Смерть Ловелла была, как я понимаю, так же ужасна, как его жизнь. Спустя несколько дней Ник, вернувшись в Лондон, рассказал, что Ловелл осыпáл короля проклятиями, пока последний кирпич и известковый раствор не сделали его голос неслышимым.

Во всяком случае, наше спасение из заключения разрушило хитрым образом устроенную дверь тайника. Ник говорил, что нужно было не только стукнуть по нужному кирпичу на уровне пояса, но одновременно толкнуть ногой еще один кирпич внизу, и тогда срабатывал пружинный механизм. Как-никак, то, что я разбрасывала воск по пути, дало им возможность дойти по коридору до первой двери с секретом, хотя ее пришлось сломать, чтобы добраться до того места, откуда стали слышны наши крики сквозь щель, выходившую в туннель. Я расспросила Артура, и выяснилось, что Ловелл и его приспешники запугали мальчика тем, что если он не будет повиноваться им, они убьют меня.

Но, по счастью, все это – да и сам Ловелл – ушло в прошлое. Я молюсь, чтобы утраты и трагедии тоже.

– Я всегда был привязан к твоему сыну, – сказал мне Ник, когда мы оказались одни в комнате на втором этаже у меня дома, – а зная, сколько он пережил из-за Ловелла, – я ощущаю еще бóльшую к нему близость. И к его матери.

– Думаю, король захочет еще раз расспросить нас.

– По-моему, он хочет, чтобы все было забыто и похоронено. Джейми слышал, что двор переезжает в Виндзор и что посылают только за мной. Лучше всего будет, если ты останешься здесь с Артуром и своей семьей и дождешься моего возвращения. А тогда я собираюсь просить тебя стать моей женой и молюсь, чтобы ты ответила мне сердечным «да».

– О Ник! – воскликнула я, так стремительно бросившись ему на шею, что он чуть не упал. – Но как же ты так? Я думала, это помешает тебе продвинуться при дворе, как тебе хотелось бы.

– Тебе лучше беспокоиться, не замедлит ли свадьба со мной твое возвышение у Их Величеств, – сказал он, улыбаясь. – Но оставим это. Все, чего я хочу, – это ты. Я уверен, они разрешат и поддержат наш союз, так что считай это предложением супружества.

– Супружество… Какое печальное слово для такого благословенного состояния, мой Ник.

– Мне не нравится заговаривать об этом после всего, что нам пришлось пережить, но скажи, эта комната запирается изнутри?

– Да, – ответила я. – И дверь в коридор, и дверь на черный ход, и я не думаю, чтобы кто-нибудь сумел открыть их.

Каждый из нас задвинул задвижку на одной двери и, встретившись в центре комнаты, мы осыпали друг друга поцелуями и ласками. Он сбросил на пол четыре пухлые подушки с кресел, и мы легли на них, обнявшись, не помня себя от восторга.

Все зло, все страхи отлетели от нас в ту ночь нашей веры друг в друга и любви. Артур уснул, Мод и Джил не тревожили нас, но остаток ночи показался нам слишком коротким. Сильное тело Ника простиралось над моим, словно защищая от всех ужасов прошлого. Не только я вернулась домой, а мой дорогой возлюбленный, Ник Саттон, тоже.

Король произвел Ника в рыцари – сэр Ник, поддразнивала я его. Не было ничего неслыханного в том, чтобы джентльмен или рыцарь женился на жене или дочери торговца, сделав ее таким образом благородной дамой. На самом деле, все это мало значило для меня, назови меня хоть судомойкой, потому что Ник и Артур были в безопасности. К тому же Джил получил приглашение на бумаге с золотым обрезом стать членом Почтенной гильдии Свечных дел мастеров, а Мод, наконец-то, ждала ребенка. Единственно, что омрачало мое счастье, это то, что меня не позвали сделать восковую статую принца Артура, но позже я узнала, почему.

Мы с Ником совершили еще одну поездку из Лондона, взяв с собою Артура. Мы получили документ с печатью и патент от короля – и толстый кошелек, который Их Величества вручили нам обоим, – так что родовой дом Ника вернулся его семье. Мы встретились с его старой, но наблюдательной и остроумной бабушкой и увидели, что она снова поселилась в доме, по которому так скучала. Она сразу же понравилась мне, несмотря на то что когда она поглядывала на меня особым образом, а косой свет падал на нас в ее подновленной комнате на втором этаже, клянусь, она напоминала старую Фей.

