Глава 7
Простились у подъезда.
— У тебя усталый вид, дорогая. Выспись как следует. А завтра я тебе позвоню.
Борис легко поцеловал ее в волосы, хлопнул дверцей и уехал.
Маша поднялась к себе на третий этаж. Сняла сапоги в прихожей и покачала головой: ноги совершенно промокли, когда она бродила днем. До сих пор она внимания не обратила.
Включила бра над зеркалом. В уголке зеркала торчала бумажка. Кажется, записка от Софьи Наумовны. Это ее привычка — послание в зеркале оставлять.
Маша развернула бумажку и, стягивая джинсы, прочитала: «Машенька! Я уехала к Лине — снова заболел Игорек. Пробуду пару дней. С. Н.».
Так, понятно. У Игорька снова обострение ларингита. Бедный ребенок — не вылезает из болячек.
Маша стянула мокрые колготки и прошла в свою комнату. Включила настольную лампу, подставила стул к батарее. Если прислонить ступни к ее горячим ребрам, ноги быстро согреются, потом надо сразу натянуть шерстяные носки.
Ноги быстро согрелись, Маша открыла шкаф — достать носки и застыла на месте, будто к виску приставили пистолет.
Не желая верить мелькнувшему подозрению, оглянулась и пристально осмотрела комнату. Что-то не так. Но что? Сунула руку в стопку белья — деньги на месте.
Маша, как пес, обнюхивающий свои владения после прихода чужака, начала исследовать комнату.
Что? Что?
Опасность витала в воздухе как запах чужих духов. Кто-то незримый играл с девушкой в кошки-мышки.
Свою небольшую комнату Маша знала назубок. Три книжные полки на стене и телевизор с видаком, шкаф для одежды, письменный стол, диван, два стула, магнитофон на окне.
Все на месте, как и утром, когда она вышла из дома. Но что-то все же было не так. Что?
Маша выбежала в коридор, включила свет на кухне, в ванной, в туалете. Кругом. Придирчиво осмотрела каждый угол. Все на месте.
Тревога билась в животе пугливым живым существом. Пробегая мимо зеркала в прихожей, Маша заметила, что так и носится по квартире в свитере и босиком. Быстро нацепила носки и огляделась еще раз. Так. Нужно детально вспомнить вчерашний вечер и сегодняшнее утро. Итак, она вчера вечером пробовала работать над техническим переводом, который ей заказали еще до гриппа.
Согласно привычке, бумаги она складывала слева, а словари и другую необходимую литературу — справа. Так удобнее.
Она немного поработала и быстро устала. Сказывалась болезнь. К тому же мысли, касающиеся Альки, постоянно отвлекали ее, и она бросила это дело. Карандаш сунула в справочник, и… Вот!
Карандаш или ручку Маша всегда оставляла между страниц той книги, с которой работала. Вместо закладки. Конечно, это не самая культурная привычка, но… именно так она сделала и вчера. Это машинальное движение прочно врезалось в память. Сунула карандаш и пошла ставить чайник.
Сейчас же карандаш в компании ручек и маркеров торчал в карандашнице, а листы перевода лежали поверх справочника! Но ведь должно-то быть совсем наоборот!
Листы она всегда прижимала справочником, чтобы, если откроешь форточку, они не разлетелись по комнате.
Это многолетняя привычка, и она неискоренима.
Если бы у Софьи Наумовны имелся второй ключ, тогда понятно — зашла написать записку. Но ведь не было!
К тому же записка написана не карандашом, а зеленым стержнем. Маше вдруг стало холодно. Или у нее крыша поехала, или… Она принялась лихорадочно выдвигать ящики письменного стола. Там хранились институтские конспекты, письма, фотографии. Теперь Маше казалось, что рылись везде. Все сдвинуто и наспех сложено. Или это ей мерещится и она просто здесь давно не разбиралась? Маша остановилась посреди комнаты и стиснула голову руками. Стоп. Спокойно. Ничего не случилось. Может быть, все это кажется? А если нет, то объяснение этому обыску скорее всего самое невинное. Да. Но — какое? Кто-то забыл в ее комнате… книжку, письмо, тетрадь? Ага! Подобрал ключи, проследил, чтобы дома никого не было, взял вещи и скрылся?
Чушь собачья!
