Глава 8
Очнулась только у Белорусского вокзала. Поняла, что стоит и невидящими глазами изучает светящиеся буквы на фасаде. Зачем она здесь? Оставаться одной ночью на улице по меньшей мере неудобно. Хотя страх совсем прошел. Его вытеснил шок от увиденного в гостиной Бориса. В помещении билетных касс было два свободных автомата. Она набрала номер Влада. Ничего не поняв из ее сумбурных объяснений, сопровождаемых смехом, кашлем и плачем, он сказал только:
— Маша, стой там. Я сейчас приеду!
Час спустя они ехали в машине Влада к нему в Чертаново. Перед этим, осмотрев комнату Маши, он заявил, что оставаться одной сегодня ей небезопасно.
— Я бы сам у тебя остался, покараулил, но у меня там собака. Начнет скулить, соседи разноются потом.
— Не надо меня караулить, — отозвалась Маша, — я уже не боюсь. Ты извини, что сорвала тебя ночью. Поезжай домой.
На нее нашла апатия. Ей уже не хотелось шевелиться, но Влад настаивал. В машине молчали. Влад сделал вывод, что это таинственный обыск прибил девушку. Об инциденте в квартире Бориса он не знал. Когда в лифте поднимались на восьмой этаж, Маша, глядя в зеленые глаза парня, задумчиво произнесла:
— Вот и хорошо. Он там сейчас с этой… А я тут с тобой.
— Ты о чем? — Влад поднял брови.
Маша закашлялась. Дура. Что она несет? Лифт остановился, они вышли. Квартиру Влада Маша распознала по лаю. За дверью царило буйное оживление по поводу возвращения хозяина. Когда Влад открыл дверь, на них набросилось верткое существо с теплым мокрым языком и коричневым плюшем вместо шерсти.
Собака умудрилась облизать лицо гостьи, пока та расшнуровывала обувь. Наконец первый прилив собачьей радости кончился, и псина уставилась на девушку, склонив голову набок, и тогда Маша сумела разглядеть ее собранную в складки потешную мордочку, метку посередине лба (то ли от удара, то ли след от болячки) и мокрые карие глаза.
— Что это у нее на лбу? — поглаживая псину по голове, поинтересовалась Маша.
— Третий глаз, — усмехнулся Влад, — она родилась такая, с дефектом. И подлежала уничтожению. На ее счастье, подвернулся я и упросил хозяев подарить мне это чудо. С тех пор это моя домохозяйка… Шейла, где мои тапочки?
Собака куда-то убежала и вернулась с клетчатым шлепанцем в зубах. Маша охнула и всплеснула руками. Собака, заметив произведенное впечатление, тут же удалилась и притащила второй.
Маша не удержалась и кинулась обнимать эту страшилку, чему та несказанно обрадовалась и мигом слизала с лица гостьи остатки косметики.
Тут Маша поняла, что допустила оплошность, проявив излишнюю сентиментальность. Теперь будет непросто унять это любвеобильное существо. Отстраняя липучку Шейлу, Маша обернулась и поймала пронзительный взгляд Влада. Тот поспешно отвел глаза, засуетился, включая по всей квартире электричество.
Все в Маше смешалось от этого взгляда, она поняла его!
Так смотрят на человека, к которому тянет, влечет.
Так смотрят, когда не рассчитывают, что этот взгляд кто-то заметит.
Этого ей только не хватало! Маше стало не по себе. Приехать ночью к парню, которого знаешь не больше месяца… Да он вправе подумать о ней что угодно!
И вполне обоснованно может ожидать от нее вполне определенных действий. Она небезразлична Владу, это ясно как день. Может быть, он и настаивал на том, чтобы привезти ее к себе, небескорыстно? Пожалуй, она не готова к подобному перевороту.
Хоть и несла всякую ахинею там, в лифте, но это была сущая бравада. Влад для нее стал другом за это время. Но не больше. Думать о нем в другом качестве не получалось.
