ЧТО У ТРЕЗВОГО НА УМЕ…
— Слава Богу — свалили! — облегченно вздохнула Ольга, выглянув в окно и убедившись, что Пантюхов со свитой укатил со двора. — Такой кайф сломали, бараны! Вечно с делами какими-то… А мне, между прочим, с тобой очень хорошо было. Интересно.
— Чего ж во мне интересного? — спросил Леха, прикидывая про себя, откровенничает она или льстит, чтоб его, дурака деревенского, покрепче охмурить.
— А черт его знает. Интересно и все. «Ужасно интересно все то, что неизвестно…» — процитировала она песенку из мультика. — Слушай, а давай нажремся? Как клизмы! До поросячьего визга!
— Так за бутылкой бежать надо, наверно? — Лехино настроение отчего-то возражало против пьянки, хотя вообще-то он за неделю немного соскучился по спиртному.
— Во-первых, — назидательно сказала Ольга, — здесь у меня полный бар, и у Егорки бар. А во-вторых, Mогy позвонить по одному телефончику, и мне за счет фирмы привезут все, что захочу.
— Цивилизация! — вздохнул Леха.
Решили, однако, ограничиться тем баром, что у Ольги в гостиной. Вынули оттуда красивую такую бутылочку с надписью «Privet» и рюмочки. Уселись за стол на кухне, на закуску все те же сухари с салом приспособили.
— За все хорошее! — произнесла Ольга. Чокнулись, опрокинули. Пошла хорошо, качественная попалась. Закусили. Леха подумал, что бабонька пьет очень профессионально, и припомнил, в каком виде первый раз увидел эту самую суженую-ряженую. Стало интересно, сколько ей надо выдуть, чтоб дойти до такого поросячьего визга. Лично про себя Леха догадывался по старопрежним временам, что для потери сознания ему надо граммов 700–750. То есть распить с ней напополам три стандартные поллитровки.
— Ты думаешь, что я боюсь его? — спросила Ольга, резво прожевав ломтик сала с сухариком.
— Кого? — не понял Леха.
— Егорку и всю его шоблу. Думаешь, боюсь?
— Я бы побоялся на твоем месте. Мужик солидный и суровый.
— Ну и дурак. Он сам у меня вот где! — Ольга сжала кулак, показав, как крепко она держит братца любимого. Тут Лехе вдруг пришло в голову, что баба ему что-то типа проверки устраивает. На вшивость, так сказать. Может, для себя лично, а может — для брата. Хотя он сегодня не мог ей дать такую задачу — времени не было, — но дело могло быть еще загодя обговорено. Правда, зачем? Если судьба Лехина уже просчитана? Женить, получить наследство от дяди, а потом от Лехи — в свой черед. Ясно, что будут держать в руках все время, на хрен тут еще проверять — и так никуда не денешься.
— Думаешь, я не знаю, что он хочет? — прищурилась Пантюхова. — Он же примитивный, как бревно. Все попросту, по-советски, гремя огнем, сверкая блеском стали… Прет, как танк, напролом, везде и всюду. Не понимает, козел, что время уже не то, что позавчера, и не то, что вчера. Сами, ослы, все поломали и перепутали…
— Давай по второй? — перебил Леха. — «Между первой и второй — перерывчик небольшой», верно?
— Верно! — согласилась Ольга, и они разлили по второй. Дин-нь! Буль-буль… Душа порадовалась.
Хруп-хруп, сало с сахаром и сухарями. Закусон не лучший, но зато нестандартный.
— Им же не сиделось всем, — продолжала Пантюхова, торопясь вывалить откуда-то из души всякие подспудные мысли, которые там, должно быть, давно бродили. — Не сиделось — и все. И ему, и Воронкову, и Митрохину, и всем. Да, конечно, наш Мефодьич семнадцать лет на обкоме просидел, и вокруг него тоже моложе шестидесяти никого не сидело. Но все налажено было. Все знали как, кому и сколько. Чего можно, а чего нельзя, кому с кем пить, охотиться, в бане париться. Кому положено стучать, а кому нет. Улавливаешь?
