Книга: Женщина-зима
Назад: Глава 10
Дальше: Глава 12

Глава 11

В день премьеры народу в клубе набилось битком. Пришлось стулья притащить со второго этажа — из читалки, из комнаты худрука. Даже кабинет заведующей растрясли — стульев катастрофически не хватало. На премьеру пришли все, кто мог ходить, пусть даже с палочкой. Два первых ряда заняла детвора, без которой не могло обойтись ни одно клубное мероприятие Завидова. Дальше разместились пенсионеры. А задние ряды оккупировала молодежь, которая любила забраться на спинки чуть живых кресел клуба и комментировать действие, щелкая семечки. Спектакль шел на ура. Выход каждого самодеятельного артиста сопровождался восторженным ревом, а финальные реплики эпизодов заглушались аплодисментами. Когда на сцене появился огромный увалень Крошка, зал просто взревел от умиления. Бедный Крошка покрылся пятнами, замялся. Можно было подумать, что его герой не ругает своего племянника, а просит у него прощения. Впрочем, сегодня это было не важно. Пьеса Островского захватила сельчан примерно к третьему действию. Они вникли в сюжет и перестали воспринимать артистов как своих соседей. Начали сопереживать Катерине и досадовать на упрямую Кабаниху. В сцене объяснения Бориса и Катерины в зале установилась неестественная для сельского клуба тишина. Ирма стояла ближе к зрителям, и рампа хорошо освещала ее трепещущий румянец и подчеркивала натуральное дрожание губ. Ирма словно и не играла ничего, а раскрывала перед людьми свое, наболевшее. Володька, исполнявший роль Бориса, смотрел ей в затылок. А руки его тянулись к ее волосам так, что видно было дрожание пальцев, когда он нерешительно касался ее прически. Кто-то всхлипнул в среднем ряду, и по залу прокатился общий вздох. Дальше по спектаклю Ирма должна была сесть на скамейку, Борис — примоститься рядом, и весь диалог, до прихода Варвары и Кудряша, продолжался всегда в этой мизансцене. Володька же взял голову партнерши в свои руки и повернул девушку к себе. Полина решила, что они забыли слова.
— Я и не знал… Я и не знал! — горячо зашептала она из-за кулис.
— Я и не знал, что ты меня любишь… — сказал Володька странным голосом.
Зрители в зале должны были совсем замереть, чтобы не пропустить ни слова из их напряженного диалога. Ирма положила руки Володьке на грудь и, глядя ему прямо в глаза, ответила тоже очень тихо. Но в зале ее услышали.
— Давно люблю. Словно на грех ты к нам приехал. Как увидела тебя, так уж не своя стала. С первого же раза, кажется, кабы ты поманил меня, я бы и пошла за тобой; иди ты хоть на край света, я бы все шла за тобой и не оглянулась бы…
Тут Володька наклонился и поцеловал Ирму в губы. Вся труппа за кулисами дружно ахнула. Зря ахнула, зрители не поняли бы, что произошло отступление от сценария. А вот это «ах» ввело на секунду зал в замешательство. Но только на секунду — на сцену выбежала Ольга, держа за руку Ваню Модного, и пронзила бывшую подругу раскаленным взглядом. Ирма словно от сна очнулась. Краска залила лицо, щеки запылали. Кое-как она закончила сцену и убежала за кулисы.
Не будет преувеличением сказать, что больше половины зала весьма приблизительно было знакомо с сюжетом драмы Островского. Зритель жаждал счастливого финала. Поэтому, когда в последнем действии Катерина бросилась с кручи в Волгу, по залу пронесся ропот потрясения. Женщины зашмыгали носами. В первом ряду громко заревел ребенок. Последние реплики артистов потонули в шквале аплодисментов. Артистов раз десять вызывали на поклон. Зал бушевал.
