал, что мне нужно передать ей, что «все устроено», и, следуя по инструкции, я подмигнул ей так чарующе, как только мог. Еще секунду она поколебалась, затем подмигнула мне, выдала билет на самолет и пожелала хорошего полета.
В 1:40 я приземлился в Хартуме, где меня встретил мой «агент», подозрительный араб в очках фирмы Oakley и черном кожаном мотоциклетном костюме. В одной руке он держал мою визу, а пальцы другой широко растопырил, открыв ладонь, так как ему пришлось менять масло на цепи.
После того как я исправил свою сомнительную оплошность стодолларовой купюрой, заказное такси умчало меня к отелю «Метрополь», жуликоватому местечку, которое, скорее всего, возвел Роберт Ладлэм, а заправлять им мог бы Джон ле Карре. Первым, что я заметил, было отсутствие половины фасада, скрытого за досками и кусками гипсокартона, будто бы в здание угодила бомба. Когда я задал вопрос хозяину, он несколько вяло ответил, что в здание действительно попала бомба, когда джихадисты решили избавиться от грязных безбожников, останавливавшихся здесь, но при обстреле погибли лишь трое местных работников.
Он попытался уверить меня, что такое не повторится вновь, ведь, «как вы, американцы, говорите, молния никогда не ударяет дважды в одно место». Я подумал о башнях-близнецах Всемирного торгового центра, но решил промолчать.
Холл и зал для гостей были заполнены даже в столь поздний час. Здесь было несколько западных бизнесменов в дорогих костюмах, десяток матерых иностранных корреспондентов, вооруженных ноутбуками, и журналистов, возбужденно обсуждавших, закончить и отослать ли статьи редакторам в Нью-Йорке, Лондоне и Париже этим вечером или же пойти пить с коллегами и заняться делами с утра.
Так как я был единственным туристом, остановившимся в отеле, а туристы в Хартуме так же редки, как девственницы в Вегасе, вскоре стало очевидно, что местные сторонились меня и не собирались звать на пижамные вечеринки.
Но в этот раз передо мной стояли более серьезные цели. Рано на рассвете я поспешил в полицейский отдел регистрации, чтобы сообщить о своем приезде и получить кусочек зеленой бумаги в свой паспорт – этот процесс также стоил мне денег. Мне провели инструктаж, в котором говорилось, что в целях собственной безопасности (удивительно, как диктаторские режимы по всему миру ввели тщательно продуманные процедуры, гарантирующие мою сохранность) я не должен выезжать за пределы Хартума или Омдурмана, города-побратима на другой стороне Нила.
После этого я понесся в отдел администрации информации и рекламы главной администрации по туризму министерства туризма и дикой природы [передаю дословно], чтобы получить еще один дорогостоящий документ, в верхнем углу которого была нарисована камера 1950-х годов. Эта бумага разрешала мне снимать Хартум на мою 35-миллиметровую камеру при условии, что на пленку не попадут «военные районы, мосты, станции поездов, телебашни, общественные места, связанные с водо-, газо-, топливо- и электроснабжением», а также «трущобы, попрошайки и другие субъекты, позорящие образ страны».
Это сильно сузило мои художественные возможности, потому что практически каждая улица в Хартуме могла бы сойти за трущобы, и единственными людьми, которые не выглядели как бродяги, были солдаты в мундирах и с устрашающими ружьями и агенты режима, выделявшиеся своими темными костюмами, черными очками и портфелями. Эти выглядели так, будто опасались, что их фотографии могут угодить на плакаты с разыскиваемыми Интерполом или в досье в Международном уголовном суде. И чтобы точно исключить любую глупость с моей стороны, в разрешении было указано, что перед началом съемок я должен оповестить «инспектора местного правительства, секретаря городского совета и руководителя генеральной дирекции».
Спасибо и на том, что мне разрешили фотографировать «дикую природу». А так как на моем пути мне не встретился ни один четвероногий представитель животного царства, я позволил себе свободно интерпретировать указ и однажды вечером сделал 50 кадров множества суфиев, облаченных в белоснежные одежды и кружившихся в религиозном экстазе в традиционном танце в кругу около 500 наблюдателей.
Стоило мне отвернуться от неафриканского мира всего на две недели, как в нем возникла новая страна, которую мне нужно было посетить! Но до того, как отправиться в Косово или любую другую новую страну, которую могло признать НАТО, мне следовало сосредоточиться на Африке. Следующим на повестке был Чад, и мне нужно было выбрать одно из двух зол: добраться до него по морю или по суше.
Из-за того, что Судан и Чад вели друг с другом неофициальную войну, между ними не было прямых воздушных рейсов. Если бы я выбрал самолет, то мне пришлось бы лететь из Хартума на восток к Аддис-Абебе, затем снова на запад, через три четверти всей Африки, к Бамако в Мали, потом вновь к востоку от Абуджи, столицы Нигерии, а из Нигерии в Нджамена, столицу Чада, что заняло бы у меня два дня перелетов (за которые пришлось заплатить полную цену) вместо полагающихся двух часов. У меня не было другого пути из Хартума, только если я не собирался лететь в Каир через Париж.
Т.А.
Такова Африка.
Я предпочел путешествия по земле, потому что решил, что не смогу узнать что-либо о стране, если пролечу над ней на высоте 10 километров. От Нджамены Хартум отделяли 1950 километров по пустыне, которые я мог преодолеть, по всей видимости, меньше чем за неделю. Но срок моей суданской визы не позволял предпринять такое путешествие. Еще большую проблему представляло то, что большая часть территорий, по которым я хотел проехать, находилась в западной суданской провинции Дарфур и кишела несколькими тысячами мерзких разбойников верхом на верблюдах, прозванных «джанджавидами», чьей главной целью в жизни было убийство местных жителей – призвание, в котором они преуспевали, уничтожив более 30 000 человек за последние шесть лет и загнав 60 000 в самодельные лагеря беженцев на границе с Чадом. (Суданское правительство, которое, по слухам, поддерживало, снабжало оружием и направляло джанджавидов, приговорило к смертной казни лишь 10 000 и во всем обвинило чадских повстанцев.)
