Глава 13

Своего Шурика она увидела издалека — он возил по дорожке пустые саночки. У Кати сжалось сердце. Она хотела бы осыпать его подарками, привезти ему что-нибудь особенное. Нельзя. В первый же день ее появления в центре это условие обговаривалось с заведующей. Поэтому Катя привезла сыну совсем скромный новогодний подарок — мягкого медвежонка и теплые (сама связала) носочки.

Увидев ее у ворот, Шурик остановился, как запнулся. Он словно взвешивал на весах своей детской души значимость ее появления. Он сердцем чувствовал, что эта тетя для него особенная и он, Шурик, в отличие от остальных детей, чем-то связан с ней. Но чем — малыш не понимал. Поэтому он неспешно, как бы раздумывая и присматриваясь, поковылял навстречу Кате. Когда он подошел, она быстро села на корточки и торопливо, жадно, поцеловала его в обе румяные щеки. И украдкой сунула ему в варежку шоколадку. Большой пакет сладостей она отдала воспитательнице. Не успела Катя расспросить воспитательницу о состоянии здоровья сына, как ее позвали к заведующей.

Женщина прошла по знакомому коридору и толкнула белую дверь.

Заведующая сидела за своим широким внушительным столом. Слегка кивнула Кате, продолжая что-то писать в блокноте.

— Проходите. Садитесь.

Катя услышала в тоне нарочитую официальность, но не придала поначалу этому значения. Она расстегнула дубленку и села напротив заведующей на стул.

— Нам с вами, Катерина Ивановна, предстоит серьезный разговор, — сказала заведующая, не поднимая глаз. Она смотрела на карандаш, что вертела в пальцах. Катя насторожилась. Чтобы напугать ее сейчас, нужно совсем немного, и тон заведующей сделал свое дело.

Сегодня Ирина Львовна была совсем другая. Она не поднялась со своего места навстречу Кате, как бывало раньше, не улыбнулась пусть фальшивой, но все же — улыбкой… Что-то явно изменилось.

Катя запаниковала.

— Что ж вы, любезная, нас за нос-то водите? — изрекла наконец заведующая и бегло взглянула на Катю.

— В каком смысле? — не поняла Катя.

— В прямом. Рассказываете нам сказки про наследство в Америке. Мы вам верим. А потом оказывается, что все это — плод вашей безудержной фантазии, а? Нехорошо.

Кате кровь бросилась в голову.

— Какое отношение мое наследство в Америке имеет к тому, что… к моему сыну?

Катя размотала душивший ее шарф и вцепилась в него пальцами.

— Неужели вы думаете, милочка, что мы так мало интересуемся будущей судьбой своих воспитанников? Мы не можем допустить, чтобы ребенок попал в руки… не совсем порядочного человека.

— Но я не считаю себя непорядочной. И никто не считает.

— Ну… у нас, к сожалению, другие сведения. Как, например, получилось, что вы оставили ребенка в роддоме?

— Я вам уже рассказывала! — ужаснулась Катя. Внимательную, радушную Ирину Львовну словно подменили! Кате стало жарко.

— Рассказать можно все, что угодно. А как было на самом деле — мы не знаем. Вероятно, вы вспомнили о мальчике в связи с тем, что не можете больше иметь детей.

Катя не скрывала своего удивления, и Ирина Львовна удовлетворенно улыбнулась.

— Да, милочка, не удивляйтесь. Мы провели большую работу касательно вас. И пришли к выводу, что преждевременно доверять больного ребенка такой мамаше. А вдруг через полгода вам в голову придут еще какие-нибудь фантазии? Мы не можем рисковать.

— Но как же так? — Кате не хватало воздуха, она теряла голос. Он вдруг утратил свою силу, стал сиплым, срывающимся. — Ведь Шурику нужна операция! Я достала денег!

— Операция — разговор особый. Если вы внесете деньги на его лечение, сумму мы примем. Но уж полетит с мальчиком в Америку наш сопровождающий.

— Вы не можете, вы не можете… — Катя сипела, не слышала сама себя.

