Глава 15
Вечером Игорь приехал к нам в Простоквашку, чтобы забрать свой новый костюм. Он так и заявил прямо с порога: «Я за костюмом». Иришка повисла на нем, по своему обыкновению, и потащила к себе в комнату. Я достала из шкафа костюм, сложила его в пакет. Решила, что ни о чем не буду Игоря спрашивать.
– Ты раньше никогда не завивалась в парикмахерской, – заметил муж. – С чего это вдруг?
– Ты тоже прежде носил другую прическу, – не уступила я. – Ты вообще изменился.
– Ничего удивительного, – бросил Игорь. – Жизнь не дает расслабляться.
– Долго ты еще собираешься жить у друзей? – все же спросила я.
– Пока не знаю. Завтра улетаю в командировку. Когда вернусь, решу с жильем.
– Улетаешь? Куда?
– В Англию.
– Надолго?
– На месяц-полтора.
Я испуганно смотрела на него. Мне однажды показалось, что между нами треснула земля, теперь же трещина эта росла с каждой минутой. Скоро ее уже нельзя будет перепрыгнуть.
– А как же мы?
– Я вот тут принес денег…
– При чем тут деньги?
– Я тебя прошу, Свет: по возможности не перепоручай нашу дочь кому попало. Ксюше там, Мише, тете Тане…
– Ты нарочно так говоришь? Чтобы сделать мне еще больнее?
– Нет. Просто в то время, когда ты пытаешься устроить свою личную жизнь, помни, что ты не одна. Есть еще ребенок.
Я смотрела на него во все глаза. Он выглядел усталым и был серьезен. Он и не пытался шутить.
– Игорь, мне иногда кажется, что я тебя совсем не знаю, – проговорила я, пытаясь сдержать слезы.
– Мне тоже, – сказал он. Поднялся и направился к выходу.
Я догнала его в прихожей.
– Неужели ты так вот и уйдешь? – не верилось мне. – Улетишь на месяц…
Игорь замер, словно раздумывая. Я смотрела ему в спину. Перед тем как шагнуть за порог, он повернулся и сказал:
– Надеюсь, за этот месяц все прояснится.
И ушел. Я не поняла его настроения. Лишь почувствовала, в который раз за последнее время, что под ногами не крепкое основание бетонных перекрытий, а зыбкий песок. А нужно было ходить по этому песку и вести за собой ребенка. Нужно было жить, работать, улыбаться, быть хорошей матерью и дочерью. Просто быть нужной близким. Невзирая на боль, которая подтачивает изнутри.
Жизнь продолжалась, все шло своим чередом. Приближался день рождения Лены, который она категорически отказалась отмечать. Вдобавок ко всему моя тетя лишилась работы – закрыли всю их библиотеку. Помещение выкупил кто-то крутой, чтобы организовать там ночной клуб. Весь коллектив библиотеки вмиг оказался на улице.
Конечно же, все наши приехали поздравить Лену с днем рождения, растормошить и показать, что жизнь прекрасна. Я и Ксюшка накупили шариков, Элла привезла торт и французское шампанское. Мы решили устроить для Лены девичник и не позвали Горина и Мишу, хотя Ксюшка против этого немного трепыхалась. Но слово Киры – закон. Папа и Кирюшу с Ирой в цирк увел, чтобы не мешать нашим посиделкам. Но как мы ни старались, веселья не получилось. Выпитый коньяк пробудил не смех, а слезы. Лена вдруг всхлипнула и заревела навзрыд. Все наши пожелания любви и успехов потонули в ее громких рыданиях. Каждый попытался что-то сказать, но эти попытки только усиливали поток слез.
Наконец Кира не выдержала.
– Лена, как тебе не стыдно? – строго произнесла она. – Ты жива, здорова, красива, молода!
– Я – молода?! – возмутилась та. – Мам, лучше уж ты ничего не говори! Кому я нужна? Я не нужна никому…
Киру не смутил выпад дочери.
– Всегда помни о тех, кому хуже, чем тебе! Вспомни, что приходится переносить Нике!
Кира не постеснялась Эллы. Или не захотела с ней посчитаться. Все же Лена ей была важнее, и она думала сейчас только о ней.
Но эффект получился не тот, на который рассчитывала моя бабушка. Теперь к Лене присоединилась всегда сдержанная Элла.
– Я не знаю, что с ней делать! – срывающимся голосом призналась она. – Никого не хочет видеть, ни с кем разговаривать не хочет. Всех друзей от дома отвадила.
