Тик. Так. Вниз!

– Талис! – закричала я.

Все замерли, а пресс… Поршень уже лег мне на руки. Дно давило. Больно не было, но сила нарастала, и некуда было деваться, запаса уже не осталось, жд ать больше нельзя. Это уже то, что я делать не умею.

– Остановите пресс! – приказал Талис. – Ха! Сколько веков я такого не слышал. «Остановите печатный пресс, новый материал срочно в номер!» Но тем не менее остановите. – Улыбка стала жесткой. – Или наколю ваши головы на пики.

Но камберлендцы застыли как вкопанные. «Пожалуйста, пожалуйста, – повторяла я в голове, и еще: – Талис-Талис-Талис». Но выговорить ничего не могла. Тик, так – падал пресс. Каждый бугорок на запястье, каждая костяшка, которая не могла выпрямиться и стать плоской, – стала плоской.

Где-то послышалось: «Хрусть».

Паника придала мне невероятных сил, и я потянула руки так, что плечи… Боль была такая, словно меня пронзили два железных прута, выворачивая плечевые суставы, прибивая выпрямленные руки и размалывая ладони. Говорить я по-прежнему не могла, но начала кричать.

– Прекратить трансляцию, – приказала Арментерос.

Тик. Так. Никто не повиновался.

Тик. Так. Пресс опускался. Не могу описать…

– Вырубайте! – рявкнула Арментерос. – Поднимите эту штуку. Уберите! Остановите все!

Тик.

Так.

Но «вниз» уже не было. Яблочный пресс вздрогнул, и дубовый поршень начал подниматься.

– Так-то лучше, – сказал Талис.

Она – или, вернее, он, поскольку Талис, безусловно, был мужчиной, чьим бы телом он ни воспользовался, – соскочил с лошади и бросил поводья ближайшему камберлендцу:

– Держи. Хорошая лошадь. На твоем месте я бы ее заныкал.

Я стояла на коленях, а пресс поднимался передо мной, и мозг работал как камера: наблюдал и записывал, не осознавая.

Сначала я видела: Талис прошел сквозь солдат, словно их не было. Талис, великий ум, ВЛ, основатель института обителей, Кандагарский мясник, Талис, который правил нами и спас нас от самих себя, так давно, что почти превратился в легенду. Одетый для верховой езды в несколько слоев одежды: джинсы, потертый плащ, криво застегнутый жилет. Он был худощав. И молод.

– Уилма, тебе причитаются очки за смелость. Но скажи на милость: ты что, на самом деле считала, что я тебе все это просто так спущу?

Арментерос глядела на него со скепсисом и раздражением.

– Кто вы такая?

– Я же сказал: Талис. Биологический организм я, конечно, позаимствовал. Надеюсь, никого это не шокирует. Иногда нужен личностный подход.

Он сплел пальцы и вытянул руки ладонями вперед, щелкнув суставами. От этого движения открылась татуировка Лебединого Всадника: крыло, манжетой охватывающее запястье. Такой знак никто не подделает. Не осмелится.

– Без крыльев? – спросил Бёрр. – А жаль, пусть бы крылья были.

– Голубчик, они пристегиваются. И крылья мне не нужны. Я не Лебединый Всадник. Я – первопричина существования Лебединых Всадников.

Арментерос посмотрела на его руки, на лицо. Облизнула пересохшие губы.

– Допустим, я вам поверила. Почему бы не прострелить вам башку?

Талис поднял брови.

– Для начала, Рэйчел – это тело зовут Рэйчел – наверняка не одобрила бы. Но это так, к слову. Дело в том, что я лишь копия; застрелив меня, только забрызгаешься. Кроме того, я оставил работать кое-какие эффектные программы из серии «Разнести весь Камберленд», и так будет жалко, если я окажусь не в состоянии их отменить, да? – Он взъерошил рукой волосы, стряхивая пыль. – Я ведь не просто так считаюсь стратегом, задающим тон эпохе.

– Конечно, – сказала Арментерос.

– Ты, в общем, тоже, только ты из плоти и крови. Так что давай поговорим.

Талис втиснулся между Бакл и Арментерос, посмотрел на мониторы, нахмурился и достал из кармана очки. Надев их, он прищурился, сморщив нос.

– Я смотрю, вы тут ловко организовали канальчик связи, пробивающийся сквозь помехи. Свяжитесь тогда с базой, разузнайте, нет ли срочных новостей. Маленькая овцеводческая ферма, где живет ваша дочь, – она в округе Харрисон, хмм? Около Синтианы?