— Мы все можем, — спокойно возразила Ирина Львовна. — Закон на нашей стороне. А вот вы как раз не имеете ни моральных, ни юридических прав на этого ребенка. Вы что, собираетесь после операции привести Сашу к себе в общежитие? Студенты колледжа — прекрасное соседство для больного ребенка!

— У моих родителей трехкомнатная квартира, — пересохшими губами прошуршала Катя. — Я приведу его туда.

— И подарите мальчику дедушку-алкоголика? — закончила за нее заведующая. — Как ни крути, ничего не получается, Катерина Ивановна.

Катя с силой скомкала шарф в руках.

— Вы хотите сказать, что я и потом, после операции… Что я никогда не смогу забрать Шурика?!

Ирина Львовна пожала плечами.

— Этого я предсказать не могу. Обращайтесь в вышестоящие инстанции. Возможно, там решат по-другому, в чем я лично сильно сомневаюсь. Боюсь, вам придется побегать. Усыновляют же наших детей только иностранцы. Это я вам уже говорила.

Виталик Кириллов с завидным энтузиазмом выгуливал иностранного гостя.

— Мо-ло-ко, — старательно читал Виталька очередную вывеску и останавливался, выжидательно взирая на Филиппа.

— Мо-ло-ко, — послушно повторял Филипп. — Правильно?

Виталька, довольный, кивал. Он был необычайно горд своей миссией. Он ежедневно водил гостя излюбленным маршрутом, и прогулки обоим доставляли удовольствие.

— Универмаг. — « Виталька показал на двухэтажное кирпичное здание с высокими окнами.

— Что есть универмаг? — остановился Филипп и серьезно посмотрел на мальчика. Виталька развел руками, беспомощно улыбаясь, покрутил головой, и вдруг в глазах его вспыхнула искра.

— Пойдем!

Они вошли в шумное нутро универмага и остановились на пятачке меж стеклянных витрин.

— Супермаркет! — объявил Филипп, хитро поглядывая на мальчика.

— Универмаг! — уловив хитрую нотку в голосе Филиппа, поправил Виталька. Он сообразил, что его вызывают на игру, и с готовностью вступил в нее. — Универмаг! Универмаг! — повторял он, с восторгом глядя на своего спутника. — Универмаг!

— Супермаркет, — небрежно возразил Филипп, игнорируя Виталькино нетерпение и делая вид, что рассматривает витрину. — Супермаркет.

Так они продвигались от витрины к витрине, повторяя каждый свое. Филипп был рад, что мальчик привел его в магазин. Вчера Рэй привез ему деньги, и он хотел чем-нибудь порадовать своих русских друзей. Он показывал на какую-нибудь вещь, и мальчик называл ее. Филипп искоса поглядывал, пытаясь поймать блеск заинтересованности в детских глазах. Но Виталька оставался равнодушен к вещам.

Книга? Машина? Электронная игрушка? Виталька старательно все называл, но не проявлял особого интереса.

Они выбрали для Ани сумочку на длинном ремне и положили внутрь шоколадку. «Анька обрадуется», — пообещал Виталька. Даше купили фартук, украшенный вышивкой. Двинулись дальше. Филипп намеревался уже перейти на второй этаж, когда заметил, как смотрит Виталька на витрину спортивного отдела. Мальчик открыл рот и забыл про Филиппа. Здесь имелись ролики всех видов, хоккейные клюшки, каски, боксерские перчатки, длинный ряд сверкающих велосипедов, мячи, а также все для плавания под водой. Филипп не задавал вопросов, а только предельно внимательно наблюдал. Что же так приковало внимание этого необычного ребенка? Он прекрасно видел, как трудно живется Даше и ее детям, какой ценой платится в этой семье за каждую маленькую радость. Может, ребенок хочет велосипед? Нет, велосипеды стоят себе разноцветной блестящей шеренгой, подходи, смотри, трогай. Если бы Витальку заинтересовал велосипед, он со свойственной ему прямотой не сумел бы скрыть этого.