Влад вошел в комнату, достал из-за двери раскладушку и удалился с ней на кухню. Там он гремел посудой, разговаривал с Шейлой — в общем, вел себя как ни в чем не бывало.
Может, ей все кажется и она напрасно сгущает краски?
Маша уселась на диване и вытянула ноги. Им сегодня досталось — набегались. Приступы кашля на нее налетали с разбегу, без подготовки. Вот и сейчас ее буквально подбросило на диване, выворачивая не на шутку.
— Слушай, ты так кашляешь! — забеспокоился Влад. — Сейчас я тебя буду лечить.
— Брось, Влад. Второй час ночи. Я и так тебя из постели вынула, бегаешь со мной как курица с яйцом. Еще лечить! Само пройдет.
— Сиди смирно. Ты на моей территории, и хозяин здесь я. Сказал: буду лечить, значит — буду.
— Сатрап, — огрызнулась Маша и погладила ногой лежавшую на полу Шейлу. Влад достал из стенки постельные принадлежности, банный халат, полотенце. Включил телевизор.
— Сейчас будем парить ноги, так что смотри, если хочешь. В это время полно развлекательных программ. Фильмы тоже бывают. — И он кинул ей пульт.
Маша попереключала каналы, чтобы не обижать Влада.
«Развлечений» для нее на сегодня более чем достаточно. Больше всего хотелось забыться сном, а проснувшись, понять, что ничего и не было.
Но вряд ли ей удастся уснуть сегодня без снотворного.
А если и удастся — ее и во сне достанут эти неприятные впечатления дня. Маша оставила на экране какую-то концертную программу и убавила звук.
Влад принес таз с горячей водой, высыпал туда горчицу. Маша улыбнулась.
— Ты возишься со мной не хуже Софьи Наумовны. Свалилась я на твою голову.
— Ты почему до сих пор не в форме? — прикрикнул на нее «сатрап» и кинул ей свой банный халат. — Живо переодевайся и ноги в таз.
Он вытащил из шкафа одеяло и отправился устраивать себе ночлег. Маша постелила на диване, переоделась, подвинула к себе таз с горячей водой. Ногам было приятно трогать горячее. Маша осторожно мочила то пальцы, то пятки.
Сразу всплыли воспоминания детства, когда эту процедуру ей устраивала мама, а маленькая Маша убегала от нее, не желая парить ноги. Вернуть бы то время…
— Интересно ты телевизор смотришь, — заметил Влад. Он нес в руках стакан, завернутый в полотенце. — Музыкальная передача без звука.
— Что это? — с опаской поинтересовалась Маша. — Ты решил залечить меня окончательно?
— Молчи, женщина. Это грог. Горячее вино. Лучшее средство при простуде. Пей маленькими глотками. Вот горчичников у меня нет.
— Слава Богу, у тебя нет хоть горчичников! Не то на мне живого места не осталось бы.
Вино было терпкое, приятное на вкус, и Маша сразу почувствовала, как по телу вместе с теплом разливается спокойствие. Недавние события уже кажутся событиями позавчерашней давности, а особенно острые чувства на глазах теряют свою остроту.
— Есть хочешь? — Влад сидел на корточках и наблюдал, как она отпивает вино. Взгляд у него был полон непритворного участия и чего-то еще. Нежности?
Маша отрицательно покачала головой. Есть не хотелось. Она мечтала только об одном: уснуть. Участие Влада смущало ее. И он это понял.
Он протянул руку к ее лицу и задумчиво провел указательным пальцем по ее носу.
Маша застыла в невольном напряжении.
— Тогда ложись спать. Утром обо всем поговорим. Хорошо?
Маша кивнула, только когда за ним захлопнулась дверь. Ну что тут поделаешь? Его прикосновения были приятны, но не обжигали волнением влюбленности. Наверное, она пока не готова ни к каким новым чувствам. Тут от старого отойти бы.
А может быть, после всей этой истории с неудавшимся замужеством ее душевные запасы истощились настолько, что больше никогда она уже не сможет полюбить? Вечно будет подозревать в мужчинах какую-нибудь замаскированную подлость?
