Евгений Сулес
Следы на снегу
© Евгений Сулес, 2014
Когда я увидел Сатану?.. До этого еще далеко, прежде я успею потерять работу, старых подруг и друзей, у меня перестанет стоять, я начну спать с пидарами, чтобы достать денег, и…
Но заговорили о нем в первый же раз. Парень, принесший кайф, сказал: это белый Снег Преисподней, идя по нему, можно увидеть следы Сатаны, а увидев их, найти и его самого.
…Порошок был, действительно, как снег… белый-белый… как чистая простыня, как вата в бороде Деда Мороза, как соль. Соль мира… И ты уверен, ты убежден, что сорвешь все бабки и возьмешь весь кайф, купишь много-много кайфа и раздашь всем, сирым и малым, как манну небесную. Почему-то всегда кажется, что кайфа мало. Что кому-то не хватит. Но его очень много и хватит на всех. Придите и ядите, сие есть кровь моя моего завета, сие есть тело мое, порошок счастья, снадобье верных, – говорит Сатана. – И кто вкусит от древа сего, возжаждет снова!..
И мы поклялись, то ли в шутку, то ли всерьез, что пойдем по следу сатаны до конца, будем идти, пока не обрящем его.
Парень скатал дорожку, и мы отправились в странный путь, купили билет в один конец, билет в пустоту, в никуда, отправились в путь, где все время нужно только платить, отдать все, что имеешь, потому что обещанная встреча стоит дорого. Я знаю, о чем говорю.
Почему всегда все начинается так хорошо?.. Ты молод и красив. Ты умен и находчив. Ты заканчиваешь институт с отличием. Ты получаешь хорошую работу. На тебя сваливается наследство в виде двухкомнатной квартиры в центре Москвы. Девушки тебя любят, друзья уважают. И тех и других так много, вино льется рекой, жизнь орет на полную катушку из обоих динамиков «Panasonic» и кажется огромным райским пиром…
…В дверь постучали.
Это мой слуга, впустите его, – шепчет Сатана. – Он принес вам мою благую весть.
– Я принес Снег, – говорит слуга и достает пакетики. – Причащались ли вы сегодня царствия его?
– Я принес дым кадила из храма его, – говорит слуга другим голосом и бережно раскладывает траву. – Лучшие травы срезали серпами ангелы его и перемололи жерновами преисподней. Курите и ядите, вдыхайте и впускайте в себя дух царствия его, ибо он сладок и приятен! В мире нет большего счастья, чем то, что прислал вам владыка Снега. В мире нет больше счастья. Вкусите и увидьте, что мир пуст и безвиден и тьма над бездною! Я проведу вас долиной жизни и введу вас в царство Кайфа, в царство вечной Зимы, в Пустыню обетованную, где нет ничего, кроме счастья! Мы засыплем весь мир Снегом и будем почивать на нем! Пришло время Кайфа, отныне всем будет хорошо!
– Как нам называть тебя? – спрашиваем мы.
– Называйте меня Слугой, – отвечает он.
Мы согласно киваем.
– Давали ли вы клятву идти по следу? – спрашивает Слуга.
– Да, – отвечаем мы, – давали, – и радуемся.
– Тогда знайте, что много клявшихся, но мало дошедших! Но тех, кто выдержит все испытания, кто отдаст все, что имеет, кто дойдет до конца, тех ждет награда! О времени же том так узнаете: ангел вострубит посередине неба, и язвы на коже вашей полопаются, и вытечет из вас весь гной и вся кровь ваша!
Сергей ушел и обещал достать денег. Но я не верю, у него где-то есть немного Снега, и он хочет приобщиться один. Но у меня тоже есть Снег, и я ему не сказал об этом. Пусть он ест свой, а я буду есть свой.
С солнцем творятся странные вещи. Иногда ночь не наступает несколько дней, и я не могу спать, а иногда она длится много суток подряд. Бывает, вечер опускается со среды по пятницу, а бывает, в один миг средь бела дня становится темно. Это как у Бога – один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день… Я теперь не расстаюсь с Библией и читаю только ее. Как много в ней истины. Не любите мира и того, что в мире… Это то, о чем говорил Слуга. В мире кончился кайф, и сатана сжалился над нами, и послал слуг своих верных, и дал им в руки зерна Снега. И пошли слуги по земле, от края ее до края, и сеяли Снег. И были те, кто ничего не понял и отверг сию благодать, а были избранные, как я, как Сергей, в ком Снег нашел пристанище и дал ростки и разросся до целого дерева…
За окном в воздухе повисли фиолетовые осенние листья.