Завидовцы воспринимали свой народный театр примерно как Самара — футбольную команду «Крылья Советов». В день премьеры завидовцы становились фанатами и готовы были носить своих артистов на руках. Даже Ваня Модный, над которым обычно посмеивались, получил во время поклона цветы, которые продавала в антракте предприимчивая Макаровна. Ее теплица принесла сегодня значительный доход. После спектакля для артистов устроили банкет. Заведующая наварила картошки, Добров подарил театру ящик водки и закуску. Он был здесь теперь за своего, поскольку привез из города декорации. Впрочем, на банкет он не остался, предоставив артистам полностью расслабиться без посторонних глаз. Полина заметила, что Ирма собирается незаметно, под шумок, уйти домой. Хотела догнать, но увидела, что ее опередили — Володька Никитин подбежал и загородил Ирме дорогу.
— Ты уходишь? Из-за меня?
Ирма вскинула на Володьку темные, как глубокий колодец, глаза.
— Зачем ты пошел за мной? Возвращайся. Мне нужно уйти.
— Ты не ответила.
— Нет, не из-за тебя. На нас смотрят.
— Конечно, мы же артисты. Я вернусь только с тобой. Останься на немножко!
Ирма попыталась обойти его, но он вдруг бухнулся перед ней на колени. Девушка охнула. Полина, наблюдавшая эту сцену издалека, поспешила Ирме на выручку:
— Володя, иди помоги ребятам! Мы с Ирмой сейчас придем. За хлебом только сбегаем… — И посмотрела на Никитина так, что тот не посмел ослушаться.
Володька ушел, а женщины вышли на воздух. Над Завидовом витал синий сумрак, остро пахло весной. Ирма дрожала как осиновый лист. Полина взяла ее за руки.
— Послушай меня, дружочек. Тебе нельзя сейчас уходить, разговоры пойдут. Ты посиди со всеми немножко и потом потихоньку уйдешь. Я тебя провожу. Не лишай себя праздника, премьеры больше не будет…
— Больше не будет… — повторила Ирма, глядя мимо Полины в синий мартовский сумрак.
Полина привела ее, когда все уже сидели за длинным общим столом. Заведующая начала череду поздравлений. После первой же рюмки стол загудел, как разбуженный улей, всем хотелось говорить, начали вспоминать казусы, допущенные во время спектакля. Подтрунивали над Крошкой, а тот лишь добродушно посмеивался в ответ. Ваня Модный хвалился услышанными от сельчан отзывами. Клавдия Семеновна пересказывала свои ощущения, пережитые за кулисами. Все старательно обходили сцену объяснения Катерины с Борисом, будто ничего не случилось. Ирма и Володька не принимали участия в общем гомоне. Ольга то и дело бросала на них короткие острые взгляды. Рядом с ней сидел Генка Капустин, который из кожи лез, стараясь, чтобы всем было весело. Но Ольга сегодня словно и не слышала его анекдотов, смеялась невпопад. Крошка включил музыку. Ольга поднялась, обошла стол и пригласила на танец Володьку. В комнате стало шумно. Начали передвигать столы, освобождая место под танцы. Никто не заметил, как исчезла Ирма. Только Ольга удовлетворенно проводила ее глазами, крепко держа при этом за плечи Володьку Никитина. Но разве его удержишь? Закончился один танец, затем другой. Ирма не возвращалась. Володька взял сигареты и вышел вроде бы покурить. Ольга зло прикусила губу и отвернулась к окну. Никто из присутствующих не заметил, сколько эмоций отразило темное стекло. Когда она повернулась, на лице уже была маска бесшабашного веселья. Она схватила за руку Генку Капустина, потащила в круг. Музыкальный центр выдавал новый хит Верки Сердючки. Артисты отрывались на полную катушку…