– У нее ведь парень был, – вспомнила Ксюха. – Его тоже видеть не хочет?
– Парень испарился. Не появился ни разу после аварии.
– Все мужики – сволочи! – заявила Лена совсем уж банальное.
Она еще шмыгала носом, но уже перестала рыдать. Теперь у Эллы были глаза на мокром месте, а заодно и у моей мамы.
– Господи, ну чем девочке помочь? – риторически вопросила она. Никто не знал ответа на этот вопрос.
– Ну почему это произошло с ней? – еле слышно промолвила Элла. – Почему именно с моей дочерью? Ей всего двадцать лет!
Теперь уже и у Киры глаза были на мокром месте, и тетя Таня плакала вместе с ними.
А я думала, что каждый из нас хотел бы узнать: «Почему это случилось со мной?»
Почему, например, с моей дочерью вышло так, что она не говорит, как другие? Почему, вчера еще совершенно уверенная в любви своего мужа, я вдруг осталась одна?
Лена наверняка думала о своих горестях и тоже задавала себе этот вопрос: почему?
У Ксюхи – тоже одно за другим. Теперь вот это следствие.
Мы сидели унылые, как на похоронах, и вдруг Лена сквозь слезы, с какой-то даже обидой, относящейся непонятно к кому, заявила:
– Была бы жива баба Зина, она бы молилась за нас!
И все замолчали. А что сказать? Я, конечно, хорошо помнила тихую, как мышь, маленькую бабу Зину. Мне она казалась человеком незначительным и отсталым. Она жила в деревне, и в домушке ее кругом – и в передней избе, и в задней – висели полочки с иконами и всегда горели лампадки. Когда нас с Леной оставляли у бабы Зины на лето, она кормила нас преимущественно молоком.
Молоко было основой основ, добавлялось во все блюда – от чая до супа. Баба Зина никогда не делала замечаний, не ругала нас и была всем довольна. Вечерами, когда мы с Леной укладывались спать, бабушка Зина долго молилась перед иконами – на коленях, с поклонами. Иногда проснешься среди ночи, а она все еще стоит на коленках. Все шепчет что-то, перечисляет имена, кладет поклоны. Однажды я спросила, молится ли она обо мне. Ответ получила утвердительный. Баба Зина сказала, что в молитвах ее я числюсь под именем Фотиния и иду сразу за рабой Божией Еленой.
– Действительно, – после паузы подала голос мама, – пока бабушка Зина жива была, все как-то у нас шло гладко.
– Время другое было, – возразила тетя Таня.
– Да при чем здесь время? – возмутилась Лена. – Мы какие-то неприкаянные. Богом забытые!
– Ну, мы-то с Романом грешники, – горько усмехнулась Элла. – Нам Бог не поможет.
– Нужно молиться и просить, как баба Зина, – твердила Лена.
– Кто же это теперь так сумеет? – недоверчиво пожала плечами тетя Таня. – Это надо уметь. Мы все неучи в этом, безбожники.
Кира, до сих пор молчавшая, вдруг вклинилась в разговор.
– Ну, хотите, я попробую… – не слишком уверенно предложила она.
– Ты о чем, мам? – спросила мама Лидуся.
– Я могла бы за всех вас молиться.
– Ты в церкви-то никогда не была, мам.
– Почему же – никогда? Бывала. И если Леночка считает, что нужно, что ж, я готова…
Так наши посиделки развернулись и потекли в другой, совершенно неожиданной, тональности.
– Бабушка Зина – ваша мама, Кира Георгиевна? – поинтересовалась Ксюшка.
– Не мама она мне. Тетка. Но по сути, заменила мать. Я ее и любила больше, чем свою мать. Так получилось.
И Кира стала рассказывать историю, которая хранилась у нас в семье как легенда. Что называется, передавалась из уст в уста. Правда, рассказывалась она нечасто, так как имела две стороны, как любая медаль.
Когда в детстве я впервые услышала от Киры эту историю, она так поразила меня, что явственно возникла в моем воображении – со всеми красками, запахами, звуками. Запомнилась, как виденный не раз полнометражный фильм. И от кого бы потом, позже, я ни слышала ее, измененную, дополненную, всегда мысленно видела свои, давно созданные картинки.
Раннее утро. Рассвет. Болото. Бегущие от немцев жители деревни Луковнино. Среди них Зина и ее старшая сестра Клава с детьми.