Пока я ломал голову над этой дилеммой, джанджавиды ударили по трем городкам в отдаленной части Судана, заставив бежать в Чад еще 12 000 жителей Дарфура и вынудив президента страны обвинить Судан в разжигании насилия и пригрозить отослать обратно 300 000 беженцев.
У конфликта было множество запутанных причин. Сорок процентов жителей Дарфура не являются этническими арабами и принадлежат к народу Фур (отсюда и имя города: Дарфур), а правители Судана, как известно, ненавидят неарабов. Постоянная засуха, начавшаяся десять лет назад, иссушила область Дарфур, но правительство Хартума не проявило особой заботы, тем самым разозлив жителей Дарфура, и так, слово за слово, начался геноцид. Конфликт быстро вышел из-под контроля и затронул соседний Чад, чей президент не желал в открытую поддерживать дарфурских повстанцев в борьбе против могущественного Судана. Тогда чадские повстанцы сформировали «Объединенный фронт за демократические изменения» и в 2003 и 2006 годах атаковали международный аэропорт Нджамена, пока их не оттеснили французские войска, прибывшие специально для защиты правительства Чада.
Эти разборки убедили меня, что выбранный мной путь вряд ли может претендовать на отличную оценку с точки зрения безопасности, но я верил, что путешествие все еще возможно. Все, что мне нужно было сделать, это нагрузить крепкий ширококолесный вездеход сотней галлонов бензина, пересечь Нил в Омдурмане, как разрешала мне виза, взять направление на 250 градусов на запад-юг-запад, проскользнуть мимо армии Судана со своей просроченной визой, обогнуть полувоенные лагеря джанджавидов, пересечь опаленные солнцем земли Дарфура, повихлять по перенаселенной территории лагерей беженцев и затем быстренько проскочить оставшиеся 300 миль неприветливой пустыни, кишащей боевиками-повстанцами.
Но увы!
Я больше не был тем самоуверенным юнцом, который без задней мысли рванул в экспедицию по всему миру. Я предпочел четыре перелета.
Первые три полета прошли практически без проблем, хотя как единственный белый пассажир я был постоянно окружен назойливыми торговцами, оборванцами, попрошайками, сутенерами и сомнительными носильщиками, жаждущими чаевых. В мой четвертый и последний перелет, когда в полночь мы приближались к Нджамена, капитан внезапно объявил, что наш самолет не сядет там, но пролетит до Аддис-Абебы в Эфиопии, потому что в месте нашего назначения шла перестрелка и посадочная полоса была усеяна трупами.
В ту страшную февральскую ночь 160 погибших и сотни раненых заполнили аэропорт и близлежащие территории, и еще примерно тысяча боевиков разъезжала под нами в пикапах, ведя обстрел из тяжелых пулеметов, винтовок и реактивных гранатометов. Оказалось, что мятежники Чада решили вновь поднять восстание, свергнуть несговорчивое правительство и захватить страну.
Так почему же они атаковали аэропорт? Если какая-нибудь шайка бандитов решила бы захватить Вашингтон, маловероятно, что они обратили бы внимание на аэропорт имени Даллеса. Но в Чаде успешный захватнический рейд включал в себя осаду аэропорта, потому что именно здесь располагаются танки и 1500 солдат французской армии. (Франция активно защищала свою бывшую колонию с 1978 года, когда ливийский диктатор Муаммар Каддафи попытался оккупировать несколько районов Северного Чада и повторил попытку в 1983 и 1986 годах.) Дружественные французские войска, разместившиеся в аэропорту, дали возможность правительству в безопасности посадить, заправить и перезарядить боевые вертолеты, которые затем отправились убивать повстанцев. В какой-то момент боевики взяли под свой контроль половину столицы. Но пикап не идет ни в какое сравнение с мощно вооруженным вертолетом, и через несколько дней мятежников оттеснили обратно в пустыню, и Нджамена стала относительно спокойной.
И ничего из этого не шло мне на пользу.
К этому времени я вновь был в Аддис-Абебе, откуда начал эту затратную по времени и деньгам и абсолютно бесполезную поездку, после того как эфиопские авиалинии информировали меня о том, – «Приносим свои извинения за неудобства, мистер Альберт», – что они отменили все рейсы в Нджамена до тех пор, пока президент Чада не снимет объявления о чрезвычайном положении. Но: «Не волнуйтесь, мистер Альберт, мы возместим Вам стоимость неиспользованного билета». (Мистер Альберт получил свои деньги обратно лишь после четырех лет, а также девяти писем на электронную почту компании и особенно после того, как в компании местного журналиста я ворвался в кабинет руководства, грозясь придать делу гласность.)
Президент Чада постановил, что чрезвычайное положение в стране продлится по крайней мере еще 15 дней, и я не мог позволить себе такую задержку. Посему я с грустью понял, что поездка в Чад провисает еще на несколько лет, и через четыре дня сел на самолет, следовавший по тому же окольному пути к Мьянме в Нигерии.
Постоянная засуха и нехватка рабочих мест привели множество людей со всей Нигерии в Ниамей. И так как «Аль-Каида» начала похищать людей с запада страны в исламском Магрибе, я отправился в десятичасовую автобусную поездку к западу, навстречу Богу и Бернарду. Они прокатились на своем видавшем виды «Лэндкрузере», который уже намотал больше 500 000 километров, от Аккры, где они жили, до Уагадугу, где мы встретились и запаслись всем необходимым, чтобы разбить лагерь на 11 дней. Уагадугу – столица Буркина-Фасо, третьей по бедности страны мира, записанной под номером 175 из 177 стран в Индексе развития человеческого потенциала ООН. Это страна, где половина граждан живет, если так можно выразиться, меньше чем на доллар в день, где лишь 13 % жителей владеют грамотой, а опустынивание местности является постоянной проблемой. Я провел здесь неделю, полную событий.
Вторник: меня сбил небольшой грузовик, когда я пытался пересечь людную улицу. Ничего не сломал.