– Я здесь, возлюбленный мой, – сказал сатана, – не оборачивайся, ты еще не готов увидеть мое лицо. Но ты уже близок, ты подошел к самому Сердцу Зимы и скоро войдешь в него. Завтра ты узнаешь о последнем испытании на пути. До встречи.
Синие листья опустились на землю.
Сергей все-таки пришел и принес немного Снега. Он ничего не сказал мне в укор, просто разделил свой Снег на две равные части и одну отдал мне.
– Я видел вчера свою мать, – сказал Сергей женским голосом. – Она говорила, что живет в раю, и что там хорошо и без Снега… Звала меня к себе.
– Это искушение, – ответил я.
– Не знаю… Но я не хочу больше, – он откинулся в кресле и отвернулся к окну. – Я устал. Радость ушла. Слуга нас обманул.
– Нет, это испытание. В самом Сердце Зимы снова будет радость. Он приходил ко мне, когда тебя не было. Я уже близок… Скоро, при дверях!..
Сергей не сказал больше ни слова. Потом я ушел.
Мы учились с ним на одном курсе. Вместе подрабатывали. Крыли крыши, делали ремонты, грузили всякую фигню… По окончании устроились в одну фирму. На втором курсе мы оба влюбились в одну и ту же девчонку, а потом подумали-подумали да плюнули на нее и остались друзьями. Он был хорошим другом. Я его любил.
На следующий день мне стало плохо на улице. Я очнулся в больнице. Обшарпанные белые стены, едкий запах…
Я стал кричать, звать людей, встать было тяжело. В дверь просунулось толстое лицо какой-то бабки в белом халате:
– Не кричи, милок, щас доктор придет.
Через минут пятнадцать пришел доктор, мужик лет тридцати пяти.
– Ну чего, пацан, – сказал он с ходу, – допрыгался ты, наркоман сраный. СПИД у тебя, понял? Козел…
– Да пошел ты!.. Какой, к черту, СПИД?..
– Обыкновенный. У тебя самый обыкновенный СПИД.
Я позвонил в Серегину дверь, все еще не понимая, что происходит. Я трезвонил минут пять, потом в досаде пнул дверь, и она открылась сама. Странный едкий запах, как в больнице, защекотал мне нос. Я окликнул Серегу. Никто не ответил. Я прошел в ванную, в туалет, в большую комнату… Никого не было. Зашел в маленькую комнату, где мы с ним расстались в последний раз.
Серега сидел в том же кресле, отвернувшись к окну. Точь-в-точь как тогда. Запах еще сильнее ударил в нос. Я подошел и дотронулся до его плеча. Оно было холодное и твердое.
Я развернул кресло.
Мне показалось, что я вижу себя. Смотрю в свои глаза, заплывшие белой пеленой. Что это мое тело, холодное и твердое, как лед. Моя кожа, мой запах.
Кто угодно, только не он… И это скоро случится со мной.
И тогда я понял, что игра окончена, потому что я не хочу умирать. Да, в мире нет больше кайфа, да, может быть, там, в самом Сердце Зимы… Но так же может быть, что все это глюк. Самый обыкновенный глюк. А мне просто страшно, и я не хочу умирать.
Серегины родители приехали только через три дня. Вместе с ними приехал мой отец. Все это время Серега лежал в своей квартире. У меня ни на что не было денег.
Последний Снег, тот самый, которым Серега поделился со мной, я выбросил и теперь жалел об этом.
Я видел, как они вылезли из машины и шли ко мне. Пока я решал, что сказать, они прошли мимо. Мой отец посмотрел на меня, но не узнал. Он прошел мимо.
– Пап!..
Он застыл и натянулся, как струна. Потом медленно развернулся. Было жутко смотреть, как он меня узнает. Он не сказал ни слова. Подошел и крепко прижал к себе. Как пушинку.
Он заставил меня продать квартиру и стал искать клинику. Из-за СПИДа меня нигде не хотели брать.
– Отец, зачем все это, я ведь все равно умру, – сказал я ему после очередного отказа.
– Мы все все равно умрем, – ответил он.
Что верно, то верно.
Клиника все-таки нашлась.