У Клавы было четверо детей. Последняя дочь, Кира, родилась перед самой войной. Мужа Клавы призвали в первые же дни. Немцы наступали стремительно, но слухи об их зверствах летели впереди них.
И вот, заслышав шум приближающихся машин и рев мотоциклов, луковнинцы кинулись в лес. Сестры схватили припасенные узелки, полусонных детей вытолкали в сени. Грудная малышка зашлась криком.
– Хлеба возьми, – приказала Клава сестре, вытаскивая из зыбки орущего младенца. Кирин рот заткнули хлебной соской.
Выскочили на улицу, а там уже все соседи – молча и торопливо тянутся через огороды к лесу.
Шли не оглядываясь, не разговаривая, не останавливаясь. Кончились огороды, началось свекольное поле. Клава подгоняла детей. Руки оттягивал младенец. Зина тянула за руку шестилетнюю племянницу Ниночку. В другой руке тащила узел с одеждой. Девятилетний Володя вел младшего брата Ванечку. За плечами у Володи был пристроен сидор с провизией. Никто не хныкал, не разговаривал. Страх подгонял.
Но это ведь только говорится так – убегали. Такой компанией можно разве что быстро уходить, не убегать. Лес еще лишь начался, а они уже устали. Пробирались через бурелом, то и дело останавливаясь, чтобы отдышаться. Взрослые устали прежде детей. Мальки вскоре вырвались вперед, бежали, догоняя соседей, а сестры стояли, прижавшись спинами к деревьям. Далеко позади, там, где осталась их деревня, застрочили автоматные очереди.
Ребенок закряхтел, зашевелился, захныкал.
– Все руки оттянула! – простонала Клава. – Сил никаких! Оставить надо было тебя…
– Что ты говоришь-то, Клава? – испугалась Зина. – Кому оставить? Глянь-ко!
В стороне деревни небо полыхало огнем.
– Ох, Зинка, пропадем мы! – запричитала Клава. – Куда с таким выводком? Ой пропадем…
– Ничего, Клавонька, как-нибудь… Даст Бог, обойдется…
– Как-нибудь! – зло передразнила Клава сестру, а после рукой махнула. Чего с той взять? Дурочка. Будто и не понимает, что стряслось. Куда бежать? Кто ждет их, кому они нужны? Да, пожалуй, с такой скоростью отстанут от односельчан! Сгинут в болотах. – Пошли, – угрюмо бросила она. – Нечего выжидать.
Кончился лес. Впереди простиралось болото. Сюда по осени луковнинцы ходили за клюквой.
Дети, уставшие от ходьбы, вопросительно смотрели на мать. Зина опустилась на кочку – от беспрерывного движения нестерпимо кололо в боку.
– Я догоню, вы ступайте, – виновато улыбнулась она.
Уже совсем рассвело, но над болотом все еще плавал туман. Он поглощал ступавших в его владения моментально. Люди исчезали в нем, а Зина сидела на кочке и смотрела им вслед. Наконец она заставила себя подняться, взвалила на себя узел с одеждой и пошла. По болоту приходилось передвигаться почти ползком. Чуть замешкаешься, и не жди пощады – утянет, засосет. Туман постепенно отступал, расходился рваными клочьями. Зина увидела впереди спину соседки, вдовы Сорочихи. Поняла, что направление держит правильно.
Рассеялся туман. Исчезла Сорочиха – ушла вперед. Зина поняла, что здорово отстала от своих. А болото как назло все не кончалось.
Но вот наконец твердая почва под ногами. Зина выбралась на поляну и опустилась в траву обессиленная. Закрыла глаза. Как хотелось уснуть! Не шевелить ни рукой, ни ногой. Она, пожалуй, и задремала ненадолго. Привиделась родительская изба, свет керосиновой лампы в закутке за печкой, потрескиванье березовых поленьев в топке и тонкий писк племяшки. Зина во сне толкнула люльку, стала покачивать туда-сюда и приговаривать привычное: «Ай-люли-люли, люли…»
Но девчонка не хотела угомониться, все пищала и пищала. Вот уж и мать слезла с печи, достала младенца из люльки, протянула Зине: что ж, мол, ты сидишь, возьми на руки…
Тут Зина поняла, что видит мать-покойницу и что это сон. Что не дома она! Далеко за болотом и лесом осталась деревня, что там уже хозяйничают фашисты. А они-то всей деревней удирают, как воры какие…
Зина открыла глаза и села. Но сон будто не совсем оборвался. Какая-то его часть все еще жила… Писк младенца не прекратился с ее пробуждением, а, наоборот, усилился.