Среда: в Уагадугу повсеместно прошли восстания против повышения цен на зерно, которое за год подорожало в два раза частично из-за того, что Америка решила направить некоторое количество зерна на производство этанола вместо того, чтобы применить его в пищу или пустить на корм скоту. Местные жители жгли покрышки, били уличные фонари, грабили магазины. Мы быстро разделались с покупками и смылись из города, направившись к Мали. Скоро на грязной размытой дороге к Горум-Горуму сломалась трубка, которая вела к резервуару с тормозной жидкостью, и мы были вынуждены провести несколько часов в поисках сварочного аппарата. Я пошел за помощью к обитателям Горум-Горума, знаменитым своими домами, раскрашенными в черную и белую полоску. Они потребовали с меня денег за съемку их домов, но я пообещал себе, что не стану платить, потому что один прецедент создал бы проблемы всем последующим туристам, которым в моей ситуации придется совсем несладко.
Четверг: обошелся без утреннего моциона. Встретился лицом к лицу со смертельно ядовитой песчаной эфой. К счастью, змея не была агрессивна, но она может стать настоящей машиной-убийцей. На другой трассе мы сломали крепления крыши «Лэндкрузера» и снова стали искать сварочный аппарат.
Пятница: мы расколошматили часть переднего и бокового бампера и задержались еще дольше для новой сварки. Терпимая температура в 47 градусов поднялась до отметки 50 градусов. Этой ночью, пока мы спали в наших палатках в пустыне в километре от маленькой деревни, на нас напали бандиты, скрывшиеся с 25-литровыми канистрами, которые были закреплены на крыше «Лэндкрузера» и вмещали ценный бензин на сумму 200 долларов. Я подозреваю, что это была работа малолетних негодяев, вышедших «поприветствовать» нас, когда мы растягивали тент на закате, и заодно узнать, что можно стянуть у нас ночью. Несколько дней ушло на то, чтобы заменить украденный бензин, так как ближайшая заправка была в сотнях миль от нас, а цистерны обходили эту местность стороной из-за постоянных мятежей.
Суббота: мое самое вонючее и шокирующее приключение произошло в сумрачных улицах Бобо-Диуласо (по которому только что прокатился разрушительный бунт), где я упал в открытый люк и искупался в человеческих нечистотах. Я побежал в отельный номер, чтобы смыть с себя дерьмо. После долгого душа я попытался включить вентилятор на потолке и чуть не упал в обморок от электрического шока, вызванного сочетанием неисправного выключателя и моих голых ног на влажном кафельном полу.
С учетом всех обстоятельств это была самая обычная неделя в Африке.
Особенно запоминающимся событием стала поездка в Дженне, один из самых древних из известных городов Центральной Африки, который уже долгое время являлся центром исламского образования и культуры. Из-за своей прямой судоходной связи с Томбукту, у которого был доступ к соли и золоту, этот многолюдный торговый центр, расположенный на берегах Нигера, процветал на протяжении веков. Главная площадь Дженне стала экзотическим местом встречи нескольких сотен фермеров и торговцев, предлагающих специи, овощи, ткани и ярко раскрашенные пластиковые кадки, в то время как темнобородые имамы в белых плащах и с горящими глазами преподавали мудрость Корана пытливым юнцам, сражаясь за внимание слушателей в повсеместной какофонии песнопений, флейт, бум-боксов и тимпанов.
Я вступил в торговлю с охапкой моих популярных футболок с видом на Таймс-сквер и за десять минут обменял пять штук на две резные догонские фигуры и вместительное корыто, полное овощей, специй и масла для готовки, которыми мы могли бы питаться неделю. Но мне пришлось отказаться от навязчивых предложений по обмену моей бейсболки с символом «Нью-Йорк Метс».
Большая часть площади была отведена самому знаменитому сооружению к югу от пирамид, Великой мечети Дженне, объекту Всемирного наследия ЮНЕСКО и самому большому глинобитному зданию во всем мире, апофеозу Суданского архитектурного стиля и кульминации любой детской мечты об идеальном песчаном замке. Фундамент мечети находится на высоте трех метров над землей, на платформе длиной в 75 метров в каждую сторону, что превосходит площадь двух футбольных полей. Три треугольных семиэтажных угловых минарета, обращенных на восток к Мекке, возвышаются на фоне чистого неба пустыни.
Мечеть сделана из высушенных на солнце кирпичей, слепленных из глины, смешанной с рисовой шелухой, скрепленных глиняным раствором и покрытых глиняной пастой, которая придает им гладкий опрятный вид. Стены толщиной в полметра украшены целым лесом конических шпилей, на которых закреплены настоящие страусиные яйца, символизирующие чистоту и плодородие. Каждую весну в Дженне проходит недельный фестиваль рабочих, во время которого крепкие мужчины собираются вместе, чтобы подправить все поломки, вызванные дождем или постоянным разбуханием и деформацией глины, а также резким перепадом дневных и ночных температур.
Меня не пустили в мечеть. В 1998 году журнал «Вог» заказал здесь печально известную фотосъемку с полуобнаженными моделями, которая привела верующих местных жителей в такое возмущение, что с тех пор путь в мечеть стал закрыт всем, кто не исповедует ислам. Но я был рад просто посидеть на площади и полюбоваться этим великолепным глиняным творением.
Хотя Богу понравилась мечеть как произведение искусства и идеальное завлечение для туристов, он отнесся со скепсисом к идее, стоявшей за ее сооружением. «Ислам пришел в Западную Африку, – сказал он мне, – через Томбукту, который стал одним из главных центров образования, а затем в VIII веке распространился по всей реке Нигер вплоть до Дженне, заставив племя догонов покинуть город и осесть в предгорьях. Теперь «Аль-Каида» пытается захватить власть в Мали, Нигерии и нескольких районах Буркина-Фасо, а это сильно угрожает моему бизнесу».