Ирма не пошла домой. Нет, она уже почти дошла до дома, уже увидела холодный свет его многочисленных окон и остановилась. На улице гудел март. В воздухе витали его сырые ароматы, и звуки не то ветра, не то гудящей электролинии заполняли пространство. Ирма повернулась и тихо пошла назад. У магазина она завернула и дальше побрела знакомой с детства дорогой. Ей нужно было увидеть отчий дом. Словно он, как человек, мог все знать о ней и все понимать. Деревня тихо дремала — ни человечка на улице, фонари не горят. Только бледный свет телевизоров кое-где мелькает в окнах. В доме, где жила когда-то семья Ирмы, тоже смотрели телевизор. Синий свет заполнял большую комнату, мелькал и делал дом живым. Ирма огляделась и увидела лавочку у дома напротив. Лавочка была та самая, на которой летом, бывало, они с сестрами сидели все вместе. Хохотали…
Она села на лавочку и стала смотреть на свой дом. Легко представилось, что там, перед телевизором на диване, лежит отец, рядом бесшумно двигается мама, расправляя постели. Слезы сами собой возникли в глазах, одна за другой выкатились и поползли по лицу. Она в своих думах не сразу заметила, как в конце улицы возник силуэт. Человек приближался, скользя на подмерзающих к вечеру наледях, оглядываясь по сторонам, будто кого-то искал. Он еще не вошел в полосу света, идущую от соседнего дома, а Ирма уже узнала его — сердце гулко стукнуло: Володька. Она не пошевелилась, боясь выдать себя. Здесь, на лавочке, спрятанной за высокой поленницей, он мог и не заметить ее. Володька остановился перед окнами ее дома, постоял с минуту без движения. Прямо перед ним росла старая береза. Ствол ее прислонился к забору палисадника, словно она хотела выбраться за его пределы, выйти на улицу. Володька наклонился и прижался лбом к березе. Ирме и самой часто хотелось обнять дерево, прижаться щекой, но она стеснялась. Володька сделал это за нее. Вдруг он резко обернулся и сразу увидел ее. Подошел и сел перед ней на корточки.
— Я знал, что найду тебя здесь. Ты плачешь? Ирма отрицательно покачала головой.
— Ты плачешь, — повторил он и потянулся к ней руками. Она перехватила его руки у своего лица и заговорила быстро, взахлеб:
— Володя, не делай этого. Не ходи за мной, не смотри так, не надо! Зачем ты это делаешь? Ну зачем?
— Я не могу по-другому, Ирма, не получается!
— Получится. Выкинь меня из головы! Все в прошлом, а мы уже не дети. У меня ребенок, муж…
— Но ты его не любишь? Скажи, ведь ты не любишь его?
— О чем ты говоришь? Любишь — не любишь… Разве это что-то значит теперь? У нас с Павлом ребенок! Ты не знаешь Павла! Ты ничего не знаешь! Ты как маленький, Володька! Ничего у нас с тобой не будет никогда, забудь обо мне.
Володька сел рядом с ней на лавочку. Ирма дрожала. Он обнял ее так крепко, словно хотел спрятать. Она зажмурилась, прижалась к нему лицом. Он почувствовал на своей щеке ее слезы. Так они сидели, не говоря ни слова, пока Ирма не встрепенулась, словно пробудившись ото сна.
— Все, Володя, мне пора. Я пойду, а ты не ходи за мной. Пожалуйста!
— Ирма… — выдохнул Володька ей в волосы. Она расцепила его руки, выпрямилась. И через секунду уже быстро шла по улице, прокалывая каблучками тонкий лед.