– Клава? – позвала Зина, но сестра не отозвалась.
Тогда девушка вскочила и пошла на звук. Он исходил со стороны кустов, слева. Приблизившись, Зина заглянула за ветки и ахнула. На травке под кустом волчьей ягоды лежала ее племяшка и, красная от натуги, заходилась в плаче.
– Боже святый! – ахнула Зина.
Она сразу все поняла. И не посмела осудить сестру даже мысленно. Нет, она понимала. Сестра выбилась из сил, отчаялась. Трое деток, мал мала меньше, да еще грудной младенец. Без дома, без мужа, она обречена на тяготы скиталицы. Они все обречены… Зина хоть и не умела складно выражать свои мысли, однако думала примерно так, когда руки ее перепеленывали малышку, а голос выводил привычное «люли-люли».
Зина жалела сестру, но все же ни секунды не колебалась – бросила узел с одеждой и подобрала младенца.
Влетело ей потом за этот узел. Там было все самое необходимое, без чего не обойтись.
– Подобрала? – угрюмо буркнула Клава, когда сестра догнала своих и, валясь с ног от усталости, молча опустилась на траву.
– Покорми ее, – попросила Зина.
Клава вынула грудь и сунула орущей дочке. Та зажмурилась, зачмокала.
– Вот и нянчайся с ней, коли ты такая умная!
– Ладно, – согласилась Зина.
Сама знала, что никакая она не умная. Клава нарочно ее поддразнивает. Она, Зина, и семилетку-то не окончила, мать сказала, что нечего зря время проводить, по хозяйству дел полно. И Зина без сожаления оставила учебу, которая давалась с трудом. Ей легче было в колхозе на уборочной снопы вязать, чем с задачками по математике мучиться.
А вот Клава отлично училась, техникум окончила.
Про Зину мать говорила: «Бог умом обидел». Но Зина знала – не только умом, но и красотой ей с Клавуней не сравниться. Но у нее даже и в мыслях не было завидовать. Она умела жить чужими радостями, как своими.
Это Клава так ругается, от горя. От мужа вестей нет, впереди – неизвестность. Тяжело с малыми детками.
А грудная Кира с того дня так и перешла к Зине. Та малышку только покормить сестре давала, а носила сама, боялась, что Клава опять бросит где-нибудь.
Так у них и повелось. Кира подросла и ходила за простоватой Зиной как за матерью, любила ее и считала своей собственностью. А настоящую мать побаивалась и дичилась.
А позже, когда Клава вышла замуж во второй раз и уехала в Ленинград, Кира наотрез отказалась ехать со всеми, осталась с Зиной. Потом уже, после школы, поехала поступать к матери в Ленинград. Но жить стала в общежитии.
Я эту историю не уставала слушать, может быть, потому, что рассказывалась она в нашем доме крайне редко. И всякий раз всплывали новые подробности.
– Так она верующая была, эта Зина? – уточнила Элла. – Это ведь не одобрялось в то время…
Кира кивнула:
– Сама над собой посмеивалась. В школе стих зададут выучить, она двух строк запомнить не может. А молитвы все знала наизусть и псалмы длиннющие. Так память была устроена чудно.
– А почему же она тебя не научила? – спросила мама.
– Ну! Я комсомолка была, активистка. Какое там!
Мы сидели кто где. Кира – в кресле, Лена, поджав ноги, на ковре, тетя Таня с мамой и Эллой на диване. В камине плясал огонь, и все это у меня вызывало ассоциацию с потерпевшими кораблекрушение, заброшенными на необитаемый остров путешественниками. Мы еще были все вместе и горел огонь, но все же большинство из нас были загнаны жизнью в тупик, из которого не виделось выхода.
Мы не знали, что принесет нам завтрашний день, и боялись нарушить день сегодняшний. Сидели у нашего общего костра и пытались согреться.
Пожалуй, только Ксюха втихомолку считала себя счастливее других, потому что у нее был Миша. Однако наступивший назавтра понедельник разубедил ее в этом.
Она позвонила мне поздно вечером. По первым нотам подругиного приветствия я поняла, что у нее в очередной раз что-то стряслось. Беспорядочные восклицания вперемежку с всхлипами мало что проясняли.