Маша уставилась на книжную полку. Там вечно царил беспорядок. Особенно на нижней полке — там стояли книги, которые она действительно читает и перечитывает.
Перед сном она любит обложиться двумя-тремя книжками, а утром в спешке может сунуть их не в ряд, а поверх книг, плашмя.
Здесь же, сбоку, давно теснятся общие толстые тетради с лекциями по иностранной литературе. Сейчас они подозрительно выпирали из полки. Разноцветные корешки торчали вразнобой. Кого мог заинтересовать этот хлам?
«Брось! — одернула себя Маша. — Меньше эмоций и больше логики: вчера перед сном я решила почитать что-нибудь душещипательное…» Вчера она наугад достала с полки зеленый томик Толстого. Оказалось — второй том «Войны и мира». В девятом классе она очень любила их всех: Наташу, Пьера, Болконского, княжну Марью. Она с удовольствием перечитала сцену первого бала Наташи, еще несколько глав и погасила свет. А утром сунула книгу на полку, но не в ряд, а поверх книг, где уже лежала тонкая книжечка японских трехстиший — «Одинокий сверчок». Маша с опаской подошла к полке, словно там лежала бомба. Она открыла книгу и похолодела: поверх «Одинокого сверчка» лежал не второй, а третий том «Войны и мира».
Но ведь она точно помнит, что читала про первый бал. А первый бал, это каждый школьник знает, находится во втором томе романа классика. Волосам стало горячо. Маша сдула со щеки непослушную прядь. Снова открыла шкаф, где на полке в постельном белье лежали деньги. Пересчитала. Все на месте.
Искали явно в бумагах. Но что можно у нее искать? Маша выбежала в коридор и дрожащими пальцами набрала номер Лины. Трубку взяла Софья Наумовна. Изо всех сил стараясь говорить спокойно, Маша поздоровалась.
— Софья Наумовна, ну как вы там?
— Ах, Машенька, опять у нас то же самое. Он прямо задыхается… Температура тридцать восемь, и…
— Софья Наумовна, вы во сколько уехали?
— Часа в два. Тут пока доберешься… А у нас новостей нет?
— Никаких. А к нам из милиции не приходили, пока меня не было?
— А что, должны были?
— Н-нет, это я так. Может быть, им Алькины фотографии понадобятся…
— Нет. И не чешутся! Никому бедная сиротка не нужна…
Дальше Маша не слушала. Она опустилась на холодную тумбочку для обуви и машинально отметила, что нужно все же что-то на себя надеть. Так и бегает в трусиках, носках и свитере. Итак, соседка в ее комнате не была, и никто официально не был. Домовой, что ли? Да и что у нее можно искать? Деньги не взяли. То золото, что у нее имеется — цепочка и сережки, — на ней. Даже телевизор и магнитофон на месте. Искали другое. Бумаги. Она что — разведчица? Иностранная шпионка? Или на дворе 37-й год, когда побывавших за границей держали под прицелом? Чертовщина…
Маша неожиданно громко клацнула зубами и поняла, что дрожит как мокрая мышь.
Она лихорадочно набрала номер Бориса. Длинные гудки. Господи, неужели он спит? Она глянула на часы: одиннадцать.
Скорее всего поставил телефон на минимум громкости и смотрит телевизор. Конечно, надо бежать к нему. Немыслимо оставаться здесь одной. Он сразу все расставит по местам, успокоит ее, защитит.
Маша выхватила из шкафа чистые колготки, натянула джинсы, зашнуровала кроссовки. Насилу попав ключом в замочную скважину, закрыла дверь.
До метро долетела за считанные секунды. Впрыгнула в полупустой вагон и машинально огляделась, все еще стуча зубами. Нет, не похоже, чтобы за ней следили. Села, пытаясь успокоиться. Немного отдышалась. Яркий свет фонарей и рекламы на Тверской несколько привел ее в чувство. Она, все еще оглядываясь, бегом добралась до дома Бориса. Глянула на окна и облегченно вздохнула: в гостиной мерцал синий свет телевизора. Влетела на четвертый этаж без лифта. С силой надавила на кнопку звонка. Ни звука. Что, собственно, она делает? Знает же, что звонок не работает, так как его просто-напросто не подсоединили. А кнопка осталась от старых хозяев. Нет, надо взять себя в руки, иначе она просто брякнется в обморок. Маша открыла сумочку и нащупала ключ. Борис подарил ей этот ключ вместе с обручальным кольцом, но ей так и не пришлось ни разу им воспользоваться. Вот выпал случай. Если он смотрит телевизор, то стучать — дохлый номер.