– Бакл, – кивнула Арментерос.

Бакл опять поднесла руку к уху и снова включила наушник.

– Интересно насчет Харрисона, да? – продолжил Талис. – В незапамятные времена войны всегда вели дети бедных. Когда Некто решал, что за тот или иной клочок земли стоит бодаться, умирал всегда Никто. Все изменилось, когда Некто примерил на себя шкуру непосредственного участника игры. – Он убрал очки и поднял глаза на Арментерос. – Харрисон для вас многое меняет.

– Никаких сообщений о проблемах в Харрисоне не поступало, – сказала Бакл.

Арментерос посмотрела на Талиса, и морщины вокруг глаз стали у нее еще глубже.

– Да, все верно. – Он улыбнулся блестящей улыбкой. – Богом забытое местечко. Если его стереть с лица земли, даже в новостях не покажут. Другое дело, если дотянуться до Индианаполиса.

Рука Бакл еще оставалась прижатой к уху. Пауза. Потом адъютант посерела. Потрясение проступало на ее темной коже, пока лицо не стало похожим на немытую сливу.

– Все, – прошептала она. – Индианаполиса нет.

– «Мы – всего лишь пыль на ветру», – процитировал Талис. – По крайней мере, вы. Итак. Я планирую сделать очень просто. Скажем, по одному городу в день. Пока вы не вернете мою обитель. Следующим, думаю, станет Колумбус, но, может быть, я просто подкину монетку.

– У нас по-прежнему в руках королевские заложники, – напомнила Арментерос.

Талис склонил голову набок:

– Тут такое дело. Это я изобрел такую схему, когда детей убивают ради высоких целей. И веду большую игру. Ты правда считаешь, что, если пристрелить несколько пятилетних малышей, я сбавлю обороты? – Он похлопал Арментерос по плечу. – Так как насчет моей принцессы? Отпустите ее, пока вы меня не разозлили.

– Бёрр, – приказала Арментерос.

– Что? А! – Толливер Бёрр пожирал глазами Талиса, как театрал, размышляющий, не сбегать ли за розами, чтобы бросить кумиру на сцену. Наконец он обернулся. – Да, генерал, все в порядке. Думаю, мы остановились не слишком поздно, Грета сможет сделать еще один дубль. Мы сейчас все вернем в исходное положение.

– Бёрр, просто развяжите ее. И проверьте, что там с помехами. Отключите канал связи. Ни один бит информации не должен просочиться сюда или отсюда.

– Хорошо, хорошо. – Бёрр склонился над ящиком с оборудованием.

Оттуда он вылез с мультиинструментом и передал его капралу, которого взял себе вроде как ассистента, затем повернулся к монитору. То есть получается, рук я не лишилась. Капрал дотронулся кончиком мультиинструмента до сковавших меня ремней. Мигнули индикаторы. Липучка отключилась. Я выдернула руки и согнулась пополам, прижав их к себе. Избавление от ужаса подкосило меня так, как не смог подкосить сам ужас. Я тряслась и рыдала, все фиксируя, но ничего не осознавая.

– Наверное, на рассвете, – мечтательно произнес Талис. – Просто чтоб красиво было. Рассвет. Город. Бабах. Надо где-нибудь пометить, чтобы не забыть.

Он подхватил меня на руки и понес внутрь.

Я бы охотно сказала, что Талис уверенно вошел в мизерикордию в развевающемся плаще, раскидывая камберлендцев, как ноябрьские листья.

Я бы с удовольствием сказала, что он одним движением смахнул все чужеродные железки, оставленные Толливером Бёрром на старинной дубовой полировке, и возложил меня на стол для карт, как принцессу в хрустальный гроб. Я хотела бы сказать, что получилось красиво. Мне хотелось, чтобы было красиво. Чтобы я была принцесса, спасенная волшебником. Чтобы Талис воздел руки и одним словом излечил меня. А камберлендцы чтобы пришли в смятение.

Но в смятение никто не пришел. Никто не имел ни малейшего представления, как выглядит Талис. Он не был похож на себя – неказистый, весь в пыли и воняющий лошадиным потом, он щурился после тускло освещенного зала, откуда только что ушел, и пошатывался под моим весом, как мог бы пошатываться обычный человек под весом довольно длинного и неплотно набитого мешка картошки – притом что картошка заходилась в истерике. Камберлендцы, которые явно приспособили мизери под монтажную студию, подняли голову от рабочих планшетов и карточных игр. У большинства на лице было написано раздражение, лишь некоторые казались крайне удивленными, но никто не испугался.