— Ага, — кивнул Леха, хотя еще не очень понимал, к чему этот исторический экскурс приведет.
— Была система! — Ольга подняла палец вверх. — Может быть, дурная, но налаженная, а оттого спокойная. В Москве у Мефодьича работал и друзья: и в ЦК, и в Совмине, и в Госплане, и в Госснабе, и в контроле. Да везде фактически. Он их берег и холил, и они ему все, что надо, делали. Надо план подкорректировать, чтоб в пролете не оказаться, — сделают. Надо, чтоб сверх лимита чего-нибудь подкинули, — организуют. И все было заштопано-заметано. Главное, было терпение. Пока ты молодой и неопытный, учись, занимайся популизмом — в смысле попу лижи тому, кому положено, — и не спеша ползи кверху. Не будешь языком трепать где не надо, взбрыкивать, суетиться под клиентом — вырастешь. А Егорке и его корешкам хотелось быстрее. Торопились, комсомольцы-добровольцы. Будто жили уж очень плохо. Конечно, без Горбача им бы не посветило ничего и никуда б их не повело, но раз уж подвернулось — задергались.
— Бог троицу любит, — Леха вновь накапал «Привет» в рюмашки, и народ (в смысле Ольга) его поддержал.
Но уняться она не могла и продолжала, еще больше разгорячась:
— Им не терпелось, вот и все. Поэтому и партбилеты побросали, когда они из поплавков в грузила превратились. Из них и коммунисты были никакие, и демократов ни хрена не вышло. Потому что им ни того, ни другого не надо было. Только власть. Тогда, при красных, они еще десять лет дожидались бы, а тут сразу хапнули. Но еще им хотелось, чтоб денег было не столько, сколько положено по чину, а сколько хочешь. И чтоб никаких там КПК и народных контролей. Сейчас им вообще хотелось бы, чтоб Москва под землю провалилась. Мешает. Рань-ше-то все по дружбе, через пьянку и баньку шло, а теперь — фиг! За безнал никто не дружит. Делиться жалко. А не будешь — тут же и слетишь. Подставят, подскажут Президенту, что, мол, такой-то плохо сидит, народ обижает. Надо б его турнуть, чтоб народ понял, а другие начальники за себя побеспокоились. Все ж видно…
— Что видно? — Леха ощутил, что немного разморился, а потому не очень врубается в этот вихрь мыслей.
— А то видно, что многие уже жалеют. Они ж тогда думали, что раз они ни во что не верили, так и другие тоже. Сколько тогда, при Горбачеве, всяких болтологий разводилось, заседаловок собиралось, общественности демократической из всех нор повылазило — жуть! Сначала Сталина чихвостили, потом ахали, что царя ни за что расстреляли, Ленина в шизики записали… Про рынок замолотили, кооперативы, частную собственность. И кто? Ладно, если б всякие диссиденты-триссиденты. Понятно, народ дурной, жизнью обиженный и Советской властью немного битый. С него взятки гладки. Я его сама видела. Половина — готовые кадры для дурдома. А другие, которые поумнее, — от штатников кормятся. Но когда вполне нормальные, с партстажем лет по двадцать, с харями поперек себя шире… Сколь-
ко тут всяких умников из Москвы крутилось — обалдеть! Лекции читали, мозги вентилировали, газетки почитывали. Дескать, народ коммунистов ненавидел все время, только боялся, а потому терпел. Я лично считай что с детства про все партийное дерьмо знала. У нас с Егором папаша хоть и с производства начал, но в обкоме всегда свой был. Я тоже, если на то пошло, областную ВПШ прошла и завотделом была в Заводском райкоме. Да, мы там, в системе, конечно, в основном не ангелы были. И склоки, и подсидки, и паскудство. Но сказать, чтоб уж совсем-то ни во что не верили, — фигня. И если нам тогда врали, то это на пользу шло. Нужно, чтоб были какие-то светлые картинки для памяти. Чтобы совесть чуточку хотя бы работала…
— Правильно, — согласился Леха, — совесть нужна. А мы ее потеряли, это точно.