Это была странная клиника. Она находилась в подмосковном сосновом лесу. Аккуратные опрятные корпуса и домики. Было больше похоже на пансионат для выживших из ума безобидных писателей. Никакой охраны и колючей проволоки – хочешь, уходи. За территорией – пруд, заросший кувшинками.
Лечение тоже было странным. Меня не привязывали к кровати, не пичкали препаратами, не говорили, что я говно.
Мы делали другие вещи. Часами смотрели друг другу в глаза, не говоря ни слова, играли в футбол, гуляли среди сосен…
Через неделю после моего появления в клинике в нее приехал Карлсон.
После обеда нам предложили, не задумываясь, нарисовать первое, что придет в голову. Я закрасил нижний левый угол серым, чуть выше поставил яркое алое пятно, а в верхнем правом углу нарисовал сиреневый шар. Я никогда не умел рисовать. В школе за меня рисовала мама, а чертили товарищи. И тогда к нам в комнату вошел лысоватый толстяк-коротышка, вылитый Дэнни де Вито. Он лукаво улыбнулся и сказал:
– Меня зовут Иван Иваныч. Но можно просто – Маленький Толстенький Человечек с другой планеты.
– А можно называть вас Карлсоном? – спросил я.
– Можно, потому что это моя фамилия, – и его глаз стало совсем не видно. – Я Иван Иваныч Карлсон, Маленький Толстенький Человечек с другой планеты. И это правда. Я действительно с другой планеты. С планеты, где очень много радости, кайфа и диких-диких обезьян. Пока обезьяны остаются обезьянами, они не видят ни радости, ни кайфа и ищут его во всяких миражах и ледяных замках. Но, друзья мои, ледяные замки рано или поздно обязательно растают.
Он оглядел нас и чуть серьезней сказал:
– Чтобы увидеть всю радость и кайф моей планеты, нужно стать человеком. Можно отвыкнуть от наркотиков при помощи препаратов или без них, но наркотики снова понадобятся вам, они снова придут в том или ином обличье. Пока вы верите в то, во что однажды поверили, вы не избавитесь от них никогда. Не избавитесь, пока не увидите того, что у вас перед глазами, не услышите того, что у вас под ухом, не поймете очевидного… Мир прекрасен.
– Правда, херр Карлсон?! – не удержался я.
А он чуть удивленно посмотрел на меня и очень просто сказал:
– Правда.
На следующий день Карлсон разделил нас по парам. Мне не досталось человека.
– Жертва нечета! – всплеснул руками Карлсон, и тут дверь открылась.
…У нее были светлые волосы, спадающие на плечи. Она была выше меня на полголовы. У нее были карие глаза и чуть усталый вид, она грустно улыбалась, она…
– А вот и твоя пара. Знакомьтесь – это Лена.
Мы сели напротив друг друга. Мне стало неуютно. Черт возьми, когда я снова стал волноваться при виде девушки, как прыщавый подросток?!
– Друзья мои, нет ничего проще, чем смотреть друг на друга, не правда ли? Гораздо проще, чем разгружать по ночам вагоны, чтобы днем пригласить куда-нибудь девушку. Кстати, куда бы вы пригласили девушку, если бы, конечно, вам снова представилась такая возможность?
– Никуда, – сказал один парень, – я по другой части.
И, довольный собой, заулыбался.
Карлсон пожал плечами.
– Однажды мне пришлось переспать с мужчиной, – сказал он, – чтобы достать денег на дозу. Весьма сомнительное удовольствие. С девушкой приятней. Хотя, конечно, иногда от этой фигни перестает стоять. Но, наверное, это тот самый высший кайф, о котором говорят слуги.
Мы переглянулись. Карлсон поймал наши взгляды.
– Друзья мои, я много чего знаю такого, что вы думаете, что знаете только вы. Я знаю все про Снег, знаю про следы на нем и про того, кто эти следы оставляет.
Он оглядел нас.
– А кто-нибудь из вас уже видел его?
– Я его слышал, – сказал тот парень, что шутил про педиков минуту назад, а теперь сидел серьезный и хмурый.
– И я, – послышалось несколько голосов.
– А я его видел, – сказал Карлсон и улыбнулся.
Стало тихо.
– Как это было?.. Что он сказал?.. – спросил я.
– Это было, когда моя девушка умерла от передозировки. Она умерла на моей постели. Там, где я был с ней в первый раз. Я долго смотрел в ее лицо и потом – увидел его.
