В ГОСТЯХ У БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШЕГО
От воспоминаний и размышлений Галину отвлек щелчок замка. Кто-то собрался ее навестить.
Появился старый знакомый, но теперь он был не похож на прораба. Сейчас он нарядился в спортивный костюм китайского производства, но походил не на спортсмена, а на запасника-военного. Современного, не старого. Где-то не старше сорока пяти, хотя и седоватого.
— С добрым утром! — поприветствовал он Галину. — Пора знакомиться. Кто ты такая, я хорошо знаю. А вот ты меня должна знать как Олега Сергеевича. Фамилию пока не скажу, да оно и не нужно.
— А вы кто?
— Хороший человек, — доложил Олег Сергеевич без ложной скромности. — Не вор, не бандит, даже не приставала какой-нибудь.
— Зачем вы меня увезли из больницы?
— А тебе там больше нравилось? Прямо скажи, мы тебя обратно отвезем, — усмехнулся Сергеевич.
— Ну, допустим, пока я тут себя лучше чувствую. А дальше что? Вряд ли вы меня просто из добрых чувств похитили… Верно?
— Точно, — вздохнул Олег Сергеевич, — кое-какую корысть преследуем. Надо бы поговорить как следует, да ведь ты у нас некормлена. Пожуешь чего-нибудь?
— Не откажусь.
— Толик, — повернувшись к двери, позвал Олег Сергеевич, — собери-ка девушке позавтракать. Бутерброды какие-нибудь, чаек… Побыстрее, пожалуйста.
— Сделаем! — ответили из-за двери, не показываясь в комнате.
— Пока можно и на голодный желудок поговорить. — Обладатель китайского спортивного костюма внимательно посмотрел на Митрохину.
— Если разговор долгий, то лучше начать пораньше.
— Тогда для начала, чтоб не совсем втемную, я тебе расскажу, по какому случаю мы тебя из больницы забрали. Тем более что тебе это интересно. Итак, Митрохина Галина Юрьевна, вытащили мы тебя по той простой причине, что ты знаешь один очень простой, но очень ненужный в настоящее время сигнал, который может помешать достаточно справедливому и по большому счету — доброму делу. Проще говоря — прекратить раз и навсегда очень вредную и опасную для людей деятельность господина бывшего товарища Пантюхова Георгия Петровича…
— Простите, — вежливо перебила Галина, — вы собираетесь меня убить?
— Вот те на! — искренне удивился Олег Сергеевич. — С чего ты это взяла?
— Но ведь это самый надежный способ не дать мне или кому-то еще остановить то, что должно произойти через четыре дня.
— А тебе, стало быть, очень хотелось бы спасти гражданина Пантюхова?
— Если честно, то нет, — созналась Галина, — но к господину Пантюхову почему-то предъявляют претензии в основном те, которые сами небезгрешны. Поэтому я и задала такой вопрос. Я ведь даже не знаю, кто вы такие. Меня в течение недели мучили в психушке, надеясь, что я раскрою этот маленький секрет. Конечно, по приказанию Пантюхова. Где у меня гарантия, что вы не из той же компании, которая разыграла это похищение для того, чтобы я поверила и как дура попалась на какой-нибудь простенький крючок…
— Это какой же, например?
— Да такой… Например, скажете, что Пантюхов, допустим, разочаровал вас, заявив, что уже знает сигнал, допустим, от своей сестрички. И назовете мне какую-нибудь пустопорожнюю фразу. А я, если окажусь дурой, закричу: «Они блефуют, на самом деле все звучит не так, а вот эдак…» И назову вам доподлинный сигнал. После этого меня можно спокойно убирать, так как вы уже сможете обезопасить своего патрона, быстро и без лишних затрат добьетесь того, чего главврач Усольцев целую неделю вымучивал с помощью гипноза и психотропных препаратов.
— Резон есть. Но здесь, девушка, есть одна загвоздка. Мы работаем не на Пантюхова, а как раз против него. И тебя мы похитили не затем, чтоб добыть для него сигнал, а наоборот, для того, чтоб он его у тебя не выпытал.
— Вот так бы примерно и пантюховская команда меня убеждала. А доказательства своей правоты у вас есть?
Олег Сергеевич улыбнулся.