Что, если у нее не хватит сил взрастить новую любовь?
Что, если она обречена на одиночество?
Вода в тазу остыла. Маша вытерла ноги и забралась под одеяло. Она поняла, что не уснет, и попыталась смотреть телевизор. Шла какая-то музыкальная программа. Из новоиспеченных звезд она никого не знала. Все они были поразительно похожи друг на друга. Мальчишки в облегающих штанах и длиннополых шелковых пальто или рубашках до колен что-то вещали в камеры, с важным видом перебрасывая микрофон из руки в руку.
Было даже интересно наблюдать действо, не прибавляя звука.
Девочки как мотыльки порхали по сцене, размахивая прозрачными шифоновыми крыльями, заученно щуря глаза и вытягивая губки. Между песнями у исполнителей брали интервью.
Вероятно, это был фестиваль, а может, конкурс молодых исполнителей. Маша лежала, не прибавляя звук. Ей не хотелось слушать песни. Все они о любви… А это некстати. Тем более обычно тексты как лепешки походили друг на друга, что в общем-то можно сказать и о музыке. Странно, как людям, набирающим свои мелодии на музыкальном компьютере, не стыдно именовать себя композиторами.
Маша наблюдала. На сцену вышел парень лет девятнадцати. Светлые, зачесанные назад волосы, черная атласная рубаха с широкими рукавами, заправленная в черные же кожаные штаны. Лаконично, даже строго. А петь наверняка будет безвкусицу типа:
Ты клевая девчонка, Надень свою юбчонку…
Парень медленно прошел между лазерными стрелами освещения и сел на ступеньки декорации. Мало ли их, этих мальчиков на эстраде, ежедневно выплевываемых прожорливой машиной шоу-бизнеса? И этот, с лицом печального принца, — один из многих.
Но, подчиняясь внезапному необъяснимому порыву, Маша прибавила звук. Задумчиво переждав длинное минорное вступление, он запел:
Сколько же можно у двери скулить и лаять?.. Бродит собакой глухой и бездомной память… Вечно болят у нее голова и уши. Кто ее вылечит или прогонит лучше?
Маша резко села на диване, не отрывая глаз от экрана. Певец поднялся, прошел по авансцене и, тряхнув волосами, глянул прямо в камеру. У него были холодные, бледно-голубые глаза. А может, это просто эффект освещения?
Слева был размещен большой экран, состоявший из множества квадратов. Вначале он крупным планом показывал певца, но после первого куплета на экране пошли военные кадры. Они были очень узнаваемы. Кадры Великой Отечественной войны сменились Афганом: вертолеты в горах, раненые, вереница воинских соединений, покидающих страну, матери с портретами погибших сыновей. Дальше шли кадры чеченской хроники.
Женщина, рыдающая над убитым родственником, солдаты на танке, раненые в госпитале, чеченские дети…
— Влад, — пересохшими губами позвала девушка и, не дождавшись ответа, буквально заорала, не отрывая глаз от экрана: — Влад! Иди сюда!
В кухне испуганно залаяла Шейла, скрипнула раскладушка.
— Что случилось?
— Смотри телевизор и молчи! — приказала Маша. Влад и Шейла устроились на полу и устремили свои взоры на экран.
…Ей почему-то все мнится:
Исчезли птицы.
Ей почему-то все та же
Картина снится,
Что расцветающий сад -
Не примета мая.
Это у нашей Земли голова седая!
— Ну и что? — резонно поинтересовался Влад, пока молодой исполнитель, размахивая широкими рукавами рубахи, пробирался по лестнице вверх, на площадку.
— Это Алькины стихи, — шепотом ответила Маша. Ее сердце вторило беспокойным ударам, которые то и дело вклинивались в мелодию песни. Влад еще несколько секунд в недоумении смотрел на свою приятельницу, а она только нетерпеливо махнула рукой: молчи, мол, потом! По экрану бежала строчка букв, которые Маша сфотографировала глазами: Игорь Золотов. «Память». Стихи и музыка Игоря Золотова. Влад тоже прочитал и снова глянул на Машу.
