Глава 12

Второго января весь город дружно болел с похмелья. Лучшая часть праздника закончилась — ожидаемого чуда не произошло. Но народ упорно поддерживал иллюзию беззаботного веселья как сон — не желая просыпаться.

Виктор Пашкин впервые изменил традиции и не поехал вместе со всей компанией догуливать на дачу. Пока все спали, он выбрался из постели своей новогодней подруги, сполоснул лицо холодной водой и сбежал вниз, к машине.

Город еще спал. Магазины были закрыты, из витрин искусственно улыбались Снегурочки. Пашкин нарочно проехал мимо общежития нефтяного колледжа и взглянул на занавешенные окна в первом этаже. Спит. Или — спят?

Он не знал точно, что больше гложет его — ревность, досада или жажда мести?

Пока его бывшая пассия бегала по городу и продавала вещи, дожидаясь приезда американца, он злорадствовал. Почти наслаждался. Она ничего не знает! Но всему свое время, узнает…

Он-то сам был в курсе, что американец не приедет. Документы иностранца Пашкин спрятал в надежном месте. Часть денег пропил, часть лежит, дожидается своего часа. Похоже, час настал.

Вчера он увидел Катю в компании того самого американца. Виктор сразу его узнал. Из-под вязаной шапочки выбивались упругие темные кудри. Катя что-то объясняла иностранцу, широко применяя жесты, а тот смеялся и кивал. Просто сладкая парочка! Вот такой вариант Пашкин не просчитал. Не рассчитывал, что клиент окажется столь живучим.

А Катька, стерва такая, так и крутится вокруг иностранца! Наверняка в общагу свою привела. Пригрела. Всеми когтями за Америку уцепилась. Наследница! Ну, ничего, Катерина Ивановна, мы тебе крылышки пообломаем. Пашкин ехал привычной дорогой. Трасса пустела — народ догуливал Новый год. Но дорогу к профилакториям уже прочистили, и он проехал к месту, свернув с трассы, без проблем. Поставил машину на расчищенную площадку, достал из багажника коробку с подарками и, поскрипывая снегом, подошел к воротам. Нажал кнопку звонка.

— С Новым годом, отец! — крикнул сторожу, появившемуся на крыльце. — Открывай, принимай спонсорскую помощь от акционерного общества «Визит». Заведующая на месте?

— А где ей быть, тут она.

Пашкин со своей коробкой сладостей беспрепятственно прошел на территорию центра. Заведующую он разгадал еще в прошлый раз. Он был уверен, что застанет ее в этот послепраздничный день на рабочем месте. Директриса из баб одиноких, это он вычислил сразу — из нее так и выпирала нарочитая, невостребованная сексуальность. Ее явно стеснял белый медицинский халат.

— Всегда приятно такое вот незапланированное внимание к детям, — пропела заведующая, жестом приглашая Пашкина располагаться в ее кабинете. Коробку с подарками тут же унесли, а к Пашкину подкатили сервировочный столик с кофе, ликером и все с той же икрой.

— Чем же мы обязаны такому вниманию? — журчала мадам, наливая в тонкие фарфоровые чашки черный ароматный кофе.

— О вашем заведении легенды ходят, — вкрадчиво начал Пашкин, отхлебнув горячий напиток и облизывая влажным похмельным взглядом сидящую перед ним женщину. — Вы здесь делаете чудеса, помогаете несчастным сиротам…

— Что ж, — осторожно кивнула Ирина Львовна. — Такова наша работа. И, слава Богу, мир не без добрых людей. Вот вы, например. Просто Дед Мороз из сказки!

И заведующая деланно засмеялась.

Виктор сдержанно улыбнулся и отправил в рот круглый бутерброд с икрой. Он смачно пережевывал, не отрывая глаз от женщины. От него не укрылось ее оживление. В глазах Ирины Львовны будто кто-то включил дополнительное освещение — они заблестели, бросая на посетителя осторожные взгляды.