Мы знали, что у нас почти не осталось времени, чтобы посетить Томбукту. Обширные территории с трех сторон города находились под контролем туарегов, жестокого и беспощадного племени, презиравшего местное правительство Бамако, которое, по их мнению, ущемляло их интересы из-за более светлого цвета кожи. Многие десятилетия туареги участвовали в нерегулярных грабежах и волнениях в области и стали причиной одного из самых ужасных происшествий в карьере Годфрида. Он рассказал мне: «Я был проводником группы, состоявшей из шести итальянцев, направлявшейся в самое сердце пустыни, где ведется добыча соли, в город под названием Таоденни, расположенный в 660 километрах к северу от Томбукту. Поблизости находились базы некоторых из мятежников. На полпути к городу нас остановила банда этих людей. Они обстреляли наши шины и забрали еду и почти всю воду. Они не убили нас, но вывернули наизнанку весь багаж. Забрали все деньги, которые были у меня на поездку, все деньги, принадлежавшие моим клиентам, каждую мелочь, которая им приглянулась».
Я спросил его, как же он выжил.
– Произошло чудо. Тогда люди только начинали пользоваться мобильными телефонами. Мой шеф имел при себе телефон, который можно было зарядить от солнечной энергии. Грабители не знали, как им пользоваться, и сразу выкинули. И когда они ушли, шеф, которому я помогал в поездке, использовал телефон. Нам понадобилась вся вторая половина дня, чтобы дозвониться до военной базы в Томбукту. Мы поговорили с замечательным человеком, которого я не забуду по гроб жизни и который знал всю пустыню вдоль и поперек. «Скажите мне, какого цвета песок вокруг вас», – сказал он мне и точно определил, где мы находимся, потому что его отец посвятил его в тонкости профессии торговца солью и он путешествовал по Сахаре с караванами почти всю свою жизнь. Им понадобилось три дня, чтобы преодолеть 350 километров на джипе. Они спасли нас.
С той поры туареги сформировали Национальное движение за освобождение Азавада в северо-восточном регионе Мали и задались целью отнять контроль над территорией у центрального правительства. В их ряды вступили радикальные исламисты, и их самые рьяные последователи организовали новое движение под названием «Ансар-ад-Дин» («Защитники веры»), центром которого стали беззаконные земли на границе Мали и Алжира в неприступных горах Адрар-Ифорас. Они решили превратить Северное Мали, включая Томбукту, в строгое исламское государство, подчиняющееся закону шариата. Вдобавок к этим опасностям в этой области хозяйничали «Аль-Каида» из исламского Магриба и «ДЕДЗА» («Движение за единство и джихад в Западной Африке»). Попади мы им в лапы, стали бы товаром обмена или мертвым мясом.
После долгих раздумий, зная, что мои желания могут взять верх над осторожностью, я решил пойти на риск и попытаться добраться до Томбукту. Уже долгие годы я хотел посетить этот многоэтажный город, и, возможно, это был мой последний шанс. Я посчитал, что игра стоит свеч.
Из Дженне предстоял двухдневный путь по пустыне через Мопти до Томбукту. Нам приходилось постоянно выбирать между твердой дорогой с ее рваными глубокими выбоинами и песком, настолько сухим, что нам приходилось толкать автомобиль на любом подъеме, угол которого превышал пять градусов. За всю поездку мы встретили только одну другую машину, белый фургон с тремя неотразимыми итальянками в купальниках – или это был мираж? – застрявший в песке по самые покрышки. Мы вытянули их машину на лебедке, и я было хотел предложить поразвлечься, но им было не по пути. Главными виновниками пробок на дороге были караваны осликов – по 50, 100, 200 голов и даже больше, – которые несли соль в направлении юго-запада к порту Мопти у места слияния рек Нигер и Бани или продукты и предметы быта на северо-восток к Томбукту. (Караваны верблюдов нечасто уходили слишком далеко на юг от Томбукту, потому что на них сразу налетали тучи мух цеце, которые не могут жить в более сухих землях на севере.)
В Сахаре было настолько сухо, что за 33 дня я увидел лишь одно облачко и, конечно, никакого тумана или росы. Настолько сухо, что во многих областях выпадало лишь 10 сантиметров осадков в год в сравнении с более чем тремя метрами в Западной Африке. Настолько сухо, что в машине Бога, где не было кондиционера, а все окна были открыты настежь, чтобы впустить ветер, вода, которую я вылил на себя, чтобы охладиться, испарялась за 10 минут. Настолько сухо, что ночью я не смог бы наполнить мочой и двух кофейных чашечек, хотя днем выпивал больше 20 стаканов. Настолько сухо, что моя повышенная сопливость, вызванная загрязнением в Уагадугу, застыла, как водопад Вайоминга зимой. Настолько сухо, что у меня не хватало слюны, когда я пытался сплюнуть.
В конце путешествия мой иссушенный нос трескался при любом прикосновении, а глаза были ужасно раздражены от песчаной пыли. Старая машина Бога отправилась на два дня в ремонт со сломанным шарнирным соединением, скрипящим картером и протекающим радиатором, который нуждался в сварке.
Томбукту уже давно стал символом приключений, побега от реальности, далеких мест, мистической недоступности Сахары, богом забытого места, конца всех дорог. И все это чувствуется здесь, хотя теперь это лишь пыльный и безотрадный скелет города, сиявшего в XIV веке, когда он был столицей Империи Мали, контролировавшей весь северо-западный регион Африки и распространявшей на своих территориях заветы ислама.
На карте видно, почему Томбукту все еще имеет славу места для диких приключений – это одно из самых недоступных мест на всей территории между полярными полюсами, которое находится в чудовищно горячем сердце самой большой пустыни мира. Отправляйтесь на запад от Томбукту, и вы увидите лишь тысячи километров пустынных равнин, пока не выйдете к Атлантическому океану. Направьтесь к северу, и до ближайшего питьевого источника у подножья Атласских гор вы будете окружены 2000 километров пустыни-убийцы. Проложите маршрут на восток, и ближайшим населенным пунктом будет Агазир, полузаброшенный перекресток караванных дорог, расположенный в 1500 километрах, за которым вас ждут еще 2000 километров негостеприимной пустыни. На юге пролегает река Нигер, Могучий Бронзовый Бог, извивающаяся на протяжении 2000 километров, прежде чем слиться с Гвинейским заливом в массивной болотистой дельте. Это та река, которая на протяжении сотен лет расстраивала планы французских и британских колонизаторов с помощью смертоносных лихорадок и яростных племен, проживавших на ее берегах.
