Глава 17
Ирма умыла дочку, рассказала ей сказку на ночь. Даже песню спела. Малышка вела себя беспокойно. Она капризничала, просилась на ручки, сбрасывала одеяло. Укладываться не хотела.
— А я песенку спою, — уговаривала Ирма, но девочка упрямо хмурила бровки, плакала и возилась. Пришлось завернуть ее в одеяло и взять на руки. Ирма ходила по комнате и тихонько напевала. Девочка на какое-то время притихла, слушая мать. Носить долго на руках двухлетнюю дочь было непросто. Девочка оттягивала руки, Ирма устала. Как только она попыталась опустить дочку в кровать, та заканючила снова. Девочке словно передавалось внутреннее беспокойство матери. И хоть внешне Ирма держалась и никто не мог бы со стороны даже заподозрить, какие страсти в ней бушуют, это крошечное существо всегда все чувствовало. Катю не обмануть.
Вот уже несколько дней, что бы Ирма ни делала, куда бы ни отправилась, она ловила на себе пристальный, недобрый взгляд деверя. Муж постоянно уезжал по своим делам, а этот, как назло, все время торчал дома. Уже неделю как она не могла подать никакой весточки Володе, хотя знала, что тот каждый день в условленное время ждет ее на кладбище комбайнов. Варианты исключались. Встреча в магазине, у молочного киоска или на почте немедленно была бы зафиксирована Игорем. Она подозревала: тот задался целью ее выследить. Выследить и отравить и без того несладкую жизнь.
Ее затворничество с каждым днем становилось все невыносимее. Сегодня она попыталась улизнуть из дому незаметно для всех. Выбрала время, когда Игорь возился в гараже, и, бросил свекрови: «Я на почту» — через заднюю калитку выскользнула на улицу.
Она бежала так, словно за ней гнались. Миновала крайний дом у оврага, дорогу, свернула к старым мастерским и остановилась. Там, на размытой дождями дороге, застряла председательская «Волга». Возле машины возились мужики. Не было никакой возможности у них на глазах пройти к заправочной будке. Убитая неудачей, Ирма поплелась назад. Самые черны ? мысли, которые она обычно безжалостно давила в себе, вдруг, как растревоженные змеи, вылезли наружу, оплели ее, одна мрачнее другой.
Слезы, появившиеся из ничего, из пустоты, душили ее, не давали дышать. Ирма шла, не разбирая дороги. Никакого плана не было у нее в голове. Она шла и боролась со слеза ми. И вдруг обнаружила, что идет улицей своего детства, к отцовскому дому. Она нисколько не удивилась, что ноги при-вели ее сюда, куда носила она обычно все свои печали. Сел: на лавочку напротив дома, подняла глаза… И застыла в немом потрясении. Прямо перед ней находились металлические ворота гаража. На их гладкой синей поверхности белели мелом выведенные печатные буквы: «Олененок! Я изнываю в разлуке!»
Вся кровь бросилась ей в голову. Она оглянулась. Ей казалось, что из окон всех ближайших домов следят за ней невидимые глаза. Сомнений у нее даже не возникло. Олененком ее называл Володя. Он говорил: «Мой испуганный олененок». Сотни оттенков живого чувства всколыхнулись в ней. Первым ее порывом было — подойти к гаражу. Но уже в следующую секунду она с гулко бьющимся сердцем уходила от этого места, унося с собой это горячее, нежное, наполненное одной ей ведомым смыслом. «Олененок! Я изнываю в разлуке!»
Сразу же, мгновенно, утраченное было равновесие вернулось к ней. Он изнывает, как и она. Он думает о ней, ищет встречи. Это был желанный глоток воды. Теперь она снова могла жить. Но возле калитки она столкнулась с Игорем. Лицо его было красным, а волосы — мокрыми. Будто он только что сдал кросс. Игорь хмуро наблюдал, как она входит во двор.
— Ты не была на почте! — в упор выпалил он.