— Нет! — Ольга помахала указательным пальцем из стороны в сторону. — Ни фига! От нее так просто не отделаешься. Думаешь, Егор ее совсем потерял? Хрена с два! Я с его Машкой часто болтаю и знаю, что совесть его крутит. Еще как! Может, конечно, больше страх прет, но и совесть тоже. Одно с другим вместе.
— Страх-то отчего? — спросил Леха. — Охраны полно…
Ольга только хмыкнула: мол, наивный ты мужик, оказывается!
— Вас он боится. Мужиков, работяг, всех прочих… Серьезно. И своих бывших друзей, которые билеты не бросали. Видит же, что народ-то злится. Всем в бизнесмены не пролезть, а работы нет, тем, кто работает, деньги не платят. Черт его знает, тер-пят-терпят, а потом как сыпанут на улицу! ОМОНа может и не хватить… Понимаешь? Опять же оружия сейчас на руках — по уши.
— У тех, кто зарплату не получает, — усмехнулся Леха, — автоматов нет. Они нынче дорогие.
— Найдут, если захотят. Здешние, на механическом, сами наклепают. И так уже полно самоделок напродавали.
— Думаешь, восстание будет? — недоверчиво прищурился Леха. — Как в семнадцатом году?
— Может, и так, а может, и похуже.
— А по-моему, — отрицательно помотал головой Коровин, — ни шиша не будет. Вот она, родимая (Леха постучал по заметно опустевшей бутылке), все силы забрала. С недопива еще можно побузить, но когда хоть залейся — нет. Давай хлебнем для успокоения?
— Хлебнем!
Само собой, что на четвертой бутылка почему-то закончилась. Леха почуял, что мозги работают похуже. Но Ольгу четвертая стопка не остановила.
— Нацменам всяким хорошо, — произнесла Ольга, — чуть что — пригрозят, что начнут русских резать, и выдернут из Москвы все, что захотят. Кому сейчас, после Чечни, еще захочется проблемы иметь? А у русских по областям жизнь похреновей — и ничем не припугнешь.
— Зачем пугать-то? — пробормотал Леха, опять-таки не очень въехав в проблему.
— Потому что деньги не дают. Крутят где-то, а не дают. Почему? Верят в то, что вы, работяги, все стерпите и как-нибудь перебьетесь. А может, и наоборот — специально вас доводят до того, чтоб тут, на местах, каша началась… Все сволочи!
— Это точно… — согласился Леха. — Мы тоже сволочи.
— Конечно, сволочи. Даже больше других. Но мы выкрутимся — это я тебе говорю.
— Откуда?
— От всего. Думаешь, этот чувак, Егорка, нас осчастливить хочет? Или для области капиталов добыть? Фиг ты угадал! Если Коровин, дядька твой, действительно на тебя все запишет, а я за тебя замуж выйду, то считай, что мы уже покойники. Оба.
— Ты серьезно? — спросил Леха, очень этой откровенности удивившись.
— Совсем.
— А как же насчет того, что у него совесть есть?
— Страха больше. Он бы давно от меня отделался, если б совесть уже кончилась. Потому что я про него много знаю. Но совесть у него еще есть, из-за этого я еще живая. Опять же, я знаю то, что он не знает, но очень хотел бы знать. Понял? Это знаю только я и еще одна баба. А если он это не узнает, то ему — хана. Во весело, да? — И Ольга заржала, хлопнув Леху по плечу.
— И чего ж ты такого знаешь? — ухватывая Ольгу за коленку, спросил Леха полушутя.
— Так я тебе и сказала, дураку пьяному… — Пантюхова придвинулась к Лехе поближе. — Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.
— Секрет?
— Обязательно. Давай поцелуемся?
Леха не возражал. Присосался к пахнущим водкой губам, залез рукой под распахнувшийся на ее груди халат… Там ничего не было. Весело стало и бесстыдно. Тем более что щупать дозволялось все, что хошь, и забесплатно.
— Ох… — простонала она. — Разошелся…
— А чо, мы не люди, что ли? — дурея, проурчал Леха.
— Ладно, пошли. — Ольга встала и повлекла Коровина в спальню…