Трясясь со Стивом по иссушающей пустыне, пересекая еще одну часть света, мы болтали о наших пустынных мечтах. В его планы входило напиться до изнеможения ледяного пива в самом центре Гоби. (И последние десять лет мы раздумывали над путешествием в Монголию, где у нас был бы шанс выпить как раз такого пива.) Моей пустынной мечтой был десерт – поесть настоящее мороженое в Томбукту. Чтобы воплотить мечту в реальность, еще в 1988 году я запасся целым пакетом сублимированного мороженого. Незадолго до поездки я смахнул с него пыль и, не глядя на дату истечения срока хранения, засунул в свою сумку. Когда вечером мы добрались до Томбукту, я по-царски отужинал, расстелив коврик на остывающем песке, наблюдая за красным закатом над Сахарой и наслаждаясь мороженым, которое я ждал больше 40 лет.
Бог и Бернард ушли искать пристанища в отеле рядом с ремонтным магазином, а я расстелил свой спальный мешок в старом загоне для верблюдов на отшибе города, где теплый ветер носился между алмазными звездами безоблачного ночного неба.
На следующий день в городе я встретил погонщика каравана туарегов, который пригласил меня в свою палатку попробовать чай и козлиное мясо, и на ломаном французском мы начали обмениваться историями, во время которых я выпил как минимум четыре стакана жгучего туарегского чая со свернувшимся козлиным молоком. Он рассказал мне, что он, как и его отец и отец его отца, управляет караваном из 120 верблюдов, которые ходят по древней дороге, протянувшейся от соляных разработок на 700 километров к северу. А я удивлял его рассказами о метро, играх в снежки, катании на коньках, блочных домах, лифтах, небоскребах и, прости меня Аллах, о бикини.
Мне было легко с погонщиком, но того же нельзя было сказать о других мусульманах, которые встречались на пыльных улочках Томбукту. Уже на протяжении 30 лет я чувствовал себя комфортно в обществе арабов, мне нравится общаться с ними. В нескольких поездках в Марокко я разделял с ними дружескую трапезу в касбах и на базарах. На отдыхе в Израиле я провел много времени в Новом Иерусалиме, где встретил своего любимого парикмахера-араба. Но в мое последнее путешествие выражения их лиц стали неприветливыми, а трое злых подростков забросали меня камнями. Я чувствовал, что их отношение и поведение менялось, что арабы больше не были так дружелюбны и приветливы. Я чувствовал легкий страх. Это ощущение можно было бы игнорировать даже после февраля 1998 года, когда лидеры разных джихадистских группировок издали религиозный указ под заголовком «Декларация Мирового исламского фронта за джихад против евреев и крестоносцев». Я не воспринимал этого всерьез – до событий 11 сентября 2001 года.
После того как я припомнил весь контекст той трагедии – бомбардировка бараков пехотинцев в Ливане в 1983 году, бомбардировка башни Эль-Хубар в Саудовской Аравии в 1996 году, посольств США в Найроби и Танзании в 1998-м и миноносца USS Cole близ Йемена в 2000 году, я начал понимать, что обычные американские туристы могут легко подвергнуться нападению в мусульманских странах. Хотя я лично не встречался с агрессией, вызванной моей национальностью, до 2005 года.
По большей части религиозный указ 1998 года осуждал политику США, но главное, что волновало меня в путешествии по мусульманским странам, где наблюдалось все больше террористических актов, был этот эдикт: «Во славу Господа, мы призываем каждого мусульманина, который верует в Бога и надеется на воздаяние, подчиниться призыву Господа и убивать и грабить американцев при любой встрече или возможности». Более того, перед самой поездкой я прочитал хадисы, развивающие сюжеты Корана и изречения Пророка, и был потрясен, узнав, что многие из них подвигали верующих к военным действиям. Эти предписания не оставляли места для интерпретаций, но у меня на повестке было еще шесть непосещенных исламских стран.
Большинству жителей Запада сложно осознать господствующую роль религии в жизни правоверных мусульман. Однажды у меня состоялась удивительно доходчивая беседа с двумя тридцатилетними учителями старшей мусульманской школы в Томбукту, современными и разумными мужчинами, которые без обиняков сказали мне, что они обязаны вести джихад до тех пор, пока все неверные не придут к мусульманской вере либо не будут вынуждены подчиниться мусульманскому господству.
Хотя я был в восторге от того, что наконец посетил Томбукту, у меня были все шансы никогда не вернуться оттуда.
Два года спустя группа безжалостных радикальных джихадистов и туарегов совершила набег на Томбукту, свергла выбранное правительство, захватила контроль над городом и всем севером Мали, установила жесткую форму исламского правления и превратила эту территорию в настоящий магнит для всех международных террористов – афганцев, пакистанцев, нигерийцев, «Ансар-ад-Дин», «Аль-Каиды» исламского Магриба. Они разрушили три объекта Всемирного наследия ЮНЕСКО, столь ценимые местными жителями, заменили мирное личное почитание бога жестким и подавляющим законом шариата, до смерти забили камнями пару за внебрачные отношения, избили и бросили в тюрьму всех несогласных, стали причиной бегства сотен тысяч людей и поклялись положить конец всем сношениям с западным миром. Позже французский спецназ оттеснил их обратно к горам, где они и находятся до сих пор, опасные и убежденные в своей правоте.
Когда починка нашей машины была окончена, мы отправились на юго-юго-запад, откуда и приехали, и после дня поездки в этом направлении мы повернули на восток, к нагорью Бандиагара, стране догонов, которые находились примерно в 600 километрах. После часа жуткой тряски по колее, которая была протоптана на несколько футов до самых камней и твердой почвы поколениями путешественников, Бог, которого уже достали сварочные мастерские, скомандовал Бернарду вести машину по мягкому песку, но ехать параллельно глубоко утрамбованной дороге.