— Не была, — согласилась Ирма. — Тебе-то что?
— Ты сказала матери, что идешь на почту! А сама пошла в другую сторону!
— Куда же? — Ирма прошествовала мимо, не удостоив деверя даже насмешливым взглядом. Ей показалось — она слышала, как скрипнули его зубы. Он двинулся следом.
— Думаешь, ты умней всех? Я тебя выслежу! — прошипел он ей в затылок.
— Удачи! — бросила она через плечо и захлопнула дверь прямо перед его носом.
Она «умыла» его! В ее душе родилось мстительное торжество. Впрочем, едва она поднялась по лестнице, заметила, что новыми глазами смотрит на все в этом доме. Ее мир перевернулся с ног на голову. Она почти не могла дышать. Потолки, что ли, опустились ниже? Дом давил на нее. Сердце то колотилось как бешеное, то вдруг замирало, и ей приходилось ртом ловить воздух. Она подумала, что не выдержит здесь больше ни дня. Дом выталкивал ее из себя. Она не находила себе места. Только детская, заваленная Катюшкиными игрушками, могла хотя бы ненадолго утихомирить вдруг вспыхнувший в душе пожар. Но ребенок как зеркало отражал ее состояние. Девочка не поддавалась на уговоры и убаюкиванье. Она плакала и рвалась из кроватки, как только Ирма пыталась ее уложить.
Это длилось до темноты. Наконец девочка устала и сникла. Ирма катала кроватку, тихонько напевая. Глазки у девочки слипались. Когда она почти уснула, послышался шум подъехавшей машины. Павел. Ирма как-то отстраненно слушала звуки: скрип ворот, голоса во дворе, тяжелые шаги на лестнице. Она словно раздвоилась. Одна Ирма качала ребенка, а другая смотрела на все со стороны, словно на уже не раз виденный фильм.
— Ирма! Муж приехал! Встречать собираешься? — гремело с лестницы.
«Пьяный», — поняла Ирма. Выглянула:
— Тише, Катя почти уснула. Что-то она сегодня плохо засыпает…
— Что такое? — сделав голос немного слащавым, каким он обычно разговаривал с дочерью, спросил Павел. — Почему не спим? А иди к папе… Идем к папе, котик…
И он протопал мимо Ирмы к детской кроватке.
— Паш, я бы сама тут… — попробовала возразить Ирма. — Ты иди, умойся… Я скоро приду.
Он не слушал ее. Молча достал ребенка из кроватки и поднял над головой. Девочка, готовая заплакать, напряженно вглядывалась в стоящих внизу взрослых.
— Паш, она капризничает сегодня, — попыталась вмешаться Ирма. — Может, животик болит, может, еще что… Давай я ее покачаю…
— А где Катя? Где у нас Катя? — не слушая жену, продолжал Павел. — Папа лучше покачает!
Он подбросил девочку высоко над головой, как делал это и раньше, в минуты игры. Но сегодня полусонная, не расположенная к играм малышка сразу испугалась, закричала.
— А Катя высоко, — не замечал реакции дочери Павел. — А где Катя высоко? Полетели…
Девочка в ужасе искала глазами мать, которая металась внизу, не в силах прекратить опасную игру.
Ирма с бессилием и все возрастающим беспокойством наблюдала, как исказилось у малышки лицо, как она хватает ртом воздух, но не успевает. И изо рта вырывается только жалкий беспомощный писк.
Ирма хотела было вцепиться в мужа, остановить его, но тогда он мог промахнуться, а девочка — упасть на пол. Павел, казалось, один ничего не замечал. Он наслаждался затеянной игрой — подбрасывал ребенка, ловил и снова подбрасывал еще выше.
— Да помогите же кто-нибудь! — наконец заорала Ирма, выбежав на лестницу.
Дом словно вымер. Ирма кричала, перевесившись через перила, пока снизу не показались обе золовки и свекровь. Она не слышала, что они говорили ей. Она сползла на пол возле перил и, словно оглохшая, уставилась в стену.