Пашкин редко ошибался относительно женщин. И все же, разрабатывая свой план, он предусмотрел две линии собственного поведения. Основную и запасную.

Если женщина вопреки расчетам окажется бумажной крысой и синим чулком — придется дать взятку. Большую взятку. Это — вариант запасной. Ну а если баба окажется не чужда плотских интересов, взятка будет гораздо меньше, а возможно, ее и вовсе удастся избежать. На этот вариант Пашкин сильно рассчитывал.

Он обстоятельно, неторопливо угощался, давая заведующей возможность рассмотреть его и оценить. Что, собственно, Ирина Львовна и делала, пока ее гость закусывал.

— И все-таки я подозреваю, что, — игриво улыбнулась заведующая, — у вашей фирмы должен быть личный интерес в нашем заведении.

— Есть такой интерес, — в тон ей согласился Пашкин и, слегка прищурившись, посмотрел ей прямо в глаза.

«Если она глаз не отведет, вес будет о'кей», — быстро подумал Пашкин. Он знал, что подобный взгляд из-под ресниц — средство верное, еще никогда не подводило.

Ирина Львовна глаз не отвела, напротив, она с готовностью подыгрывала интересному молодому человеку, прирулившему к ним в центр на крутой тачке. Одновременно она гадала, что же ему нужно. Версий сложилось несколько. Одна из ник и самая вероятная: у кого-то из богатеньких болен ребенок и нужно на время пристроить прилично и обеспечить уход. Дело житейское: родители, например, хотят съездить отдохнуть на рождественские каникулы, а чадо нужно не только пристроить, но и надежно спрятать, чтобы не дай Бог чего… В стране что творится — волосы дыбом. Версия была проста и реальна, но она Ирину Львовну не привлекала. Ну никак. Ее привлекала совсем другая версия, из области ее ночных женских фантазий, почти нереальная, но тем не менее с готовностью возникшая в ее воспаленном от одиночества воображении. А что, если этот молодой и интересный видел ее где-нибудь и так запал на нес, что вот взял все бросил и приехал к ней на работу, чтобы…

Впрочем, эта версия была сразу же безжалостно отвергнута, поскольку Ирина Львовна не являлась мечтательницей, трезво мыслила и привыкла называть вещи своими именами. То, что с ней сейчас происходило, она трезво же и назвала: ей срочно был необходим мужчина. Мужик. Она буквально слюной исходила, глядя на этого мускулистого, широкоплечего и узкобедрого молодого самца.

Ирина Львовна шесть лет жила без мужа, а до этого еще десяток лет маялась с мужем-алкоголиком, которого женщины интересовали только как источник денег на выпивку. Уже тогда, страдая от длительного воздержания, сгорая в борьбе между естественной женской потребностью и естественным же омерзением к пьяному и вонючему, Ирина Львовна иногда забиралась в постель к никакому Авдееву и пыталась удовлетворить плоть. Иногда ей это удавалось. Тогда омерзение к пьяному мужу усугублялось омерзением к себе самой.

Позже Авдеева таки забрала к себе мать. Помер он под забором, как ему и предсказывала Ирина Львовна.

С той поры она стала замечать, что ее некогда высокие требования к мужчинам в некоторые периоды жизни стали довольно существенно снижаться. Она могла не замечать многого из того, что замечала раньше. Например, ей мог вдруг понравиться лысый маленький мужичонка с брюшком, чего раньше она и представить себе не могла. В худых и сутулых она неожиданно находила высокую духовность и готова была воспылать страстью, окажи таковой ей хоть каплю внимания. К алкоголикам женщина исходила жалостью в память о несчастном Авдееве. Короче, Ирина Львовна последнее время была готова приласкать кого угодно, но мужчины об этом и не подозревали. Они не шли дружной толпой к заведующей лечебным центром И. Л. Авдеевой. Возможно, они просто не догадывались, что начальницы и заведующие тоже жаждут человеческого тепла и мечтают о сексе.

Появление новогоднего посетителя подействовало на Ирину Львовну как бокал хорошего вина.