— Самым главным доказательством, — сказал он, — будет то, что мы вовсе не будем справляться насчет сигнала. Все четыре дня или больше. До того момента, пока Пантюхова не снимут с должности и не посадят в тюрьму. Поэтому минимум четыре дня проведешь здесь, а максимум — пока не слетит Пантюхов. Такое вот доказательство. Может, и не самое убедительное для тебя… Но есть и еще одно. Видео любишь смотреть?
— Нет. Может быть, и любила бы, если б Митрохин не увез видик с собой. А мне на мою зарплату его за сто лет не купить.
— Ну, тогда посмотри две кассеты для разнообразия.
— Боевик, ужастик, эротику?
— Скорее трагикомедию, наверно. Но здорово интересную! С участием твоих хороших знакомых Пантюхова, Митрохина, Антонова и с Алексеем Коровиным в главной роли. Это будет первая серия, а во второй, хотя это, может, и неприятно будет, повстречаешься с Ольгой Пантюховой.
Олег Сергеевич включил старый добрый «ВМ-12», и на экране пошла крутиться та самая кассета, которая была лишь частично показана областной общественности вместо «Санта-Барбары» и рекламы, но зато полностью просмотрена Пантюховым.
Галина смотрела с интересом и не требовала разъяснений. Даже по поводу того, с чего это безработный полуалкаш Коровин занял место ее покойного мужа во главе «Статус-банка» и заделался телезвездой.
Лишь после того, как пленка прокрутилась полностью, Митрохина разрешила себе задать вопрос:
— Это по телевизору показывали?
— Смогли только кусочек продемонстрировать.
— Как к вам попал Коровин?
— Так же, как и ты. Мы его украли.
— С ним можно увидеться?
— Пока нельзя. А зачем он тебе?
— Я бы окончательно вам поверила.
— К сожалению, он от нас сбежал. С Ольгой Пантюховой.
— Ольга тоже была у вас?
— Была… Но теперь они снова у Пантюхова.
— И Пантюхов не уничтожил Коровина?
— Пока нет. Он ему очень нужен. Пантюхов хочет, чтобы он успел получить наследство от своего американского дядюшки и жениться на Ольге Пантюховой. Это мы знаем точно. А что будет потом — неизвестно. Скорее всего Коровин долго не проживет. Но это — только версия. Весьма возможно, что у Пантюхова есть и более долговременные планы. Тебе достаточно информации?
— Конечно, нет. Пока я не могу вам полностью верить.
— Можешь и не верить. Сейчас все раскручивается само по себе. В принципе ты можешь ничем не помогать, лишь бы не мешала.
— «В принципе…» Вы так это сказали, будто какая-то помощь от меня все-таки может вам понадобиться.
— Может, хотя и не обязательно. Ведь московскую разработку Пантюхова Георгия Петровича вполне под силу остановить его сестре. Она тоже знает, как это сделать, верно?
— Да, знает. Хотя все или не все — неизвестно. А рассказывать вам, что надо знать, кроме самого сигнала, я не стану. Кроме того, я почти уверена: Барон знает не меньше Пантюховой, только скрывает это…
— Теперь это не проверишь, — хмыкнул Олег Сергеевич. — Вчера Барон был убит. Убит и Сурков по кличке Король Лир. Это последние из тех, кто участвовал в том заседании, которое я тебе только что показывал на видеокассете. Все эти люди могли бы стать свидетелями против Пантюхова, если б его кто-нибудь собрался снять с должности и судить. Наверняка и твой мужик, царствие ему небесное, тоже знал о главе очень много, раз начинал все с самого начала вместе с ним.
— Наверняка. Но я о том, что все начиналось так давно, ничего не знала.
— А теперь никто не узнает. Если, конечно, эта пленка будет лежать у нас. Так же, как и вот эта, где Ольга кое-что о брате вспоминает. Но обе они здесь, в этой области, никогда на экране не появятся, если их Москва не покажет, а Москве жалко телевизионного времени на провинцию тратить. Да и вообще я уже понял, что такое эти самые СМИ. «Четвертая власть», «опора гласности и демократии», мать их так! — Неожиданно в спокойном голосе Олега Сергеевича прорезалась крутая ярость. — Понт один, а на самом деле — болтуны, которые людей ссорят, но никакой реальной пользы не приносят. Все испохабят, если захотят, а потом — в кусты. Или начнут выть, будто все виноваты, кроме них. Сколько они тогда всяких проблем понакопали? Сколько народу из-за них сна и отдыха лишились, спокойствие потеряли, веру в светлое будущее? Не счесть! Но ни одного решения не подсказали. Одна трескотня. Их языками все размылось и развалилось. А жить только хуже стали. Раньше бы, если б такой отрывок, какой нам показать удалось, в эфир прошел, то Пантюхова сняли бы уже за одно то, что он проморгал контроль за ТВ. Ну и, конечно, добавили уже по существу вопроса. А сейчас — плюй в глаза, все Божья роса… Нет, на московских телевизионщиков надеяться нечего. Надо идти к тем, у кого компромат лежит. А как их найти — я не знаю.