Очнулась Ирма от сильного запаха нашатыря, ударившего в нос. Она лежала в своей постели, рядом сидела сестра Павла, Лидия.
— Очнулась, что ли? — осведомилась та, убирая нашатырь в коробочку. — Ну вы и придурки! Из-за ерунды столько шума!
— Где Катя? Как она? — Ирма села на кровати и огляделась, будто ребенок должен находиться здесь, в их с Павлом спальне.
— Да спит твоя Катя, десятый сон досматривает. Мать ее в гостиной уложила. Ну и заполошная ты, Ирма… — Лидия зевнула. — Делов-то… Ну, поиграл мужик с ребенком. Подумаешь… Мать вон до тряски довели, — кивнула на дверь.
— А Павел где?
— Приехали за ними. Позвали. Они с Игорьком быстро собрались, даже ужинать не стали. Укатили. Не бери в голову. Первый раз, что ли? К утру прикатят. Спать давай. Времени — двенадцать.
И Лидия как ни в чем не бывало поковыляла к двери.
Некоторое время Ирма слушала ее шаги по лестнице, скрип дверей. Наконец в доме все стихло. Тогда Ирма вскочила и четко, без суеты, начала действовать. Она достала сумку с документами. Вынула свой паспорт и свидетельство дочери. Открыла шкаф и равнодушно скользнула взглядом по ряду плечиков с одеждой. Она достала лишь коробочку с письмами родных, конверт с евро, которые прислали ей сестры к дню рождения, собрала белье. В небольшую дорожную сумку покидала колготки и костюмчики дочери. Больше ничего не взяла. Надев джинсы и мягкие летние кроссовки, она бесшумно сбежала вниз и скользнула в гостиную. Ирма чувствовала лишь холодное отчуждение и дикое желание, чтобы ничто не помешало ей в этот час. Катя спала в пижаме и даже не проснулась, когда Ирма надела на нее теплые носки и комбинезон. Взяв ребенка, Ирма скользнула через заднюю дверь в огород. Теперь ей могли помешать только Павел с Игорем, подъехав не вовремя. Ирма пробежала через огород, толкнула заднюю калитку. Деготь загремел цепью, заскулил.
— Спи, Деготь. Прощай! — сказала Ирма и закрыла вертушку с другой стороны.
Легко несли ее ноги по задам. Не чувствуя ноши, добежала до тополей. Напротив магазина постояла, вглядываясь в даль — не мелькнут ли фары машины. Нет, темно. Перебежала дорогу и быстро пошла вдоль домов, благодаря Бога за то, что в Завидове почти не горят фонари. Руки теперь занемели от ноши. У дома Полины Петровны она остановилась. Посмотрела вокруг. Деревня спала, не подозревая о происходящей в ней драме. Ирма открыла калитку и вошла во двор. В соседнем огороде вяло тявкнул сонный пес. Все стихло. Ирма несколько раз коротко стукнула в окно. Почти сразу зашевелилась занавеска, показалось встревоженное лицо Полины Петровны. Ирма почувствовала вдруг смертельную усталость и опустилась на крыльцо.
* * *
Полина не стала вдаваться в расспросы. Она привыкла действовать по-врачебному — четко и продуманно. Заперев Ирму с ребенком у себя, она помчалась к Никитиным. Она думала о том, чтобы никого не встретить по дороге. Нет, на вопрос: «Куда бежишь, Петровна?» — она всегда подыщет подходящий ответ. Мало ли она бегала по деревне хоть днем, хоть ночью, оказывая посильную помощь? Просто сегодня светиться было нельзя. Потом, когда Павел станет метаться по селу в поисках супруги, может выплыть неожиданное: «А Петровне как раз не спалось, к Никитиным чегой-то носилась…» Поэтому Полина бежала быстро, только ветер в ушах свистел. И все же возле самого двора Никитиных откуда ни возьмись вдруг вынырнула молодая рыжая телка, а за ней с хворостиной — вездесущий дед Лепешкин. У Полины сердце в пятки ушло. Но она, опережая вопросы, перешла в наступление:
— Не спится тебе, дядь Вань? Кто что, а он телку свою по кустам гоняет!