Талис свалил меня на стол, между кабелями Бёрра и режиссерскими раскадровками. Я бессильно всхлипывала.

– Эй! – Один из камберлендцев, здоровенный, краснорожий, встал. – Девочка!

Талис, не удостаивая солдата вниманием, склонился надо мной. Его глаза сияли, как два солнца. Он был такой ослепительный, что через пелену слез я видела четырех Талисов.

– Тихо, тихо, – сказал он, словно говорил с лошадью. – Попросить тебя расслабиться будет, пожалуй, бесполезно, но просто не сопротивляйся, договорились?

Так успокаивая меня, Талис подсунул руку мне под плечо, навалился всем весом, а второй приподнял мне руку за локоть. Лицо его нахмурилось, пока он искал нужный угол, а потом он неожиданно дернул мне руку точным уверенным рывком. Плечо хрустнуло – но не успела я вскрикнуть, как боль в этом плече отключилась. Как будто заклинанием волшебника. Вот и сказка, которую я хотела.

– Эй! – крикнул солдат.

Талис вправил мне второе вывихнутое плечо. Боли вдруг стало настолько меньше, что казалось, ее вообще нет. Боль ведет себя не так, но сейчас я про это забыла. Я перестала всхлипывать. Краснолицый камберлендец схватил Талиса за шею.

– Чем это ты тут занимаешься?

Талис чуть оживился.

– Я? – просиял он широкой улыбкой, полной деланой невинности. – Да так все как-то. Примеряю чужое тело, разгоняю скуку, стираю города с лица земли… Меня зовут Талис. Может быть, вы обо мне слыхали?

И вот тут-таки наступил ужас. Громадный камберлендец замер на месте. Все замерли. Признаюсь, хоть это и стыдно, но я наблюдала их испуг со злорадным удовольствием.

Талис улыбнулся солдату:

– Слушай, будь хорошим мальчиком, сбегай спроси своего генерала насчет меня. Сдается мне, она будет недовольна, если ты станешь вертеться у меня под ногами.

Он повернулся к аудитории спиной, не посмотрев, повиновался ли солдат приказу. Никто не остановил Талиса, когда тот принялся отслеживать кабели, тянущиеся от перекодирующего блока Толливера Бёрра к треснувшей обшивке аббата. Напевая себе под нос, Талис пошевелил пальцами и принялся нажимать на кнопки.

Послышалось жужжание, и аббат очнулся. Он издал синтезатором речи три тестовых звука и закашлялся. Его голова резко повернулась к Талису. Включились глаза.

– Привет, Амброз, – сказал Талис. – Сто лет не виделись. Потерял, значит, свою обитель?

– Привет, Майкл, – вздохнул аббат. – Стыдно в том признаться, но да, потерял.

Боль возвращалась. Не в плечах, а в ладонях. К ним снова начала поступать кровь, а вместе с ней давление и чувство, которое удивительным образом было жарой и холодом одновременно.

Талис снова надел очки и стал вглядываться в руку абба та, которая так и осталась привинченной к столешнице.

– У-у, плохо все. Что-то у этих пунктик насчет рук. Остальное в порядке?

– Я получил существенные повреждения при электромагнитной атаке. Восстановимые или нет – надо смотреть.

– С лечением всегда так. – Талис произнес слово «лечение» так, словно оно было на иностранном языке. – Или удается, или не удается.

И они оба повернулись и посмотрели на меня.

Пристальный взгляд Талиса мне не понравился. Его глаза были как две камеры. Я отодвинулась. Руки как будто трескались – медленно, как бутылка, если в нее налить воды и заморозить.

Потом я почувствовала прикосновение на щеке – прохладное, легкое, керамическое. Пальцы аббата провели мне по лбу, забрались в волосы.

– Майкл, что с ней произошло? – тихо спросил он. – Кто осмелился сделать такое с моей Гретой?

– Этот человек, которого наняла Арментерос…

– Толливер Бёрр. – Голос аббата был сиплым, как от пневмонии.

– Да, он. Вздумал дробить ей руки в яблочном прессе. Большая, длинная подводка, такая, понимаешь, психологическая драма, все дела. Но в итоге почти никакого ущерба.

Что-то стукнуло – это Талис вытащил крепеж из руки аббата. Аббат поднял конечность – через отверстие в ладони проходил свет. Я быстро закрыла глаза.