Володька остался сидеть на лавочке. А позже, когда Володька шел по улице в сторону своего дома, попавшийся ему дед Лепешкин решил, что Никитин пьян. Парень шатался и, пройдя несколько метров, то и дело останавливался, оглядывался назад, словно раздумывая — не вернуться ли ему. Но, постояв, двигался дальше и шел, слегка пошатываясь. Дед Лепешкин потоптался на месте, поцокал неодобрительно языком, наблюдая за Володькой, и двинулся вдоль порядка. Лепешкин совершал свой обычный вечерний обход. Будучи от природы человеком любопытным, он вникал во все, ничего не оставляя без внимания. Зачем ему это было нужно, он и сам не знал. Вероятно, им двигал инстинкт исследователя. Пройдя улицу и обогнув магазин, Лепешкин пошел дальше, но, пройдя десяток метров, остановился и вернулся назад. Сбоку от магазина, у ворот, он увидел кучу картонных коробок. Пошарил в ней, вытащил несколько крепких и стал укладывать коробки друг в друга. Мимо неторопливо проползла, ломая свежий ледок, зеленая машина Гуськовых, захватила Лепешкина светом фар. Лепешкин, хоть и не совершал ничего преступного — брал ненужные коробки, которые все равно сожгли бы завтра во дворе магазина, — почувствовал себя как бы раздетым.
— А вот в сенях-то стелить, когда грязно, — сказал он, глядя вслед удаляющейся машине.
Дальше он двинулся уже с грузом. Дойдя до большого дома Гуськовых, который дед про себя называл не иначе как «дворец». Лепешкин притормозил. Здесь всегда можно было заметить что-нибудь интересное. Иногда приезжали чужие люди на чудных ненаших машинах, бывало, дочки Макаровны, Лидия с Людмилой, начинали ночью перетаскивать при свете фонаря какие-то свертки — то из дома в сарай, то из сарая в дом.
Чутье и на этот раз Лепешкина не обмануло. Свернув в проулок, он едва не сбил с ног жену Павла Гуськова, Ирму. Оба охнули одновременно и отпрянули друг от друга. Первым опомнился Лепешкин:
— Ты что ж, дочка, домой-то не идешь? Смотрю — озябла вовсе. Али ждешь кого?
— Павла встречаю, — ответила Ирма.
— Так разве ж он не приехал? — удивился дед. — Я давеча его машину видел, когда с коробками у магазина возился.
Ирма не успела ответить, как дверь «дворца» распахнулась и на крыльцо выскочил Павел, в распахнутом шубняке, без шапки. Он тяжело протопал до ворот, от его нервного движения они взвизгнули, распахнулись, стукнув забор. Ирма прижалась к штакетнику старого бревенчатого дома стариков Баландиных Лепешкин невольно повторил ее движение — прижался к забору и осторожно опустил на землю коробки. В четыре глаза они провожали удалявшегося Гуськова.
— Что, твой-то озорует, дочка?
Ирма взглянула на деда невидящими глазами.
— Пойду я, дедушка.
Она отделилась от стены и торопливо двинулась к дому Юркнула за ворота, закрыла их за собой и через секунду скрылась внутри «дворца».
Лепешкин заметался по проулку. Его подмывало последовать за Павлом — поглазеть, на кого обрушится его пьяный гнев. Но деда держали коробки — не бросишь же их тут, в проулке. Любителей прибрать к рукам то, что плохо лежит, у них в Завидове пруд пруди. В конце концов в Лепешкине победил инстинкт собственника. Подхватив коробки, он заскользил по проулку.
…Павел влетел в клуб и остановился в тесном предбаннике Здесь было темно. В фойе светилась тусклая лампочка над входом — заведующая экономила электричество. С верхнего этажа раздавались звуки музыки — кто-то отчаянно терзал баян. а несколько нестройных голосов выводили русскую народную песню про калину. Павел вошел в фойе и осторожными шагами, крадучись, стал пробираться по темному помещению. Он озирался, останавливался, прислушивался. У стеклянной двери остановился. Ему показалось — из танцзала донесся звук, похожий на женский смех. Гуськов замер у дверей, прильнув ухом к щели. Через некоторое время звук повторился. В танцзале кто-то был. Павел осторожно, как кот лапой, отодвинул створку стеклянной двери. Не издав ни звука, проник в образовавшееся отверстие. Ступая как зверь, мягко и неслышно, двинулся к ширмам. Звук шел оттуда, он сразу это понял. Он с трудом сдерживал поднимающееся внутри тяжелое дыхание. Свет от фонаря пластами лежал в танцевальном зале, освещая три квадрата, вплотную, до ширм. Павел дошел до колонны и прижался к ней спиной. Звуки теперь были так близко к нему, что почти оглушали своим реальным бесстыдством и откровенностью. Приглушенный шепот, неровное дыхание и смех перекрывались тяжелым скрипом диванных пружин. Павел сжал кулаки так, что ногти впились в мякоть ладони. Затылок упирался в колонну и от напряжения становился каменным. Блуждающим взглядом Павел поискал вокруг, но ничего подходящего не нашел — зал был очищен от хлама. Тогда он расстегнул и стал вытягивать из брюк свой кожаный ремень с тяжелой пряжкой. Он сложил его в правой руке, повернулся и одним рывком опрокинул легкую ширму.