Борис любит сделать звук погромче, и это не мешает ему благополучно уснуть перед экраном. Он сам признался Маше в этой своей слабости. А коридор огромный, так что стучать бесполезно.
Маша повернула ключ, дверь открылась.
В коридоре, заставленном коробками и стройматериалами, горело небольшое бра в виде охотничьего рога.
Маша увидела в зеркале свое перепуганное бледное лицо и усмехнулась. Ее сейчас только в фильме ужасов снимать. Выглядит так, словно за ней гнались полчища киборгов.
Телевизор в гостиной работал на удивление негромко. До Маши доносился звук тяжелого дыхания, впечатление было такое, будто отряд изнуренных путешественников пробирался сквозь густые джунгли. Борис любит такие фильмы: чтобы опасности, экзотика, приключения.
Ее ночное появление он должен оценить. Она никогда прежде не делала подобных сюрпризов, а из фильмов предпочитала фантастические комедии.
Чтобы сюрприз был полным, Маша не окликнула жениха по имени, а только тихонько приоткрыла створку двери и, пытаясь улыбаться, заглянула внутрь. То, что она увидела, не сразу смогло уместиться в голове. Не сразу. Частями.
Сначала она увидела голые мужские ноги на полу. Затем — зад. Ягодицы ритмично сжимались, крутясь и подрагивая, как в танце «Ламбада». Потом до Маши дошло, что пониже находится еще кто-то. Женские ноги — длинные, верткие — постоянно скользили по толстому ворсу ковра, и мужчине приходилось то и дело подтягивать к себе свою партнершу, цепляясь за различные части тела.
Конструкция из двух голых тел громко дышала, рычала, хлюпала, свистела, грозя обрушиться от ярости производимых движений.
Маша видела эту сцену конкретно с тыла и не сразу могла убедиться, что перед ней именно зад Бориса. А когда убедилась, то почувствовала, как ноги приросли к полу. Догадаться, кто находится под ним, было не трудно: крашенные перекисью водорода перья короткой стрижки и крупные золотые кольца в ушах были визитной карточкой Нинель. Вокруг по голубому ковру были в спешке разбросаны их вещи.
«Я собиралась положить этот ковер у себя в спальне, — отстраненно подумала Маша, — голубые шелковые стены и голубой ковер на полу». Маша понимала, что стоит тут как идиотка, но двинуться не могла. Ее будто силой держали за воротник и заставляли смотреть.
Спина мужчины была блестящей от пота. У парочки сменился ритм. Он уцепил женщину зубами повыше лопатки и неистово задвигался, рискуя раздавить. Нинель вдруг закричала. Это был даже не крик, а животный визг. Маша почему-то вспомнила, как в детстве ходила в зоопарк и именно так кричала в клетке пума. Там была их целая семья. Маша тогда не поняла, чем занимаются две пумы, была уверена, что дерутся.
Сейчас этот эпизод ясно всплыл в сознании. Парочка тяжело дышала — как после забега на длинную дистанцию.
Маша наконец оправилась от шока. Она попятилась назад, натолкнулась на телевизор, оглянулась и выключила его.
Теперь те, что находились в глубине комнаты, оказались в относительной темноте, а Машу, напротив, хорошо освещало бра, горевшее в коридоре. И все же Маша видела, как двое одновременно обернулись и тупо уставились на нее. Этот идиотский синхронный жест что-то включил в ней, и она неожиданно принялась хохотать, оседая на пол возле телевизора.
Смех был как бы отдельно от нее — совладать с ним было немыслимо. Он расколол тишину огромной пустой квартиры и заполнил собой все пространство.
Смех выворачивал Машу наизнанку, душил ее, выдавливая слезы, и наконец перешел в надрывный сухой кашель.
Маша вскочила на ноги и, натыкаясь на коробки, банки с краской и рулоны обоев, стала пробираться к выходу.
Борис что-то кричал вслед.
Маша кашляла. Напоследок она уронила коробку, кажется, с люстрой. Хрусталь подвесок жалобно зазвенел. Маша захлопнула дверь. Выбежала на улицу и помчалась буквально куда глаза глядят.