— О-о-о… — разочарованно протянула Галина. — Нот это мне не нравится. Опять мне подозрения на ум пришли.
— Ну и зря. — Олег Сергеевич помрачнел. — Да, конечно, по логике ты права. Мол, решил к моему секрету с другой стороны подъехать. Можешь подозревать, нечем крыть.
— Хорошо, что вы это понимаете…
— Понимать-то понимаю, но успокоиться не могу. Потому что Ольга наверняка расскажет Пантюхову все, что знает, но только лишь в самый канун "больших неприятностей» и за немалую мзду, естественно.
— Могу, конечно, дать вам умный совет, хотя и бесплатно, — съязвила Митрохина. — Ликвидируйте нac с Ольгой как класс.
Конечно, можно и так. Вас, по правде сказать, и надо бы ликвиднуть — однако не то время. Мы все уже от классовой, настоящей классовой борьбы поотвыкли. Слишком долго были народом, где антагонизмы исчезли. И забыли принципы, по которым в свое время расстрел именовался «высшей мерой социальной защиты». Ради защиты общества надо уничтожать вредные индивидуумы. Неважно, совершили они преступление или нет, важно — существование их опасно для общества или нет. И ты, и Ольга в данный момент не менее опасны, чем Пантюхов. Тем не менее на такие крайние меры очень трудно идти. У нас психология мирного времени. Это во время войны подпольщики и партизаны предателей убивали беспощадно и с легким сердцем. Даже если те еще не предали, а только готовы были предать. А у нас сейчас всепрощенчество на уме. Прости меня — я прощу тебя…
— И надо менять эту обывательскую психологию? — не скрывая иронии, произнесла Галина.
— Пока не надо. Хотя быть готовыми к тому, что у нас начнется… Или, по крайней мере, может начаться.
— Интересно, что же? Гражданская война?
Олег Сергеевич ответил не сразу.
— Гражданская война еще не назрела, — сказал он медленно. — Это ведь опять-таки классовая война. А у нас классы еще не сформировались. Сейчас еще полно молодых дураков из числа бывших комсомольцев, считающих, что у них есть шансы сделать деньги, не втягиваясь в криминал, только за счет ума и знаний. Есть немалое число молодых работяг, которые спят и видят себя миллионерами. Есть еще мужички, которые надеются на фермерских хлебах взойти. Правда, уже не столько, сколько в горбачевские времена. Иные, награбив, драпанули; другие в тюрьму сели, если не в России, так за рубежом; третьи друг дружку перестреляли; четвертые — разочаровались. Но еще не все. Понять можно: упрямого мираж манить будет, пока не сдохнет, дурак на везение будет рассчитывать…
— Простите, Олег Сергеевич, вы кто по профессии? — перебила Галина. — Не политработник в отставке?
— Нет. Я не в отставке, я без вести пропавший, — усмехнулся Олег Сергеевич.
— Интересно… — удивилась Митрохина. — Это как же вы пропали, когда вы здесь?
— А вот так. Кассету ты посмотрела?
— Посмотрела…
— Так вот. Там упомянут капитан госбезопасности Чугаев, который в июле — ноябре 1991 года вел наблюдение за Пантюховым и компанией. А потом, как сообщил публике гражданин Коровин, «был вычислен и исчез».
— Значит, вы и есть Чугаев? — спросила Митрохина с явным недоверием.
— Именно так, — кивнул Олег Сергеевич.
— Что-то вы больно старый для капитана, — прикинула Галина. — В таком возрасте пора уже генералом быть. Полковником в крайнем случае. Хотя а, конечно, не специалист.
— Правильно посчитала. Выгляжу я сейчас на полсотни лет минимум. Поэтому и жив до сих пор.