Карлсон по-прежнему улыбался.
– А сказать, он мне ничего не сказал. Ему уже нечего было мне сказать. И… Но это в другой раз.
– Но хотя бы на что это было похоже?
– На что?.. Это как если долго смотреть на воду. Один японец сказал, что тогда в ней можно увидеть проплывающий труп врага. Но хватит об этом. Я думаю, у вас еще все впереди.
Он хлопнул в ладоши.
– Так вот, нет ничего проще, чем смотреть друг на друга, от передозировки здесь пока еще никто не умер, так что увидеть того, чье имя не произносим, вам сейчас никак не удастся. Смотрите друг другу в глаза и не говорите ни слова. Этим сущим пустяком мы и займемся в течение ближайших… двух часов. На первый раз.
И началась эта мука. Я не мог смотреть ей в глаза!.. Мне все хотелось куда-то их убрать, спрятать и самому куда-нибудь спрятаться, провалиться сквозь землю. И в то же время хотелось смотреть и не отводить глаз. Она же глядела на меня совершенно спокойно, она проникала в меня, просачивалась, как вода, пронизывала, как ток, вплеталась, как судьба… Господи, чего я только не увидел в ее глазах! Я нашел в них целый мир, целую вселенную, бескрайний океан. И я мог в него войти. Мог до него дотронуться.
На втором часу от начала задания, данного Карлсоном, я встал на берегу морском и увидел новое небо и новую землю… Я сел в лодку и поплыл под белым парусом прочь от зимы и снега к неведомой земле, к terra incognita, к вечному вечеру, к лету Господню. И впереди меня на расстоянии глаз светило два маяка, горело две звездочки, манило два магнита, плескалось два спасательных круга с черной точкой зрачка посередине…
Лена не лечилась в клинике, она устроилась в нее на работу, а программу проходила вместе с нами для себя, для общего развития, как она объясняла. У нее была странная манера подходить к телефону. Она выдыхала воздух, когда здоровалась, и в этом было что-то милое и обреченное.
Я часто приходил к ней поболтать. Рассказывал ей о книгах, которые когда-то читал, о фильмах, что видел, а она о своих снах. Она любила рассуждать о снах, толковать их, разгадывать. Она и о книгах говорила как о снах. По-моему, вся жизнь для нее была большим неразборчивым и туманным, полным неясных образов и символов сном. Но если найти, подобрать к нему ключ, то мелодия заиграет, картина станет ясная и ровная, как любовная записка. Графиня, я жду вас в заброшенном замке ровно в полночь; если вы не придете, этой же ночью моей женой станет сама смерть…
Есть такая детская игра – если ты нашел ключ в самом начале, то автоматически оказываешься в конце игры, если же нашел его только в конце, начинаешь сначала. Фауст продал душу дьяволу, чтоб остановить мгновение. Одно лишь мгновение… Что же это было за мгновение?
Полюбил ли я ее? Я не знаю, что значит это слово. Я уже сильно потерялся в словах. Слова условны, это факт. Единственное, что я могу сказать, не боясь покривить душой, это то, что, если бы я стал в тот момент, когда узнал Лену, писать картину мира, то нарисовал бы полное полотно снега и – ее лицо, начерченное на снегу. Как странный след, как рубец на замершем сердце.
Она была со мной нежна.
Знаете, есть короткие анекдоты: Буратино утонул; колобок повесился; негр загорает. Я тоже такой анекдот. СПИДоносный импотент.
Я проснулся ночью от странного жжения в груди. Открыл глаза и долго вглядывался в темноту, пытаясь понять, что происходит. Кругом было тихо, но что-то происходило. Происходило во мне. Шевелилось, оживало и разрасталось. Пульсировало. Наверное, я увидел какой-то сон…
И только через несколько минут я понял, что у меня эрекция. Я снова мог любить…
Но я никогда не забуду не эту ночь, а ту, которую мне довелось пережить несколькими днями позже.
В тот вечер Лена задержалась на работе. Было уже часов десять, когда она зашла ко мне. На ней был длинный, немного потертый кожаный плащ. Она зашла попрощаться. Я предложил ей присесть. Лена согласилась. Мы немного поболтали и умолкли. Разговор не клеился. Повисла тягостная пауза. Больше всего на свете я хотел прижать ее к себе. Но я не мог этого сделать, не имел права, я исчерпал свой лимит любви. Она встала, медленно подошла ко мне вплотную и, наклонившись, коснулась на прощанье моих губ своими губами. Я не мог больше терпеть и удержал ее. Она не сопротивлялась. Мы прижались друг к другу, и я ее поцеловал. Очень долго. Не знаю, сколько длился этот поцелуй.