Мы вернулись к городской жизни, Ник уезжал, когда двор находился в Виндзоре или Гринвиче, но возвращался домой каждый вечер, когда они были в Вестминстере, что меня вполне устраивало. К тому времени, как мои посещения королевы, начавшиеся около трех лет назад, стали казаться давним сном, Ник принес мне королевское приглашение, сразу после того как королева в феврале 1503 года родила слабенькую девочку.

– Как ты думаешь, она боится, что девочка умрет, и хочет, чтобы я сделала еще одну статую? – спрашивала я Ника, когда он сопровождал меня – не через знакомый черный ход – к покоям королевы в Вестминстерском дворце. Как и моя дорогая Мод, я была беременна, на четвертом месяце, но я потуже запахнула плащ на своей слегка округлившейся фигуре. Если Ее Величество боится потерять еще одного ребенка, не стоит демонстрировать ей свое состояние.

Меня удивило, что у ее кровати сидел король, а больше никого не было. Он жестом показал, чтобы мы проходили, и поднялся. Мы поздоровались, кланяясь и делая реверанс.

– Миссис Саттон, – сказал король и кивнул в знак приветствия – удивительно скромный жест. – И Ник. Пойдем со мной, – обратился он к Нику, – потому что королева хочет поговорить с Верайной наедине об одной вещи, которую я полностью одобряю.

Или я должна буду наконец начать статую принца Артура, подумала я, или – упаси Господь – вырезать новую, ее болезненного младенца. А когда королева открыла глаза, я увидела, какая она бледная, и затаила дыхание.

– Верайна, еще никто не знает… но ты хорошо умеешь… хранить тайны.

Я едва могла расслышать ее слова, так слаб был произносивший их голос.

– Я больна, – продолжала она, – родильной горячкой. Я чувствую… мне сказали, я могу не поправиться.

– Но вы сильны сердцем, разумом и душой, Ваше Вели… – протестовала я, пока не увидела, что она качает головой и жестом просит наклониться над ней. Слегка опершись одной рукой на постель – простыня была влажной от пота, – я выполнила ее просьбу.

– Можно сказать, я дала тебе Николаса, – прошептала она, с трудом дыша. – А ты дала мне какой-то покой. Теперь – король согласился – ты должна будешь вырезать мою статую для похорон. Приходи каждый день, она должна быть готова скоро. И сделай меня – наконец – довольной.

Я открыла рот, чтобы возразить, затем снова закрыла. Я кивнула и продолжала кивать, пока не поняла этого, и тогда прекратила.

– А потом сделай статую моего Артура. Король – он их видел, он знает – теперь принимает их. Он заплатит тебе.

– Я сделаю это, Ваша Светлость, но бескорыстно, в знак любви.

Бледное подобие улыбки подняло уголки ее рта.

– Ах, да – любовь. Наши судьбы так различны… но мы так похожи, – сказала она и затем мгновенно уснула.

В тот момент, как я выпрямилась, король вернулся к ее постели.

– Я так и думал, что это утомит ее, но все, о чем она просит – все, что я мог сделать для нее, почти все, – я сделал. Ник, я освобождаю тебя на это время от других твоих обязанностей и прошу привозить твою жену в ее прежнее убежище, чтобы она вырезала новую восковую статую. Сделай ее прекрасной, Верайна.

– Она прекрасна, и всегда останется прекрасной, Ваше Величество, – пробормотала я, пока он провожал нас до двери.

– И вырежи ее быстро, – сказал он. – А сейчас я должен снова собрать ее врачей и придворных дам.

Я была ошеломлена, но полна решимости сделать так, чтобы моя дорогая подруга выглядела такой же красивой, как в тот день, когда сообщила мне, что снова беременна. И, когда Ник вел меня к выходу, я легонько погладила собственный живот.

