За дверью мизери Да Ся взяла меня за руку, и мы помчались, как олени. Прочь из темного трансепта, на яркий утренний свет. Босые ноги чувствовали влажную траву.

– Меня бы удивило, реши вы «стесняться»! – Да Ся привалилась к стене обители, улыбаясь от уха до уха. – Молодчина, Грета!

Она засмеялась.

Несколько минут назад я бы тоже засмеялась – оттого что мы вырвались, от выражения физиономии Арментерос, – но после того, как я увидела Элиана, мне стало не до смеха. Я чувствовала себя опустошенной.

– Ох, Зи… – Я оперлась о стену рядом с нею. На востоке поднимался ласковый свет, но старые камни были еще холодны от воспоминаний о ночи. – Ты помнишь Бин?

Бин. Для своего возраста она была крошечной, и пальцы у нее были нежные. Она любила заплетать мне косы. Она умела так замирать, что голуби прилетали и ели у нее из рук. Когда нам было девять, за ней приехал Лебединый Всадник. Вызвал ее по имени, а она принялась кричать. Сидней, Витор и Бин. За время, пока я нахожусь в обители, погибли трое моих одноклассников. Но только Бин упиралась и кричала.

Да Ся отвернулась от стены, чтобы мы оказались лицом к лицу.

– Ты не потеряешь храбрости, Грета, – сказала она, передавая мне нечто более сильное, чем благословение. Ее глаза, устремленные на меня, стали черными от напряжения. – Слушай меня. Не потеряешь.

Мы стояли, соприкасаясь животами. Ее лицо было невыносимо близко к моему.

Не знаю, кто из нас шевельнулся первым. Но внезапно мои губы оказались у ее губ. И те были теплыми, как солнечный свет, а кожа прохладная, как трава, и Да Ся стала для меня всем. В ней был весь мой мир целиком.

Как вышло, что на понимание этого мне потребовалось столько времени?

Ее рука скользнула мне под рубашку и погладила покрытый мурашками бок.

– Зи…

Звук получился похожим на стон. Моя рука вдруг оказалась у нее на талии – внезапно восхитившись округлостью ее бедра и тем, как хорошо умещаются мои пальцы между ее позвонками. Я притянула Зи ближе.

Как раз в этот момент в дверь влетел Элиан. Увидел нас. Остановился.

Зи отпрянула от меня. Румянец начал подниматься у нее прямо от шеи. Не помню, чтобы я когда-нибудь видела, как Да Ся краснеет. Но от напряженного молчания запыхавшегося Элиана она покраснела.

– Ой, – сказал он.

– Элиан…

Я почувствовала неудержимое желание ему объяснить. А потом прилив гнева: а что тут объяснять? И какое право он имеет на объяснения? Он держал меня на мушке, выслушивал, как готовится план подвергнуть меня пыткам. Ну хорошо, я сама ему велела, но…

– Ты не вооружен, – отметила Зи.

– Ну, как бы это сказать… – Элиан поскреб за ухом. – Там обсуждают, кому я сохраняю верность.

– Здесь то же самое.

– Боже, Зи, можно подумать, я когда-нибудь… – Он оборвал себя на полуслове и повернулся ко мне. – Грета, я не знал, клянусь тебе. Откуда мне было знать?

– Да Ся все объяснила.

– И Тэнди, – сказала Зи. – И Грего…

– Но я не… – Он тяжело дышал, его тон уже граничил с истерикой. – Я не знал. Грета, я простой фермер-овцевод. Люблю печь хлеб. Играю в боулинг.

– Как мило, – фыркнула Зи.

Я быстро подняла руку, чтобы остановить ее, и без сил опустилась по стене на землю.

– Элиан, ты знаешь, что именно они замышляют?

Он отрицательно покачал головой, но на лице было написано: знает. Должно быть, он заметил, что я все прочитала, и стал медленно выдавать нам свое знание.

– Я слышал только, что… Этот человек – Толливер Бёрр, – он заставляет их… Хочет, чтобы они… – Элиан умолк, чуть не поперхнувшись. – Предлагает им вытащить пресс для яблок на луг. Где лучше свет для съемки.

Мы задумались. Я пыталась – изо всех моих сил пыталась – не задумываться слишком сильно. Но нет покоя беспокойному уму. Яблочный пресс – большой, старинный, с винтами в ногу толщиной, выточенный вручную из дубовых стволов в какие-то невообразимо древние времена, когда машины еще не умели говорить. Винты должны были быть крепкими, чтобы выдержать усилие, которое нужно для выжимания сока из яблока, – чтобы оборот за оборотом опускать окованный железом дубовый поршень. Пресс большой. Можно заложить в него бушель яблок – или бушель картофеля, когда Витор и Атта пытались изготовить водку, еще до злополучного взрыва перегонного куба. Можно заложить туда бушель морковки, а можно – человеческое тело. Можно одну руку… В руке столько нервов. Мои руки судорожно сжались в кулаки. Я как наяву чувствовала, сколько силы потребуется, чтобы повернуть пресс на эти последние несколько щелчков.