То, что случилось дальше, происходило как в бреду. Павел увидел два сплетенных тела на диване. Кровь уже бешено стучала в голове — с диким ревом он набросился на парочку и стал наносить удары ремнем наотмашь, не глядя. Он изрыгал ругательства, но их сразу же заглушил истошный женский визг. Парочка расцепилась, раскатилась по углам. Женщина кричала, а мужчина поспешно впрыгивал в штаны, тихо матерясь. Теперь Павлу предстояло выбрать — с кем из них расправиться вперед. Решил, что разобраться с женщиной всегда успеет, бросил ремень и вцепился в мужчину. Он выволок его в центр зала, в средний освещенный квадрат. Мужчина был неслабый, но бешенство Павла давало превосходство. Мужчины оказались на свету и сразу узнали друг друга. Павел тяжело дышал и брызгал слюной. Генка Капустин в расстегнутой истерзанной рубахе ошарашенно взирал на Гуськова. Левой рукой он поддерживал падающие штаны, правой ограждал себя от ударов.
— Паша, ты чё? — повторял он. — Ты чё, Паша?
Но Павел как ослеп. Глаза его налились кровью. Он наступал на Капустина, оттесняя его к окну. Женщина но выдержала. Подхватив свою одежку, стала отползать к двери в кинозал. Но краем глаза Павел отметил движение в углу ширм. Едва повернувшись, он рявкнул:
— Сиди, сука!
Женщина завыла, всхлипывая, закрывая сама себе рот какой-то тряпкой. Вдруг Павел оставил Капустина и, как разъяренный зверь, кинулся на всхлипывающие звуки. Всхлипы поперхнулись и замерли. Женщина коротко икнула. Павел молча выволок ее на середину. Схватив за волосы, повернул на свет. Широко распахнутыми от ужаса и вмиг протрезвевшими глазами смотрела на него бывшая подруга его жены, Ольга. Павел брезгливо оттолкнул ее от себя, она упала, стукнувшись спиной о колонну.
В следующее мгновение в фойе вспыхнула лампочка, этого было достаточно, чтобы полностью осветить всю картину. В зал стремительно вошла Полина. В первые же секунды она оценила ситуацию. Павел затравленно озирался по сторонам. Не взглянув на Ольгу и Капустина, Полина направилась прямо к нему. Ольга, не теряя времени, отползала к выходу в кинозал. Капустин, пригибаясь, как во время сеанса, направился следом. Их как ветром сдуло. Павел налитыми кровью глазами враждебно уставился на Полину.
— Развели тут бордель! — все еще тяжело дыша, зашипел он ей в лицо. Но звонкая, как удар хлыста, пощечина перебила его. Он схватился за щеку.
. — Прекрати истерику, Гуськов! — с напором заговорила Полина, подойдя вплотную. — На кого ты похож! Может, санитаров из психушки вызвать? Так это мы быстро…
Она наступала на него, а он, не спуская с нее глаз, отходил к окну.
— Думаешь, управы на тебя нет? Есть на тебя управа, Паша. Я ведь знаю, что ты над Ирмой творишь. Думаешь, все тебе с рук сойдет? Безнаказанно девчонку заморишь? Заступиться за нее некому?