— Ну! — охотно подхватил Лепешкин. — Она, окаянная, все нажраться не может! Ушла в луга, насилу отыскал… Старуха со свету сжила — ищи да ищи.
— Так уж и старуха! — обгоняя деда, хохотнула Полина. — Сам небось погулять любишь. Ночами-то. Молодежь уж разбежалась по домам, а ты все бродишь… с телками…
— А чё мне? — охотно отозвался Лепешкин — Я еще ого-го!
Дед Лепешкин — большой любитель поговорить, это все знают. И Полина лихорадочно выискивала тему, чтобы Лепешкин сам убежал от нее и не пришлось бы с ним раскланиваться.
— А вот ты, дядь Вань, любишь по деревне дежурить. Не видел, случаем, кто у нашего постояльца весной колеса увел? Уж очень он интересовался…
— Так ведь вернули ж на следующий день! — быстро ответил Лепешкин и, только потом сообразив, что сболтнул как-то нескладно, заорал на стоявшую смирно меланхоличную телку: — Чё встала, Егоза? Дорогу забыла? Ну, пошла, гулена!
— А ты откуда знаешь, дядь Вань, что на следующий день-то вернули? — не унималась Полина.
Но Лепешкин будто и не слышал ее. Подгоняя лозой Егозу, он вприпрыжку семенил следом. Калоши то и дело сваливались с него, попадая в коровьи лепешки. Подождав, когда дед с коровой завернут в проулок, Полина обогнула двор Никитиных и подошла к сараю. Как объяснила ей Ирма, Володька должен ночевать на сеновале, устроенном прямо над маслобойкой Предстояло разбудить Володьку, не подняв при этом всю округу. Полине на руку было то обстоятельство, что двор Никитиных был последним в улице и маслобойка задней стеной выходила в чисто поле.
Она кидала камушки в хлипкую дверцу чердака до тех пор, пока та не дрогнула и оттуда не вылезла сонная физиономия Никитина.
— Володя! Ирма у меня. С ребенком. Быстро собирайся. Володька, не задавая вопросов, спустился вниз. Там они поговорили потихоньку, и он вывел из гаража «жигуленка».
* * *
Ирма сидела на диване и во все глаза смотрела на дверь, откуда должны были появиться Полина с Никитиным. Когда они показались на пороге, она не вскочила, не кинулась навстречу, а выжидательно впилась взглядом в Володьку. Он сам метнулся к ней, опустился на колени рядом с диваном, обнял ее ноги.
— Что он сделал с тобой? — Володька заглянул ей в глаза. — Он ударил тебя."
Ирма молча покрутила головой.
— Ты решилась? — догадался Володька. Ирма кивнула.
— Мой смелый олененок, — проговорил он и поцеловал руку, лежавшую на коленях.
Уже через полчаса вся компания ехала к райцентру. Девочка сладко спала на заднем сиденье, рядом с Ирмой. Впереди, рядом с водителем, сидела Полина.
Она сумела убедить Володьку, что ехать к его родственникам опасно. Лучше переждать у Полининой сестры, Любавы. Павел не догадается сунуться туда.
Въехали в спящий райцентр, остановились возле Любавиного коттеджа. Одно из окон сразу вспыхнуло — Любава спит чутко.
Девочку положили в спальне. Володька с Ирмой остались возле малышки, а Полина позвала сестру на кухню посоветоваться.
— Ты что творишь, Полина? — сразу набросилась на нее Любава. — Просила же тебя не лезть в эту семью!
— А я не лезу. Ирма сама пришла ко мне среди ночи. Что же, по-твоему, надо спокойно сидеть и смотреть, ждать, когда он убьет ее?
— А если он тебя убьет? — не унималась Любава.