На самой границе счастья, прежде чем броситься с обрыва в холодную воду, я остановился, завис над пропастью, замер и упал. Но не вперед, а назад.
– Что я делаю! Господи!.. У меня СПИД… Уходи. Я прошу тебя, уходи.
Она отвернулась, и я подумал, что сейчас она уйдет из комнаты. Но она не ушла. Она сказала самое страшное и самое прекрасное, что я мог услышать:
– У меня тоже.
Она оставалась со мной на ночь, когда могла. И эти ночи были прекрасны, я жил только ради них. Нашу связь приходилось держать в тайне. Двое обреченных на смерть людей, которым не исполнилось и тридцати, мы любили друг друга с буйством и беззаботностью молодости и с поздним умением ценить каждое мгновение. Мы каждый раз прощались.
Однажды ночью, когда Лены со мной не было, меня разбудил один из работников клиники.
– Пришло время воскреснуть из мертвых, – сказал он. – Я один из слуг, и я принес тебе Снег.
Он достал маленький пакетик, как бельмо на глазу…
– Я не буду… Я не хочу… Убери…
– Не бойся и вкуси. Он простит тебя, ибо милостив.
– Нет… Я не хочу снова… Не хочу…
Он задумался.
– Вот я оставляю тебе ключи от дверей рая, если хочешь, входи и умри для мира.
И он ушел. А я сидел, обхватив колени, и не сводил глаз со Снега. И скоро весь мир занесло снегом, а у Бога кончились спички. Мело, мело по всей земле во все пределы, свеча сгорела на столе, свеча сгорела…
…и луна превратилась в кровь, и померкло солнце, и не дало больше света своего, и вышел ангел на середину неба, и лицо его было белым-белым как скатерть, как смерть, и вонзил он иглы гнева Господня в кожу всех, кто узрел осла и кто поклонился сатане и принял печать его на руку свою, и смешал кровь свою с кровью его, и лишился крови своей во веки веков, и ели мы снег холодными губами своими, искали исхода в пустоте, тепла в самом сердце льда, милости в отрешенности…
Это был последний раз, когда я ел Снег.
Я взял ее руки в свои.
– Я вчера ел Снег. Я хочу уехать отсюда в деревню, в старый отцовский дом.
Она провела рукой по моим волосам, часть их соскользнула и упала на пол.
– Я поеду с тобой.
В клинике меня не удерживали.
Под утро в день отъезда меня разбудил Карлсон. Только начинало светать.
– На прощанье я хочу показать тебе кусочек моей планеты, – сказал Карлсон. – Собирайся.
Я оделся, он завязал мне глаза и повел за собой. Мы вышли из корпуса в прохладу октябрьского утра. Мы шли около получаса. Наконец, он усадил меня на землю.
– Прислушайся.
Я прислушался. И услышал, что тишина соткана из сотни мельчайших неуловимых звуков.
Карлсон взял мою руку, провел ею по своей одежде, потом по земле, усеянной сосновыми шишками и иглами.
– Почувствуй.
И я почувствовал, сколь разные ощущения от разных прикосновений. Почувствовал, что каждое соприкосновение неповторимо.
– А теперь увидь! – И Карлсон сорвал с меня повязку.
Высоко в небо уходили сосны. Мы находились совсем рядом с забором клиники. Я сидел у пруда. Рассвет только начинался. Поляна была увита туманом, как плющом. На водной глади над зеленым листом раскрылся белый цветок кувшинки.
– Мир прекрасен. Мы начинаем видеть это, когда с наших глаз спадают бельма. Не надо засыпать красоту снегом. Мир был уже чистым листом бумаги. Теперь это прекрасная картина, которую можно дополнить. Помни об этом.
Он замолчал.
– Ты видел Ниагарский водопад?
– Нет, – ответил я.
– А ты плавал под водой в море?
– Нет.
– Прыгал с парашюта?
– Нет.
– Ну, может быть, ты хотя бы бывал осенью в Прибалтике?
Я мотнул головой.
– Так почему ты поверил, что в мире нет больше радости?
