Будка стояла посреди дворика. Тут тоже была небольшая свалочка, и жирный кот, неизвестно от чего разжиревший, подкрадывался к стайке воробьев, пытавшихся расклевать выброшенную кем-то зеленую от плесени булку.

Вроде бы в третьем от будки подъезде кто-то знакомый жил. Леха даже лицо помнил, небритое, рябоватое такое. А как звали? Мишка? Во память-то… Сзади заурчало. Машина ехала, «девятка», малиновая такая. Прямо к тому подъезду, куда направлялся 308

Леха под ручку с Ольгой. Посторонились, уступили дорогу.

Машина остановилась точка в точку перед тем самым третьим от будки подъездом. Из нее быстро вышел один мужичок в серой ветровке и кепке, надвинутой на глаза, а другой, приспустив боковое стекло, взялся покуривать. Самого мужика Леха не видел, только дымок от сигареты струился. Тот, что в кепочке, зашел в подъезд.

Леха и Ольга продолжали идти все в том же направлении. Как говорится, беды не чуя.

— У тебя закурить нечего? — спросила Пантюхова вполне нормальным голосом. Не пьяным и не чокнутым, в смысле.

Леха порылся у себя в комбезе и нашел мятую пачку «Беломора», точнее, четверть пачки, состоявшую в основном из раздавленных и сломанных папирос. Однако нашлось штуки три-четыре целых, только вот прикурить оказалось не от чего. Коробок со спичками потерялся. Наверно, тогда, когда Леха из-под покореженной койки вылезал.

Ольга взяла «беломорину» и направилась к «девятке», стоявшей у подъезда. Мотор автомобиля работал на холостом ходу, и, боясь, что водитель не расслышит ее, Пантюхова сунула голову в окошко.

— Огоньку не найдется, молодой человек? — спросила она, попытавшись сделать приятную улыбку, которая на ее ободранной морде не очень получилась.

— Пошла отсюда, — сказал парень из кабины, брезгливо отпихивая Ольгу, — вшей натрясешь, шалава.

— Что? — заводным голосом произнесла Ольга, и Леха забеспокоился. — Ты кого шалавой назвал, ублюдок гребаный?

— Тебя, тебя, — с усмешкой, хотя и нервной, повторил парень.

Леха сперва подумал, что Пантюхова с визгом и матом вцепится невежливому водителю в рожу, а тот ее по стенке размажет, причем, возможно, заодно с ним, Коровиным. Но Ольга отошла от машины и двинулась куда-то в середину двора, где в отличие от предыдущего была не детская площадка, а заросшая бурьяном клумба, обложенная по периметру врытыми в землю и уложенными друг на друга боком кирпичами. Леха подумал, что она решила поискать огоньку в другом месте, а сам решил еще раз попытать счастья у сердитого водителя:

— Командир, — очень вежливо попросил Леха, — тебе что, жалко зажигалкой щелкнуть?

— Я сейчас так щелкну, — круто пообещал парень, — что мозги из черепка вылетят. Вали отсюда со свой прошмондовкой, пока цел!

И тут из подъезда пятиэтажки, один за другим, отчетливо хлопнули два выстрела. По тому, как изменилось лицо у парня, сидевшего за рулем «девятки», Лехе стало ясно, что эти выстрелы имеют к нему самое непосредственное отношение. И еще он понял, что надо не просто сматываться, а делать это очень быстро, пока не превратился в нежелательного свидетеля, который, в свою очередь, может очень быстро превратиться в труп. Леха шарахнулся от машины, уже видя краем глаза, что сидевший за рулем выдернул из-под куртки пистолет. «Сейчас долбанет в спину!» — пронеслось в голове, но вместо выстрела — его бы Коровин мог уже и не услышать! — раздался истерический визг, а затем шорох и тяжкий удар чего-то твердого по чему-то мягкому. Леха обернулся и увидел, что Ольга багровая, взбешенная, распахивает дверь и вцепляется в одежду парня, по лицу которого из разбитого виска струей течет ярко-алая кровь. Одним рывком эта психованная выдернула тяжеленного детину и свалила на асфальт. Он был явно без сознания. Пистолет остался лежать на сиденье, и Леха инстинктивно потянулся к нему.

Только туг он увидел на полу кабины расколовшийся кирпич. Именно им Ольга гвозданула водителя.