– Наши медицинские возможности здесь столь ограниченны… – Я почувствовала, как аббат положил поврежденную руку мне на плечо. – Льда, полагаю, раздобыть не удастся.

– Ей, Амброз, просто надо выплакаться. Отдай мне руку, хочу посмотреть, получится ли приделать на место мышцу.

Но рука аббата осталась плотно лежать у меня на плече. Боль все нарастала. Есть ли предел, до которого она бу дет усиливаться? Я уже была на грани того, что могла вытерпеть, а камберлендцы все еще оставались в комнате.

– Ей нужны ее друзья, – сказал аббат.

– Да, – проскрипела я. Мне казалось, что я целый час орала: горло саднило. – Мне нужна Зи.

– И Элиан?

Кончики пальцев Элиана у моих пальцев, его глаза, как у дикого оленя. «Я ж говорил тебе, что я Спартак».

– Да.

– Амброз, я тебя умоляю. С ней все в порядке. Я ее потом убью, когда снова смогу подсоединиться к своей комнате.

– Майкл!.. – В хриплом усталом голосе послышался легкий упрек. Что называется, «не при детях!».

– Ну ладно, ладно, – надулся Талис и ткнул наугад в кого-то из камберлендцев. – Ты. Принеси чего-нибудь обезболивающего. А ты, – палец уткнулся в другого, – иди найди Ли Да Ся и Элиана Палника. Скажи им, что их ждут в комнате отдыха.

Ни один солдат не пошевелился.

– Да перестаньте, – протянул Талис. – Ну-ка, что вам говорила про меня ваш бравый генерал? «Делайте, как он велит»? «Не сердите его»? «Если у вас есть семья в Питтс бурге, немедленно им позвоните»? А ну пулей!

Последовала секундная тишина. После чего они и впрямь рванули пулей.

– Или я сказал, Колумбус? – крикнул им вдогонку Талис нежным, как битое стекло, голосом и недовольно покачал головой. – Как дети малые.

Камберлендцы потянулись из комнаты – некоторые пятясь спиной вперед. Я была рада, что они уходят. Меня всю скрутило от боли. Я ерзала спиной по столу, чувствуя его каждым позвонком. Перекатилась на бок, и ноги сами подтянулись к груди, тело инстинктивно свернулось вокруг сердца. Руки… О руках не будем. Надеюсь, Талис побыстрее их вылечит.

Ушли последние камберлендцы. Аббат вздохнул. Талис мерял комнату шагами, от внутренней энергии чуть не трескаясь, как вареное яйцо.

– Питтсбург… – задумчиво произнес аббат. – Уничтожение целых городов мне представляется несколько чрезмерной мерой.

– Да к черту их. Посылают солдат в мою обитель. Я сейчас в два счета ее отберу обратно, а потом устрою из Арментерос показательный пример, чтобы следующие несколько поколений всяких трехзвездных генералов и грошовых президентов впредь дважды думали. Она у меня станет историей. Мифом!

– Майкл, она патриот. Не сомневаюсь, что, идя на эту операцию, она принимала во внимание личный риск.

– Патриоты, как же, – проворчал Талис.

– А что станет с моими чадами? – спросил аббат, прикрывая мне ухо ладонью. – Не сомневаюсь, что камберлендцы наверняка организовали некую угрозу, касающуюся их в целом, чтобы манипулировать ООН. Раз уж ты здесь, скажи, что с ними станет?

Талис фыркнул.

– Ну, потерять всех заложников – это будет, конечно, удар. Но так далеко Арментерос не зайдет. Я же тогда превращу Кентукки в воронку и отправлю ее детей лакать свою чертову питьевую воду со дна, как собаки. Она это знает.

Из-за ладони, прикрывающей мне ухо, и боли, свирепствующей у меня в руках, следующие слова прозвучали глухо.

– Значит, не всех, но некоторых?

Талис пожал плечами.

– Я тебе вот что скажу, если они придут смотреть, кого из ребятни поставить к стенке, отдай им каких-нибудь помоложе и посмышленей. Вряд ли у Арментерос хватит на это духу.

– Но у тебя хватит.

– Чтобы спасти обители? Безусловно. Можешь назвать это моралью высоких истин. Я уже слишком давно миновал то время, когда был нерешительным сопляком. А теперь прекрати ворчать на меня. Мне надо пробиться сквозь помехи, чтобы уничтожить Луисвилл.

– Майкл, ты ведь когда-то был человеком, – очень спокойным, учительским тоном проговорил аббат. – Я знаю, что ты это помнишь.

Но Талис не ответил.