— Ну, пятьдесят вам, конечно, не дашь, это вы кокетничаете. Но и на тридцать не смотритесь. Седина уж очень солидная. И морщин много, особенно на лбу… И вообще, щеки какие-то мятые, скулы торчат, это тоже старит. Да и бреетесь, извините, не очень чисто, а седая щетина сразу десять лет добавляет.
Чугаев засмеялся.
— Это точно. Мне, между прочим, иногда в автобусе место уступают. «Садись, отец», — говорят. А на самом деле мне тридцать два. Вот так.
То есть вы меня на год моложе? Извините, не поверю.
— Как хочешь. Верить или не верить — каждый сам решает. Только я тебе точно скажу, что придется когда-то поверить. Лучше раньше, чем позже.
— Знаете, верить-то мне хотелось бы, — произнесла Галина, даже удивившись собственной откровенности, — но уж больно часто обманывали. Я знаю, что и сейчас, по-моему, вы меня хотите обмануть. Если вы кагэбэшник, пусть даже и бывший, то это для вас не лучшая рекомендация. Тем более, помнится, Коровин говорил о вас — если вы тот самый капитан, — что вы пытались за кассету с записью совещания содрать с Пантюхова пять тысяч долларов. Тоже не лучшая характеристика. Шантажист — звучит не очень гордо. Я уж не говорю, что времена, когда я штирлицев обожала, давно прошли. Ведомство ваше по уши в грязи и крови. И еще — во вранье. Наконец, мне совсем непонятно, что вы теперь-то делаете и ради чего?
— Да просто так, от не фига делать! — зло сказал Олег. — Не сидится спокойно. С жиру бесимся, с ума сходим…
— А все-таки? — понастырничала Митрохина. — Вы кто сейчас? Бандит? Благородный разбойник? Партизан-подпольщик? Или действующий чекист?
Чугаев нахмурился.
— Пока я — пропавший без вести. Точнее, если хочешь, труп. Для Пантюхова по крайней мере. Он на это надеется.
— А зачем вы мне это рассказываете? — с подозрением пробормотала Галина. — Вдруг я как-нибудь сбегу от вас и сообщу Пантюхову, что вы живы? Хотите показать, что откровенны?
— Ничего я не хочу… — сердито сказал Олег. — Мне ты нужна не как заложница, не как пленница. Ты нужна как свидетельница, понимаешь? Даже скорее как помощница. Добровольная и бесплатная, если откровенно, потому что платить мне нечем. По убеждению, так сказать. Я ведь знаю, что будет, если тот план, который твой супруг запустил против Пантюхова, сработает. В лучшем случае его просто тихо уберут по часто встречающейся в жизни практике известной версии «сгорел на работе». Инфаркт или сердечная недостаточность. Пахал на благо Отечества и области, надорвал здоровье, и… «перестало биться пламенное сердце истинного комм… демократа». Похороны с оркестром и салютом, гроб с лафетом и памятник с венками. А на его место пришлют другого, не из нашей области. Для этого, нового, наша область — темный лес и больше ничего. Он, даже если и не дурак, и не подлец от рождения, запутается в здешних делах как дважды два.
А те, которые Пантюхову под ноги стелились, нового губернатора элементарно запутают и сделают своей ширмой, марионеткой, уловила? Если Пантюхов, сукин сын, всех бандитов подмял под себя, то этот будет сам у бандитов в шестерках. И даже не козырных. По первому требованию будет все делать, что ни попросят. Или со второго, но не позже.
Пальцем погрозят — испугается. Все ведь на него ляжет, если что. Какой бы храбрый ни был этот самый Пантюховский сменщик, связываться с нашей здешней системой он ни за что не решится. Будет знать, терпеть и молчать. Чтобы шума не было, понимаешь? А я хочу, чтоб был шум, суд и раскрутка в СМИ на весь бывший Союз. Ну, хотя бы на Россию. Ты бы хотела, чтоб Пантюхова не просто заменили, с почестями похоронив, а живого судили и распотрошили все его здешние заведения?
— Возможно. А ты, — Митрохина неожиданно идя себя перешла на «ты», хотя по-прежнему не очень верила в благородство помыслов «без вести пропавшего», — не боишься, что на таком процессе тебя лично возьмут под стражу?
