Как ни странно, но до Сергиева Посада, который Галина по прежней привычке называла Загорском, Митрохина добралась без проблем. Только замерзла немного. Водители никаких попыток посягнуть на ее жизнь и честь не делали, должно быть, потому, что их беспокоили другие вопросы. Пару раз их останавливали гаишники, просматривали путевой лист и заглядывали в кузов. Разумеется, замечали там Галину, но просто принимали это к сведению, даже паспорт не проверяли, хотя паспорта этого у нее в наличии не было, а этого было бы вполне достаточно, чтобы придраться. Но с приметами Шамиля Басаева ее лицо никак не совпадало, и даже на чеченку она не походила. Да и вообще ее украшенное очками лицо никаких подозрений не вызывало, а о том, что у такой безобидной дамы может оружие в рюкзаке лежать, и мыслей не возникало. Конечно, вроде бы это было нарушение — везти пассажирку в необорудованном кузове, но такое, на которое в принципе можно и наплевать. К тому же водители всех трех машин ездили по трассе давно, порядок знали и, понимая проблемы стражей порядка, собрали по пятерочке (по пять тысяч то есть) с носа в пользу бедных.

Галина им эти расходы компенсировала, даже с лихвой, выдав из полученных от Чугаева денег сто тысяч. Может, это было маловато, но она не выглядела миллионершей, поэтому никаких возражений и пожеланий «набавить» не последовало.

Так или иначе, но около десяти часов вечера Митрохина оказалась на станции и купила билет до Москвы, а затем села в почти пустой вагон электрички.

Дачный сезон уже заканчивался, день был будний, поэтому среди тех, кто садился в вагон на остановках, оказалось совсем немного владельцев дачных участков, которые везли в город сумки с картошкой. Всего двое. Кроме них, еще от Сергиева Посада ехали две какие-то бабки богомольного вида да длинноволосый седобородый старик, похожий на попа в штатском.

Митрохина сидела в гордом одиночестве и размышляла над тем, что она, собственно, станет делать по прибытии в столицу. Конечно, ехать среди ночи в Новогиреево и разыскивать там палатку под названием «Тузик» ей не хотелось, тем более что Чугаев не сказал ей, до каких часов туда можно приезжать. У нее было две подруги-землячки, которые отхватили когда-то московских мужей с квартирами и прописками. Правда, с тех пор, как она с ними виделась, прошло немало лет и все контакты ограничивались только поздравительными открытками к 8 Марта, Новому году и лишь несколькими письмами. Никто не гарантировал, что столичные подруги будут рады ее видеть и охотно пустят на постой. Тем более что прибыть на Ярославский вокзал электричка должна была уже после одиннадцати. Перспектива дожидаться кого-то к полуночи тоже могла не обрадовать, а в случае нежданного ночного визита могли и дверь не открыть попросту. Между тем если адреса подруг Галина помнила, то телефоны — нет.

Телефон Митрохина помнила только один-единственный. Тот самый, по которому она должна была передать условный сигнал. Но, во-первых, что там, по этому телефону, номер которого начинался на 206, находится, Галина не знала. Митрохин, помнится, утверждал, что там долго разговаривать не будут. Нужно было задать вопрос: «Это телефон такой-то?» — и, получив подтверждение, попросить к аппарату Эдуарда Антсовича. Если его почему-то не окажется, то никому ничего не передавать и перезванивать до тех пор, пока не подойдет сам и не скажет: «Эдуард Антсович у телефонного аппарата». Только так и никак иначе. Голос должен быть с легким прибалтийским акцентом. Если будет такой голос, то можно произнести сигнал. Что произойдет потом и можно ли этому самому Эдуарду Антсовичу еще чего-то говорить, Митрохина не знала. И уж во всяком случае Галина точно помнила: Сергей в свое время не говорил ей, будто, позвонив по этому телефону, она сможет получить какие-то полезные советы или, например, устроиться на ночлег в столице.

Что ж делать? На вокзале ночевать? Мало того, что там не самое приятное соседство, так еще и документы проверяют. Наверняка могут порыться в рюкзаке и найти там массу интересного. Конечно, обычная транспортная милиция прежде всего увидит оружие, а уж потом кассеты. Господи, отчего ж Галина не выбросила его перед тем, как сесть в машину? А потом как назло случай больше не подворачивался. Может быть, бросить их здесь?

Как раз в тот момент, когда Митрохина об этом подумала, электричка притормозила у очередной Платформы, и в вагон вошел некий плотный немолодой дядя с двумя тяжелыми, туго набитыми матерчатыми сумками. И словно нарочно уселся на свободную скамеечку на противоположной стороне вагона, через проход от Галины. Раскрыл книжульку «Кроссворды» и взялся разгадывать с карандашом в руке.

На Митрохину он не смотрел, но возникшую у нее мысль выбросить из рюкзака «марго» и «кобру» тем не менее пресек.