Полина распаляла себя. Ее голос зазвенел от напряжения, глаза сузились. Павел уперся в низкий широкий подоконник и остановился.
— Сядь! — коротко приказала Полина.
Павел сел, а она осталась стоять. Она говорила, а он слушал ее, опустив голову.
— Я видела у Ирмы синяки по всему телу. Я — свидетель. Понял? Я все рассказала родным твоей жены по телефону. Они подключили всемирную организацию Красный Крест. Слышал о такой?
Павел вскинул на Полину испуганные глаза. Она с удовлетворением отметила, что Павел поверил ей. Полина сочиняла на ходу:
— Если факты твоего издевательства над женой подтвердятся, Ирму с ребенком в двадцать четыре часа заберут у тебя представители Красного Креста. Уяснил? Ее увезут к родным в Германию, и ты их больше никогда не увидишь. Я это все узнала для Ирмы. И я не оставлю ее, запомни, Паша!
Полина еще что-то говорила, но видела, что все самое страшное позади. Павел сник. Дыхание выровнялось, руки безвольно повисли вдоль тела.
— Сейчас ты пойдешь домой. Жена твоя наверняка уже там. Я тебя убедительно прошу, Паша: не порть ей настроение после премьеры.
Павел что-то пробормотал себе под нос и пошел прочь, слегка пошатываясь. Едва за ним закрылась дверь клуба, Полина опустилась на подоконник. Сколько она просидела так? Сквозь стеклянную дверь ей было видно, как расходились домой артисты. Крошку вывели под руки Ваня Модный с Клавдией Семеновной. Вслед за ними торопливо пересекла фойе Ольга, на бегу что-то резкое отвечая догонявшему ее Генке. Поскольку фойе было освещено, а зал — нет, то Полина видела всех, а ее не видел никто. Это ее устраивало — не было сил разговаривать и изображать веселье. Она вдруг так остро ощутила собственное одиночество, что поняла: вот сейчас начнет жалеть себя, вспоминать Колю и совсем расклеится. А как не вспоминать? Он всегда приходил ее встречать, когда она задерживалась в клубе. Они обходили вдвоем все село и, нагулявшись, возвращались домой.
Полина рассказывала мужу весь свой день, а он ей — свой. Тогда она не понимала, насколько это важно: иметь рядом кого-то, кому можно рассказать свой день…
Она вздрогнула от стука в стекло как раз за спиной. Обернулась. За окном стоял Добров и делал ей знаки. Полина пожала плечами. Тогда Добров показал, что сейчас зайдет в клуб. Он внес в танцзал аромат весны, талого снега, дыма. Полина подвинулась. Добров пристроился рядом с ней на подоконнике.
— Что-то случилось? — догадался он.
— Ничего особенного. Любовь, ревность, страсти, выяснения отношений. То, что было всегда.
— Весело вы тут живете, в Завидове…
— Да уж, скучать не приходится.
— И все-таки вы, Полина, скучаете. Разве не так?
— Нет, вы ошибаетесь, Борис. Скучать мне некогда. Это я так присела, устала сегодня. А сейчас домой пора.
— Зачем вам домой? Корову Петр Михайлович подоил, теленка напоил. Посидите со мной немножко…
— Вот вам, я смотрю, скучно у нас, — улыбнулась Полина. — По городу скучаете?
— Ничуть. Если бы вы, Полина, меня так рьяно от себя не гнали, было бы совсем хорошо.
Вы опять? — Полина с укором взглянула на собеседника. — Мы, кажется, все с вами обсудили. Зря вы сюда приехали. Ни к чему это, Борис. Вы развлечения себе ищете, а мне жить здесь. Вы не понимаете, что такое деревня. Вот сегодня инцидент в клубе произошел, два мужика подрались из-за женщины. Никто не видел. Участники этого конфликта никому ничего не скажут, не в их интересах. И все же завтра слухи расползутся по деревне, станут обрастать самыми нелепыми подробностями. Почему так происходит? Шут его знает… Видимо, бедна событиями жизнь сельчан, и они ищут этих событий.