Я отшатнулась от стены и сложилась пополам. Меня тошнило.

Еще долго я потом сидела на корточках у стены. Они присели рядом. Зи круговыми движениями гладила меня по спине. Элиан прикрыл своей ладонью мою, вцепившуюся в траву.

– Простите, – выговорила я, когда приступ прошел. – Простите.

Они оба покачали головой. Мы молчали. Я обессилено откинулась на стену, радуясь ее прохладе и надежности.

– Толливер Бёрр, – сказала Да Ся, будто пробуя имя на вкус. – Знаешь, может быть, со временем я снизойду до чувства неприязни к нему. И к Арментерос тоже – не обижайся, Элиан.

– Тебе надо… – Я закашлялась и вытерла рот рукой. Горький вкус страха еще оставался удушливым. Может, не страха, может, вчерашних фаршированных цукини. – Элиан, тебе надо возвращаться к бабушке.

Элиан обиженно фыркнул:

– Я тебя ни за что не оставлю!

– Никто из нас не оставит, Грета. – Да Ся взяла мою ладонь в руки. – Можешь на это рассчитывать.

– Элиан, подумай. – Я покачала головой. – Наши страны находятся в состоянии войны. Когда Талис вернет себе контроль над обителью, мы с тобой лишимся жизни. – Я попыталась сосредоточиться. – Я это имела в виду, когда велела тебе идти. Правда. Возвращайся к камберлендцам. Твой единственный способ выбраться отсюда – уйти с ними.

– Эксплетив я уйду, – сказал Элиан.

– Но для меня выхода нет. Ты не сможешь меня спасти. Иди.

– Помнишь Дерьмовочку? – прошептал он и запустил руку мне в волосы. – Эксплетив я уйду!

– Элиан Палник, думаю, что для тебя есть надежда. – Зи помолчала, потом добавила: – Хотя и в несколько абстрактном смысле. В конкретном смысле ты безусловно обречен.

– Мне назад все равно нельзя. Бабушка… Я ее крепко разозлил. Они собирались меня судить военным трибуналом, вот только, – он улыбнулся Да Ся, – выходит, что я не солдат.

– Я еще плохо тебя знаю, – ответила она. – Но пожалуй, я придерживаюсь того же мнения.

– Я тоже еще плохо вас знаю. – Он переводил взгляд с одной из нас на другую. – Наверно, есть куча всего такого, чего я еще не уяснил.

И опять я могла бы все объяснить. Да Ся и я не были любовницами, мы были… А кем мы были? Как я могу думать о таких вещах, когда уже готовят яблочный пресс? Как может такое быть, что я вызываю в памяти ее поцелуй, и кровь начинает бежать быстрее? Мы не… Мы были… Я не знала, что сказать.

Так что я ничего объяснять не стала, а просто поднялась, вытирая руки о грубый лен самуэ.

– Пошли посмотрим, можно ли спасти какие-нибудь тыквы.

– Тыквы? – переспросил Элиан.

Мне очень не понравился его тон – словно скорбящий, что от козней злодеев бедняжка уже повредилась в уме.

– Как выражение вменяемости, – пояснила Да Ся.

– Как выражение неповиновения, – царственно произнесла я. – И надежды.

– Неповиновение и надежда. Так и запишем. – Элиан позволил себе тень своей спартаковской улыбки. – Только вам всем придется мне говорить, все ли я правильно делаю.

Никогда еще мне не доводилось так гордиться, что я Дитя перемирия. Когда мы дошли до опрокинутой шпалеры с тыквами, все дети уже вышли и работали в саду.

Солдаты собрались кучками и недоуменно наблюдали. Насколько бессильны ружья против тех, кто не знает страха! Как глупо применять насилие против безвинности. Собственная сила унижала их самих.

И чтобы подчеркнуть их ничтожество, мы запели.

Дети перемирия, как правило, не поют. Но камберлендцы этого не знали и знать не могли. И наше пение их озадачивало. Поэтому мы запели.

Все начала Тэнди – подумать только! Я не знала, были это слова на языке кхоса или бессмысленный набор звуков, но больше всего меня поразил могучий голос. Легкие рифмы волнами катились вниз по террасам. Вскоре пели уже все. В то утро можно было услышать песни со всех концов света. Ко мне, Да Ся и Элиану скоро присоединилась остальная часть когорты и стала вместе с нами убирать остатки тыквенной шпалеры.

Мы сортировали тыквы и все время пели. Даже Элиан спел нам: «Валет бубен, валет бубен, давненько с тобой знакомы…» (Это была песня о неумении владеть своими импульсивными побуждениями. Что неудивительно.) Потом кто-то из младших попытался заинтересовать террасы исполнением «Рокобельной для малышей», и мои друзья постепенно замолчали.