— Да с какой это радости? Он и не узнает, что я помогала.
— И не надейся, сестра. Узнает. Это деревня.
— Ну и узнает. Я не боюсь. Думать надо было самому. Довел женщину до невроза.
Любава выглянула за дверь, вернулась и села за стол напротив сестры.
— Полина, они бандиты.
— Ну, в известном смысле…
— Да не в известном, а в прямом. И Павел, и Игорь.
— Откуда ты знаешь?
— Откуда, откуда… Была я там.
— Где? — Полина уставилась на сестру.
— У бандитов была, в их ставке. Или как там… где сходка у них.
— Ты?! Зачем?..
Полина подумала, что все-таки она плохо знает свою старшую сестру. Можно сказать, совсем не знает.
— Ну, когда Пухов меня в угол загнал… А что мне оставалось?
— Погоди, ты что, обратилась к бандитам за помощью? Серьезно?
— Да что ты заладила как попугай… Сказала — да, значит — да. И они мне помогли. Теперь Пухов, как японец, за три квартала кланяться начинает. Но дело не в этом. Дело в том, что там я видела Павла вместе с Игорем, и именно они замолвили за меня словечко их главному.
Полина некоторое время сидела молча. Затем протянула:
— У меня нет слов…
— Зато у меня есть! — оборвала Любава. — Павел это так не оставит, вот увидишь. Он весь район на уши поднимет, будь уверена. Ему не столько жена с дочкой нужны, сколько чувство собственного достоинства утраченное восстановить захочется. Это ведь как ему нос-то утерли! Жена сбежала с любовником!
Пока Любава рассуждала, Полина смотрела мимо, в темное окно, в котором отражались кухня и они вдвоем.
— Как бы то ни было, дело сделано, — сказала Полина. — Вот сидим мы тут с тобой, женщины бальзаковского возраста, и трясемся, сопляка припадочного испугались. А жизнь — это сплошная проверка на вшивость. Она нам нарочно подобные ситуации подбрасывает. Проверяет.
Любава только открыла рот, чтобы ответить сестре, как дверь скрипнула и приоткрылась.
— Не помешаю?
— Здравствуйте, Борис Сергеевич.
— Здравствуйте, Полина. Вы только что мне снились.
— Везет вам, — улыбнулась Полина. — А мне так и не удалось сегодня поспать.
— Вот и хорошо, что вы проснулись, Борис, — обрадовалась Любава. — Мы — женщины эмоциональные, а ситуация, мягко говоря, нештатная. Нужен трезвый мужской взгляд со стороны.
Стараясь ничего не упустить из виду, сестры изложили суть дела.
— Мне нужно поговорить с Владимиром, — помолчав, сделал вывод Борис.
Любава сходила за Володькой. Мужчин оставили одних.
Вскоре все собрались в гостиной. Было решено этой же ночью на машине Доброва ехать в областной центр, откуда Борис лично отправит беглецов к друзьям Никитина за Урал.
Перед тем как уйти, Володька отозвал Полину.
— Полина Петровна, поговорите с моими, — неловко переминаясь с ноги на ногу, попросил он.
— Что сказать-то?
— Я напишу им. Батя пусть отгонит машину. Он у меня молоток, поймет меня. А вот матушка…
— Сложную миссию, Володя, ты на меня возлагаешь, — вздохнула Полина. — Да куда же от вас, влюбленных, деваться.
— Спасибо вам за все.
Ирма подошла и со слезами на глазах обняла ее:
— Полиночка Петровна, лучше вас — нет!
— Да ну вас! — замахала руками Полина. — Не рвите мне сердце!
— Двух артистов сразу народный театр лишаете! — добавила Любава.
Володька обнял Ирму — пора.
Сестры вышли на крыльцо. Добров вывел машину из гаража.
— Твой Добров — просто добрый ангел какой-то, — шепотом сказала Любава, толкнув сестру под локоть.
— Не мой, — не слишком напористо ответила та.