Легче сказать, чем сделать! Пески были настолько сухие и сыпучие, что они не давали опоры, особенно когда нам приходилось подниматься по бесчисленным шести- и семиметровым дюнам. После того как мы застряли три или четыре раза и нам пришлось выкапывать, вытаскивать и толкать машину, Бернард постарался огибать дюны. Когда он приближался к одной из них, он проезжал мимо, и я заметил, что после постоянных поворотов налево мы стали отклоняться к юго-востоку. Вскоре мы потеряли дорогу из виду.
У меня отличное топографическое чутье, и после часа виляния вокруг дюн я был уверен, что мы направляемся к юго-востоку и сбиваемся с курса, уходим все дальше от дороги, но Бог был не согласен. Я оставил свой компас в Бамако с большей частью своего снаряжения, поэтому мне было трудно доказать свои предчувствия. Мы попали в песчаную бурю, но Бернард продолжал движение, хотя и снизил скорость. Буря усилилась и закрыла солнце на целый час, что усугубило наше положение. Вскоре после того, как воздух очистился, мы добрались до дороги, по которой, судя по следам, ездили грузовики и машины. Бог был уверен, что это нужная нам дорога, и распекал меня за мое неверие в его умение ориентироваться, но я был убежден, что мы сбились с пути. Я взглянул на свою карту Мали и заключил, что мы были на дороге к Ансонго, маленькому городу неподалеку от границы с Нигерией и в нескольких сотнях миль от того места, где мы должны были находиться. Я сказал об этом Богу и упрекнул его в том, что в этой местности без каких-либо ориентиров у него не было ни компаса, ни GPS-навигатора.
– Я согласен, что потеряться в Сахаре очень легко, – ответил он, – но только если твой мозг работает не так, как нужно. Не надо нам компасов. Мы будем следовать за ветром, а ночью сориентируемся по лунному свету. GPS-навигатор – это новое изобретение. Его не существовало, когда я только стал проводником. Он все еще в новинку для Африки. У меня нет GPS, потому что я не вижу в нем смысла. Потеряться в Сахаре – небольшое развлечение для каждого путешественника. Ты можешь открыть для себя новые земли и интересные места. Компас мог бы выручить нас, но я не думаю, что это так уж важно. Мы не пользуемся компасами. Мы не пользуемся GPS. Мы путешествуем так, как подсказывает чутье.
Мое чутье подсказывало, что все очень плохо. Я знал, что если мы и впрямь направляемся к Ансонго, то можем застрять там на неделю, если в городке не окажется бензина, что не входило в мое представление о «развлечениях путешественника».
Когда мы остановились, чтобы помочиться, я снял часы, положил их на песок и с помощью прямой веточки и яркого солнечного света сделал компас. Для этого нужно совместить стрелку часов с тенью перпендикулярно поставленной палки, и тогда юг совпадет с точкой между стрелкой часов и двенадцатичасовым делением на циферблате. Таким образом я удостоверился, что мы ехали на юго-восток, но Бог был слишком гордым, чтобы прислушаться к увещеваниям своего клиента или моего самодельного определителя азимута.
Через полчаса мы добрались до источника в тени пальмовых деревьев, где несколько людей разбили стоянку и поили свое стадо, единственные люди, которых мы встретили за четыре часа. Они не знали ни слова по-английски или по-французски или любого другого понятного Богу языка, но когда я пять или шесть раз осторожно повторил слово «Бамако», они вроде бы поняли его и закивали. Хотя мы не планировали ехать прямо до Бамако, этот город находился в нужной нам стороне, и я чувствовал, что, раз это место было столицей их страны, они могут знать, где оно находится. Я попытался объяснить жестами и вопрошающим видом, что нам нужно было найти: «Бамако! Бамако! Бамако!» Наконец они поняли и показали нам направление – сильно вправо, больше чем на сто градусов к западу от того курса, которому мы следовали.
Бог сдался и поехал на запад-юго-запад. У нас ушло два волнительных часа на то, чтобы добраться до протоптанной дороги, которую мы искали и которая точно вела к Бандиагаре.
С того момента Бог разрешил мне быть его проводником в четырех других поездках – в одной по Бруклинскому мосту и трех по бульварам Нью-Йорка, где живет его подружка, которую он навещает каждый год во время дождливого сезона в Западной Африке.
В Бандиагаре нам пришлось ждать сутки, пока не утихомирится песчаная буря, а затем мы целый день катались по нагорью Бандиагары, где должны были провести три дня среди догонов, одной из немногих этнических групп, до сих пор хранивших древние традиции и не подвергнувшихся захвату благодаря их впечатляющим горным цитаделям.
Я восхищался ими 30 лет, с тех самых пор, как купил вытянутую догонскую статую, принятую мной за таксу. Впоследствии оказалось, что она изображала лошадь. Несмотря на это, я чувствовал тревогу, подходя к их укреплениям, так как не был уверен насчет своей совместимости с догонами. Они сравнивают женскую вагину с муравьиной норой, а клитор – с насыпью термитов, до чего я бы никогда не додумался. Да и не хотел бы.
Четыреста догонов населяют центральную равнину Мали к югу от большого поворота реки Нигер, в области, разделенной пополам нагорьем Бандиагара, песчаным утесом высотой в 500 метров и длиной в несколько километров. Они бежали сюда из других областей Мали тысячи лет назад, отказавшись предать традиции своих предков и анималистские верования и обратиться в ислам, и заняли оборону среди скал и пещер. В правление ислама их причислили к народу, годному для рабства. Арабские работорговцы убивали пойманных мужчин и отправляли женщин и детей на служение в растущие города Западной Африки.
Этот народ незлобив. Они стремятся к спокойной жизни в племени, которое с радостью показывают во время регулярных церемоний, на которых женщины хвалят мужчин, мужчины благодарят женщин, дети оказывают дань уважения старшим, а старшие выражают признательность младшим за их труд.