– Ксю, давай по порядку, – попросила я.
– Этот козел наглый…
– Ты сейчас о ком?
– О следователе, о ком же еще?! Взял с меня подписку о невыезде!
– Тебя опять вызывали к следователю?
– Он не вызывал, он сам приехал, козел! Прикинь! Мы с Мишкой сидим такие… ужинаем. Вдруг звонок. Я открываю, на пороге этот стоит, козел… Проходит, как к себе домой! Мишу увидел и давай: «А вы кем приходитесь? А давно ли знакомы? А позвольте ваши документики?» И начал, сволочь, под кожу лезть…
– Ксюш, успокойся. И что Миша?
– Что – Миша? – патетически воскликнула моя подруга. – Ты еще спрашиваешь? Как только этот козел отчалил, Миша вещи собрал и такси вызвал!
– Уехал? – не поверила я.
– Уехал, – выдохнула Ксюха, и я поняла, что она сейчас зарыдает.
– Куда?
– В общежитие.
– Вот козел! – вырвалось у меня.
– Не смей так говорить о Мише! – заверещала Ксюха. – Он просто очень ранимый! Он терпеть не может связываться с милицией, у него скоро поездка в Прагу, они с ансамблем едут… Он всегда говорил, что… – Тут Ксюха запнулась и зарыдала.
– Ксюш, приезжай к нам, – предложила я. – У меня Иришка спит, я к тебе прийти не смогу. А тебе сейчас одной никак нельзя. Приезжай.
Ксюха приехала через полчаса. И не одна – с бутылкой мартини и с Женей. Я просто позеленела, когда увидела Женю у нее за спиной. Он смотрел на меня и виновато улыбался.
Я разозлилась на обоих. Какого черта он притащился ко мне домой, ведь знает, что у меня и без того с мужем неприятности?! А она? Уверена, что делает мне приятное, притащив сюда Женю. Ксюшка даже не утруждается хоть немного понять меня! Она только сама ждет понимания и сочувствия!
– Женя – настоящий друг! – с порога заговорила Ксюха. – Как только я позвонила ему и поведала о своей беде, он сразу примчался! Не стал выламываться, как некоторые.
– Проходите, – буркнула я. Не удержалась и бросила на Женю испепеляющий взгляд.
Он виновато развел руками.
– Я немного выпила, – призналась Ксюха, хотя и без ее признания было заметно. – За руль сесть не рискнула. А Женя на машине… Он такой лапочка, что согласился отвезти меня к тебе.
– Проходите в комнату. И тихо – ребенок спит.
Ксюха отправилась на кухню за рюмками, что-то задела там, раздался звон разбитой посуды.
Когда я пришла на подмогу, моя подруга сидела на корточках, дула на порезанный палец, с которого капала кровь.
– Он струсил… – смотря завороженно на свой палец, вещала Ксюха. – Сразу поверил этому следователю…
– Кто?
– Миша… Он поверил, что я могла убить Вадика!
– Ксюш, вставай, я тебе сейчас пластырь дам.
– Он даже слушать меня не стал! Сказал, что не желает участвовать в криминальных разборках!
– А чего ты ждала? Он музыкант, нежное создание. Не реви ты о своем Мише, вернется он, никуда не денется.
– А если не вернется?
– Ты лучше скажи мне, почему я ничего не знаю о «качалке»? Ты действительно ходила туда?
– Ну ходила. Ну и что? Думала, подкачаю фигуру, потом похвастаюсь.
– Подкачала?
– Не успела. Ой, Светка, как же я без Мишеньки теперь? – запричитала моя подруга. – Он же такой цыпленочек, такой лапочка…
Наконец мне удалось увести ее из кухни и усадить на диван.
– Женечка, спаси меня! – заливаясь слезами, взмолилась Ксюха. – Этот следователь хочет меня за решетку упечь! Он пугает меня! Я боюсь!
– Ничего он тебе не сделает, – спокойно возразил Женя.
Мы обе уставились на него.
– Следователь хочет с тебя деньжат слупить, вот и запугивает. Он знает, что ты не убивала.
– Ты нашел убийцу?! – хором заорали мы.
Женя пожал плечами. Неторопливо положил на журнальный столик тяжелый пакет, с которым пришел.
– Что это? – спросила я.
Женя аккуратно вытащил из пакета черновский дембельский фотоальбом.