Он что-то там вещал о благотворительности, о возможностях своей фирмы, а заведующая путешествовала взглядом по расстегнутому воротничку его рубашки, прикоснулась взглядом к черной густой растительности на груди и остановилась на джинсах.

Колени молодого человека были направлены в разные стороны, как бы стремясь охватить как можно больше пространства вокруг. Мощные, обтянутые джинсой бедра, вальяжно и даже, пожалуй, с вызовом покоились на мягком диване. Она пыталась уловить смысл того, что он говорит, но не могла оторвать глаз от нижней части его туловища. Она мысленно расстегнула молнию на его джинсах, почти зримо увидела то, что там скрывалось, то, что сдерживала грубая ткань. О, если бы кто-нибудь из персонала умел читать ее мысли! Если бы медсестры и воспитательницы могли увидеть воображаемое их заведующей, они просмотрели бы потрясающий спектакль. Они бы с любопытством могли наблюдать, как их мегера срывает с себя ненавистный белый халат и бросается к посетителю. Как она одним рывком буквально седлает его, попутно сдирая пуговицы с клетчатой рубашки, как напротив его масленого от бутербродов рта оказывается ее обнаженная грудь… О, эти запретные мысли!

— Ирина Львовна!

— Да, да, я вас внимательно слушаю! — Ее подкрасил румянец — пробился из-под слоя пудры. Но туман в глазах не исчез, и Пашкину этот туман был очень даже на руку.

— Я не знаю, как вы к этому отнесетесь… Но мне не хотелось высказывать вам свою просьбу в столь официальной обстановке. — Пашкин обаятельно поморщился.

— Вы меня интригуете, — промурлыкала Ирина Львовна. — Что за просьба такая опасная?

— Ну, что вы! Опасная… Ничуть не опасная. Просто дело деликатное. Лучше обсудить его в неофициальной обстановке.

Ирина Львовна неопределенно повела плечом.

— Ну что ж. В неофициальной так в неофициальной. Жду ваших предложений.

— Я хотел бы пригласить вас сегодня вечером со мной поужинать.

Ирина Львовна машинально облизнула пересохшие губы.

Этот молодой и сексуальный окажется сегодня в ее постели!

— Вообще-то не в моих правилах подобным образом решать рабочие дела, — запела она, закинув ногу на ногу и радуясь тому, что надела сегодня новые ажурные колготки. — Но… для вас я готова сделать маленькое исключеньице из своих правил…

— Вы не пожалеете об этом… — почти прошептал Пашкин, полагая, что именно так должен звучать севший от страсти голос.

Ирина Львовна почувствовала, что ей необходимо сменить нижнее белье.

Такое с ней происходило впервые.

Вопреки опасениям деньги в банке Катя получила беспрепятственно и, прижимая сумочку с валютой к животу, остановилась на широком мраморном крыльце. Падал мягкий белый снежок, но на ступенях банка не было следов — рано. Катя сегодня — первая посетительница. Сейчас нужно поймать такси и ехать на автовокзал. От областного центра до профилактория ехать часа четыре, не меньше. Она успеет к обеду, до того как детей уложат спать. Как она соскучилась!

Катя сбежала по ступенькам вниз. Автобусная остановка пустовала, машин на улице тоже было негусто.

— Вы, кажется, очень торопитесь?

Прежде чем обернуться, Катя почувствовала, как кто-то железной хваткой сжал ей локоть. Она дернулась, пытаясь освободиться, но ее держали крепко. Она обернулась, и тоскливый холодок отчаяния моментально проник под одежду: она узнала Шатрова.

— Садитесь в машину, — скомандовал он. Она увидела оставленный за банком автомобиль. Глазом моргнуть не успела, как оказалась в салоне «тойоты». Сумку с деньгами Шатров кинул на заднее сиденье.

— Дергаться не советую! — рявкнул он, включая зажигание. — Шею сверну!