Сначала они занимались натуральным хозяйством, направляя струи дождевой воды к подножью нагорья, чтобы выращивать просо, рис, сорго, табак, арахис и овощи. Позже они выстроили искусную ирригационную систему и теперь зарабатывали неплохие деньги, выращивая богатые урожаи сладкого лука, популярного на всей территории Западной Африки. Когда мы ехали к нагорью мимо монохромных пейзажей цвета хаки, поля сладкого лука особенно выделялись своей сочной зеленью и густотой стройных стеблей.
Догоны практикуют женское обрезание. Оно распространено по всей территории Африки, так как в патриархальных общинах верят, что эта тактика лишения женщин сексуального удовольствия делает их верными супругами. Догоны же практикуют обрезание по совсем иным, благородным и полезным, в их понимании, причинам. Они верят, что, когда их бог создавал Вселенную, он был еще слишком неопытен и совершил несколько ошибок, оставив мужчинам ненужную им женскую часть – крайнюю плоть, а женщинам бесполезную мужскую часть – клитор. Женщины и мужчины племени пытаются «исправить» эти ошибки и помочь каждому почувствовать истинную идентичность своего пола через обрезание. Избавляясь от «лишних» частей, мужчины становятся более мужественными, а женщины более женственными – это своеобразное обрезание без половой дискриминации. Церемония проводится с особой осторожностью и тщательностью в специальной пещере для обрезаний, здесь используются острые и стерильные инструменты, выкованные местным кузнецом. После церемонии догоны следят за состоянием юношей и девушек до тех пор, пока не пройдет опасность заражения.
Догонов нельзя назвать сексистами, ведь их женщины намного более свободны и уважаемы, чем в большинстве других африканских сообществ. Догонская женщина не расценивается как рабыня или объект имущества, она является независимой личностью, которая приходит и уходит по собственному желанию. От нее не требуется покорно делить своего мужа с другой женщиной, она покидает свой дом, когда посчитает нужным, она самостоятельно распоряжается своим доходом. У нее есть собственный амбар, где она хранит свою одежду, предметы по уходу за собой, украшения, еду и деньги, которые она выручает от сельскохозяйственных работ, плетения корзин или продажи скульптур.
Так как же должна расценивать факт женского обрезания у догонов так называемая просвещенная западная цивилизация? Должны ли мы принять эту практику или попытаться навязать им свои ценности? Правы ли мы? Заблуждаются ли они? Кто мы такие, чтобы судить?
После посещения догонов мы вернулись в Бамако и сердечно попрощались друг с другом. Бернард отдал мне свою футболку с командой «Окленд Рэйдерс» размера XL (которую было опасно носить на территории «Нью-Йорк Джетс»), а я взамен подарил ему футболку из Нью-Йорка, на которой было изображено ярко-желтое такси, которой он дорожит до сих пор. Бог улетел в Касабланку, чтобы встретиться со своей нью-йоркской подружкой, а Бернард отправился в трехдневную поездку на автобусе обратно до Ганы. Мой график сдвинулся на одну неделю из-за поломок и неурядиц, поэтому я полетел в Мавританию вместо того, чтобы проехаться по суше, как планировал изначально. Мы оставили раздолбанный «Лэндкрузер» в ремонтной мастерской в Бамако на очереди за запасным радиатором, хотя у меня осталось впечатление, что его могли спасти только молитвы.
Мы вместе сбросились на ремонт, но падение доллара привело меня в шок. Его стоимость упала на 25 % с моей поездки прошлым летом, и торговцы по всей Африке отказывались принимать его. В предыдущие поездки на мои доллары всегда был спрос. Люди жаждали заполучить доллары, хранили их на черный день и предпочитали их любой другой валюте. Теперь же он был никому не нужен, а мне было даже стыдно упрашивать их продать мне что-либо за эти деньги. Ситуация с долларом с каждым днем лишь ухудшалась, и обменщики валюты боялись держать его у себя, ведь вся прибыль от обмена могла просто исчезнуть. Этот опыт научил меня скромности, ведь до той поры я чувствовал себя гордым и сильным человеком, обладавшим «зеленью».
Области к югу от Мавритании в Западной Африке не сильно меня привлекали. Посещение некогда процветавших и мирных стран, разрушенных бессмысленными войнами, не доставляло никакого удовольствия. Я откладывал эти поездки вот уже пять лет в ожидании, что убийства прекратятся в Либерии, Сьерра-Леоне, Кот-д’Ивуаре и Нигерии. Я воспрял духом, когда за несколько дней до моего отъезда из Нью-Йорка пришли новости о том, что в Кот-д’Ивуаре установилось перемирие и местная почта начала рассылать по адресам пять миллионов писем, скопившихся за время гражданской войны. Но для того чтобы действительно захотеть поехать туда, мне понадобилось бы намного больше хороших новостей.
Каждая из этих стран была по-своему пугающей из-за непрекращающихся гражданских войн и внутренних неурядиц. Большая часть африканцев получала от жизни совсем мало и потому ни на что не надеялась, но жители трех из этих стран шли по пути к процветанию, пока сами же все не испортили, и потому острее ощущали нужду. Как унизительно потерять статус самой успешной страны континента. Какая ирония, что государства, откатившиеся назад, звались «развивающимися». Я сразу замечу, что ехал туда лишь затем, чтобы вычеркнуть эти страны из своего списка, и не собирался задерживаться там ни на минуту.
Но уже с самого начала все мои планы пошли псу под хвост. Расписания рейсов на моем направлении сбились из-за банкротства многих африканских авиалиний, вызванного гражданскими войнами. Другие компании стали жертвами государственной коррупции: правящие верхушки этих стран пользовались авиалиниями в свое удовольствие, не обращая внимания на пассажиров с оплаченными билетами, что приводило к краху компаний. Мой план совершить прямой перелет из Нуакшота, столицы Мавритании, во Фритаун, столицу Сьерра-Леоне, которые разделяли лишь несколько сот миль по побережью, был невыполнимым. Я должен был лететь из Мавритании в Дакар в Сенегале, из Дакара в Абиджан в Кот-д’Ивуаре, из Абиджана в Аккру, столицу Ганы, и в конце концов в полуразрушенный аэропорт Сьерра-Леоне, из которого мне предстоял пятичасовой путь на автобусе и корабле до Фритауна, потому что большинство дорог и мостов было уничтожено. Таким образом, быстрый двухчасовой перелет превратился в двухдневные скитания.