Старая песенка заворожила меня настолько, что я чуть не подпрыгнула, когда Элиан неожиданно и неуместно громко заговорил:

– А Талис и правда… Что собирается делать ООН?

Он смотрел на меня. Он все слышал, когда я пожелала уничтожения всего народа Камберленда. Да нет, не просто пожелала. Я призвала его, как сивилла, призвавшая волны, которые поглотили Атлантиду. «Стереть с карты», – сказала я. В тот момент я страстно этого хотела. Смертей миллионов.

– Скорее всего, Талис начнет переговоры, – осторожно предположил Грего.

– Нет, – возразила Да Ся. – Грегори, Элиан, простите меня, но – нет. Мы в Гималаях помним его так, как вы здесь не помните. Вариантов много. Но вести переговоры Талис точно не станет.

– М-да, – сказал Элиан.

Все воспринимается как-то по-другому, когда, обсуждая уничтожение Камберленда, приходится смотреть в глаза камберлендцу, пусть даже одному.

Так что все мы ждали и боялись чего-то своего.

Оборотная сторона невозмутимой и демонстративной сортировки тыкв была в том, что сарай оказывался у нас перед глазами. Смотреть туда было очень тяжело. Человек пять солдат суетились вокруг него, тянули кабель, устанавливали камеры на штативах, сканеры-кодировщики (спасибо, Грего!), антенны. На лугу распустились белые зонты, как огромные, в человеческий рост, вьюнки. Из сарая доносились проклятия и стук – старинный яблочный пресс молча сопротивлялся.

Толливер Бёрр все время болтался туда-сюда. Проверял то одно, то другое.

Я пыталась не следить за ним, но получалось плохо.

Колючая масса тыквенных побегов царапала мне ладони и запястья.

В конце концов Зи встала передо мной, заслонив обзор, и схватила меня за руки. Она подняла их так, что наши предплечья соприкоснулись, как у бойцов.

– Нам не обязательно здесь находиться.

– Но я хочу…

–…работать в саду, собирать урожай, как раньше. Но нет нужды. Тебе ни к чему себя мучить.

Я рассмеялась и подавила смешок.

– Да, действительно, и так достаточно.

Зи подняла выше наши соединенные руки и прижала их мне сначала к одной, потом к другой щеке. Я коснулась лбом ее лба. О, Зи… Во сне я видела ее коронованной. Но и в короне она не была бы так величественна, как сейчас.

– Не обязательно выказывать неповиновение и надежду на лучшее именно здесь, – сказал Элиан. – Верь мне, я фермер. Пырея всюду хватает.

– Да благословят пырей все боги. – Зи отпустила мои руки и обняла меня за талию. – Идемте, ваше королевское высочество. Идемте полоть чеснок.

Я бросила взгляд на сарай, где мои будущие палачи демонтировали яблочный пресс. Там же хранились наши мотыги.

– Что они там делают? – спросил Хан.

– Я схожу, – вызвалась Тэнди.

Ее свободно распущенные волосы стояли как венец вокруг головы, и через них светило солнце. Она прошла так, что солдаты расступились, на мгновение исчезла в сарае и появилась с тремя мотыгами на плече:

– Больше не осталось.

Как-никак, вся школа вышла в сад.

Одну мотыгу взяла я, другие две – Зи и Элиан.

– Спасибо, – поблагодарила я Тэнди и всех их.

Голос оказался тоньше, чем мне хотелось. Мы пошли к садовым террасам. От группы у сарая отделились двое солдат и направились за нами. Никто на этот счет ничего не сказал.

Чеснок рос на одной из самых нижних террас. Там было прохладнее, хотя солнце сушило последние капли грязи и голая земля недавно засаженной грядки трескалась, как ложе высохшего озера. Пахло осенью. И чесноком, конечно. Тень посадочного индуктора простерлась над нами, как часовая стрелка. Мы стояли под наблюдением солдат и смотрели вниз, на поле люцерны и излучину реки Саскачеван.

– Как думаешь, мы сможем добраться до реки? – тихо спросил Элиан.

Ни Зи, ни я не оглянулись на камберлендцев и их ружья, хотя, конечно, прикидывая ответ на этот вопрос, их нельзя было не учитывать.

– Возможно, – кивнула Да Ся. – Но с какой целью?

У нас не было лодки, а если говорить о самоубийстве, топиться – это медленно. Этот процесс могут прервать. Вряд ли эта сверкающая вода станет для нас каким бы то ни было путем к спасению.

– Надо, по крайней мере, об этом подумать, – заметил Элиан. – О том, чтобы выбраться отсюда.

– Я думаю, – сказала Зи. – Все время.

У меня сердце чуть не разорвалось, когда я услышала ее слова. Они рвали мне сердце потому, что… я-то о побеге никогда не думала.

Вниз по склону разнеслось жужжание бензопилы. Яблочный пресс глубоко увяз опорами в утрамбованной земле, и Толливер Бёрр приказал, чтобы его вырезали пилой.