– Узнаешь? – подмигнул он Ксюхе.
– Ты его у меня месяц назад забрал посмотреть, – кивнула Ксюха. – Посмотрел?
– Посмотрел.
Женя открыл альбом и придвинул его к нам.
Знакомый снимок – БТР, девушка-чеченка, солдаты. Вадик выделяется из общей массы своим сытым лицом.
– Свет, кажется, ты тогда обратила внимание, что взгляд у девушки диковатый?
– Ну… – припоминала я. – И что?
– Я тут с ребятами, сослуживцами Чернова, перетер это дело. Они мне про эту девушку много интересного рассказали.
– У Вадика с ней что-то было? – догадалась Ксюха.
Женя усмехнулся. Ничего не ответил. Вообще меня немного раздражала его манера. Он вовсю старался выглядеть загадочным, словно набивал себе цену.
– Когда одно село зачистили… ну, освободили от бандитов, Вадик эту девушку поймал, изнасиловал. Она одна в полуразрушенном доме жила. Ну, он ее с собой забрал.
– Куда? – спросила Ксюшка.
– Она у него в бэтээре как наложница жила. Они ее с собой кругом возили.
– Как это? – Я невольно отодвинула от себя альбом.
– Так это, – с нажимом ответил Женя. – Возили, пользовались. А после, как надоела, отпустили.
– Выкинули, – поправила Ксюха.
– Можно и так сказать, – согласился Женя.
Я молчала. Во мне вибрировало чувство, которому больше других подходило слово «омерзение». Непонятным образом в зону вибрации этого моего чувства попадал не только покойный Чернов с сослуживцами, но и Женя с его циничным повествованием. Омерзение растекалось по комнате волнами.
– Свет, что с тобой? – заметил Женя. – Тебе плохо?
– Какая мерзость, – наконец выговорила я. – Гадость…
– Это война, – пожал плечами Женя. – Обычная война.
Я почувствовала тошноту.
– Гадость, гадость, – как заведенная, повторяла я, чувствуя приступы удушья.
– Ты бледная какая-то, – заметила Ксюха.
Женя отбросил альбом, сел передо мной на корточки, взял за руки.
– Э-э… да у тебя руки ледяные. Может, чаю?
– Жень, отстань, пожалуйста! – раздраженно отмахнулась я. – Все в порядке.
– Свет, ты слишком чувствительна, – угрюмо промолвила Ксюха с дивана. – Так тебя надолго не хватит.
– Вот именно, – подтвердил Женя. – Жизнь – это грязь.
– Нет! – Я вскочила. – Это вы делаете жизнь грязью!
– Вы – это кто? – уточнил Женя.
– Такие, как Вадик, как ты!
– Ну, спасибо… – Женя поднялся. – Мне всегда казалось, что я-то как раз пытаюсь эту грязь разгрести, – сказал он.
– Нет, нет, Женечка, не слушай ее! – заверещала Ксюха. – Она не в себе! Светка, выпей валерьянки!
Ксюха в момент протрезвела, вскочила. Обхватила Женю обеими руками, а ногой делала мне знаки. Посылала меня на кухню.
– Свет, чайку поставь! – крикнула вслед, когда я выходила из комнаты.
Ксюха призвала на помощь все свое красноречие. До меня доносились обрывки ее пламенных фраз. Я включила чайник и открыла форточку. В этот момент мне стало отчетливо понятно, почему я дружу с ней. Мы разные, но дополняем друг друга. В Ксюхе есть то, чего во мне недостает. У нас ритмы не совпадают, именно поэтому она включается, когда я отключаюсь. Примерно так.
Когда я вернулась с чашками на подносе, Женя и Ксюха мирно болтали, будто ничего не произошло.
Дождавшись, когда я разолью чай, Женя продолжал:
– Так вот… У этой девушки имелся брат. Во время первой чеченской он был подростком. Но на то они и подростки, чтобы подрастать. Мальчик поклялся за сестру отомстить. Благо она рассказала ему, кто главный обидчик.
Ксюшка подсела поближе и взяла альбом.
– Юноша подрос и отправился по следам обидчика. За долгие годы он выносил свою месть, как художник вынашивает сюжет картины. Он приблизился к объекту так близко, что видел его каждый день. Но Вадим Чернов не бывал один, с ним всегда находился водитель или кто-то из окружения. А наш мститель не хотел случайных жертв. Ему был нужен только Чернов.