— Я уже отбоялся. Тут другое хуже. Я, если развираться, много о чем слышал, много о чем знаю, но почти все — только на словах. Мне могут просто не поверить. Тем более если я начну рассказывать, как меня товарищ Воронков засветил и отдал на потраву Суркову. Тем более что сам Сурков послезавтра будет на кладбище прописан, а стало быть, не сможет суду сообщить, как его ребятки меня ногами по бетону катали, как мордой в выгребную яму окунали, как электрошоковую «терапию» мне устраивали…
Галина поверила. Похоже, первый раз за сегодняшний день. Воображение у нее было неплохое, и представить себе, почему Чугаев сейчас выглядит как старик, ей было нетрудно.
— Им очень хотелось, чтоб те кассеты, которые у меня были, вообще исчезли. И они их вышибали из меня две недели. А я им сначала ничего не говорил, потом помаленьку «сломался». Повел к тайнику, на чердак одного старого домишки. Сказал, будто кассеты в старой кирпичной трубе лежат, хотя их, конечно, там не было. Еще сказал, будто дверь на чердак, кроме замка, прикрыта растяжкой. То есть гранатой. Берется «Ф-1», усики на чеке выпрямляются, к петельке чеки суровая нитка привязывается. Откроешь дверь, нитка натянется, выдернет чеку — и мало не покажется. Растяжки у меня там не было, зато прямо над дверью лежал «ПП-90». Пистолет-пулемет такой, раскладной. Нам в аккурат перед ГКЧП такие выдали, на случай возможной работы по защите целостности СССР. Ну, когда я после августа в подполье ушел, прихватил с собой. 218-прим, конечно, но что делать было? Спрятал там, на чердаке, на крайний случай. Вот он мне и сгодился. Короче, когда конвоиры отошли, мол, копайся, чекист, снимай свою растяжку, я этот «ПП» тихонько достал, раскрыл, чесанул и положил их там, четверых, во славу русского оружия. С удовольствием.
— А потом?
— Потом ушел. Правда, не больно далеко. Их машина страховала с улицы. Заметили, что я выбежал из подъезда, поехали за мной. Догадался поперек улицы рвануть, на другую сторону. Как под машину не попал — черт его знает… Но палить они не решились, а развернуться вовремя не успели. В общем, успел я улицу перескочить, забежал в проходной двор. Там повезло, какой-то частник свой Москвич» заводил. Я, грешен, выкинул его, сел за руль и погнал. А эти, пантюховцы, видно, приметили, куда я забежал. Потому что я едва успел за руль сесть, как увидел, что они во двор въезжают. Ну, пока по дворам катили, это еще ничего. Там разницы между «Москвичом» и «Чероки» никакой, даже
Москвич» получше, потому что поменьше. Легче вертеться. Эти точно пару раз долбились в углы, а я как-то ничего. Но вот когда пришлось на большую улицу выезжать, тут туго пришлось. Машин не так много, дело под вечер, а у них моторчик будь здоров. Короче, достали они меня на дамбе через затон. А она с изгибом… В общем, не вписался я и слетел метров с пяти на лед. Ноябрь, еще не крепко подмерзло, лед как оконное стекло. Не кувыркнулся, а сразу нырнул. Только воздуха глотнуть успел — даже Не заметил, что пару ребер о баранку поломал. Из двери уже под водой выполз, вынырнул. Одетый, но водичка не греет. А эти уже выскочили и сбежали по дамбе вниз, ждут, что я вылезу… По логике правильно: если я жить захочу, то полезу на дамбу, прямо к ним в лапы, а если нет, то утопну, и нет проблем. А я, пока голова из воды торчала, приметил, что метрах в двадцати левее того места, где они меня ждали, марок идет и какая-то труба из насыпи торчит. Не знаю как, но получилось, что рассчитал верно. Нырнул под лед и проплыл туда. Они-то пялились на полынью, которую машина пробила, а вдоль дамбы не глядели. Залез в трубу, это какой-то сток оказался, теплый причем. Не ядовитый, и то спасибо, хотя и вонючий. Там и сидел, пока не почуял, что вот-вот сдохну. Вылез, когда уже совсем стемнело, наверно, через час, не меньше. Эти, конечно, дожидаться не стали, пока менты приедут, удрали.
— А вы с милицией дела иметь, конечно, тоже не хотели?