Пока Генрих ходил вокруг, а королевские врачи занимались со мной, я то взлетала, то проваливалась, летела то вверх, то вниз. Пришел принц Генри, и я дала ему свое благословение. Его холодные губы скользнули по моей щеке, прежде чем он ушел. Генри теперь был нашей единственной надеждой на трон. Будь добрым и любящим королем, хотела я сказать ему, но не нашла сил, чтобы облечь мысль в слова. Мои милые, дорогие дочери приходили и уходили в слезах. Моя свекровь, которая теперь в действительности заправляла всем королевским курятником, пробормотала что-то вроде того, что я была хорошей женой ее сыну.

А затем, когда я закрыла глаза и снова поплыла, покрываясь потом, горя в лихорадке, архиепископ Кентерберийский – как же его зовут? – совершил последние обряды. Затем я увидела всех их снова, тех, кого так долго искала.

Моя мать плакала, но говорила, что прощает меня. Мои братья, худенькие и бледные, парили над моей кроватью на крыльях, словно ангелы. Кто убил их? Я все еще не знала этого и больше не хотела узнать. Я просто хотела быть вместе с ними. Мой отец, король Эдуард, сильный и белокурый, поднял меня, поднял, чтобы посадить перед собой на коня и поехать по улицам Лондона. Да, мы собирались купить книгу, и я была так горда быть его дочерью, принцессой. А затем… затем человек по имени Генрих Тюдор, который был нашим врагом, взял меня в свою постель, а затем была корона…

Человек, которого я не знала, держал меня за руку и плакал. Я ощутила запах ладана, а может быть, это пахли пряности или розы, белые и алые розы. Яркий свет вспыхнул у меня в мозгу, прекрасная свеча с ангелом. Я двинулась к нему и затем полетела.

Ее Величество, Елизавета Йоркская, умерла в свой тридцать восьмой день рождения, и весь Лондон был в трауре. Ее новорожденная дочь, Кэтрин, пережила ее на несколько дней. Король, по словам Ника, был безутешен.

Меня вызвали в Вестминстерский дворец в воскресенье, двенадцатого февраля, чтобы присмотреть за бальзамированием тела Ее Величества – другое последнее желание королевы. Королевские доктора сделали эту работу, а я, в слезах, осторожно завернула ее в пропитанную воском ткань свечной мастерской Весткоттов. Вместе с ее придворными дамами мы стояли, наблюдая, как доктора уносят тело с кровати. После того как сменили постельное белье, на кровать положили гибкое тело с восковым лицом и руками, сделанными мною. Потом оно не будет помещено на крышку затянутого черным атласом гроба, а потом рядом с ее могилой в Вестминстерском аббатстве.

Увидев, что статую положили на кровать, расправили складки бархатного платья, поправили изысканно украшенный чепчик на парике из длинных светлых волос – король нашел художника, раскрасившего щеки, губы и глаза, – я пошла по узкому коридору попрощаться с вырезанными мною статуями. Казалось, я впервые появилась здесь только вчера. Ник должен был вскоре встретиться со мною, но я выбрала момент зайти сюда и коснуться каждого лица, как я видела, касалась Елизавета Добрая, выражая свою любовь к этим своим умершим детям. Затем я повернулась и, поскольку больше не пользовалась черным ходом, ведущим к этой комнате, пошла назад к опустевшей теперь спальне королевы.

Погрузившись в воспоминания, я вздрогнула, услышав рыдания. Должно быть, кто-то пришел скорбеть у статуи королевы, значит, нужно потихоньку уйти.

Но у двери спальни я замерла. Сам король лежал, простершись на кровати рядом со статуей королевы, уткнувшись лицом в ее шею, обняв ее за талию. Мне понадобилось несколько минут, чтобы уловить смысл его несвязных слов, а когда я поняла их, то неслышно отступила к узкому коридору, откуда только что пришла.

– Прости, прости меня, дорогая, но я не мог сказать тебе – не мог, а ты была таким верным другом. Я боялся, что если ты узнаешь, то отвернешься от меня. Так было… так было, – он судорожно вздохнул, а я стояла в тени коридора, – так уж случилось.

О чем он говорит? Я боялась, что знаю, о чем.