– Я его знаю? – Ксюшка вся вытянулась вперед, глаза распахнула.
Я на нее рукой махнула. Молчи, мол.
– Тогда он решает войти в доверие к Чернову, стать его правой рукой…
– И устраивается к Вадику водителем, – подсказала я.
– Айк! – заорала Ксюха.
– Не ори, – цыкнула я. – Ребенка перепугаешь.
– Неужели Айк? Он был такой…
– Преданный, – подсказала я.
– Вот именно! И такой…
– Добросовестный, услужливый, – кивал Женя. – Он всех обаял. Он знал расписание всех жильцов вашего дома. Уволился задолго до происшествия, а потом явился в гости. Чернов был рад, предложил выпить.
– Но убийство произошло вечером! – напомнила я. – Бабушка-одуванчик сидела на посту, мимо нее он бы не прошел незамеченным…
– А он днем пришел, когда у бабушки сончас, а все остальные соседи на работе, – усмехнулся Женя. – Думаю, для него не было проблемой изготовить вторые ключи, пока он служил у Чернова; привычки же соседей он выучил наизусть.
– Вот это да, – глубоко вздохнула Ксюха. Она залезла в плед, как в нору, углубилась в думы.
– Да, – согласилась я. – Он мог спрятаться в кладовке, когда услышал шум мотора машины Вадика, а когда тот поднялся наверх, успешно появился из укрытия и прикинулся, будто только что пришел.
– Думаю, так оно и было.
– Но ему нужно было еще незаметно уйти! – вспомнила я. – Его бы кто-нибудь обязательно увидел.
– Вспомните, – вздохнул Женя. – Предпраздничный день. Все заняты хлопотами, поздравлениями. Я беседовал с вашей знаменитой бабушкой, она в тот вечер смотрела концерт по телику. А еще ей дети подарили сотовый телефон, и она неделю убила на его освоение. Бабуля пропустила свою вахту у окна. И ваш Айк не случайно выбрал Восьмое марта. Он все просчитал.
– Но как он ушел? – спохватилась Ксюха.
– Да? – подхватила я.
– Он горец, – снисходительно напомнил Женя. – Незаметно уйти для него – дело техники.
Мы помолчали. То, что рассказал Женя, свалилось как снег на голову.
– А следователь знает? – наконец подала голос Ксюха.
Женя кивнул.
– Так какого… он мне голову морочил?
– Ты теперь богатая наследница, – напомнил Женя. – А денег все хотят. Даже следователи.
– Я не поняла, – встряла я. – Этого горца поймали, что ли?
– Айк сейчас где-то за границей, в бегах. Не исключено, что вступил в боевики где-нибудь на востоке. Ищи-свищи.
– Но ведь тогда это только версия! – воскликнула я. – Красивое предположение! Преступник не пойман… Где доказательства?
– Доказательств я вам, дамы, предоставить не могу. Они у следователя.
– Какие? – хором выдохнули мы с Ксюхой.
– Айк прислал письмо на адрес фирмы, в котором написал, за что и как убил Чернова. Они это письмо на прошлой неделе получили.
– Не может быть!
– Может, не может, но это так. Он ведь вынашивал свою месть очень давно. И не хотел, чтобы из-за него пострадал кто-то невиновный.
– Так, значит, ты узнал всю эту историю из письма, – не скрывая разочарования, протянула я. – А мы-то думали – сам докопался.
– Это следователь узнал из письма, – обиделся Женя. – А я-то как раз сам докопался.
– Света, не обижай Женю! – подскочила Ксюха. – Решено! Я открываю детективное агентство и назначаю Женю главным детективом! Согласишься?
– Я рассмотрю ваше предложение, – пробурчал Женя, поднимаясь. – Поздно уже, пойду…
Я проводила гостя до дверей. Ксюха тактично осталась в комнате. Она мнила себя ужасно хитрой и догадливой, считая, что между мной и Женей что-то может быть, кроме того, что уже было.
– Я позвоню? – спросил Женя, перед тем как уйти. Я покачала головой. – Свет, ты не думай, я не буду надоедать. – Женя дотронулся пальцем до моего носа. – Но если я тебе понадоблюсь… вдруг – позови. – Обрисовал пальцем контур моего подбородка, открыл дверь и ушел.
Некоторое время спустя я все еще стояла, прислонившись спиной к двери и глядя в зеркало.
– Ну и что? – спросила я у своего отражения. – Что дальше?