Вечером мы сели в поезд Москва – Кудыкина Гора. Мы выпили по сто грамм коньяка, и мне тоже показалось, что облака плывут в Абакан.
Я проснулся первым. Уже давно рассвело. Лена еще спала. Ее светлые волосы разметались по белой наволочке. Еще ты дремлешь, друг прелестный…
Я встал, умылся холодной прудовой водой, залил чайник родниковой и поставил на плитку. Принес со двора дров и затопил печку. Чайник вскипел. Я заварил крепкий чай.
Склонившись над ней, безмятежно спящей, я еще с минуту любовался этим покоем. Потом стал сдувать с ее лица пелену сна…
Она зашевелилась, открыла глаза и улыбнулась мне.
Если бы можно было так же легко сдуть пелену смерти… Если бы.
Мы пили горячий чай, смотрели друг на друга и грелись.
– Что ты видела во сне? – спросил я.
Она задумалась.
– Мы лежали на обжигающем песке какого-то тропического пляжа. Никого, кроме нас, там не было. Мы долго лежали и дурели от солнца. Потом мы вошли в воду и поплыли вперед. Мы плыли, пока земля за нами не исчезла, и тогда мы стали опускаться под воду, и там нам открылся целый мир, и мы захлебнулись им.
Я раздумывал над ее сном и ждал, что она начнет его толковать. Но Лена впервые ничего не сказала по поводу своего сна и сразу спросила про мой.
Я отвел глаза за окно.
– Я не запомнил своего сна.
Она внимательно посмотрела на меня.
– Неправда. Ты не хочешь мне рассказывать свой сон. Тебе приснилось, что я… умерла?
– Нет… Или да… Я видел тебя… с чужим лицом.
Она прижала меня к себе.
– Не бойся. Там под водой целый мир. И он прекрасен. И он наш. Мы его заслужили.
– Чем, Лена, чем я его заслужил?..
– Болью.
Дом отца находился в двух километрах от ближайшей деревни. Раньше здесь тоже была деревня, но все умерли или переехали в соседние деревни и города. Никого не осталось, мы были одни. Дом не был фамильным, отец просто купил его.
В тот день мы гуляли до вечера. Стоял октябрь. Мы спустились к роднику в овраге, затерявшемся среди деревьев. Вся земля была усеяна листьями. Мы прошли полем и очутились в смешанном красивом лесу с широкой и петляющей лесной дорогой. Сначала шли ели, затем стали вкрапляться березы. Когда мы дошли до деревни, расположившейся чуть под углом на склоне, уже не было ничего, кроме сосен. Мы прошли по деревне с аккуратными красивыми домами. Пересекли еще одно поле и нашли на горе заброшенную обгоревшую церковь. На одной из стен сохранились следы фрески. Неясное очертание и белый голубь над ним. Со второго этажа церкви, под обвалившимся куполом, открывался вид на большое, но мелеющее озеро.
Мы спустились к нему. На песке осеннего пляжа никого не было. За всю нашу прогулку мы не встретили ни одного человека. Лена бродила по берегу у самого края, оставляя следы на влажном песке. А я поднялся на накренившуюся металлическую пристань с люками. Пристань была похожа на подбитую подводную лодку, выброшенную волнами на берег. Пустота внутри гулом отвечала на мои шаги.
Я опустился около одного из люков и открыл его. На дне было немного воды. Я долго смотрел в свое отражение.
И вот тогда-то я и увидел его.
Я увидел усталое, отрешенное лицо, лицо одиночества и безысходности, лицо пустоты и безвидности, отражение зеленой тухлой воды на дне давно затонувшей лодки.
Начались сумерки. Я развел на берегу озера костер. На той стороне стали зажигаться огни небольшого городка русской глубинки. Если хорошо прислушаться, можно услышать стук далеких невидимых поездов.
Я не знаю, сколько времени нам осталось. Не знаю, кто умрет первым. Но я все равно счастлив. Я смотрю в огонь на берегу озера и на Лену рядом с огнем. Вся моя жизнь представлялась мне бессмысленным блужданием в зимней мгле, следами на снегу, ведущими в никуда. Но теперь эти следы складываются для меня в узор. И в этом узоре есть нежность и отголоски лета, есть Лена и целый мир, одинаково прекрасный с двух сторон водной глади.
С другого берега отчалила лодка с одиноко стоящим на ней гребцом.