Катя и не пыталась дергаться. Пытаться бежать? Зачем? Ее жизнь без тех двадцати тысяч, что лежали в сумке на заднем сиденье, не представляла для нее никакой ценности. Поединок с судьбой проигран. И теперь все равно, что с ней сделает новый русский. На его стороне сила, закон и фортуна. А на се — ничего. Он долго вез ее по городу и наконец остановил машину возле здания с обновленным фасадом. Взял сумку с деньгами и выбрался из машины.

— Выходите! — коротко приказал Кате, и она повиновалась.

Она догадалась, что бизнесмен привез ее в свой офис. Он стремительно летел по коридору, на ходу кивая сотрудникам. Катя плелась сзади. Она вошла за ним в просторный кабинет, отделенный от других помещений приемной. Он закрыл дверь на ключ. Швырнул сумку на свой стол и молча указал Кате на кресло.

— Еще никто не держал Марата Шатрова за дубового лоха! — наконец прервал он свое молчание. По всей видимости, у него накипело и молчание по дороге далось ему с трудом. — Соплячка! — продолжал он, не глядя на Катю. — В террористку захотелось поиграть?! А ремня не хочешь? Знаешь, что за такие игры бывает?

Катя исподлобья наблюдала за ним. «Соплячку» она пропустила мимо ушей. Уже то, что он приехал в банк «брать» Катю один, без свиты, и то, что закрыл дверь на ключ, говорило, что об инциденте на турбазе он никому не рассказал — стыдно.

Катя криво усмехнулась. Сама не поняла, как это вышло.

— Она еще усмехается! Да таких, как ты… — Он забегал по кабинету, распалясь, как старый советский утюг. — Откуда вы беретесь такие? Денег захотелось? Красивой жизни? А как они зарабатываются, такие деньги, ты знаешь?

— Тяжким трудом, — устало произнесла Катя, забыв стереть с лица кривенькую свою усмешечку.

Шатров просто побелел:

— Слушай, ты… Я таких, как ты, повидал на своем веку. Хочется все сразу и чтоб одним рывком. А мозгов маловато. А для панели — возраст уж не тот. Ага?

Катя без интереса наблюдала за противником. Теперь он будет ее воспитывать… Скорее бы уж все кончилось!

— Ничего святого для вас! Что угодно придумают! Ребенка больного! Фантазии тебе, крошка, не занимать. А вот сестричка твоя обмолвилась, спасибо ей, что детей у тебя нет и никогда не было.

Тут Катя распахнула глаза, открыла было рот, но Шатров не дал ей сказать.

— А то, что наследство тебе в Америке обломилось, так это не моя вина. А если у тебя крыша на этой почве поехала, то лечиться надо. И мой тебе совет, — продолжал он, — никогда больше не хватайся за оружие. Убьешь кого-нибудь ненароком, век каяться будешь.

— Вы меня под суд отдадите? — поинтересовалась Катя.

— Да иди ты… под суд… Возиться с тобой! Иди откуда пришла. И не попадайся мне на глаза. Но фокусы эти бросай! Второго такого добренького, как я, тебе не попадется, это я тебе гарантирую.

Катя встала и пошла к выходу. Она прошла через белые, обезличенные евроремонтом помещения офиса, вышла на снег и остановилась. Куда идти? Зачем? Что дальше?

Побрела напрямик, через тротуар, в сторону сквера. Он был занесен снегом и по этой причине совершенно безлюден. Здесь, в молчаливом окружении деревьев, Катя почувствовала, как на нее наваливается усталость. Ноги подкашивались. Она безвольно опустилась в сугроб. Снег был мягкий, глубокий. Она где-то читала, что если уснуть в снегу, то смерть подкрадется совсем незаметно. И больно не будет. Она втянула голову в воротник дубленки и подтянула к животу колени. Здесь, в сугробе, было как в глубоком кресле. Если бы не мешали мысли, а сразу уснуть и замерзнуть… Какое все-таки страшное слово: сугроб, Су-гроб.

— А ну-ка вылазь!