— Тогда, может, мне подаришь?
— Да ты, по-моему, и так не теряешься.
— Ревнуешь?
— Как же! Не дождешься.
— А вот Семен, кажется, ревнует.
Полина снова с удивлением уставилась на сестру.
— Так ты для этого Доброва на ярмарку затащила? Вот так Любовь Петровна! Ну, сестрица, ты даешь! Ну и что Семен? В драку не полез?
— До этого не дошло, но глаз с нас не спускал, изозлился весь…
— Да…
Сестры постояли на крыльце, пока фары добровской машины маячили в темноте. Затем вернулись в дом.
— А чему ты удивляешься? — продолжила Любава прерванный разговор. — Я ведь над твоими словами долго потом думала. Про Семена, про возраст, про болячки…
— Да ладно — болячки, — отмахнулась Полина. — Я тебя недооценила. Ты у меня… любого за пояс заткнешь! Тебе сейчас предложи молодого мужа, ты не растеряешься.
— Не растеряюсь, — живо согласилась Любава. — А ты растеряешься?
— Вот пристала! Я спать хочу. Утром с первым автобусом надо вернуться. Отца не предупредила насчет коровы.
— А Тимоха что, не справится?
Полина повернулась и вытаращилась на сестру.
— Как — Тимоха? Он же у тебя!
Любава, в свою очередь, ответила сестре все тем же взглядом, полным недоумения.
— Да нет его у меня. Сразу после ярмарки уехал. Так и сказал: «Я, теть Люб, домой поеду». Я им зарплату выдала. Ой, Полина! Он что, домой так и не пришел?
— Не пришел, — глухо откликнулась Полина, физически ощущая, как кровь отливает от щек.
* * *
Любава проводила сестру на автобус и в раздумье возвращалась домой. Было по-утреннему зябко. Солнце еще не разыгралось, лишь начало пробиваться кое-где сквозь утреннюю дымку. Улица спала. Любава думала о племяннике, чувствовала себя виноватой. Ей казалось, что вчера весь день он выглядел веселым. Звонко раздавались их с Петькой зазывные слоганы. А вот теперь припомнила — когда рассчитывались, он уже был смурной какой-то. Правда, Полине она этого не сказала — зачем заранее расстраивать? Любава тогда решила, что мальчишки устали с непривычки. И ночевать Тимоха отказался, она опять внимания не обратила. Тьфу, ворона!
Любава с досадой толкнула калитку и обомлела: на крыльце, прислонившись спиной к перилам, стоял и курил Семен. Пришел-таки! В ранищу какую притащился!
Любава покачала головой. Неторопливо подошла, вытерла ноги о коврик.
— Здравствуй, Сема. Какими судьбами?
— Як себе домой пришел! — с вызовом заявил Семен. — Нельзя?
Она молча разглядывала его, ничего не отвечая, и он стал нервно искать, куда выбросить окурок. Раньше, при нем, здесь всегда стояла старая металлическая пепельница. Потом Любава ее ликвидировала. Не найдя своей пепельницы, Семен нервно затушил окурок о крашеное дерево перил и выбросил его в палисадник.
— Ты мне клумбу не засоряй, — спокойно возразила Любава. — У меня кругом порядок.
— Порядок у нее! — передразнил Семен, хмуро оглядывая двор. — Где же твой хахаль крутой, что-то я его не вижу… Хотел с ним малость покалякать…
— Ой ли? — не скрывая усмешки, откликнулась Любава. — Что же вчера не пришел? Посидели бы по-семейному. А сегодня с утра он по делам уехал…
— Деловой!
— Конечно, деловой. А лодырей да разгильдяев мы не держим. Я и сама женщина деловая. Видел диплом?
От последнего вопроса Семена перекосило. Вчера в клубе на торжественном закрытии ярмарки Любаве прилюдно вручили диплом победителя и коробку с компьютером. А палатку Семена отметили в числе последних — грамотой за участие. Он даже на сцену не вышел — плевался. Наталья — та ничего, вышла. Поднялась в своем красном сарафане.