Да, сцапал пистолет он очень своевременно. Потому что уже через пару секунд из подъезда бегом выбежал второй, который в кепочке. Он, должно быть, грохнул кого-то на пятом этаже и теперь бегом бежал к машине, торопясь уйти. Поэтому, увидев, что произошло нечто непредвиденное, чуток опешил. И пистолет у него в руках появился только в тот самый момент, когда Леха нажал на крючок, стреляя с места водителя. Почти в упор, метров с трех, не больше. Киллера — тут сомнений быть не могло — долбануло куда-то в середину брюха, и он, подломившись, боком шмякнулся на асфальт.

— Садись! — заорал Леха Ольге. — Садись живее, дура!

Но эта стерва затратила еще несколько секунд на то, чтоб обежать вокруг автомобиля, подхватить пистолет, выпавший из руки раненого, корчившегося на асфальте, и, вцепившись в него двумя руками навести на киллера.

Бах! — упавший киллер вздрогнул, даже как будто подпрыгнул, но тут же распластался, свалив голову набок…

Ольга впрыгнула в машину. Леха рванул, понесся прочь от того места, где разыгрались страсти-мордасти, чуя жуткий ужас и ощущение полного идиотизма того, что свершилось.

Правда, минут через пять, когда он уже выехал из пятиэтажного района и очутился на какой-то широкой улице, страх прошел. Леха даже осмелился глянуть вправо, где сидела растрепанная Ольга и жадно курила, но не «Беломор», а «Мальборо», отобранную, должно быть, у того парня, которого она уделала кирпичом. И желтенькую зажигалочку с надписью «Lolita» прихватила.

— Куда поедем? — спросил Леха, удивляясь, что у него зубы не стучат и говорит он вполне спокойно.

— Домой, — ответила она. — К Егорке.

— Это куда?

— Проспект Победы, тридцать. Мы, между прочим, по нему едем.

Леха глянул. Точно, ехали по проспекту Победы, мелькнул справа дом номер 75. Стало быть, едут к центру.

Первый перекресток попался у дома 67. Орда машин нетерпеливо урчала, дожидаясь зеленого. Рядом с «девяткой» слева оказался грузовичок «Газель», а справа — иномарка «БМВ», водитель которой присматривался к Ольге через темные очки.

— Вылупился, — пробормотала она, — узнал, гаденыш.

И неторопливо потянулась к пистолету.

— Ты что? — зашипел Леха в испуге. Эта отвязанная могла пальнуть прямо тут, на перекрестке.

Слава Богу, загорелся зеленый, и «БМВ» унесся вперед, возможно, почуяв опасность для своего водителя.

На втором перекрестке, после 55-го дома, какой-то мужик помахал Лехе из окна самосвала. Рожа махавшего ничего не говорила. Может, просто так, от души, помахал, а может, и узнал. Но Леха за пистолет не хватался.

Как раз на третьем перекрестке надо было разворачиваться. Тридцатый дом находился в стороне от дороги, за полосой деревьев и кустов, а кроме того, его защищал забор с милицейской будкой. Здесь еще с обкомовских времен проживало областное начальство.

Леха не без робости свернул под «кирпич» и притормозил перед воротами с будкой.

Милиционер с автоматом подошел к «девятке».

— Пропуск?

Леха струхнул. Автомобиль наверняка угнанный, у них два пистолета, из которых уже кого-то замочи — ли. Вполне хватит, чтоб посадить. Если, конечно, не узнают. Но Ольга смело вышла из машины.

— Начальство надо без пропуска узнавать, — сказала она нахально.

— Ничего не знаю, — молодой был мент, еще не понявший службы. — Здесь запрещено стоять. Разворачивайтесь!

— Где старший? — рявкнула Пантюхова. — Пименов!

Из будки выскочил старлей, должно быть, услышав знакомый голосок.

— Что у тебя за придурки стоят? — напустилась на него Ольга. — Убери этого козла с дороги!

— Извините, Ольга Петровна! Он сегодня первый раз заступил, еще не знает, как положено. — Пименов отодвинул своего юного бойца в сторону. — Проезжайте, пожалуйста…

Леха притормозил во дворе, вогнав «девятку» в промежуток между двумя черными «Волгами».

— Пошли, — приказала Ольга, взяв его под руку, — не бойся. Со мной тут не страшно. А если Егорки боишься, то зря. Они здесь не живут. Либо на даче, либо в пансионате.

Леха последовал за Пантюховой не без страха, по ощутил некое успокоение. Баба, конечно, психованная, но в этом мире кое-чего стоит.