Катя открыла глаза и увидела перед собой две ноги в коричневых брючинах. Ботинки хозяина брюк напрочь утонули в снегу. И все-таки она сразу поняла — кто перед ней.

— Что вам от меня нужно? — пробормотала она, глядя на эти отутюженные брючины.

— Поднимайся! — приказали ей, и теперь Катя увидела широкую мужскую ладонь, протянутую ей. Руку помощи.

— Да пошел ты! — сказала она и отвернулась. Тут же почувствовала, как две руки тряхнули ее за плечи и попытались приподнять. Ну, это уж слишком! — Отстаньте от меня! — взвизгнула она, чувствуя, как слезы брызнули из глаз.

Она ногтями вцепилась в левую руку спасителя:

— Я кричать буду! Я милицию позову! А-а!

— Придурочная! — констатировал Катин враг, сгребая ее в охапку и пытаясь поднять со снега. — Заболеешь ведь, дура! Молодая еще!

— Ненавижу! — не унималась Катя, яростно отбиваясь, пиная мужчину ногами, царапаясь ногтями. — Не имеете права! Думаете, вам все можно? Казнить и миловать! Сильные! Богатые! Сытые! Ненавижу вас всех!

— Ну-ну, тихо, — приговаривал Шатров, таща брыкающуюся женщину к машине. — Не ори. Люди кругом.

— Люди, говоришь? — закричала Катя. — А ты хоть знаешь, как они, эти люди, живут? Что едят? О чем думают? Тебя ведь, кроме твоих вонючих денег, ничего не волнует!

Шатрову хотя и с трудом, но все-таки удалось впихнуть ее в салон на заднее сиденье, но она упорно продолжала махать руками, грозя побить стекла. Ему ничего не оставалось делать, кроме как крепко ее стиснуть и прижать к себе, пережидая истерику. Он предполагал, что настолько бурный взрыв эмоций долго не продлится — скоро иссякнет, надо только дать волю слезам.

Однако в хрупкой на вид девушке пряталась нешуточная сила. Катя двигала локтями, кулаками, что-то кричала обидное, но едва оказалась прижатой лицом к серому шерстяному джемперу, от которого пахнуло на нее живой теплой силой, почувствовала спазм в горле и стала захлебываться слезами. Силы покинули ее, и, поняв это, мужчина ослабил хватку. Девушка обмякла, уронила свои кулаки, и они оказались у Шатрова под мышками. Катя ревела громко, подвывая и всхлипывая, уткнувшись в шерстяную грудь ненавистного бизнесмена, а тот гладил девушку по волосам (шапка в борьбе слетела) и говорил одну и ту же фразу: «Все будет хорошо, все пройдет, вот увидишь».

Когда истерика иссякла, Катя отодвинулась от Шатрова и принялась искать платок.

— Извините меня. Я, пожалуй, пойду.

Шатров достал из кармана платок и протянул девушке.

— Не стоит вам сейчас оставаться одной.

— Не бойтесь, в сугроб я уже не вернусь. Вдохновение кончилось. Если не трудно, подбросьте меня до автовокзала. Я поеду домой.

— Сегодня я вас никуда не отпущу, это вы как хотите, — объявил он, когда они уже ехали по центральной улице города. — В конце концов, вы продержали меня в плену почти сутки, теперь моя очередь.

Сил на сопротивление у Кати не осталось. Пусть делает что хочет. Ей все равно.

Он привез ее к новой кирпичной девятиэтажке. Широкий подъезд, чистые лестничные площадки. Домофон. Поднялись в лифте на пятый этаж. Шатров открыл дверь, и Катя очутилась в огромной прихожей. Хозяин взял у нее дубленку и куда-то унес.

Катя вошла в просторную светлую гостиную и сразу упала в мягкое ворсистое кресло. Она безучастно слушала, как Шатров чем-то звякает на кухне, и без любопытства окидывала взглядом комнату — мягкая мебель, пальма в большой кадке, несколько картин на стене. Комната производила впечатление необжитой.