– Я был причиной этого, но здесь нет моей вины, – рыдал он. – Я … Я однажды сказал вслух в присутствии некоторых верных мне людей, что мой путь к трону был бы чище и быстрее, если бы принцы исчезли из Тауэра. Я не имел в виду того, что случилось. Это было… это было как когда король Генрих II сказал своим рыцарям: «Кто избавит меня от этого буйного священника?» – и они пошли и убили архиепископа Бекета! Я уничтожил убийц твоих братьев по сфабрикованным обвинениям, поэтому я один знал… знал все эти годы!

Ноги у меня подкашивались. Король исповедовался в том, что он – пусть косвенно – послужил причиной убийства братьев королевы! Но публично он утверждал, что в этом виноват ее жестокий дядя, Ричард Йоркский, который хотел убрать эту помеху и приказал убить мальчиков. Тиррелл был обвинен, а Ловелл, должно быть, узнал или угадал правду и хотел рассказать ее королеве, чтобы она возненавидела своего мужа, отвернулась от него.

Я слышала, как Генрих VII, король всей Англии, рыдал, слышала его бессвязное бормотание. На цыпочках я вернулась в ту маленькую комнату, где иногда мне бывало так тяжко, когда я работала. Хотя мне помогало присутствие Ника. Ник всегда помогал мне. Следует ли рассказать ему то, что я услышала, или это уничтожит его преданность королю? И сможет ли признание Его Величества холодной восковой статуе его умершей королевы облегчить его горе и вину?

Когда я спустя время вышла в коридор, кругом все было тихо, и я молилась, чтобы путь оказался свободен, и я прошла бы в гостиную встретиться с Ником. Да, статуя лежала одна на кровати. На минуту я представила себе: а если бы я придала ей хмурый вид? Как отреагировал бы король на перемену в ее лице? Но я была, при всем своем своенравии, только женщиной, которая владела собственной свечной лавкой и, благодарение Богу, отвергла предложение одного из самых влиятельных торговцев свечами в Лондоне. Женщиной, которая осмелилась так многое разделить с королевой, которая отважилась скакать верхом в мужской одежде в Уэльс и в Минстер-Ловелл-Холл и…

Я ахнула, увидев как из-за портьер, но все еще в тени, появился человек. Значит, король все еще был здесь? Или Ник вошел потихоньку, не желая, чтобы его кто-нибудь видел?

Нет – это был принц Генри, такой рослый для своих лет. Я присела в реверансе. Как давно он здесь находится?

И, словно услышав мои мысли, он спросил:

– Миссис Саттон, как давно ты здесь?

– Я была одна в дальней комнате, прощалась со своей работой, – объяснила я ему.

– Твоя лучшая работа здесь, – сказал он, указывая на кровать, где лежала статуя его матери, – для лучшей из женщин. Я никогда не забуду ее.

– Я тоже, Ваша Светлость.

Он подошел ближе.

– Мне может понадобиться твоя работа для полного набора особых свечей во время моего провозглашения принцем Уэльским, – сказал он, удивив меня тем, что переменил тему. – Король отложил эту церемонию на время, но думаю, теперь она произойдет скоро. Очень скоро, я уверен.

Я смотрела на него, и мысли мои обгоняли одна другую. Слышал ли он признание своего отца? И может ли использовать его для… Нет, конечно, сыновья, даже королевские, не таковы. И сын этой королевы тоже, хотя он и сын своего отца.

Я снова сделала реверанс, и он жестом отпустил меня. Спустя всего неделю после того, как королеву со всей торжественностью похоронили – когда ее статую провозили по улицам, она трепетала, как живая, – принц Генри Тюдор сделался принцем Уэльским, наследником трона Тюдоров.

Я тогда решила, что, хотя мой дорогой Артур был назван в честь принца Уэльского, ребенка Ника, которого я носила, если это будет сын, я ни за что не назову Генри. Резные свечи для провозглашения королем Генриха VIII, свечи для его свадьбы с Екатериной Арагонской, свечи для его коронации шесть лет спустя – да, наша свечная мастерская поставляла все по требованию юного, красивого короля. Но знакомство с лордом Ловеллом дало мне возможность понять, что некоторым людям – будь то сапожник, король или кто-то стоящий по положению между ними – не следует доверять. И потому все долгие годы правления короля Генриха VIII я еще больше дорожила моим дорогим Ником.