— Может, ты что-то путаешь?
Маша знала, что сейчас будет последний куплет. Слова она проговорила раньше исполнителя:
Женщина в сумерках просит:
«Исчезни, Память! Сколько ты можешь
Крестов в этом небе ставить?!»
Память приходит и спит
В изголовье века…
Что же ей нужно от грешного человека?
Игорь Золотое раскланялся, ему вынесли цветы. Камера крупным планом высветила из зала лица плачущих женщин. Песня произвела впечатление.
— Ты хочешь сказать, что эту песню написал восьмилетний ребенок? — крайне недоверчиво протянул Влад.
— Семи! — поправила Маша. — Семилетний. Она сочинила это в прошлом году, когда с Софьей Наумовной девятого мая ходила на могилу Неизвестного солдата. Тихо! Слушай интервью!
Влад присвистнул.
Камера проводила певца за кулисы, по коридору, мимо ожидающих выхода конкурентов.
В гримерной молодая тележурналистка стала задавать ему вопросы:
— Имеете ли вы, Игорь, музыкальное образование? Игорь отрицательно помотал головой и объяснил, что был неусидчив с детства. Журналистка ему поулыбалась и спросила:
— Игорь, вы достаточно молоды. Ваш возраст — пора первой любви, первых разочарований. Откуда такая серьезная тематика в песнях? Вы надеетесь найти отклик в сердцах современной молодежи?
Певец секунду пожевал губами, оглядываясь, словно в поисках подсказки, и наконец заговорил:
— На самом деле… я думаю… молодежь волнует не только тема неразделенной любви… Как бы… есть и другие темы. Патриотические там…
— Да-а, — протянул Влад. — Его изысканная речь явно расходится с уровнем его песни.
Журналистка повернула к камере задорное личико и проговорила:
— Действительно, сегодняшний успех песни «Память» — тому подтверждение. На пороге новый век, время новых тем, новых песен. Какими же они будут?
Интервью с Игорем Золотовым на этом закончилось, и снова показали сцену. Туда уже выбежал стриженый переросток и принялся в такт музыке стучать по полу ногой. В голой руке, чуть на отлете, он держал микрофон.
Влад убрал звук.
— Почему ты до сих пор мне ничего не сказала? Я понятия не имел, что она пишет стихи. Такие стихи!
— Откуда я знала, что это может иметь какое-то значение?
Маша завернулась в одеяло и положила подбородок на колени.
Шейла, поскуливая, улеглась вдоль дивана.
— Выходит, она вундеркинд?
— Как-то никогда не связывала ее с этим словом. По-моему, вундеркинд — это больше юным математикам подходит. А она… Софья Наумовна ее зовет Лунная девочка. Она лунатик. Первый раз я это заметила, когда ей было лет шесть.
— Как это было?
Маша быстро вспомнила душную июньскую ночь, вороха тополиного пуха, как снег лежащего во дворе. Чтобы устроить хоть какое-то подобие сквозняка, она открыла окно и дверь в коридор.
Маша уже засыпала, когда услышала шорох. Открыла глаза и заметила Алькин силуэт в коридоре. Девочка скользнула в сторону кухни, и Маша долго не слышала ни звука оттуда. Подумала: вдруг она уснула там, прямо на табуретке? Уже собралась пойти проверить, но вскоре легкий силуэт вновь мелькнул в коридоре и остановился прямо напротив Машиной комнаты.
Девушка решила, что ребенок спросонья перепутал двери, и собралась уже проводить Альку, но она шагнула навстречу и остановилась. Маша хотела было окликнуть ее, но девочка стала говорить, как бы подбирая слова или прислушиваясь к еле слышному голосу:
…Когда звезду зажгут фонарщики В ночных небесных облаках…
Маша нашарила ручку на столе и, сама не зная зачем, стала записывать:
…Притихнут девочки и мальчики,
Ее качая на руках.
Вокруг звезды бушует ветер,
Ее так просто погасить.