Подошли к одному из подъездов, стеклянная дверь которого была изнутри зашторена зеленой шторкой. Ольга повернула медную ручку, пропустила вперед Леху. В парадном площадку перегораживала стенка с окошком-амбразурой и вращающейся стеклянной дверью.

— Ольга Петровна! — радушно улыбаясь Ольге и бросая подозрительный взгляд на Леху, сказал мощный дядя в ладно пошитом костюме. — Давненько не бывали.

— Дела, — лаконично ответила Ольга, демонстративно обнимая Леху за талию и подталкивая его вперед. — Со мной…

Вахтер никаких вопросов насчет одежды и внешнего вида не задавал. Поскольку Леха помнил, в каком виде Ольга заявилась на дачу, то его это обстоятельство не удивило. Должно быть, такие вопросы было вообще запрещено задавать. Вахтер беспрекословно вынул стальной пенал с опечатанными ключами и вручил Ольге, которая поставила какую-то закорючку в пухлой «амбарной книге».

Леха шагнул было к лестнице, но Ольга удержала его за локоть и направила к лифту.

— Здесь еще кто-то живет, — спросил Леха, — или весь подъезд ваш?

— Нет, наш только пятый этаж, — ответила Ольга, — шесть комнат, два туалета и две ванные. Егорка с семейством оккупирует четыре комнаты, я — две. А вообще в подъезде хорошая компания. На первом этаже три семьи из службы охраны, на втором — Воронков и облпрокурор, на третьем — начальники облуправлений МВД и ФСБ, на четвертом — Егоркины замы.

Лифт остановился, двери разошлись в стороны, и Ольга пропустила Леху на площадку. Развинтив пенал, она вытащила из него связку ключей и подошла к единственной двери, бронированной, но внешне отделанной панелями красного дерева, с массивной и внушительной блестящей чеканной табличкой «Г. П. Пантюхов» и номером 18.

На двери был кодовый замок, но, чтобы включить его, требовалось сначала вставить в специальную щелку пластиковый ключ-замыкатель с металлическими контактами. Потом Ольга набрала нужный код, открыла внешнюю дверь и опять пропустила Леху вперед. Они очутились в промежутке между внешней и внутренней дверями, площадью в квадратный метр, с ковриком для вытирания ног. Сразу, как только открылась внешняя дверь, в этом промежутке под потолком загорелась лампа, ярко осветившая вошедших, а кроме того — маленькая красная неонка, означавшая, что включилась телекамера видеодомофона.

— Я пришла, — сказала Ольга, задрав голову и обращаясь к телекамере. Затем она открыла двумя нормальными ключами внутреннюю деревянную дверь и, как обычно, подтолкнула Леху в квартиру.

Прихожая, на Лехин непросвещенный взгляд, была площадью метров тридцать. С ковром, картинами, зеркалами и полированной вешалкой, хрустальной люстрой под потолком. В нее выходили две двери, справа и слева, одна напротив другой.

— Н-да, — заметила Пантюхова, поглядев на себя в зеркало. — «Хороша я, хороша, плохо я одета. Никто замуж не берет девушку за это!» Снимай лапти, кабальеро.

Леха засмущался. Он в зеркале тоже смотрелся не очень клево. Из приличной прически, которую ему соорудили перед встречей с Пантюховым и довольно удачно поддерживали в период видеосъемок, за последние два дня получилось нечто путаное и свалявшееся, да еще полное пыли, трухи, песка, известки и кирпичной крошки. Щетина отросла за три дня немалая, а из копоти и прочих наслоений на роже образовался некий жутковатый макияж. Одно утешало, что сильно заметных царапин, ссадин и синяков на морде не отпечаталось. Шишка на затылке в глаза не бросалась. Комбез был такой, что в нем как раз в пору Грозный штурмовать — говорят, пуля два раза в одну дырку не попадает. К тому же он был до того извалян в пыли и грязи, что при своем исконном черном цвете смотрелся как ка-муфляжка. Наконец, когда Леха снял растоптанные кроссовки, полученные от похитителей, то обнаружилось, что носки, выданные ему еще Воронковым, продраны и на пятках, и спереди. Ну и запах от них шел густой, портяночный.

— Пошли, — приказала Ольга, — будем в людей превращаться.

Они направились в правую дверь, где располагались Ольгины апартаменты. Сразу за дверью оказалась просторная гостиная с мягкими диванами-креслами, столом на шесть персон, резным буфетом под старину, хрусталем, картинами в золоченых рамах, музыкальным центром и видеодвойкой на вращающейся тумбе. Все Леха рассмотреть не успел, потому что Ольга тащила его очень быстро.