Поезд покатил дальше. Митрохина, приглядевшись к мужику, упершему взгляд в кроссворд и задумчиво мусолившему карандаш, подумала, что все же стоит попробовать избавиться от оружия. Положив рюкзак на колени, горловиной к окну, Галина незаметно расстегнула ремешок клапана, прикрывавшего горловину, развязала стягивавший горловину узел и просунула правую руку в рюкзак. Холодная стальная коробка «ПП-90» попалась ей почти сразу, но она не стала ее вытаскивать, решив для начала вытащить более мелкие предметы, то есть «марго», запасную обойму и коробку с малокалиберными патронами. Обойму она нашла быстро, потом достала сам пистолет и решила их на время спрятать в карман. Дело в том, что за время поездки, пока рюкзак то и дело встряхивало, картонная коробочка прорвалась и маленькие патрончики рассыпались внутри рюкзака как семечки. Разыскать их среди видеокассет оказалось не так-то просто. Не держать же пистолет на виду? Тем более что поезд уже начал притормаживать, приближаясь к очередной платформе.

Неизвестно почему, но именно на этой остановке и именно в этот вагон с шумом и гамом ввалилась солидная, человек в десять, компания из подвыпивших парней и девок. То ли они уже на каких-то танцах погуляли, то ли еще только ехали куда-то. Причем народ это был не совсем сопливый, а довольно взрослый. Самым младшим по виду уже давно восемнадцать исполнилось, но были и такие, которым вполне можно было дать двадцать пять и даже тридцать лет от роду. Девиц в компании было только три, не больше, хотя отличить их от парней с первого взгляда было непросто. Рваные джинсы, кожаные куртки, кроссовки или ботинки на всех были примерно одного фасона. Точно так же почти у всех в ушах были серьги.

Базар, который подняла молодежь, заставил бабок-богомолок, крестясь и ворча, подняться с мест и перебраться в другой вагон. Мужики-огородники, также, как и любитель кроссвордов, явно испытывали дискомфорт от веселья юношей и девушек, которое в любой момент могло перерасти в агрессивность и закончиться мордобоем. Старик священнослужительского облика, сидевший довольно далеко от лавок, на которых устроились веселые ребята, читал книгу и сохранял спокойствие.

Галина спокойно себя не чувствовала. Она немало проработала в школе и достаточно хорошо разбиралась в том, какие теперь бывают молодежные компании. Правда, эти были московские, точнее, подмосковные, но почти такие же шлялись и у них в областном центре. Несмотря на то, что различить их по внешнему виду, манере выражаться и вести себя в общественном месте было сложно, кое-какие приметы позволяли Митрохиной достаточно верно определить, опасна или нет та или иная конкретная группа. В частности, ей это нужно было в тех случаях, когда подобная компания появлялась на школьной дискотеке.

По учительской привычке все систематизировать Галина делила подростково-юношеские компании на три основные группы. Первая — «мирные тусовщики» — могла только производить шум: галдеть, верещать, орать, визжать, молоть вздор, кривляться, хохотать, петь песни и включать на полную мощность магнитофоны. Однако, поскольку такие группы состояли в основном из довольно умненьких и культурных детей не из самых неблагополучных семей, их опасность для общества была относительно невелика. Даже наоборот. Порой, попадая в такие компании, отпрыски действительно малоинтеллигентных и неблагополучных семей вынуждены были тщательно скрывать недостаточную эрудицию, дабы не стать посмешищем. Конечно, и в таких компаниях выпивали и покуривали травку. Но не до полного обалдения, а только для кайфа. В основном на эти цели употреблялось пиво и легкая «марьи-ванна». Такие тусовки на драки изначально не настраивались. Они очень редко приставали к прохожим, а на замечания со стороны старших — если таковые осмеливались их делать — реагировали, как правило, лишь язвительными репликами, кривляньем и непристойными жестами. В милицию таких если и забирали, то лишь по глупости или недоразумению.

Вторая группа — Галина условно называла ее «фанаты» — была более заводная. Она состояла из тех, кого тусовки первого типа отторгали в силу отсутствия чувства юмора, недостаточного кругозора в области излюбленного вида музыки и общего недостатка интеллекта. У этих и мата в речи было побольше, и девки с ними общались более развязные, и развлечения были более хулиганские, и на замечания они реагировали более жестко — начинали не с шуток и насмешек, а сразу с ругани, причем могли и с кулаками полезть. Пили они посерьезнее, допьяна, глотали таблетки, курили анашу и даже кололись. У этих в порядке вещей было подраться между собой, сцепиться со сверстниками, но к старшим они обычно не цеплялись, если те не замечали их художеств и не обращали на них внимания. Для них главным оставалось веселое — по их стандартам — времяпрепровождение, а драка, насилие основной целью не являлись.