— Само собой. Пистолет-пулемет при себе — раз, машину утопил не свою, а угнанную путем разбойного нападения — два, документов никаких — три. Да если б я и сказал, что из комитета, попросил позвонить на работу, это бы ничего не дало. Воронков за мной, может быть, своих и прислал, но они б меня точно сдали обратно. Или уморили бы потихоньку. Но в темноте я сумел уползти по дамбе подальше, не заметили. Да и не до меня было: у них там водолаз на затоне работал, трактор подогнали с тросом, цеплять машину собирались. В общем, ушел как-то. Все одеревенело, одежда заледенела, аж грохает, — ночью минус десять градусов было. С километр прошел, чувствую — вот-вот лягу. Добрался до ближайшего дома, зашел в подъезд. А там работяги на троих разливают. Не знаю, может, они эту бутылку на последние брали, очередь за ней выстояли, это ж 1991 год был, тогда уже знали, что с января цены отпустят, торгаши товары поприпрятали, а народец хватал все, что выбрасывали, помнишь? В общем, если б я просто так подошел и попросил отхлебнуть, они б меня не только послали далеко и надолго, но и по морде надавали бы. Но они увидели, какой я — «с фингалами, замерзший, заледенелый, еле живой, — и сами сказали: «Братан, ты ж помрешь, прими стакан!» А я не то что взять этот стакан, я говорить толком не могу. Дали с рук отхлебнуть, немножко, граммов десять, может быть, но я так поплыл, будто три стакана сразу и без закуски. Просто сел и вырубился, как они говорили. Сам — ничего не помню, полный провал, как смыло. Что они в принципе должны были сделать? Посмотреть, нет ли чего полезного в карманах, например, деньжат, изъять их, так сказать, в уплату за горючее и отвалить домой со спокойным сердцем. В кармане у меня, кроме «ПП-90», ничего не было. Конечно, он, когда сложенный, на автомат не похож, коробка железная вроде пенала, всего двадцать семь сантиметров в длину — и все.
Но открыть его — элементарно, на то и рассчитан. Так вот, они даже не посмотрели, что это такое. Им наплевать на это было.
— В больницу отвезли? — спросила Митрохина.
— Если б они так сделали, я б тут не сидел, это точно. Во-первых, в больнице меня уже через сутки нашли бы. Даже раньше. Доложили бы милиции, что доставлен избитый гражданин со странным предметом в кармане, даже если б не сумели определить, что это оружие, там в два счета распознали бы «ПП-90», уведомили бы нашу контору, и мне хана.
Но мог бы и просто так помереть, естественным образом. Я ж был как бомж, канализацией вонял. К таким в приемном покое подходят постольку-поскольку… А если не материться и не орать, так и вовсе никто не подойдет. У меня тогда и голоса-то не было, слова сказать не мог. Так что я этих мужиков должен только благодарить, что они меня в больницу не повезли.
— А куда же они тебя пристроили?
— Да занесли к одному из них домой. Раздели, растерли, в теплую ванну посадили. В общем, отходили кое-как. И не спрашивали кто, что, откуда. Мамаша у этого мужика только посоветовала: «Ты уж не пей так больше, сынок! Мать-то небось всю ночь не спала, переживала…» Я уж тогда подумал, что сама-то она мне не в матери, а в бабки скорее годится, но когда в зеркало посмотрелся, понял — хорошо, что она меня братишкой не посчитала. Сейчас моложе выгляжу, четыре года спустя. Сыну ее, Василию, точно за полтинник было, а мне — двадцать семь. Этот самый Вася «ПП-90» мне подает и говорит «Это чего за хреновина?» А я думал, что он уже посмотрел, и прямо сказал: «Пистолет-пулемет».
Он тогда заржал, а потом выдал: «Мне тоже такую надо сделать, под сверла…» Это значит, что он, дядя Вася, даже заглянуть туда постеснялся. Потому что его еще в детстве, в деревне, мать приучила чужого не трогать. Потому тогда за пять колосков в тюрьму посадить могли.
— И тогда воровали, — проворчала Галина, — и сейчас честные люди есть. Не делай обобщений, пожалуйста.