— Вот, выпейте. — Шатров возник на пороге совершенно бесшумно. В руках он держал поднос с бутылкой коньяка и рюмками, а также блюдце с нарезанными дольками лимона.

Катя безропотно приняла коньяк и выпила рюмку до дна. От лимона отказалась — спиртное она обычно запивала газировкой. Или компотом. Шатров поставил поднос прямо на ковер.

— А теперь рассказывайте, — сказал он и устроился напротив Кати на полу. Она почувствовала, как тепло растекается по телу.

Сидящий на полу лобастый бизнесмен показался ей не таким уж невыносимым, как час назад. Что-то в нем, безусловно, изменилось.

И Катя, сама не зная зачем, стала ему все рассказывать.

И про свою чумную любовь к Витьке Пашкину. И про сестру Дашу. И про любимого отца, инженера-химика, который всю жизнь проработал на оборонном заводе, а когда после перепрофилирования этого завода было решено химические отходы захоронить здесь же, поблизости, не выдержал и запил. И пьет до сих пор. А на химическом кладбище пацаны устроили футбольное поле. Только птицы это место облетают стороной. И про Юнина Катя рассказала, про его непонятную любовь к ней. И про то, как родила ребенка и никому об этом не сказала. Даже сестре. И про то, как первый раз увидела своего мальчика и как узнала про его болезнь. И как ходила по фирмам и просила денег. Про все. Потом Катя словно провалилась куда-то. Последнее, что она запомнила из того дня, это мягкое невесомое одеяло возле лица, появившееся непонятно откуда. И мужская рука, поправляющая это одеяло.

Проснулась, когда на улице было уже светло. Гостиную заливал ровный белый свет. Катя несколько мгновений соображала, где, собственно, находится. Когда все вспомнила — освободилась от мягкого пухового одеяла и огляделась. Никаких признаков присутствия хозяина. В квартире царила тишина. Первое, что попалось в поле ее зрения, это сумка, которую накануне Шатров отобрал у нее возле банка.

Катя подошла и расстегнула молнию. Деньги лежали аккуратными пачками в прозрачном целлофановом пакете. В другом отделении она нашла свой паспорт, страховой полис и кошелек с последней сотней. Боясь поверить в новый поворот дела, Катя отправилась на поиски хозяина. Заглянула в соседнюю комнату — смятая пустая постель. Еще одна комната оказалась детской. Веселенький ситцевый дизайн. Идеальный порядок. Длинная полка с мягкими игрушками, книжный шкаф с большими яркими книгами. На столе — компьютер. И эта комната, как и гостиная, выглядела нежилой, несмотря на обилие деталей. Комната сиротливо смотрела на Катю, и она поспешила выйти оттуда. Направляясь в кухню, Катя уже знала наверняка, что в квартире она одна. На столе, возле плетеной корзиночки с хлебом, записка. Мелким неровным почерком:

Катя несколько раз перечитала записку, все еще не веря своим глазам.

Он поверил ей! Он сам дает ей эти деньги!

Катя метнулась в гостиную, схватила сумку, затем в прихожую, сдернула с вешалки дубленку. Подумав, вернулась в гостиную, сложила почти невесомое одеяло, отнесла в спальню.

Она долго искала свои сапоги, прежде чем догадалась заглянуть в ванную. Оба сапога, вымытые, стояли на батарее, а чуть пониже, отдельно, сохли стельки из сапог. Вид собственной обуви привел ее в состояние шока. Она долго стояла в ванной, крутя в руках стельки.

Тот факт, что посторонний человек, мужчина, позаботился о ее обуви, как, наверное, он заботился о сапожках своей дочери, «добил» Катю. Не то, что он оставил ее, придурочную, в своей квартире одну, не то, что он подарил ей двадцать тысяч долларов. Нет.

То, что он вымыл и высушил ее сапоги.

Катя сунула ноги в свои сапоги как в хрустальные туфельки.

Ноги приятно окутало сухое тепло. Она шла на автобусную остановку и улыбалась. Улыбалась первый раз в этом году.