— Неправильно это, — покачал головой Добров. — Так зависеть от мнения людей? Получается, теперь и общаться нельзя?
— Общаться можно. Только вы человек приезжий, вы всем интересны. Зачем вы здесь появились? Чего хотите? Каждый задал себе этот вопрос, поверьте мне. И каждый, в меру своей фантазии, ответил на него. Вы уедете, а я останусь. Нужны мне эти разговоры?
— А может, я тоже останусь? — неожиданно спросил Добров и взглянул в темноте на Полину.
— Да бросьте, — отмахнулась она. — Что вам тут?
— Сам не знаю, — отвернулся Добров. — Тянет меня сюда. После того случая. Я ведь, считайте, с того света вернулся. Заново родился. Завидово теперь моя родина. И меня сюда тянет. Странно?
Полина пожала плечами:
— А мне так думается, просто у вас проблемы, и вы пытаетесь спрятаться от них, Борис.
— Я никогда не прячусь от проблем, — возразил Добров.
— Ну, скажем, даете себе передышку. Кстати, что там с вашим другом? Вы простили его?
— Произошла ошибка. Его оговорили, там была нехорошая история… В общем, вы оказались правы, Полина. Я рад, что не успел наломать дров.
— Ас сыном?
— С сыном хуже, — вздохнул Добров. — Признали астму. Откуда это у него?
— Астма — это серьезно, — вздохнула Полина.
— То-то и оно…
Помолчали. Полина не торопилась уходить, и тогда Добров стал рассказывать. Он говорил о том, как проходило заседание суда. Что говорил судья, что говорила жена и что — он, Добров. Что следующее заседание суда состоится через месяц и он очень надеется забрать на лето сына. Он стал рассказывать про Ростика, про его привычки. Вспоминал его смешные словечки, проказы. Полина не удержалась и припомнила Тимохино детство, его шалости.
Засиделись. Полина спохватилась, взглянула на часы — Боже мой! Час ночи! Она вскочила с подоконника:
— Вы идите. Я оденусь и выйду позже. Не годится, чтобы нас видели вместе… так поздно.
— Да перестаньте! — Добров остановил ее, взяв за руку. — Неужели вы все это серьезно? Мы взрослые люди. Что особенного в том, что я провожу вас?
— Провожать меня не нужно. — Полина мягко отняла свои руки. — Меня в деревне никто не обидит. Идите домой.
И все же когда Полина вышла на воздух, Добров топтался на крыльце. Он подождал, пока она закроет клуб, и мужественно выдержал ее укоризненный взгляд.
— Нет, ну не могу же я бросить вас здесь одну?
— Что с вами делать, — вздохнула Полина. — Пошли. Они возвращались по спящей деревенской улице. Фонари в деревне почти не горели. Только возле магазина да у конторы чуть теплился их сиреневатый размытый свет. Ветер нес с полей запах талого снега, влагу весны и ее равномерный гул. Он тревожил Доброва, бередил что-то давно забытое. Хотелось разговаривать, хотелось идти куда-то.
— Полина, давайте погуляем?
Добров придал своему лицу самое невинное выражение. Но Полина решительно открыла калитку:
— Нет. Я — спать. А вы, конечно, гуляйте. Вам нужно дышать свежим воздухом. — Сказала и оставила его одного.
Добров проводил ее глазами и запоздало крикнул в спину:
— Спокойной ночи!
Дверь за ней закрылась, и Добров улыбнулся. Вспомнил: «Женщина-зима».
Где-то в конце улицы лениво побрехивала собака. С противоположной стороны деревни ей вторила другая. Добров понял, что не сможет заснуть. Он неторопливо побрел вдоль за: боров, забыв убрать с лица блаженную улыбку.
Назад: Глава 10
Дальше: Глава 12