— Я и не делаю, просто факт констатирую. В общем, оказался я на улице, а куда идти? В управление — нельзя, домой — рискованно. Денег — ноль, документов — ноль, зато на руках оружие и двенадцать боевых патронов. Как во вражеской стране после побега из плена. По улицам шляться опасно. Я еще не понял, что меня мать родная не узнала бы. И то, что меня пантюховцы уже в спокойный разряд записали, еще не знал. Тут еще случай помог. В бардачке у «Москвича», который я угнал, лежали три видеокассеты. Их туда положил тот частник, которого я из машины выкинул. То ли от воды, то ли еще почему-то, только на этих кассетах записи исчезли. Даже фрагментов прежних записей не осталось. Что там этот козел вез — неизвестно, небось обычную порнуху. Но этот частник-чайник, должно быть, так перепугался, что его привлекут за это дело, что, когда его следователь спросил, были ли у него в бардачке какие-нибудь кассеты с записями, сходу сказал: «Нет, ничего не было, зато я видел, что кассеты были в руках у угонщика». И решил на этом стоять до последнего. Так что Воронков мог доложить начальству, что кассеты безнадежно испортились, а меня надо где-то ниже города в реке искать, может, и еще дальше. Смысла в таких поисках, конечно, никто не увидел. Река скоро накрепко замерзла, весной паводок был сильный, так что искать меня и зимой, и весной не стали, а поскольку я и летом нигде не всплыл, то всем было наплевать, в какой ил мои кости ушли. Все чисто, все шито-крыто. В общем, они успокоились, а я жить остался.
— Нелегально?
— Условно говоря, так.
— Почему «условно»?
— Потому что теперь у меня есть вполне приличный паспорт с российским вкладышем. Есть прописка, официальное место работы: ТОО «Марат» — строительные и ремонтные работы, мелкооптовая и розничная торговля строительными и отделочными материалами. Мы взяли подряд на ремонт вашей родной психбольницы. В общем, все это мелкие подробности. Я тебе, пожалуй, многовато рассказал, но куда денешься?
— Ну да, ты дал понять, что я обречена в любом случае. Пантюхов уберет, выражаясь словами Владимира Вольфовича, «однозначно», и ваша команда тоже.
— В случае, если все дружно провалимся, — конечно. Но это совсем не обязательно. Нормально будешь себя вести, не захочешь отсюда сбежать — ничего не случится. Но самое главное — постарайся мне поверить.
— …И сообщи то, что интересует Пантюхова с Воронковым? Ты понимаешь, мне это очень непросто сделать. Допустим, что вся эта история насчет моего бегства и чудесного спасения — чистая правда, но что, если ты просто хочешь от него откупиться? Я не утверждаю, будто так и есть, просто варианты прикидываю. Конечно, тогда вроде бы проще передать меня обратно Воронкову, получив какие-то гарантии. Но можно ведь и по-другому, верно? Получить сигнал, найти тех, кто в Москве, а меня убрать. Твоя ценность растет. А если ты еще сумеешь и Ольгу уничтожить, то тогда сможешь торговаться с Пантюховым почти что «с позиции силы». Должна я такую возможность учитывать?
Наверно, должна, — кивнул Чугаев, — после того, что с тобой происходило, конечно, можно вообще во всех людях разувериться. Сейчас полно таких, что все продадут, если цена устроит… Но не я. Ты тут уже напоминала, что я в свое время хотел с Пантюхова пять тысяч баксов содрать за те записи, что, мол, шантаж — это плохо. Конечно, плохо. И верить мне не располагает, это точно. Хотя, заметь, я тебе мог об этом не говорить и даже пленку с Коровиным вообще не показывать. Да, тогда я, дурак, решил слегка заработать. Воспользовался тем, что сразу после путча в областном УКГБ все стояло на ушах, а Воронков еще не знал, посадит его новая власть или сразу пристрелит. Он, кстати, тоже на запись попал. Такие сценки там есть — нарочно не придумаешь. Я ж эту телекамеру еще 22 августа должен был снять. А она до ноября работала. Маленькая такая, с кулачок, а весь кабинет просматривается. Микрофон отличный — с булавочную головку, а все слышит, даже если шепотом и в самом дальнем углу. Питалась от электросети и автономно, от аккумулятора. Если нужно — можно в инфракрасный режим перевести. Ну, это редко. Например, когда Пантюхов после какой-то пьянки с секретаршей уединялся. А по большей части все снималось при свете. Видеомагнитофон стоял на конспиративной квартире. Мы там до путча дежурили вдвоем с напарником, посменно. А потом, когда велели снять наблюдение, я один. У меня два месяца отпуска как раз набралось, меня с радостью отпустили, чтоб не путался под ногами. Тогда одни сами увольнялись, другим намекали, что на пенсию пора, — черт-те что творилось. Мне тоже, полушутя эдак, говорили, что, мол, гляди, Олежка, уедешь в отпуск, а приезжать некуда будет… Я написал, как положено, что отдыхать буду в нашей области, в деревне у своей матери, телефон там только в сельсовете. Если б понадобилось из отпуска отозвать, то мать бы сразу позвонила одной хорошей девушке, а та знала, где меня искать. Конспиративку я по приказу должен был законсервировать, ключ сдать, аппаратуру, записи, оружие — тоже. Но ничего этого не сделал. Внаглую. И никому, если честно, до этого дела не было. Поэтому и сошло на первых порах. Весь сентябрь и октябрь проработал, весь «процесс становления» зафиксировал. Там не три кассеты было, а больше двадцати. Ну а потом вот бес попутал — решил заработать. И сумму-то, дурак, назначил плевую. Сейчас на хорошие «Жигули» не хватит. Но я тогда, если уж совсем откровенно, хотел уходить. В Китай, в Иран — хрен знает куда, лишь бы здесь не оставаться. Очень уж похабно себя почувствовал, когда красные флаги поснимали. Мне все, что тогда вытворялось, вовсе не в радость было. Конечно, не по уму все получилось, переиграли меня. А самое главное — я Воронкову, осел, доверился.