И нет волшебников на свете,
А кто звезде поможет жить?
Маша не смогла бы объяснить, с чего ей пришло в голову записывать сонное бормотание ребенка на бумагу. Она и не предполагала тогда, что записывает Алькины собственные стихи.
Между тем девочка, глядя прямо перед собой в сине-желтую лунную ночь, продолжала:
Не станет время ждать волшебников,
И не свершатся чудеса,
Не доплывет корабль до берега,
Когда плохие паруса…
Звезда — она почти планета,
Ей лишь твоя нужна ладонь,
Чтоб защитить собой от ветра,
Чтоб не погас ее огонь.
По вздоху, сопроводившему слово «огонь», Маша догадалась, что стихи кончились, и положила бумагу с шариковой ручкой на пол.
Через несколько дней сюжет повторился с той только разницей, что стихи были другие.
Когда утром она прочитала их Альке, та серьезно слушала, а потом спела Маше свое стихотворение. Правда, она забыла некоторые слова и на их место вставила обычное «ла-ла-ла».
Мелодия была приятной. Что характерно — после своих лунных выступлений она мгновенно засыпала. Иногда Маше удавалось отвести ее в кровать, а иногда приходилось укладывать девочку с собой на диване. Алька сворачивалась клубочком и сладко сопела во сне. Маша лежала рядом и пыталась осмыслить феномен.
Естественно, она понимала, что является свидетелем чего-то уникального, в высшей степени необычного.
Во-первых, Алька тогда не умела писать и ее сонное существо вроде как искало того, кто сможет перенести ее творения на бумагу. Наташу было не добудиться, и поэтому девочка шла к соседке. Конечно, не сознавая, что делает. Утром она ничего не помнила, кроме собственно стихов.
Да и были ли это ее стихи? Странно — откуда в лексиконе шестилетнего ребенка могли появиться такие слова, как, например, «мнится»? Тут было над чем задуматься.
Сама Алька объясняла свое творчество так: «Я слышу, голос ангела!»
Для Маши это было совершенно непонятно и, конечно же, интересно. Она стала… личным секретарем своей маленькой соседки.
За два года у них накопилась довольно внушительная общая тетрадь со стихами. Последние творения были написаны крупным, корявым почерком автора.
Пока Маша все это рассказывала, и Влад и Шейла слушали ее, что называется, развесив уши.
Когда она закончила, Влад поднялся и в раздумье стал мерить комнату шагами.
— Ты думаешь, что ее украли? — осторожно предположила Маша. — Из-за стихов?
Он не отозвался. Потом сел в кресло напротив дивана и спросил:
— Ты кому-нибудь рассказывала о ней? Может быть, давала почитать ее стихи?
— Да. Первый экземпляр, рукописный, сейчас у Анны, моей подруги. Она психолог и заинтересовалась Алькиным творчеством с точки зрения психологии. Второй, отпечатанный на машинке, я отнесла Вовке Спицыну. Это мой знакомый радиожурналист. Была идея напечатать стихи в каком-нибудь издании. Потом я уехала в Англию.
— Короче, до сих пор стихи хранятся у этих двоих?
— Думаю — да. Анка не могла никому отдать, это же рукопись. Она там что-то изучает. Кажется, собирается статью научную писать. «Творчество как средство психологической реабилитации после стресса». Что-то в этом роде. Да я ей позвонить могу, узнать.
— Ну а журналист?
— Ну а с Вовкой мы как раз и планировали показать специалисту — какому-нибудь писателю. Только я после возвращения не позвонила ему. Возможно, он кому-нибудь и показал. Влад, ты серьезно думаешь, что ее могли украсть из-за стихов?
Маша воззрилась на Влада как на Бога. В конце концов, он юрист. Возможно, он знает что-нибудь такое, что ей не дано.
Влад несколько секунд смотрел на нее, как бы не слыша вопроса, потом пожал плечами:
— Не знаю. Возможно, это совпадение. Мало ли случаев плагиата. Например. В какой-нибудь богемной тусовке этому Игорю попадают в руки стихи ребенка-вундеркинда. Он узнает, что они не опубликованы, что у ребенка нет влиятельных родителей, которые станут судиться из-за каких-то там стихов. И мальчик выдает их за свои. А девочку, возможно, он и в глаза не видел и знать не знает. Возможно?