Нет, он смотрит мимо. Мимо маски для подводного плавания, удочек, роликов… Мячи? Там, на полке, яркой привлекательной россыпью пестрели мячи: из оранжевой пупырчатой резины — баскетбольные, кожаные, упругие до звона — футбольные. Еще там лежали продолговатые для регби, волейбольные и мелкие, шершавые — теннисные. Филипп подошел поближе.

— Что тебе нравится? — спросил он и положил руку на Виталькино плечо.

Тот вздрогнул, будто очнулся от сна, глубоко вздохнул.

— Мяч. — Это прозвучало до странности виновато. И Филипп вдруг ощутил всем своим существом, что вбирает в себя это коротенькое слово в устах Витальки: мяч.

И запах новой, не тронутой ничьими руками кожи, и немного шершавое ощущение упругих боков в ладонях, и теплый ветер в лицо, и простор пустого двора… Хруст сухого листка под ногой и пружинистая надежность теплой родной земли. И обида, что ты не такой, как все, и тебя не берут в игру. А ты хочешь… Ты так хочешь бегать по теплой пыли и трогать, трогать ногами этот послушный кожаный колобок и катить его к заветным воротам!

— Мяч, пожалуйста, — обратился Филипп к продавщице. Та лениво отделилась от стены и поплыла к покупателю.

— Какой? — с ноткой презрения, не взглянув даже на Филиппа, поинтересовалась она. Витальку она, кажется, и вовсе не заметила.

Поведение продавщицы настолько шокировало Филиппа, что он не ответил ей. Почему продавец так враждебно относится к покупателю? На чем основано его презрение? Эта девица, судя по всему, уверена, что делает им великое одолжение! Что такое?

Увы, Филипп Смит был не в силах постичь Россию, как ни силился…

— Тащи мячи к тем двум придуркам, — сквозь зубы процедила продавщица своей напарнице. Последняя с неохотой оторвала зад от вертящегося стула и двинулась к полке с мячами. Через пару минут перед Виталькой выстроилась батарея мячей.

Мальчика залихорадило. Он вытягивал губы, передергивал плечами, тер ладонью ухо и то и дело оглядывался на Филиппа.

— Возьми, — сказал Филипп. Ему показалось, что это слово наиболее подходит в этой ситуации. Мальчика не пришлось упрашивать — он без промедления выхватил из общей шеренги мячей коричневый футбольный, прижал его к животу, тут же обернулся, и сожаление судорогой пробежало по его лицу: в шеренге остался еще один футбольный. Белый с серым. Кожаные квадратики серого и белого цветов были тесно прижаты друг к другу и переплетались в рисунке.

— Ну, какой берете? — заметив колебание покупателей, поинтересовалась продавщица. Все с тем же оттенком презрения в голосе и несомненной уверенностью в собственном превосходстве.

— Два! — объявил Филипп и выхватил из шеренги мячей тот, который стоил Витальке такого колоссального сомнения.

Виталька, вконец обалдевший от свалившегося на него счастья, попискивая что-то нечленораздельное, прижал к груди оба мяча.

Филипп расплатился, заглянул в глаза вальяжной продавщице и тихо сказал по-английски:

— Ты, наверное, надеешься на удачу, крошка? Можешь не рассчитывать, она таких не любит.

Развернулся и пошел к выходу, оставив за спиной двух ошарашенных продавщиц.

— Ты чего-нибудь поняла? — наконец проснулась первая.

— Да клеился. На свидание приглашал. Про любовь там что-то…

— Эх, блин! — На лице вальяжной продавщицы возникло столько эмоций, что, положи их на весы, они запросто перевесят все те жалкие подобия вежливости, которые выражало это лицо за все время работы в магазине.

В это самое время Даша и Аня Кирилловы собирались делать вареники. В кастрюльке варилась картошка, на сковороде жарился лук, белой горкой высился в тарелке творог. Даша просеивала муку. Непослушная прядь выбилась из прически и падала на щеку, щекоча и мешаясь. Даша — руки в муке — без конца сдувала эту прядь, посмеиваясь над собой. Аня взбивала яйцо в чашке и тоже похохатывала. Просто так. Просто было весело готовить с матерью вареники и знать, что этот противный дядя Петя не будет сидеть с ними за столом. С тех пор как у них квартирует американец, многое в их жизни изменилось.

Во-первых, сдуло ветром дядю Петю. Петюню, которого Аня терпеть не могла. Во-вторых, подружки из класса теперь так и норовят заскочить к Ане на часок — поглазеть на иностранца. Аня вполне могла бы зазнаться и пускать к себе не всех, а выборочно. Но она не такая. Пусть приходят.

В-третьих, Виталька теперь почти не донимает ее. Аню. У него появился новый друг в лице Филиппа. Это первый человек, который не относится к брату как к больному, а общается с ним так легко и естественно, что просто удивительно. Виталька уже выучил множество английских слов и легко говорит самые распространенные предложения.

Аня вылила яйца в творог и принялась перемешивать. Она не могла понять, почему именно сегодня все так приятно делается. Никогда прежде она не испытывала тяги к домашним делам. А первое время, когда у них поселился американец? Это был сущий кошмар! Мать то и дело заставляла наводить порядок: чистить раковину в ванной, убираться на письменном столе и в шкафу, по сто раз в день вытирать пыль. Мать и сама была в постоянном напряжении оттого, что у них такой гость, и их с Виталькой загоняла. Впрочем, Виталька не в счет. Он как раз убираться любит. Ему только доверь — так и будет целый день что-нибудь чистить. Просто у мамы не всегда хватает фантазии — чем его занять. А вот Филипп брата сразу раскусил. И когда они с матерью уходили по делам — мать в свою аптеку, Аня в школу, — а Филипп с Виталькой оставались одни, то эти двое успевали переделать кучу дел. Мать сначала протестовала, а потом поняла, что бесполезно. Филипп научил Витальку печь булочки с корицей и яблочный пирог. Они передвинули мебель в большой комнате, и там сразу стало просторнее.

Напряжение от присутствия в доме чужого человека быстро ушло. Филипп стал вроде родственника, приехавшего издалека. Наверное, поэтому настолько желанны эти совместные ужины. Одна заноза торчала в этой внезапно свалившейся на семью Кирилловых идиллии — Виталькина училка Эльвира. Узнав, что у них гостит американец, та бессовестно зачастила, стала назначать Витальке дополнительные занятия, чего раньше было от нее не дождаться. В общем, всячески лезла на глаза. А Виталька, наоборот, резко охладел к Эльвире с появлением Филиппа. Не лез к ней со своей любовью, не хватал сумку, не прятал ключи… И теперь она не торопилась уйти, как раньше, а, наоборот, кончив урок, норовила остаться пить чай. Аня сама не знала, почему злится на Эльвиру. Злилась, и все. Ей казалось, что американец теперь как бы только их. Только они: Аня, мать и Виталька — имеют право на его дружбу. И больше — никто.

Конечно, можно подложить Эльвире на стул жвачку, чтобы она прилипла, или потихоньку оторвать от пальто пару пуговиц. Но ведь сразу догадаются, чьих рук дело. Придется пока терпеть…

Филипп и Виталька пришли, когда хозяйки заворачивали начинку в ровные круглые лепешки. Из коридора доносился «содержательный» разговор двух путешественников:

— Уни-вср-маг, — твердил Филипп.

— Супер-мар-кет, — вторил Виталька.

— Универ-маг.

— Супер-маркет…

Полчаса ушло на восторги по поводу подарков, а затем Даша вернулась на кухню. Место Ани занял Филипп — Анютка с сумочкой осталась вертеться перед зеркалом.

— Даша, почему в супермаркете… в магазине продавец такая сердитая?

Даша посмотрела на него с улыбкой, как на маленького, не прерывая своего занятия — она раскатывала тесто. Движения ее были сильные и слаженные.

Филипп невольно засмотрелся на ее руки, а когда она заговорила — с трудом оторвал взгляд:

— Возможно, у нее дома проблемы, — предположила Даша. — Может, с мужем поссорилась или еще что…

— Разве она не боится потерять работу? — возразил Филипп. Даша стряхнула со скалки большой тонкий пласт теста и тыльной стороной ладони провела по лбу, убирая прядь. На лице остался рисунок муки.

— Боится? У нее зарплата маленькая, вот она не больно за нее и держится. А возможно, ее в магазин по блату приняли.

Филипп наморщил лоб, пытаясь понять то, что объясняла ему Даша, а та, в свою очередь, поняла, что не умеет на такие темы беседовать с иностранцами. Чтобы избегнуть дальнейших расспросов о превратностях российской экономики, она вручила квартиранту тонкий прозрачный стакан и стала показывать, как резать тесто.

Филипп с интересом наблюдал, как мягкие, ладные ладони женщины отодвигают готовые кружочки и принимаются за новые. Неожиданно для себя он протянул руку и пальцами стер с ее лба след муки. Даша остановилась и вопросительно посмотрела на него. Он показал ей пальцы в муке — она улыбнулась, кивнула, отдала ему стакан и отошла к плите. Ничего не произошло. Но этот короткий жест что-то нарушил на кухне. Или что-то внес?

Филипп резал кружочки, Даша заворачивала в них творог, затем, быстро-быстро перебирая пальцами, ловко защелкивала вареник, делая края фигурными. Филипп вдруг увидел рядом с собой мягкую округлость руки и прилип к ней взглядом. Дашины размеренные движения, спокойствие и несуетность жестов заворожили его. Ее пальцы с коротко остриженными ноготками — сильные и одновременно беззащитные, запачканные мукой — вызвали в нем внезапную теплую волну. Вдруг захотелось взять эту руку и подержать в своей. Почему он до сих пор этого не сделал? Почему он до сих пор вообще… не посмотрел на нее… с этой точки зрения? Даша поймала его взгляд, увидела в нем вопрос и растерялась.

— Филипп, — произнесла Даша, держа руки на отлете, чтобы не запачкаться.

Он покачал головой и осторожно взял ее за пальцы. Теперь его руки тоже были в муке. Он сложил Дашины ладони вместе и накрыл своими. Даша внезапно почувствовала, что сейчас непременно заревет. От этого естественного проявления человеческого тепла у нее перекрыло горло, и слезы двинулись к глазам. А две теплых сильных мужских руки не отпускали ее, держали.

В кухню стрелой влетела Анька и — как ударилась — остановилась с лету.

— Мам… мы… есть хотим… — вытряхнула порциями свою речь и покраснела до корней волос.

Даша отняла свои ладони и засуетилась — покидала готовые вареники в кипяток, сунула дочери в руки миску с мукой, стала торопливо доставать вилки, тарелки. И все это — не поднимая глаз, молчком-сопком. И ужинать сели какие-то взъерошенные. Не считая Витальку — он-то был весь в своих мячах мысленно и едва мог усидеть на табуретке. Вареники запихивал в рот целиком и глотал, не прожевав.

Когда на кухне Кирилловых происходил этот в общем-то рядовой ужин, в направлении их дома шагала Катерина, родная сестра и тетка. Полы ее дубленки развевались, а сапоги то и дело скользили по укатанным местам. На лице путницы читалась такая решимость, что, кажется, случись сейчас на улице чрезвычайное происшествие — она прошла бы мимо, даже не обратив внимания. Вся она была — мысль, руководство к действию. Глаза ее сверкали беспокойным блеском в нечетком-размытом свете фонарей.

— Всем привет! — нарочито бодро крикнула она из прихожей, стряхивая снег и даже не взглянув на себя в зеркало.

Виталька промычал что-то набитым ртом и потащил тетку в комнату.

— Филипп подарил мне мячи! — доложил он и обнял сразу обе свои футбольные радости, как головы двух друзей.

— Идем с нами ужинать. — Даша появилась в дверях. За ней следом — Филипп с полотенцем в руках.

— Я… нет. Я, собственно, на минуточку. — Катя сбросила дубленку, взяла у племянника мяч и, покручивая его в руках, попробовала говорить беззаботно и легко. А выходило наоборот — нервно и напряженно. — Я ненадолго украду у вас Филиппа. Вы не против? Филипп, ты не составишь мне компанию? Мне нужно кое о чем с тобой поболтать. В общем, я приглашаю тебя в ресторан. Ничего, что без предупреждения? Мы немного посекретничаем. Это ничего? Надеюсь, никто не обидится?

Катя ни на кого не смотрела, строча свою тираду. И поэтому не заметила, как Аня исподлобья наблюдает за ней.

Нет, конечно же, никто не обидится. О чем речь. Даша принялась объяснять Филиппу, что от него хотят. Сходить с Катей в ресторан. Ей что-то нужно. Он и сам прекрасно понял, что у той что-то стряслось. Просто он совсем по-новому слушал Дашин голос. Слушал и улыбался. Конечно, он пойдет. Он сделает все, о чем просит Катя. Хотя в отличие от своей неторопливой, даже, пожалуй, медлительной сестры Катя казалась ему чересчур подвижной, даже, пожалуй, резковатой. Нервной. И ему никуда не хотелось идти. По вечерам они так хорошо играли в карты и лото, что Филипп почувствовал только сейчас, что тихий вечер за столом возле торшера ему как-то милее, чем русский ресторан. Скорее всего официанты там такие же грубые, как и продавцы. Никуда он не хочет. Но тем не менее он безропотно собрался и вышел вслед за Катей в морозную снежную канитель.

Приличный ресторан в городе был один, туда Катя и повела Филиппа.

Они прошли через весь зал и заняли столик в углу, прямо у окна. В ресторане царил уютный полумрак. Каждый столик освещала отдельная настольная лампа, свет которой был неназойлив благодаря плотному абажуру. Официанты вопреки ожиданиям американца оказались предупредительны и расторопны — заказ принесли моментально. Катя расспрашивала Филиппа о его впечатлениях о России. О семье. О работе в фирме. О Юнине.

Каким он был в последнее время? Как жил? Как относился к Филиппу?

Американец обстоятельно отвечал. Настолько обстоятельно, насколько у него доставало русских слов.

Катя слушала его так, точно от его ответов зависела ее жизнь. Она сидела, склонив голову набок, впившись в него взглядом, как-то скорбно наморщив лоб. И все же ему казалось, что она не слышит его. Она обдумывает что-то свое.

— Он тебя очень любил, — произнес Филипп зачем-то. Наверное, думал, что делает ей приятное. Она кивнула. Да, Юнин ее любил, это правда, она знает.

Катя достала сигареты из сумочки.

— У меня от него сын.

Филипп молчал, наблюдая за женщиной. Ему показалось, что он не совсем понял, что она сказала.

— Сын. Маленький сын. Ему три года. Александр.

— Сын? Сын Станислава?

— Да. — Катя улыбнулась, но Филипп увидел, что она готова заплакать.

Она закурила, выдернула из вазы салфетку и, продолжая кривить рот в улыбке, промокнула слезы.

— Он не знал? — Филипп распахнул глаза, отказываясь понимать то, что услышал. Лицо женщины болезненно сморщилось.

Это было мучение — изволь объяснить ситуацию иностранцу. Тут своему, родному, трудно рассказать, не каждый поймет. Она видела, что Филипп возмущен. Он не поймет ее. Он, вероятно, любил Юнина, раз так разгорячился. Катя протянула руки через стол и накрыла ими ладони Филиппа.

— Не думай обо мне плохо, — попросила она. — Мой сын болен. Он находится в лечебном центре. Мне не дают его. Я — плохая мать. Но его может усыновить иностранец. Усыновить, вылечить…

Катя передохнула, опустила глаза. Ей трудно было выдержать напряженный взгляд американца. Он осуждает ее. Он не понимает ничего из того, что она пытается втолковать ему.

— У тебя есть дети? — спросила она. Он отрицательно покачал головой.

— А жена?

— Нет.

— Это хорошо.

Катя оставила в покое руки Филиппа и залпом выпила вино.

Сверкнула глазами на американца и изобразила улыбку.

— Ты не думай… Я очень люблю своего ребенка, — продолжала она. — Я нашла деньги на его лечение… Ему срочно нужна операция. Доктор Цвигур. Не слышал?

Что я могу для него сделать? — перебил Филипп, и Катя на минуту умолкла. Она отвернулась к окну, собираясь с духом. Когда повернулась к Филиппу, была уже совсем другая — бледная и строгая.

— Женись на мне.

Филипп молчал. Внимательно смотрел на нее и молчал.

«Считает меня сумасшедшей», — подумала Катя.

— Это будет фиктивный брак, — уточнила Катя, глядя в задумчивые глаза иностранца. — Я не прошу у тебя больших жертв. Ведь ты не женат.

— Мы с женой в стадии развода.

Катя снова дотронулась до его руки.

— Мне больше не к кому обратиться, — сказала она. — Это безвыходное положение. Я подумала… если вы со Славкой были друзьями, то ты мог бы сделать это для его сына. А?

Филипп потер переносицу. Он ничего не успел ответить. В начале зала раздался шум, и они дружно оглянулись. Швейцар пытался кого-то выпроводить из ресторана. Несколько секунд спустя Катя разглядела, что этот кто-то — ее племянница Анютка, взъерошенная как воробей, вся в снегу. Вырвавшись из рук швейцара, она пролетела мимо ошарашенной публики, прямо к их столику. Шарф выбился из-под воротника, варежки мотались на резинках — мать пришивала их ей как маленькой.

Девочка с лету что-то швырнула Кате, что мелко звякнуло о тарелку.

Катя взглянула — ее золотая цепочка.

Анютка тяжело дышала. Швейцар уже шагал к их столику в сопровождении местного амбала. Филипп поднялся навстречу, сунул в руку швейцару доллар, что-то сказал по-английски. Швейцар ретировался. За ним лениво двинулся амбал.

— В чем дело, Аня? — поинтересовалась Катя, взирая на племянницу.

— А еще говорила, что нам счастья желаешь! А сама, а сама…

Ане не хватало воздуха и слов. Она стояла красная как рак. Филипп попытался усадить ее на стул, но она выдернула руку.

— Что случилось? — Катя попыталась строго одернуть девочку.

— Ты… ты заигрываешь с Филиппом, я видела! Сама его к нам привела, а теперь отнимаешь!

— Анна! Что ты несешь?

— Я видела, как ты его за руки хватала! Ты о сестре своей подумала, ей это будет приятно? Ты только о себе одной думаешь! Конечно, ты моложе мамы, и детей у тебя нет, вот ты так себя и ведешь! А ей что, только такие, как дядя Петя, пусть остаются, да? Ты все врешь, что нам счастья желаешь, и цепочка твоя мне не нужна, забери!

Анютка развернулась и помчалась назад — шапка набок, пальто нараспашку.

Катю как к месту пригвоздили. Филипп буркнул свое «айм сори» и помчался вслед за девочкой. Катя видела через окно, как иностранец бежит в своей легкой куртке, кричит что-то, но где ему Аньку догнать… Та по накатанным льдышкам — ширк, ширк. Бегом. А он балансирует как по канату. Не привык Филипп к русской зиме.

Катя налила себе бокал вина и выпила. Да… Получила? Получила…

Выходит, у Даши с американцем — роман… А она и не знала! Дожила — не видит ничего дальше собственного носа. Полезла к нему с предложениями. Катя засмеялась. Сначала на пробу — горько и коротко, а потом посильнее — горько, но длинно. Безнадежно.

На ее смех оглядывались, и она постепенно совладала с собой. Достала сигарету и позвала официанта. Заказала кофе.