— Да нужны мне эти дипломы! — взвился Семен. — А ты уж тоже хороша! Бизнесмена своего в эксперты толкнула! Люди-то не слепые, видят, чем ты диплом-то свой заработала!
— Хочешь приз поглядеть? — не поддаваясь на его воинственный тон, пригласила Любава.
Она открыла дверь и вошла. Семену ничего не оставалось, кроме как войти следом. Семен хоть и злился, хоть и показывал всячески, что ему дела нет до полученного Любавой компьютера, все же посмотреть не отказывался. Любава хорошо знала его любопытство ко всякой новой технике, к этим проводкам, кнопочкам и лампочкам.
— Вот, подарили. Я еще и не трогала его, не распаковывала.
Семен молча вытащил из коробки широкий плоский монитор на ножке, осторожно распаковал процессор.
— Куда поставить хочешь?
— Да к Таньке в комнату. Приедет скоро.
— А…
Семен перетащил процессор в комнату к дочери, долго сосредоточенно возился с проводками. Любава знала — он шел ругаться. Ревность и злость кипели в нем, она расшевелила в муже инстинкт собственника. Но чтобы не выглядеть смешным, он не пришел разбираться вчера, сразу после закрытия. Наверняка приходил вечером ко двору — взглянуть, здесь ли машина Доброва.
А утром, улизнув от спящей жены, пришел разбираться.
А все пошло по-другому. Пока Семен возился с компьютером, Любава быстро настругала салат с редиской и сделала глазунью, как любил Семен. Поднялась наверх. Монитор хвалился свежестью красок и четкостью, даже какой-то сочностью изображения.
— Вот Танюха-то запрыгает! — воскликнула Любава и добавила: — Она ведь не одна приедет.
— С подружкой? — поинтересовался Семен.
— Какое там, Сема! С кавалером…
И она грустно посмотрела на мужа. Ей в глаза бросились его «подглазины», пустыми мешочками собранные вокруг глаз, новая порция седины справа. Скулы его покраснели от услышанной новости. Она-то переварила Танюхину новость, а он — нет. И ей было немножко жаль его.
— Как — с кавалером? Замуж, что ли, собралась?
— А кто знает? По крайней мере показать везет… отцу с матерью. А вот у Карповых и показать не показала. Взяла и укатила к милому в Уренгой.
— Нет! И ты об этом так спокойно говоришь? — разошелся Семен.
Вскочил, заходил по маленькой Танюхиной светелке, краснея и злясь. Любава грустно наблюдала за ним. Ей хотелось взять Семена за руки, усадить рядом, успокоить. Вот ведь как — Танюха далеко, про развод родителей не знает. Взяла и связала их потихоньку тонкой веревочкой. Непрочная эта веревочка, ох непрочная!
— И как ты их поселишь? — уставился он на нее. — Вместе, что ли?
— А нашу кровать отдам, — не сплоховала Любава. — Зачем она теперь мне одной?
Она пошутила, но Семен не воспринял это как шутку. Он просто посерел лицом, на лбу выступила испарина.
— Не успела школу закончить, мать твою! И чё теперь? И как? И куда она? А он кто? Он-то откуда? Родители кто?
— Вот и спросишь, когда приедут.
Семен сглотнул, словно пытаясь проглотить то, что она ему сейчас сказала.
— Они что, спят уже? — с безнадегой в голосе спросил он и жалкими глазами уставился на Любаву. Она даже растерялась немного от такой его заинтересованности.
— Да не знаю я, — вздохнула она.
Бессонная ночь наложила на нее тень усталости. Ее всегдашний пыл куда-то исчез. Выглядела она покорной судьбе и немного даже заторможенной от усталости. Это состояние, нехарактерное для Любавы, насторожило Семена. Недоумевал он, глядя на бывшую жену.