— Возможно, — со скрипом согласилась Маша. — Только что-то подсказывает мне, Влад, что все это не случайно. Ты когда-нибудь раньше видел этого Игоря Золотова? Почему он возник на экране именно тогда, когда пропала девочка, — не позже, не раньше? И этот обыск? А может, они искали у меня в комнате ее стихи? Что, если к ним попало только несколько, а им нужно — много?
— Я пойду чайник поставлю. Все равно теперь не до сна.
Влад ушел на кухню, и Маша натянула футболку и джинсы. Влад принес печенье и сахар, поставил на журнальный столик.
— Ну предположим, что ее украли с целью присвоить себе ее творчество… Меня смущает одно: почему они так уверены, что ее никто не станет искать? Что никто не будет оспаривать авторство?
— А кто знает про стихи, кроме тебя? Ты да я, да мы с тобой. Ты выходишь замуж, и тебе не до соседки. Да и никто тебя в расчет наверняка не принимал. Соседка — не мать и даже не тетка. Никто же не знает, какая ты.
— Если следовать твоей версии, то она сейчас должна быть в безопасности?
— Это твоя версия, я ее только развиваю.
И Влад ушел на кухню. Через минуту вернулся с чайником и чашками. Маша стояла у окна и смотрела в залитое огнями лицо ночного города.
— Влад, — тихо позвала она, — ты не сердишься, что я втянула тебя… в это?
Маша почувствовала, как он застыл с подносом посреди комнаты. Потом поставил чашки на стол и подошел к девушке. Она затылком ощутила его дыхание.
— Маша, — он пальцами дотронулся до ее плеч, — Маша… Я рад… понимаешь — рад, что ты… втянула меня в это.
Теперь Маше полагалось повернуться к нему — он не убрал пальцы с плеч, — повернуться и посмотреть в глаза. Наверное, он поцеловал бы ее. Но Маша не повернулась. Она продолжала смотреть в ночное окно, и Влад убрал руки. Он сказал:
— Идем пить чай.
Меньше всего Маше хотелось пить чай. Ей хотелось немедленно разыскать этого Игоря и посмотреть ему в лицо, и спросить, как ему спится по ночам. Как ему кусок в горло лезет, когда для его удовольствия украден ребенок?
Она была почти уверена, что певец замешан в этом деле. Если милиция не станет ее слушать, она проведет собственное расследование. Правильно Борис подсказал — нужно нанять частного детектива.
Возможно, ее гонорара хватит, чтобы оплатить его услуги? Машины пальцы были холодны как лед, и она принялась их греть о чашку с чаем.
— У тебя нет знакомых на телевидении? — спросила Маша.
— Я уже думал об этом. Постараюсь выйти на одного парня, он вел молодежную программу одно время. Приглашал в свою программу всех этих молодых звезд.
— Владик, милый, это надо сделать побыстрее.
— Да. Надо узнать, кто его опекает.
— То есть?
— Ну должен быть у него менеджер или, как там, продюсер. Кто его толкает. Раскручивает.
Маша кивнула:
— А я встречусь с Вовкой Спицыным и с Анкой.
— Я думаю, тебе лучше остаться у меня. Безопаснее. Пока все не выяснится.
Влад предложил это, не глядя на Машу. Он делал вид, что разглядывает печенье в блюдце. Маша покачала головой:
— Если искали стихи, то убедились, что их нет, и больше не придут. Да и Софья Наумовна должна вернуться.
Шейла подошла к гостье и положила свою голову ей на колени. Мокрые карие глаза грустно блестели.
— Дай ей сушку, — подсказал Влад.
Шейла унесла сушку к дивану и стала неторопливо грызть ее как косточку. Глядя на собаку, девушка подумала об Альке. Где она? У кого? Зачем?