А вот компании третьего типа — «шпана» по митрохинской терминологии, — происходившие из самых спившихся, развалившихся и опустившихся семей, бросившие учиться и не желавшие работать, были самыми опасными. Они были алы на весь свет, на родителей, на самих себя и на первых встречных. Почти каждый из них прошел жестокую, беспощадную школу битья: их с детства били родители, били такие же на улице, били воспитатели в детдомах или интернатах, били милиционеры в отделениях. Наконец, немалое число их уже побывало в спецприемниках, спецшколах, спецПТУ и ВТК, где их тоже били. И у них ежедневно было желание хоть кому-то набить морду. Ни вооруженным ментам, ни крутым качкам, которые их регулярно метелили, отплатить было трудно, почти невозможно. А вот отыграться на ком-то, подвернувшемся под руку, иногда оказывалось доступным. Поэтому, куда и зачем бы они ни шли, собираясь в кодлу, у них везде и всюду на уме было одно — драка. Или кучей на одного, или кучей на кучу. В принципе остановить их могла только превосходящая сила, слов они не понимали и не хотели понимать. Самых крепких и жестоких из них отбирали к себе серьезные банды, а-, что помельче и послабее, превращались в бом-ксй и кончали жизнь под забором, а как-то выкрутиться и превратиться в человека удавалось лишь немногим.

Так вот те, которые вошли в вагон, относились именно к категории шпаны. И почти сразу же привились искать повод для драки. Даже не искать, а создавать его.

Бабки, сбежавшие в другой вагон, их не заинтересовали. Но если б Митрохина попробовала последовать примеру богомолок, то ее бы наверняка сразу же зaметили и прицепились бы к ней. Поэтому Галина предпочла сидеть на месте и не рыпаться. У нее в кармане был пистолет, и хотя она не была уверена, что сумеет еще раз выстрелить в человека, наличие оружия немного успокаивало. Она исподволь наблюдала за поведением компании, галдевшей в нескольких метрах наискосок от нее. Несомненными вожаками в этой команде были трое рослых поджарых парней, коротко стриженных, но плохо бритых. Похоже, что три девки, имевшиеся в этом дружном коллективе, принадлежали именно им. Эти шестеро занимали две противоположные скамейки, дымили сигаретами, тискались и хохотали во всю глотку. Остальные четверо парней, помельче, допивали из горла бутылку водки в соседнем отсеке. Видимо, подогревались.

Один из тех, что поздоровее, повернулся к сидевшим за его спиной мелким и сказал что-то вполголоса. Галина за галдежом не расслышала, что именно, но очень скоро догадалась, о чем шла речь.

Мелкий встал с места, снял кепку, отошел к двери тамбура и заныл, кривляясь, на известный манер поездных нищих:

— Уважаемые пассажиры! Очень неловко к вам обращаться! Извините и простите меня, засранца! Мы сами не местные, беженцы из Чечни. Восьмые сутки на вокзале живем, деньги свистнули, паспорта пропили, милиция воровать не дает — помогите сколько можете православным цыганам!

Во дает! Давай, Оселок! — заорали приятели.

Оселок подошел к старику, читавшему книгу. Тот, не меняясь в лице, положил ему в шапку мятую тысячу.

_u Спасибо, дедушка! — изобразив расстроганный всхлип, шмыгнул носом шут. — Дай вам Бог здоровья! И помереть поскорее, чтоб не мучиться! Родина вас не забудет!

Старик никак не отреагировал и на хохот, который последовал вслед за этим. Оселок с кепочкой в руке пошел дальше, к огородникам.

— Граждане! Пожалейте, не дайте совсем пропасть! — заныл парень. Огородники сделали вид, что его не замечают, и Оселок тут же бросил вопросительный взгляд на своих основных. Тот, что, видимо, велел ему изображать нищего, утвердительно кивнул.

— Какие вы жадные, товарищи! — сказал с укоризной Оселок. — Тысчонки для голодающего ребенка пожалели! Просто плакать хочется!

И он уткнулся лицом в кепочку, сделав вид, что сотрясается от рыданий.

— Э, — басовито прорычал со своего места один из тройки лидеров, — вы что, козлы, совсем оборзели? Крутые, что ли?

Огородники как по команде встали со своих мест, держась за сумки, и пошли к выходу, но Оселок схватился за литые ручки, привинченные к спинкам сидений по обе стороны прохода, и преградил им путь.

— Пропусти, малый, нам сходить надо… — неуверенно произнес один из огородников, пытаясь отодвинуть Оселка с дороги.

Но тот неожиданно заорал во всю глотку:

— Граждане! Спасите! Помогите! Избивают!

Те трое больших мгновенно сорвались с мест и в три прыжка оказались за спиной у огородников.

— Фига ли ты моего брата обижаешь, пидор? — выкрикнул тот, что настропалил Оселка на эту провокацию, хватая за ворот одного из мужиков. — Давно хлебальник не чистили, уродище?

— Да я не трогал его! — взвыл мужик. — Он сам психует!

— Ах, ты его психом назвал? Н-на!

Кулак с хрустом долбанул мужика по скуле, огородник повалился на пол. Второй огородник, бросив свои сумки с картошкой, оттолкнул загородившего дорогу Оселка и проскочил в тамбур, но туда за ним кинулись двое здоровяков. Туда же немного погодя забежал и Оселок. Что там творилось, Галина разглядеть не могла, только слышала мат, вопли и звуки ударов.

Зато то, что творилось в вагоне, было хорошо видно. Четыре парня, свалив огородника на пол, пинали его с разных сторон, не обращая внимания ни на стоны, ни на глухие просьбы-мольбы:

— Ну чего ж вы? За что? Чего я вам сделал-то?

— Молчи, с-сука! Вообще убьем!

Девки тоже подбежали, подзуживая:

— Дай ему, Юрик! В рыло, ради меня!

Куда и как в это самое время испарился седой дедок, Митрохина не заметила. То ли он успел ускользнуть сразу после того, как пожертвовал Оселку тысячу, то ли сумел прошмыгнуть за спиной у Оселка, пока тот задерживал огородников.

Поезд стал замедлять ход. И тут из тамбура, где дубасили второго огородника, послышался отчаянный крик Оселка:

— Атас! ОМОН!

Те, что пинали, и девки, бросив свою жертву, дружно бросились по проходу в противоположный конец вагона. А из тамбура выскочили трое остальных, но следом за ними, грохоча сапогами, в вагон ворвались пятеро плечистых детин в беретах и сером камуфляже с дубинками в руках. Оселок, удиравший первым, наступил на картошку, рассыпавшуюся из сумки огородника, поскользнулся и грохнулся на пол, а об него запнулись и оба верзилы.

— Стой, падла! Не уйдешь! — И тут же: хрясь! хрясь! — дубинками по спинам.

— Уй, зараза! Начальник! По почкам-то зачем?

— Молчи, дерьмо! Огрызается еще! Кто зараза? Кто зараза?!

Галина вдруг сообразила, что сейчас ее могут призвать в свидетели, в понятые, а это означает, что потребуют документы. Заодно могут проверить рюкзак или вообще обыскать. Поэтому, воспользовавшись тем, что омоновцы увлеклись обработкой тех трех парней, она тихонько выскочила в тамбур. Как раз в это время поезд затормозил, двери с шипением открылись, и Митрохина выпрыгнула на пустую платформу. Но в это же время из соседнего вагона гурьбой вывалились те семеро, шпана. Аза ними уже из другого вагона выбежало несколько омоновцев:

— Стой! Стой, стрелять буду!

И Митрохиной вопреки логике пришлось бежать в одном направлении с хулиганьем. Полный идиотизм!

Действительно грохнул выстрел, кажется, в воздух. Галина стремглав сбежала по лестнице с платформы. Следом за ней оттуда скатились, пыхтя и матерясь, ее невольные спутники.

Пробежка получилась очень интенсивная, хотя поездной ОМОН, как выяснилось позже, долго гнаться не стал. Во всяком случае, никакой стрельбы больше не было. Беглецы выскочили из тускло освещенного пространства вокруг станции и нырнули в темень, где каждый был сам за себя и сам искал свою спасительную дорожку. Галина, которую обогнали двое из компании, бежала не оглядываясь, но при этом отчего-то старалась не отставать от тех, кто бежал впереди нее. Именно поэтому она свернула в какой-то узкий, непроглядно-темный проулок между двумя бетонными заборами и бежала до тех пор, пока не уперлась в огромную кучу тошнотворно воняющего мусора. Здесь же она догнала тех двоих, что бежали впереди нее. Взбежав наверх по куче, которая, как выяснилось, заполняла собой угол проулка, эти двое перемахнули тот забор, что был справа, и Галина последовала их примеру.

Она достаточно успешно приземлилась на обе ноги с двухметровой высоты и туг же услышала осторожный вопрос:

— Лайка, это ты?

— Нет, — сказала Митрохина, на всякий случай проверяя, не выпал ли из кармана «марго».

— Ты кто, баба? Я тебя не знаю… — Судя по голосу, это был тот парень, который первым ударил огородника.

— Не все равно? — проворчал грубый девчачий голос. — Пошли!

— Заткнись, мочалка! Я разобраться хочу.

— Я тебе сказала: пошли! Все! Наразбирался уже сегодня. Как заложит тебя Оселок, будешь знать.

— Вы орите погромче, — прошипела Митрохина, — как раз милицию разбудите!

Судя по всему, они находились на какой-то заброшенной стройплощадке, обнесенной забором. Посредине торчал покосившийся столб, на котором светилась тусклая лампочка. Всюду были нарыты траншеи, в некоторых лежали какие-то трубы, по которым что-то должно было подводиться в небольшое по площади здание. На фундаменте кладка была только начата, даже первый этаж не закончен.

— Пошли, говорю, Юрик! — настырно сказала девка, цепляясь за своего кавалера. — Отвяжись от нее! И ты, очкастая, вали отсюда…

— Ддзынь, корова! — легким толчком отшвыривая подругу на кучу земли, сказал Юрик. — Я спросить хочу, мне интересно…

— Убегай, дура! — крикнула девка. — Видишь, он не соображает?

— Ты что сказала, лахудра? — Девка, только что вскочившая на ноги, полетела обратно на кучу после звонкой, наотмашь нанесенной оплеухи. — Это я не соображаю, кошелка траханая?

И сильно пнул упавшую ногой.

Митрохина растерялась. Она вроде бы понимала, что лучшее, что может придумать, — это убежать куда-нибудь. Но, с другой стороны, при виде того, как этот детинушка лупит свою, пусть не самую нравственную, подружку, ее обуяла ненависть. В вагоне был только страх — меня бы не тронули! — и жалость к тем, кого били, а туг настоящая ярость вспыхнула.

— Перестань! — рявкнула она так, как в школе на уроках. — Прекрати немедленно!

— Чего, тоже хочешь, да? — поворачиваясь к Ганине, мутно сказал Юрик. — Пожалуйста!

Он оставил в покое плачущую девчонку и двинулся к Митрохиной, которая попятилась в темноту, к забору.

Галина наверняка нажала бы на спусковой крючок, если б Юрик сделал еще шаг. Но он его не сделал, потому что с противоположной стороны стройплощадки послышался шум въезжавшей на нее машины.

Юрик резко изменил намерения и исчез где-то в темноте. Девица тоже куда-то испарилась, а Галина, чудом не угодив в полосу света от фар, юркнула в промежуток между штабелями каких-то бетонных конструкций и залезла в лежащее на земле бетонное кольцо.

Фырчание мотора смолкло, фары погасли, лязгнули, открываясь, автомобильные дверцы. Послышались негромкие, но достаточно слышные в тишине голоса.

— Давайте его к яме. Живее!

— Слышь, Харитон, надо бы слегка осмотреться По-моему, тут крутился кто-то. Мы с Гусем поглядим, ладно?

— Ладно, только быстро. Времени не вагон.

Галина обнаружила в бетонном кольце дефект — небольшую, неправильной формы дырку. Женское любопытство пересилило страх, и она решила посмотреть, что ж там такое происходит.

Недалеко от столба с фонарем стоял джип с потушенными фарами. Двое плечистых мужиков в ветровках и спортивных штанах держали под руки третьего, одетого в черные штаны и рубашку с галстуком. Рубашка была когда-то дорогая, но сейчас ее испятнала кровь, должно быть, из разбитого носа ее обладателя, плечевые швы порваны, пуговицы отсутствовали. Когда он повернул лицо к свету, Митрохина, прятавшаяся метрах в пятнадцати от него,

сумела отчетливо разглядеть синяки и ссадины на лице, а также что рот у этого человека был залеплен куском пластыря.

Четвертый, одетый в светлый плащ нараспашку и черные очки, покуривал, держа руки в карманах брюк. Рядом с ним громоздилась кучка земли и угадывалась небольшая яма. Поблизости стояли две трамбовки — полуметровые обрезки нетолстых бревен, к которым вверху были приколочены грубо вытесанные ручки, а внизу квадрат из толстой доски, обитый кровельной жестью.

Похоже, тот, что в плаще, и был тем самым Харитоном, который тут распоряжался. Не вынимая рук из карманов, он сплюнул недокуренный бычок в яму и сказал:

— Ну что, Парамыга, пора прощаться. Рот распечатывать я тебе не буду. Последнее слово, как говорил боцман Сиплый, «это предрассудок буржуазного суда». Жаль, конечно, что ты такой вумный, но куда денешься. Это не мы такие, это жизнь такая. Я бы мог, конечно, тебя и пристрелить предварительно, но мне это строжайше запретили. Хозяину кто-то сказал, что кровь проливать грех, а я человек исполнительный. Работайте, малыши!

Парни в ветровках столкнули Парамыгу в яму, а затем сноровисто стали сваливать туда землю из кучи.

В это время какая-то возня послышалась в углу стройплощадки, примерно там, откуда Галина, Юрик и его подруга сюда перебрались.

Через две минуты в поле зрения Галины попал Юрик, которого волокли еще два парня в ветровках.

Я ж говорил, Харитон, — торжествующе доложил тот, что предлагал «осмотреться». — За малым через забор не умахнул…

— Ты местный? — спросил Харитон, взяв парня за подбородок.

— Почти, — пролепетал парень, — из Мытищ.

— Чего туг делал, козел? Детям спать надо в это время. Что твоя мама скажет, если ты домой не придешь? Один ты тут был?

— Не-ет, — всхлипнул Юрик, — с бабами…

— Где они? Убежали? Сколько их?

— Две. Мы от ментов из поезда выскочили…

— Слышь, командир, — сказал тот, что был инициатором проверки территории. — Если тут бабы были, то они убежать не могли. Забор высокий, сразу не перелезть, а у ворот наша страховка стоит.

Тут где-то прячутся, в штабелях где-нибудь. Нельзя оставлять…

— А я разве сказал, что можно? Места хватит…

Один из тех, что в ветровках, с силой долбанул

Юрика пистолетом по затылку и вместе с напарником спихнул в полузасыпанную яму.

— Контрольный! — приказал Харитон, и его подручный выстрелил куда-то в яму из пистолета с глушителем, хлопок был совсем негромкий…

— Пять минут на поиски девок, — объявил Харитон, — а вы, с лопатами, живее чешитесь. А то еще полпоселка мочить придется…

Митрохина сидела ни жива ни мертва. Землекопы работали споро, а те двое, что поймали и убили Юрика, уверенно направились прямо к штабелям бетонных изделий. И больше того — почти точно к тому самому кольцу, в котором пряталась Галина.

— Девушки-и, — дурашливо позвал один, — вылазьте, не бойтесь…

Его массивная фигура уже закрыла все, что могла видеть Митрохина сквозь свою «бойницу». Еще пару шагов пройдет — и обнаружит Галину, притаившуюся в кольце. Он казался таким огромным, что Митрохина подумала, будто малокалиберная пулька «марго» ничего ему не сделает… И, стараясь не производить лишнего шума, вытянула из рюкзака «кобру».

Металлический щелчок, который издал пистолет-пулемет при раскрытии, долетел до ушей тех, кто приближался к ней.

— Притормози! — прошипел. — По-моему, кто-то пушку налаживает…

— Да откуда? — не поверил тот. Но тут послышался еще один щелчок, погромче, — Галина оттянула и отпустила крючок затвора.

— Назад! — заорал первый, но тут из «бойницы» раскатисто прогрохотала очередь. Митрохина не целилась, она даже глаза зажмурила от страха, так напугал ее этот неожиданный грохот, усиленный бетоном. Поэтому она не увидела, как девятимиллиметровые пули, веером вылетевшие из дергавшегося в ее руках ствола, отшвыривают обоих крутых, подошедших к ней всего на три метра, и валят их наземь…

— Это не бабы! — вскричал Харитон. — Валим, и быстро!

Захлопали дверцы джипа, взревел мотор, машина резко развернулась, и джип, выбросив грязь из-под задних колес, унесся со стройплощадки. Стало тихо.

Галина просидела несколько минут, боясь не то что шевельнуться, а и вздохнуть слишком шумно. И тут она внезапно услышала плач, точнее, тихие всхлипы, а затем — негромкий лязг лопаты о землю.

Митрохина высунула голову из-за края кольца, потом вылезла из него, выставив перед собой ствол «кобры». Совсем поблизости от нее лежали два трупа. Те, что попали под очередь в упор. То, что они мертвы, а не ранены, Галина поняла по их позам. Ни один живой человек, даже йог, наверно, ни за что не смог бы неподвижно пролежать в такой позе больше одной минуты.

Дальше, там, где была яма, Митрохина увидела ту самую девчонку, которая пыталась оттащить от нее Юрика. Она отчаянно, но неумело пыталась раскопать затрамбованную могилу.

— Ты что? — осторожно спросила Галина. —

Ничего не выйдет…

— Он жив! Я слышу! Жив! — сквозь слезы всхлипывала та, продолжая копать.

Митрохина сложила «кобру» и сунула ее в рюкзак, а затем тоже взялась за лопату.

Юрика они раскопали быстро, бандиты присыпали его только двадцатью сантиметрами земли, не Польше. Вдвоем вцепились в куртку, выдернули из земли голову… И чуть не вывернулись наизнанку — нуля, ударившая Юрику в затылок, выломала лобную кость и глаз.

Девчонку стошнило, она повалилась на бок и сбилась в какой-то страшной беззвучной истерике, Польше напоминавшей приступ падучей. Митрохина, которая тоже была близка к полуобмороку, смогла удержаться лишь потому, что внезапно услышала что-то вроде шороха из разрытой могилы.

И она тут же вспомнила, что того, кого бросили и эту могилу первым, специально не пристреливали.

Не успели они как следует утрамбовать, нахалтурили. Тот, кто шевелился на дне, не успел задохнуться за те десять минут, что пролежал в рыхлом грунте. И даже с ума не успел сойти. Потому что сразу сообразил, услышав сквозь грунт звон лопат, что прогулка на тот свет может и не состояться. А когда мертвый Юрик и немалая часть грунта были вынуты из ямы, он почуял заметное облегчение и завертелся там, в земле, насколько позволяли связанные руки.

Галина сперва ойкнула с перепугу, но уже через секунду схватила лопату, соскочила в яму и осторожно, чтобы не задеть зарытого человека, стала соскребать землю от головы к ногам… Еще гребок, еще, еще пара — и увидела лоб. Несколько движений руками — и открылось все лицо с выпученными I пазами и заклеенным ртом. Галина решительно сдернула пластырь с губ полузадохшегося, и тот жадно даже не вдохнул, а прямо-таки выпил несколько литров воздуха. Правда, первые слова, которые он произнес почти одновременно с первым выдохом, были не очень членораздельны:

— Ох, бля, е-мое…

Галина отгребла грунт с плеч, подцепила несостоявшегося покойника под мышки, он где-то там под землей сумел напрячься, подогнуть колени и помог своей спасительнице выпростать себя из могилы.

Руки развяжи… — попросил откопанный, привалившись к стенке ямы. Его колотила крупная дрожь, будто в лихорадке. Он дышал и не мог надышаться.

Митрохина попыталась распутать узел ногтями, но ничего из этого не вышло. Вцепляться в грязный узел зубами она побрезговала, но зато нашарила на краю ямы остренький осколок оконного стекла и минуты за две перепилила им веревку.

Помоги вылезти, девушка, — пробормотал спасенный, сделав попытку упереться руками в край ямы. — Не могу… Сил нет.

Галина подхватила его под колени и вытолкнула наверх. Потом выбралась сама, перемазавшись в глине.

Девчонка уже не ревела, а сидела по-турецки, молча глядя на мертвого Юрика.

П-покурить есть? — спросил спасенный, лязгая зубами и разминая затекшие руки. Галина неожиданно вспомнила, что Харитон называл его Парамыгой.

На, — сказала голосом робота девчонка, опять-таки каким-то механическим жестом вынимая из кармана пачку сигарет и зажигалку. Парамыга сунул в рот сигарету, чиркнул, затянулся, закашлялся.

— Возьмите ветровку, — предложила Галина, — простудитесь в одной рубашке…

Парамыга неожиданно захохотал. Он точно смеялся, но смех был похож на стариковский кашель:

— Ой, не могу! Простудишься! Уссаться! — простонал он.

Галина поняла. Действительно смешно пугать простудой человека, который только что вылез из могилы.

— Возьмите, возьмите, — Галина протянула 11 ара мыте свою перемазанную глиной ветровку, у меня свитер толстый, не замерзну.

— Спасибо, спасибо, родная! — произнес Парамыга, оглядываясь. — Не мельтешись. Я и так тебя по гроб жизни водкой поить должен и исключительно «кристалловской». Кроме шуток! А одежку я, если можно, с подельника возьму. Ему уже не нужна.

И Парамыга, с усилием поднявшись на ноги, подошел к Юрику.

Прости, корешок, — сказал он, — ты за меня пострадал. Я тебя не забуду.

После этого он стянул с убитого кожаную куртку и натянул на себя, не выпуская изо рта сигарету.

— Знакомиться будем, девчата? — спросил он, выплюнув бычок в свою бывшую могилу. Или так разойдемся?

Галина не успела ответить. Откуда-то из недальнего далека долетел шум мотора, а из-за забора, примерно с той стороны, куда унеслись машины Харитона & Со, замелькали синие проблески милицейской мигалки.

— На фиг, на фиг! — поежился Парамыга. — Нас, моя милиция, я люблю, но только на картинке. Mне тут делать нечего…

И он, пошатываясь, сделал несколько шагов в сторону того штабеля бетонных конструкций, за которым несколько минут назад пряталась Галина. Но однако не упал. Галина, которая в это время как раз надела рюкзак, сорвалась с места и поддержала падающего.

— Хорошенькие пироги, — пробормотал Парамыга, — так и сдохнуть недолго… Кровь застоялась, видно. Шибанула в голову, как поллитра.

Галина помогла ему пройти еще несколько шагов. Как раз до трупов, лежавших в проходе.

— Перекур, — произнес Парамыга, оседая. — Опа! Жмурики… Гусь. И Финдос. Очень приятно вас видеть, мальчики. Чем же вы Харитошу не устраивали?

— Это не Харитон, — нерешительно вымолвила Галина. — Это я.

Парамыга удивленно открыл глаза и присвистнул:

— Мои поздравления. Ты замужем?

— Сейчас нет.

— Если не забуду — женюсь. Ты женщина моей мечты.

— Очень вовремя.

— Точно! — хмыкнул Парамыга. Он встал на колени и, обшарив мертвецов, забрал у них пистолеты и пару обойм.

— Не хочу к ментам живым. Спасибо, девушка. Чапай быстрее, уноси свои ножки. Мои не ходят. Они тут меньше чем через пять минут будут…

Галина замешкалась. Парамыга был ей не сват, не друг и не родственник. К тому же, судя по манерам, далеко не лучший представитель человеческого рода. Но отчего-то ей показалось несправедливым, что человек, вынутый из могилы, собирается отстреливаться до последнего патрона и под финиш покончить с собой. Ей стало жалко и Парамыгу, и милиционеров.