— Вот видите, — покачала головой Галина, — сами уже попадались на доверчивости, а мне предлагаете вам поверить.
— Ладно, — вздохнул Олег, — можешь не верить. Но давай еще раз подумаем над тем, что будет. Ольга Пантюхова, если на то пошло, брата подставлять, конечно, не захочет. То, что она знает секрет сигнала, — просто пугало для Георгия Петровича. Чтоб не мешал ей вертеть хвостом как хочется, чтоб оплачивал ее покупки и гулянки, а самое главное — чтоб не подобрался к коровинскому наследству. Алексея Коровина она, может быть, и разрешит уничтожить, но только после того, как уже утвердится в роли хозяйки этого капитала. Но так или иначе, она в ближайшие дни даст сигнал «стоп». Это сто процентов. Потому что без брата она в нашей губернии — никто. В лучшем случае — дорогая и бесстыжая давал ка. Конечно, если ее разозлить чем-то, она может что-нибудь сумасбродное выкинуть, в том числе и Пантюхову гадость сделать, даже догадываясь, что это ей самой во вред пойдет. Чисто по-женски, из одной вредности. Но это — в исключительном случае. Так что будешь ты помалкивать или нет — Пантюхову это не навредит.
— Понятно. Полчаса назад ты говорил, что все от меня зависит. Будет суд или нет, останется Пантюхов главой или его уберут…
— Если ты дашь мне выход на Москву, то именно так все и будет.
— Хорошо, — неожиданно поменяла настроение Галина. — Я согласна. Самого сигнала я тебе не дам, а вот телефон, по которому надо позвонить, пожалуй, сообщу. Правда, не уверена, что это тебе как-то поможет. Потому что этот телефон — гак мне еще Митрохин говорил — только для связи. И вряд ли там будут давать какие-то комментарии, адреса, явки, пароли, что там еще у вас бывает…
— Это мне ясно. Но за него можно зацепиться. Конечно, при этом надо будет звонить не отсюда — засекут тут же, — а из Москвы. Поэтому надо, чтобы мы с тобой съездили в столицу. И желательно — как можно быстрее. Лучше всего — если сегодня. Через пару часов, допустим.
— Самолетом?
— Нет, лучше автомобилем, а потом — электричкой.
— Почему?
— Потому что у тебя паспорта нет. А при посадке на вокзалах и в аэропортах их проверяют.
— А почему не всю дорогу на автомобиле?
— Потому что автомобили на въезде в Москву тоже часто проверяют. Сейчас, во всяком случае. На выезде отсюда, из облцентра, тоже могут проверить. Поэтому придется еще один маневр сделать. Сесть на рейсовый автобус, сойти где-нибудь в двадцати километрах от города и там пересесть на машину. Внешность немножко поменять придется.
— Бороду прилепить или усы? — усмехнулась Галина.
— Паричок, кое-что из косметики, прикид получше — и все. Наверно, больше ничего не потребуйся. Если здесь, в городе, не спалимся, то там легче будет. Вряд ли рискнут разыскивать вне области, хотя, конечно, возможны всякие сюрпризы. Вообще пугать не буду, но может быть и страшновато.
— Бог с вами, — сказала Митрохина. — Поедем…