— Пойдем лучше завтракать. — Она поднялась с дочкиной кровати. — Я глазунью сделала. С перцем, как ты любишь.
— Да нет, идти надо, — замялся Семен. К совместному завтраку он не готовился. Только сейчас почувствовал, что размяк, поддавшись настрою Любавы, расслабился и готов позволить увести себя в любую сторону.
— Пойдем, — повторила Любава, не глядя на него. — Ты разве не помнишь, какой сегодня день?
— День? Какой?
Он покорно спускался за Любавой на первый этаж, на кухню, добросовестно пытаясь вспомнить, какой же сегодня день. День свадьбы? Нет, свадьбу играли в сентябре, когда было полно арбузов и мясистых розовых помидоров. У Любавиных родителей даже виноград в тот год уродился. Родня из Волгограда привезла персиков. Нет, свадьба у них была в сентябре.
Познакомились они зимой, под Новый год, в Завидове на танцах. Потом ходили кататься на санках с горы, и Любава обморозила щеку. Он грел ее, эту щеку, и они первый раз поцеловались…
Пока он вспоминал, Любава достала графинчик с водкой и две рюмки. Семен с некоторым недоумением наблюдал за ее действиями.
— Садись Он придвинулся к столу, взял стопку с водкой.
— Сегодня нашему Степочке исполнилось бы двадцать восемь дет.
Любава улыбнулась, а лицо Семена дрогнуло и искривилось. Он залпом выпил водку и уставился в окно.
Вот оно что… А он забыл. Он давным-давно забыл, что в летний день когда-то Любава родила ему сына, который не прожил и двух часов. Какие-то трудности возникли при родах, ребенок умер. Они были тогда совсем молодые, глупые. Семен хорошо помнил свое состояние — он был растерян и не знал, насколько близко к сердцу приняла это горе его молодая жена. Но — догадывался. Врачи не хотели отдавать ему тело ребенка. Говорили, что не положено, что таких детей хоронят как-то по-особенному, не на кладбище. Но он уперся как баран и требовал, чтобы ребенка выдали. Почему он так уперся, он сейчас не знает. Скорее всего потому, что должен был что-то сделать для Любавы, а больше ничего сделать не мог. Так вот, пока Любава, потерявшая много крови, восстанавливала свои силы в больнице, он с каким-то отупелым упорством занимался похоронами новорожденного. Заказал настоящий гробик, сам вырыл могилку на деревенском кладбище. Кузнец выковал ему оградку с крохотными ангелочками по углам. Все сделал, как полагается. И когда Любава вышла из больницы, то стала ходить на эту могилку. Плакать. Долго ходила к Степочке. Каждый год, в день рождения и смерти, носила туда живые цветы. Каждый год, пока не родилась Танюха.
— Когда ты ушел, Сема, я на могилку к Степочке ездила. Поплачу, вроде легче станет… — с сухими глазами, глядя мимо Семена, говорила Любава. — Ты молодец, что не отдал его врачам. Она мне, эта могилка, так нужна была…
Тут Семен не выдержал. Он скривился. Замычал что-то, изо всех сил сдерживая слезы, и, уронив табуретку, вылетел в сени. Там, как от физической боли, завертелся на месте, что-то силясь сказать. Но Любава знала — нет таких слов, чтобы выразить это. Да и не нужны они, слова…
Она и сама забыла уже этот день. И несколько лет не была на могилке, поминала не всегда. Закрутилась с этим бизнесом. А сегодня словно он сам, ангелочек, прилетел к ним, почувствовал, что нужен здесь.
Семен вышел во двор, Любава не пошла за ним. Она стояла в сенях и через неплотную сетку тюля видела, как он мечется по двору, борясь со слезами, пытается закурить, но зажигалка не хочет вспыхивать, а спички ломаются.
На что это было похоже? Словно проснувшаяся душа требовательно предъявила права своему здоровому эгоистичному телу.
Любава вернулась к себе, накрылась одеялом и уснула, зная, что добавить к этому разговору ей нечего.