Экономика Сьерра-Леоне, богатой золотом и алмазами страны, процветала до начала жестокой гражданской войны, длившейся с 1991 по 2002 год. Теперь она занимала почетное место в списке десяти самых бедных стран планеты. Ее прогресс остановился на десятилетия, инфраструктура была разрушена, взлетел уровень бедности. Я видел пыльные улицы Фритауна, заполненные безногими и безрукими жертвами недавнего братоубийства, их было так много, что инвалиды проводили ежедневные соревнования по футболу на самодельных костылях. Страшное подобие Паралимпиады для бедняков. Я не остался здесь надолго.
В 1980-х Кот-д’Ивуар был экономическим чудом и образцом африканской стабильности. Во второй половине 90-х страна начала приходить в упадок из-за снижения цен на какао-бобы и растущего внешнего долга. Полное обрушение экономики произошло на Рождество 1999 года, когда военные организовали государственный переворот из-за невыплаченной заработной платы, плохих условий жизни и коррумпированного правительства, а в 2004 году страна погрузилась в хаос, когда тысячи людей, вооруженных мачете, атаковали дома и военные базы французов. К тому моменту, когда я приехал туда, убедившись, что в стране достаточно безопасно, я увидел лишь тусклый и безжизненный скелет города с ободранной краской, крошащимся бетоном, со зданиями, стены которых были изрешечены пулеметами, с высокой инфляцией, безработицей и ощущением невосполнимой потери от ухода французских эмигрантов, некогда контролировавших местную экономику. И здесь я не задержался.
На протяжении 150 лет Либерией управляли семьи бывших американских рабов, которые составляли менее 5 % населения и относились к местным, как к собакам. Тем не менее до 1970-х они умудрялись сохранять стабильную экономику с опорой на резину и другие природные ресурсы. Теперь же единственными, кто мог здесь заработать, были продавцы колючей проволоки и поставщики оружия. Лезвия колючей проволоки и осколки битых бутылок, залитые цементом, сверкали на каждой стене. Сотни солдат ООН с синими повязками на рукавах охраняли правительственные здания, большая часть которых уже была сожжена или разграблена. Охранники в военных сапогах и с полицейскими дубинками патрулировали практически все магазины. Да, благодаря отеческому пониманию и давней финансовой поддержке США (за которую либерийцы так благодарны американцам) в стране все еще оставалась надежда на светлое будущее. Множество проектов по перестройке Монровии спонсировалось Агентством международного развития США. Но до будущего еще далеко, потому здесь я также не остался надолго.
Мое скорое отбытие из Либерии и Сьерра-Леоне было вызвано, в том числе, и моей неспособностью говорить на местном языке. Хотя английский был официальным государственным языком обеих стран, они говорили резко и очень быстро, с вкраплениями креольских слов. Я не понимал их даже больше, чем узбеков.
Если верить новостям, которые я услышал от группы пеших туристов – зачастую самого надежного источника информации, – вот уже третий день нигерийцы не трогали гостей страны, и я решил попытать счастья. Я колебался перед поездкой в Нигерию, ведь многое там представляло опасность – продолжительный конфликт между мусульманским севером и христианским югом, религиозное возмущение проведенным в стране конкурсом «Мисс Мира», недовольство неравным распределением доходов от продажи нефти, большая часть которых оседала в карманах правящего класса, и повсеместная уверенность в том, что одна из ведущих экономик Африки катилась к чертям. И вновь началась моя внутренняя война между желанием безопасности и желанием увидеть страну. Незамедлительная поездка в это государство упростила бы мои планы на будущее, потому что тогда я бы посетил все страны в северной части Африки, кроме Чада, и все страны на западном побережье континента вплоть до Анголы.
Я долетел до Лагоса, самого большого города в Африке с 21 миллионом жителей и одного из трех многоэтажных остекленных городов западного типа на всем континенте. Здесь сосуществовали знойный летний климат Хьюстона и архитектурный дух Детройта, завышенные цены Токио и гостеприимство Туркменистана. Единственное, что хоть как-то оправдывало Лагос, – это скоростной Интернет с американской раскладкой на клавиатуре и самый вкусный суп из козлиного мяса в горшочке по эту сторону Карибского моря.
Я не остался там надолго.
Я сполна вкусил прелести грязи, мух, открытых канализаций, гниющих фруктов и купания в ведрах с ледяной водой. Я повидал детей с ружьями, детей на костылях, детей без рук и без ног. Я насладился вездесущим запахом немытого тела, ежедневными поездками по пыльным скрипучим дорогам в старых фургонах. Я слушал лепечущих бюрократов, падал в обморок и переживал отключение света и газа. Пытался разговаривать на ломаном французском, пробовал непастеризованные молочные продукты. Встречал настолько бедных владельцев магазинов, что им не на что было разменять один доллар, терпел постоянные опоздания вылетов и неточные расписания самолетов, невероятно тормозные компьютеры с непонятной французской раскладкой, продавцов овощей и фруктов, весь день обмывавших свой товар в одном и том же ведре с грязной водой, торговцев, которые обещали «лучшие цены» и каждый раз обманывали покупателей. И еще сотни ежедневных столкновений с бедностью, страданиями, нуждой и несчастьями местных жителей. Мне было достаточно моего «Т.А.».
После стольких недель в дороге я чувствовал себя уставшим, ужасно хотелось домой. Я скучал по Нью-Йорку, своей девушке, своей уютной квартире, своему велосипеду, настоящему мороженому, шоколаду, суши, лососю, диетическому «Спрайту», спортивному залу, горячему душу, мягким простыням, радио, «Нью-Йорк таймс», «Атлантик» и даже по журналу «Экономист», по фондовой бирже, театру, кино, прачечным, ярким уличным фонарям, английскому языку и параду в честь Дня святого Патрика на Пятой авеню, на который я все еще мог успеть, если поторопиться. Настало время вернуться домой.
Войти с помощью соц. сетей: