Книга: Женщина-зима
Назад: Глава 15
Дальше: Глава 17

Глава 16

В Завидово приехала Любава. Против своего обыкновения она не зашла к сестре, а явилась сразу в дом отца. Полина узнала о приезде сестры, только когда отец позвонил и позвал ее обедать.
— Гостья у нас, — довольным голосом сообщил он в трубку. — С Борисом знакомится.
Полина удивилась, но показывать свое удивление не стала, а пришла к отцу на обед, захватив с собой свежего творога.
Стол уже был накрыт, Любава с Борисом весело болтали, будто знали друг друга сто лет. Отец нарезал на деревянном кружке копченое сало.
Полина рта не успела открыть, заговорила Любава, словно торопясь предупредить возможные вопросы:
— В пекарне все хорошо. Убытки удалось перекрыть, пошла прибыль. Приехала к папе за рассадой. Не дай Бог, огород останется незасаженным. Танюшка же приезжает. Сдаст сессию и приедет.
Полина с некоторым недоумением продолжала наблюдать за сестрой. Та находилась в состоянии легкого нервного возбуждения. Много говорила, сама смеялась своим шуткам, то и дело обращалась к Полине и Борису, словно искала поддержки. Особенно удивило Полину, что Любава при Борисе, как при своем, стала говорить о Семене.
— Семен вчера со своей поругался! — выложила она козырную новость, которую, видимо, берегла «на потом».
— Семен — это кто? — уточнил Борис, переводя взгляд с одной сестры на другую.
— Муж, — в унисон ответили сестры и не стали больше ничего уточнять.
— Ага, — кивнул Доброе, намазывая холодец слоем горчицы.
— Тетя Стеша сказала. Тети Стешин младший сын, Толька, в соседях с Сизовой. Так вот, говорит, ругались на новой веранде, только пух летел.
— Из-за чего? — спросила Полина. Она знала: сестра ждала этого вопроса. На самом деле ей не хотелось говорить о Сизовой и было неловко за сестру.
Любава выдержала паузу, не без удовольствия приготавливаясь к изложению сути скандала.
— Наталья купила шубу! — торжественно выпалила она и оглядела собравшихся.
— На кой ей летом шуба? — не понял Петр Михайлович.
— Летом дешевле, — пояснила Полина. Отец понимающе кивнул:
— Ну?
— Что — ну? — растерялась Любава перед непониманием родственников. — Семен магазин расширять хотел, а она шубы покупает! Это любой взбеленится! Тетя Стеша говорит, все Наташкины тряпки по веранде летали!
— Неужто Семен такой буйный? — в своем русле размышлял отец.
Любава с недоумением взглянула на него.
— А что ж, по-твоему, он должен смотреть, как она прибыль с магазина транжирит на себя?
Отец неопределенно крякнул и стал подниматься из-за стола. Добров вышел в огород. Только сестры остались одни, Любава наклонилась к Полине и быстро заговорила:
— Дело у меня к нему. Как ты думаешь, не откажет? Она кивнула в сторону улицы. Полина догадалась, что речь идет о Доброве, пожала плечами.
— Одну штуку я придумала, сестра. Должно сработать. Ты не обидишься, если я его на несколько дней… конфискую?
— Кого? — переспросила Полина, с удивлением наблюдая за сестрой.
— Кого, кого… Спонсора твоего.
Полина фыркнула возмущенно и отвернулась. Не хватало еще, чтобы сестра, как другие, дразнила ее Добровым, строила домыслы и подшучивала.
— Он такой же мой, как и твой! — буркнула в ответ.
— Ты хочешь сказать, что у вас это… совсем ничего не продвинулось?
— Люба! — возмутилась Полина. — Мы уже с тобой обсуждали эту тему. Что, опять двадцать пять?
— Ну, извини, сестренка. Я только хотела уточнить. Если у тебя с ним ничего нет, то и проблем нет. Я просто хотела, чтобы все по-честному. Если бы ты стала возражать, то я бы и заикаться не стала. Значит, не возражаешь?
— Да что ты задумала-то, Любава? Что-то не нравишься ты мне сегодня.
— Ладно, брось. Все в порядке. Ничего заранее рассказывать не буду. Сглазить боюсь.
В это время вошли Добров с отцом, женщины стали накрывать к чаю.
— А ведь у меня дело к вам, — обратилась Любава к Борису, как только Полина разлила по чашкам кипяток.
— Ко мне? — удивился Добров.
Любава легко и ненавязчиво изложила суть дела. В выходные в райцентре ярмарка. Малые предприятия и отдельные частники выставляют свою продукцию. На ярмарке проводится конкурс, и местная администрация приглашает Доброва в гости, в качестве независимого эксперта.
— Вы, как предприниматель, как человек, на деле болеющий за село…
Полина поморщилась — сестра пережимала. Начала уже лозунгами советских времен шпарить.
— Тебя Никита Панин, что ли, попросил? — не могла понять Полина.
— Нет, — ответила Любава, опустив глаза. — Это надо лично мне.
— Вот с этого и надо было начинать, — сказал Добров. — Для семьи Полины Петровны я сделаю все, что в моих силах.
Любава многозначительно взглянула на сестру.
— А если еще Полина Петровна составит мне компанию… Сестры посмотрели друг на друга.
— Н-нет… — возразила Любава, на ходу придумывая подходящую отмазку.
— У меня корова! — быстро нашлась Полина.
— Я могу подоить, — не растерялся Петр Михайлович.
— Это ненадолго, — сладким голосом обратилась к Доброву Любава. — Вам не придется скучать. Я составлю вам компанию. Это всего на пару дней…
Полина случайно встретилась взглядом с отцом. В его глазах отразилось то же недоумение, которое почувствовала она сама.
* * *
Ярмарка в райцентре устраивалась ежегодно и была событием в жизни района. Лотки выстраивались по периметру площади. Каждый хозяин украшал свой как мог, В прошлом году Кольчугины выставляли рыжий прилавок, сразу выделявшийся на общем сине-зеленом фоне. Лоток получился самый красивый. Антипов напек пышных сдобных калачей, которые и стали, собственно, главным украшением. Любава собрала в связки баранки и бублики, Семен установил несколько самоваров. Была презентация рогаликов. Весь день возле их лотка толпился народ. Пили чай с рогаликами, нахваливали сдобу. В прошлом году Любава с гордостью сообщила дочке, что они с отцом взяли главный приз — домашний кинотеатр.
А на сегодняшней ярмарке бывшие супруги оказались по разные стороны площади, как раз друг напротив друга. Палатка Семена и Сизовой — напротив хлебного лотка. Сизова, конечно, нервничала. Это было заметно по суете, создаваемой вокруг палатки. Любава издалека наблюдала, как Семен несколько раз подгонял грузовик, как Наталья то и дело переставляла товар, затрудняясь решить, что оставить на переднем плане — сладости или фрукты.
Любава примерно представляла, что должна чувствовать сегодня соперница.
Все знали, что лоток Кольчугиных был в прошлом году лидером. Знала Наталья, что Семену нужна победа, не мог он ее уступить бывшей жене.
Наталья старалась. А Любава была спокойна. Не суетилась, не бесилась. Потому что целый месяц жила этим днем, видела его. Она продумала все детали. Каждая мелочь была учтена. Не беспокоилась она за свой лоток.
Конечно, кое-что по сравнению с прошлым годом она решила усовершенствовать. Заказала самовары, расписанные под хохлому. Вызвала из города на выходные сестру Светочку, художницу. Та играючи набросала ей красочный лозунг, не устаревший с советских времен: «Хлеб — всему голова». Светочка же посоветовала продавцов нарядить в белые поварские колпаки.
Любава так и сделала. Сшила колпаки. Накрахмалила их — торчком торчат. Она не намерена сегодня стоять за прилавком сама, как это делала каждый год. У нее будут дела поважнее. Поработать продавцами согласились мальчишки — племянник Тимоха и его приятель Петька.
Открытие ярмарки было назначено на десять. Глава района поднялся на широкий помост, установленный напротив Белого дома, сказал речь. Говорил глава коряво, но бодро. Народу нравилось. После приветственного слова участникам представили членов жюри и независимых экспертов, в числе которых Добров поднялся на сцену. Потом начался концерт районной самодеятельности.
Любава, как и обещала, ни на минуту не оставляла своего гостя. Первым делом она повела Доброва к своему лотку, возле которого стояли стол с навесом и стульчики.
— Это продукция нашей пекарни, — представила она ассортимент лотка. — У нас сегодня презентация слоеных пирожков. Попробуйте.
Доброе послушно уселся за столик и стал пробовать. Пирожки оказались воздушными, действительно вкусными. Любава сидела рядом и смотрела, как он ест. Она нарочно села так, чтобы из лотка напротив хорошо просматривалась вся картина их чаепития.
Столик стоял на открытом месте, его было видно отовсюду. Семен, до которого пока ни эксперты, ни комиссия не добрались, был свободен и не мог не наблюдать, что творилось возле лотка бывшей жены. А там толпились дети, приехавшие выступать, — расхватывали горячие пирожки. А хозяйка откровенно уединилась со своим гостем. Тот ел. Не пробовал, как все члены комиссии делали обычно — двумя пальчиками по кусочку, — а именно ел. С удовольствием, обжигаясь, большими кусками. А Любава смотрела ему в рот. Когда-то давно, в молодости, она так смотрела, как ест Семен. Смотрела, подперев щеку кулаком. Именно это теперь наблюдал Семен Кольчугин со своего боевого поста.
— Ишь как Любовь Петровна комиссию-то обхаживает! — причмокнула Наталья.
— Где ты видишь комиссию? — хмуро оборвал Семен. — Комиссия-то вона где!
И действительно, глава администрации притопывал и прихлопывал в компании фольклорного ансамбля. Члены жюри изображали заинтересованность. И хоть смачные запахи блинов, шашлыков и сдобы заставляли их давиться слюной, они не могли сделать и шага без команды своего начальника.
— Теперь, пока все похабные частушки с бабами не перепоет, с места не сдвинется, — кивнул Семен в сторону Никиты Панина.
— А это тогда кто ж? — махнула Наталья в сторону хлебного лотка.
— Кто-кто… Я-то откуда знаю?
— Любовник, — сделала вывод Наталья. — По всему видать.
И поскольку она не отрывала глаз от хлебного киоска, то и не заметила выражения глаз своего сожителя. А зря. Это надо было видеть.
— А еще меня шлюхой называла! — продолжала Наталья. — А у самой небось в запасе давно был! Не вчера ж она с ним познакомилась! Вон как обхаживает!
Семен выбрался из тесной коробушки своего лотка и закурил. Между тем глава района пошел вприсядку, солистка ансамбля надрывалась над ним без микрофона, а взмокшие члены жюри, давясь слюной, отбивали ладони. Они устали. Как только в репертуаре ансамбля образовался приличный зазор, взмокшего главу администрации подхватили под белы рученьки и потащили к лотку Любы — он стоял первым в ряду, и начинать следовало с него.
— Хлеб — всему голова! — громко продублировал Никита, подводя свою свиту к Любавиному столу. — Ну Любовь Петровна, ну женщина! Не женщина — огонь!
Члены свиты сдержанно улыбались. Добров прихлебывал чай из пузатой чашки.
— Что у тебя новенького, Любонька? Я ведь не забыл твои рогалики прошлогодние, — рассыпался мелким бисером Никита.
— Чем богаты, тем и рады, — сдержанно поприветствовала Любава гостей. Для комиссии накрыли стол с пирожками.
— Как у тебя с пекарней? Все обошлось? — поинтересовался Никита, откусывая полпирожка.
— Вашими молитвами, — улыбнулась Любава, вслед за Добровым поднимаясь из-за стола. — Ну, вы тут угощайтесь, а я гостю обещала кое-чего показать.
— Что же ты от нас товарища предпринимателя уводишь? — Никита сощурился и погрозил Любаве пальцем.
Она чуть бровью повела. Любава для себя решила, в каком ключе сегодня станет разговаривать с главой, и придерживалась выбранной линии. Члены комиссии если и почувствовали некоторую дерзость со стороны хозяйки пекарни, виду не подали. Знай наворачивали свои пирожки. Кто их там разберет, у них свои отношения с главой — у этих Кольчугиных, Пуховых и иже с ними. Раз глава позволяет этой бабе дуться на себя, то, значит, есть на то причины.
Глава района считал себя великим стратегом. Отказав Любаве в ее просьбе относительно Пухова, Никита самоустранился. В конце концов, не им придумано, что побеждает сильнейший. Так и оказалось. Когда Пухов пожаловался Панину, что на него наехали какие-то силы, глава только восхитился ушлости этой гром-бабы, своей бывшей одноклассницы. Зауважал. Надо же — не растерялась баба, не сплоховала. Все поставила на место. И к бизнесмену, которого она где-то откопала, стоит присмотреться. Авось пригодится.
Но Любава не давала присмотреться. Уводила его, держала особняком. Явно что-то задумала баба. Это настораживало. Не любил Панин неясностей.
Любава отбила Доброва у чиновников и повела по рядам.
— Что я должен делать? — не понимал Борис своей роли, но чувствовал, что роль есть. Видел, что сестра Полины несколько напряжена, словно вся устремлена куда-то.
— Да ничего. Представьте себя школьником, сбежавшим с уроков.
— На ярмарку?
— Именно!
— Попробую…
Добров начал входить в роль. Наталья Сизова со все возрастающим удивлением наблюдала, как «бывшая» Семена дурачится со своим гостем. Накупили шаров, пристроились к длинной очереди в тир — пострелять. Потом ели мороженое за столиками и все время хохотали, наклоняясь друг к другу так близко, что сомнений не оставалось — любовники! Наталья только не могла понять: радует ее этот факт или же огорчает. С одной стороны, вроде положительный факт. Путь Семену «на историческую родину» заказан. Сиди и не рыпайся. А то он последнее время что-то ерепениться начал, норов показывать. Место теперь занято, Сеня. С другой стороны, уж больно быстро соперница счастье обрела. Могла бы и подольше помучиться. И найти в конце концов мужика попроще, а не с табличкой «независимый эксперт».
Больше всего Наталье не нравилось, что Семен тоже не без интереса наблюдает за этой парочкой. Не пялится, а именно исподтишка наблюдает, между делом. Несколько раз Наталья перехватывала его быстрые колючие взгляды.
Народ к продуктовому лотку подходил плохо. Да и что может выставить на ярмарку магазин, торгующий товаром первого спроса? Ставку делали на то, что все макароны и крупы пустили по бросовой цене — чуть ли не на рубль дешевле, чем у соседей. Шли одни бабульки. Семен злился. У рыжего лотка напротив народ толпился. И глава района, как назло, засел за самоваром, травит анекдоты, члены администрации дружно угодливо гогочут. По другим точкам они собираются идти или же намертво сели?
Семен рассчитывал удивить всех водкой на розлив, устроить дегустацию новинок. Так не вышло — в последний момент его планы порушила все та же районная администрация. Запороли идею, не вдаваясь в объяснения. В сегодняшней дурацкой ситуации Семен винил Наталью. А кого же еще? Когда он уходил от Любавы, то мог забрать пекарню, что было бы вполне оправдано. С пекарней хлопот побольше, но это настоящее дело, семейный бизнес. Нет, Наталья уперлась в этот магазин! Поработав «на хозяина», ей грезилось самой стать хозяйкой. Ну, стала. Толку-то? Последнее время, как назло, лезла в глаза Натальина несостоятельность как хозяйки. Ее плебейская жадность и мелочность. Не мог он Наталье простить этой дурацкой шубы вместо новых витрин. Что-то подсказывало: Любава так никогда бы не поступила. Любава — экономист. Это или есть, или нет. Невольно он сравнивал, ему вдруг в глаза бросилась Любавина основательность и степенность — качества, которым он раньше значения не придавал. Вот и теперь она ходила по площади как истинная хозяйка всего этого. Показывала городскому гостю богатства района как свои собственные. Надо же, за лоток пацанов поставила, а сама выгуливает.
Семен злился, раздражался, но не мог не признать, что в эти эмоции примешивается нотка восхищения. Наталья, в русском сарафане, взятом напрокат в клубе, — напоминала ему Марфушеньку из старого советского фильма для детей. Еще утром они вместе подшучивали над этим. Теперь ему было не до шуток. Он стыдился сарафана, выбившихся из-под кокошника волос Натальи, ее кирпичного загара. Особенно смешной становилась Наталья, когда переругивалась со старухами. Костюм был не к месту. Среди макарон, риса и пива Наталья выглядела нелепой пародией на саму себя. У Семена просто завывало все внутри. Тем более он видел: Любава провела гостя по первому ряду, и теперь они остановились напротив эстрады, смотрят танцоров. А потом, как пить дать, они пойдут по второму ряду и она приведет его к ним. И уж Любава, едкая на язык, не упустит случая посмеяться над Натальей.
— Сними сарафан, — буркнул он, затаскивая в киоск мешок сахара.
— Чего? — не поняла Наталья.
— Переоденься сходи, — прошипел Семен, не глядя на нее. — Ты в этом сарафане как клоун!
— Чего?! — взвизгнула Наталья. — А где ты раньше был, когда думали? Самая торговля, а я попрусь? Ты совсем, что ли. сдурел, Сема? Чё я теперь надену-то?
— Халат надень, в котором торгуешь.
— Да ну тебя! — обиженно отвернулась Наталья. Она понимала, откуда исходит беспокойство Семена, и это-то и обижало больше всего. Нельзя было и высказать ему вволю, поскольку разговор происходил на людях.
В самый разгар их спора к палатке подошла Нинка, продавщица из молочного киоска.
— Наташ, пятисотку разменяй.
Наталья, красная и злая, стала копаться в выручке.
— Любовь Петровна не теряется, — причмокнула Нинка, кивая в сторону площади. — Вон какого эксперта себе подцепила.
— Да плевать мне на нее! — огрызнулась Наталья, отсчитывая деньги. — И на экспертов ее плевать!
— Вон как у нас первые места-то покупаются! — не унималась Нинка, наблюдая, как Семен подтаскивает в тень ящик с минералкой. — Кто с комиссией спит, тому и главный приз!
Семен бросил минералку и уставился на молочницу.
— Ты что хочешь сказать, что я в прошлом году с комиссией спал?
Нинка охотно загоготала над удачной шуткой.
— Что ты, Сема! Все знают, с кем ты спишь, сокол ты наш! В том году с Любовь Петровной, а в этом году с Наташенькой!
И Нинка, довольная приятным разговором, снова загоготала. Ее ничуть не смущал хмурый вид Семена. Женщины в очереди тоже захотели принять участие в разговоре.
— А откуда он взялся, эксперт этот? Вроде не из наших, не из районных?
— Из города он! Директор фирмы. Не хось-мось! В Завидове столовку отремонтировал, чистый ресторан!
— Погоди, Нинка, доберется он до твоей «молочки». Отделает под кафетерий!
— Не доберется, — отмахнулась Нинка. — Его Любовь Петровна перехватила уже. Вишь, как обхаживает? Глядишь, расширит свою пекарню до размеров хлебозавода!
— Ну! А машину его видели? Танк, а не машина! Стоит у Любовь Петровны во дворе, аккурат половину двора занимает!
— Так он что, живет у ней?
— А то!
— Молодец баба, не теряется!
Семен так стрельнул глазами на бабульку, которая выступила с последним заявлением, что та поперхнулась и закашлялась. Нинка лениво потянулась, пошевелила бедрами. И поплелась к своему ларьку, на котором была нарисована аляповатая корова неизвестной породы, с бантиком.
* * *
Тимохе нравилась ярмарка. Ему по душе было шумное пестрое сборище народа, снующего повсюду, музыка, оживленная торговля ларьков. Нравилось самому быть участником этого действа, стоять за самоваром и озорно выкрикивать: «А кому ватрушечки? А кому рогалики с маком?» Дружок его Петька подтягивал: «С пыла, с жара, по копейке пара!»
Тетке своей, тете Любе, он так и сказал:
— Эта ярмарка самая лучшая.
Почему? Да лучшая, и все тут. Только себе самому он мог признаться: ему нравится быть там, где Марина. Он и поехал на эту ярмарку из-за нее. Она выступать тут должна. Видел он ее из своего лотка постоянно. То и дело выхватывал взглядом из толпы. И свои позывные «бублики-рогалики» громко выкрикивал только затем, чтобы она нет-нет да и бросила улыбчивый взгляд в их с Петькой сторону.
Петька приехал заработать и потому с ревностью следил, чтобы покупателя не сманили другие лоточники. Вертелся юлой, носился с самоварами за кипятком — только пятки сверкали, не скупился на разные шуточки, щедро улыбался во все конопатое лицо всем без разбору. Хозяйка обещала платить от выручки, а в случае призового места — отметить премией. А выручка у них складывалась неплохая, да что скромничать, можно сказать, знатная выручка. Ватрушки с рогаликами сметали на ура, а слоеные пирожки три раза уже подвозили из пекарни, и все мало.
Петьке было весело. Тимоха тоже не скучал, потому что хорошо видел, что поделывает Марина. Она стояла за помостом в окружении завидовских ребятишек, поправляла на них костюмы, готовила к выступлению. Она и сама должна была танцевать два танца — цыганский и румбу, Тимоха знал. Сотню раз видел, как она танцует, и все равно жаждал снова увидеть.
Дети висли на Марине, как на старшей сестре, она обнимала их и щелкала по носам. И это Тимохе нравилось. Добрая Марина. Все ее любят.
На ярмарке, кроме своих, районных, было полно городских, которых можно было сразу вычислить по манере говорить, одеваться. Когда к их палатке подошла семья из четырех человек, Петька сразу оценил: городские.
Мужчина, глава семьи, хоть и выглядел молодо, все же чем-то смахивал на начальника. Рубашечка белая, ботиночки, бар-сетка кожаная, в пальцах крутится брелок с ключами от машины. Жена у него, по всему видно, устала таскаться по ярмарке. Петька сразу определил: наши покупатели. Дело в том, что городская женщина по неопытности нацепила каблуки. Теперь ей было лишь бы сесть, что она и сделала, как только освободился столик. Детям хотелось бегать, а их усадили. Поэтому девочка лет пяти-шести болтала ногами, вертелась, а пацан лет четырех надулся и отчаянно топал ногой, не соглашаясь сесть за стол.
— Андрюша, мне с лимоном, а им — с молоком, — сказала женщина мужу, который с любопытством, как показалось Петьке, рассматривал и самовары, и пирожки, и их с Тимохой в белых поварских колпаках.
— Нам по пирожку, — громко рассуждал мужчина, хотя Петька с Тимохой и так его хорошо слышали. — Все четыре — разные. Все попробуем. У вас, кажется, презентация сегодня?
— Ну.
— Как торговля?
— Лучше всех! — хором ответили Петька с Тимохой.
— Вот и славно… — Мужчина протянул ребятам три сотенные бумажки и остановил Петьку, который полез за сдачей. — Сдачи не надо, пацан. — Потом наклонился и добавил так, чтобы никто не мог услышать: — Будь другом, пацан, сбегай к эстраде. Передай записку вон той девушке в красном. Она танцевать готовится.
— Марине? — уточнил Петька, забирая записку.
— Ей, — кивнул мужчина и забрал поднос с чаем. — Ты ее знаешь?
— Она у нас в клубе работает.
А Тимоха повернул голову в их сторону. Он только сейчас обратил внимание на этого мужчину. Впрочем, тот уже уносил поднос, громко обращаясь к своей семье:
— А кому тут с молочком?
Петьку уже перестали интересовать городские. Тимоха же, наоборот, жадно впитывал все, что происходило за столиком. Мальчик не собирался садиться за стол.
— Не надо мне вашего чаю! — пробухтел он. — Я спрайт хочу!
— Тебе нельзя лимонад, Кирюша, — напомнила женщина.
— У тебя диатез! — Девочка показала брату язык, на что он упрямо топнул ножкой.
Петька умчался исполнять поручение. А Тимоха остался стоять, оцарапанный внезапным событием, во все глаза смотрел на мужчину, его жену и детей, строя предположения. В голове его роем всплыли сотни вопросов. Кто они? Какое отношение имеют к Марине? Почему мужчина вызывал Марину шепотом, втихаря?
Тимоха не мог сосредоточиться на торговле, плохо считал и все время сбивался. Мужчина тоже выглядел рассеянным, он вполуха слушал увещевания жены и не воспринимал капризов сына. Он повернулся так, чтобы видеть эстраду. Каким-то седьмым чувством Тимоха просек, что тот тоже с нетерпением ожидает выступления Марины, но почему-то должен скрывать это.
— Мам, поехали в аквапарк, мне здесь скучно! — заявила девочка, намереваясь отвлечь внимание родителей от капризов брата. — Зачем только мы сюда приехали?
— Так папа захотел, — с некоторым раздражением отозвалась женщина.
Мужчина ответил ей взглядом, который Тимоха не понял. Что-то было такое в этом взгляде, как продолжение всегдашнего спора.
— Андрюша, ну действительно, ярмарка в заштатном райцентре — это слишком. Тебе не жалко свой выходной?
— Не жалко! — отрезал глава семьи. — Что такое аквапарк? Выдумка американцев! А я не американцев выращиваю. Мои дети — русские!
После подобных доводов его жена притихла, и даже дети как-то завяли. Мальчик влез к матери на колени и взял пирожок. В это время включили фонограмму цыганского, и на сцену в ворохе ярких юбок вылетела Марина.
Тимохе показалось — обернулись все, вся площадь. И еще — кругом словно стало тише, только музыка звучала, а она не в счет.
Марина танцевала великолепно. Может, и есть такие, кто танцует лучше, Тимоха не видел. Он ничего не смыслил в танцах, но готов был поклясться — никто лучше Марины не станцует цыганский. Каждое ее движение выразительно рассказывало о чем-то. Жест она закрепляла взглядом, и это было захватывающе. Мурашки ползли по спине. А сегодня было в ее танце что-то особенное. Тимоха это сразу почувствовал и заволновался. Понял он, что эта особенность как-то связана с городским мужчиной, его семьей, запиской. Тимоха читал танец и понимал его. Здесь были и любовь, и страсть, и вызов. Когда она с последним аккордом музыки рухнула на эстраду и замерла, разбросав волосы по подолу юбки, у Тимохи заныло сердце. И вдруг он увидел городского мужчину. Он уже был возле эстрады, пробирался сквозь толпу. Тимоха оглянулся на его семью. Дети ели мороженое, а женщина поправляла макияж.
— А я с папой хочу, — не особо настойчиво ныл мальчишка. — Куда папа пошел?
— У папы для нас сюрприз, ты же слышал, — вздохнула женщина, уныло озираясь. Ей надоела деревня. Хотелось домой.
— Поработай один, я сейчас, — бросил Тимоха вернувшемуся Петьке.
Он пробрался до эстрады по задам палаток, не выпуская Марину из виду. Она сбежала по ступенькам вниз, ей что-то сказал организатор концерта, парень в белом пиджаке, но, похоже, она его не услышала. Она оглядывалась и все время кого-то искала. Затем — нашла. Взмахнула рукой и побежала. Городской стоял у киоска с шарами. У него было три блестящих шара, наполненных гелием. Шары торчали, устремляясь в небо. Красное сердце, синяя бабочка и рыжая божья коровка. Марина последние несколько шагов до него не шла — летела. Подбежала, хотела обнять, но мужчина поймал ее руки, словно боялся, что она сделает лишнее. И сунул ей в руки шарик. Сердечко. Она машинально взяла шар и растерянно оглянулась. Мужчина, наоборот, был очень собранный, не оглядывался, а быстро говорил что-то, глядя мимо нее. Она кивала. Потом перестала кивать, отвернулась, и Тимоха увидел у нее на глазах закипающие слезы. Он был готов кинуться к ним, надавать обидчику по шее, но… не успел. Мужчина, словно собираясь что-то добавить к сказанному, провел указательным пальцем по голой руке танцовщицы, повернулся и почти побежал туда, где под зонтиком оставалась его семья. Марина смотрела ему вслед. А Тимоха смотрел на Марину. Он по ее лицу прочел все, что она увидела. Мужчина уже почти добежал, выставил вперед себя шарики. Как защиту. Дети, увидев его, бросились навстречу. Каждый хотел выбрать шарик первым. Добежав, мальчик растерялся перед выбором, а девочка схватила то, что ей понравилось. Мальчик немедленно заревел. В результате мужчина подхватил обоих детей на руки, закружил и бегом понес прочь от площади, к стоянке машин. Его жена, улыбаясь, шла следом за ними.
Марина стояла с шариком, как выставленная напоказ восковая фигура. Слезы катились сами по себе. И Тимоха тоже готов был заплакать, так было больно смотреть на нее. Не знал, что делать, что сказать, чем утешить. Чувствовал, что не должен сейчас подходить, и все же шел. Марина, увидев Тимоху, прочитав в его глазах намек на сочувствие, немедленно выпрямилась, тряхнула волосами, отвернулась, собираясь уйти. Если бы не слезы, она, конечно, тотчас выдала бы что-нибудь прикольное, стала бы подкалывать Тимоху. Но он видел слезы, он видел все, и она это поняла.
— Отстань, Тимоха! И так тошно! — не дала даже слова сказать. Повернулась и побежала.
Тимоха постоял, потоптался и поплелся к своему киоску. Сейчас ему казалось, что все вокруг вдруг изменилось. Самым подлым образом, до неузнаваемости.
Назад: Глава 15
Дальше: Глава 17