— Идем, дурак! — сказала Митрохина и потянула его за собой.

— Сюда! — послышался из темноты голос девчонки. — Тут дырка под забором, протиснуться можно!

Похоже, сознание опасности вывело ее из шока и одновременно придало сил Парамыге. Он смог идти быстрее и не опираясь на Галину.

— Ну, может, поживем еще, девочки? — пробормотал экс-покойник с надеждой, протискиваясь и дыру следом за девчонкой.

Галина боялась, что плечи пройдут, а остальное нет, но ей пришлось только снять рюкзак и передать его на время Парамыге.

— Ну, Аллах акбар! — пробормотал он. — Я, пожалуй, даже бегать смогу!

И побежал, с рюкзаком Митрохиной, вперед. А еще быстрее, впереди всех, мчалась девчонка. Галина бросилась догонять.

Видимо, бежали они все той же дорогой, по которой Митрохина с по-прежнему безымянной девчонкой и ныне покойным Юриком попали на злополучную стройплощадку. Теперь она их вновь вывела на станцию.

— Поезд! — крикнула девчонка.

— Нажмем! — прошипел Парамыга. Галине казалось, что у нее вот-вот сердце лопнет. Они вылетели на совершенно пустой перрон, где не было ни пассажиров, ни милиции, как раз в тот момент, когда около него остановилась электричка, шедшая на Москву. Пш-ш-ш! Двери разошлись в стороны, и все трое влезли в первый попавшийся, абсолютно пустой вагон.

Когда поезд тронулся, Парамыга перекрестился пятерней, как это делают католики, и сказал:

— Ну, теперь лишь бы никто не шастал. Глянут на мою морду — и тут же в обезьянник потянут.

Действительно, тут, при более-менее ярком освещении от вагонных ламп, Парамыга с заплывшим лилово-сизым правым глазом, присохшими ссадинами на скулах, рассеченной губой и малиновым ухом выглядел не очень. Поглядев на себя в оконное стекло, он замолчал и нагнул голову, чтоб не светить своими фонарями.

Галина кое-как оттерла грязь со своей ветровки и джинсов, поэтому смотрелась получше. Девчонка с растекшейся тушью и тенями, а также с натуральным синяком, поставленным ей покойным Юриком, производила впечатление потерпевшей. К тому же от нее попахивало водкой. Впрочем, она проехала не так уж и долго — только до Мытищ. Там она молча выскочила из вагона, даже не сказав «до свидания».

— Давай на Маленковке выскочим, — предложил Парамыга, нарушив молчание. — На Ярославском ментов куча, меня точно приберут, а заодно и тебя обшмонают.

— А это далеко от Москвы? — спросила Митрохина.

— Это сама Москва и есть. Парк «Сокольники» и ВДНХ рядом. Ты, значит, залетная?

Митрохина откровенно назвала свою область.

— И в Москве деться некуда?

Галина кивнула, соображая, стоит ли соглашаться, если Парамыга предложит ей место ночлега.

— Могу предложить хату, — сказал Парамыга, — с кроватью, теликом, ванной и унитазом.

— А кровать, случайно, не с напарником в придачу? — с подозрением спросила Галина.

— Нет, — тяжко вздохнул Парамыга, — из меня лично сегодня напарник никакой. Мне б до утра дожить, если честно. А других там нет. Только баба, да и та старше семидесяти.

Двери тамбура лязгнули. Появилось трое омоновцев при коротких автоматах и бронежилетах.

— Блин! — прошипел Парамыга. — Явились-таки!

— А ты положи голову ко мне на колени, — тихонько предложила Митрохина, — так, чтоб синяков не было видно…

Когда омоновцы поравнялись с их скамейкой, то увидели идиллическую картину, то есть Парамыгу, положившего голову на колени своей спутницы, и Митрохину, рассеянно поглаживающую его по волосам. При этом другой рукой она старательно закрывала от взоров стражей порядка подбитый глаз своего условного кавалера.

ОМОН не увидел в данной ситуации нарушения общественного порядка и проследовал мимо без замечаний.

— Так, — сказал Парамыга, поднимая голову и поглядывая в окно. — Приготовились, пора вылезать…

Они вышли в тамбур, дождались, пока поезд остановится и откроются двери.

Выскочили на перрон, двери закрылись, поезд покатил дальше. Слева, подсвеченная станционными фонарями, мрачновато темнела еще не облетевшая листва лесопарка «Сокольники», справа темнели громады массивных домов с многочисленными огнями.

«Москва, Москва, как много в этом звуке…» — мысленно произнесла Галина. И вовсе не из симпатии к классике или сентиментальности. Это была та самая ключевая фраза, которую она должна была произнести, позвонив Эдуарду Антсовичу…