За дверью, украшенной витражом из цветных стекол, располагался небольшой перекресток.

— Слева — спальня, справа — туалет, а прямо — ванная, — объявила Ольга, решительно открывая как раз ту дверь, что была прямо по курсу.

То, что Леха увидел за этой дверью, под его личные представления о ванной никак не подходило. Во всяком случае, он как-то не предполагал, что на родной сов…, то есть, российской земле что-то подобное бывает. Во-первых, он даже не догадывался, что общая площадь этого помывочного помещения в частной квартире может превышать площадь всей общественной бани, которая когда-то функционировала у них на центральной усадьбе.

Сразу за дверью оказался просторный предбанник с контейнером для грязного белья, вешалкой, где висели халаты, и ящиком с ячейками для шести пар резиновых тапочек типа вьетнамок. Тут же был и розовый, похожий на гриб, умывальник с зеркалом и подставкой для всяких там зубных щеток и мыла. Тут же висело несколько личных и банных полотенец. И все — чистые, свеженькие. Леха припомнил, что у него на все случаи жизни было одно вафельное, которое он периодически (но нерегулярно) отстирывал.

Из предбанника, через распахнутую дверь, где на витраже была изображена некая розовая блондинка, обливающаяся из кувшинчика, просматривалось некое величественное сооружение из мрамора вместимостью на четырех не самых хилых граждан, две полупрозрачные двери душевых кабин, а также некое белое сооружение с какой-то лесенкой внутри.

— Это чего? — спросил Леха, указывая на сооружение.

— Мини-сауна двухместная, — пояснила Ольга.

А еще там виднелись зеркала, какие-то пальмы в кадках…

Живут же люди! Нет, зависти у Лехи особой не было. Скорее злость была на самого себя. Ведь товарищ Пантюхов, который всему этому богатству являлся хозяином, небось никаким графом не был и вряд ли до падения Советской власти состоял в миллионерах. Нет, скорее всего начинал он свой путь как и все советские люди, может, даже в деревне, например, как Леха. И на производстве работал, и на субботниках вкалывал, и, когда в институте учился, на картошку выезжал. Наверно, и выпивал помаленьку, и гулял, пока молодой. Но только в отличие от Лехи, который пил с кем ни попадя, от души, этот знал с кем пить и как дружбу поддерживать. Потому что твердо понимал, чего в жизни хочет, и ставил перед собой конкретные цели. А Леха целеустремленности не проявил. В результате ему даже сейчас, когда у него дядя-американец отыскался с такими миллионами, которые Пантюхову и не снились, ничего не светит.

— Красиво! — сказал Коровин, вздохнув.

— Хотел бы тут жить? — прищурясь, спросила Ольга. — Верно?

— Не отказался бы… — честно ответил Леха.

— А это ведь так, пустяки, — сообщила Пантюхова, стаскивая драную вязаную кофту и швыряя в контейнер. — Ты еще на даче у Егора не был. Моя по сравнению с той, что у него — халупа.

— Береги свой сидор, а на чужой не зарься, — Леха припомнил солдатскую поговорку Бог весть каких времен, дошедшую до него через старого учителя Кускова.

— Может быть, и так, — согласилась Ольга. — Только если на чужой не зариться, свой пустым останется.

Леха спорить не стал. Так оно спокойнее.

— Думаешь, я не знаю, о чем ты думаешь? — спросила Пантюхова. — Мол, решили вы, начальнички, к баксам моего дядюшки прицепиться? Верно?

— Мне эти баксы, если сказать честно, по фигу, — ответил Леха. — Я их не заказывал. И так бы прожил до смерти, без них.

— От судьбы не уйдешь. Я еще не знаю, как там Егор крутился перед твоим дядькой. Но нам эти баксы нужны, точно. Раз тебе ни к чему, то нам сгодятся.

Ольга сняла свое прожженное и драное платье через голову, стянула с ног малиновые колготки и в результате осталась в чем мать родила, потому что никакого другого белья на ней не было. Спокойно так, словно бы на месте Лехи собака была или другое животное.

Нет, несмотря на все, баба она была красивая, и фигуру ей еще не удалось испортить. Высокая, даже без каблуков на полголовы выше Лехи. Гладкая, длинноногая, без живота и складочек.

— Загляделся? — спросила Ольга, подбоченясь. — Ничего, верно?

— Нормально, — пробормотал Леха. — Только как-то это…

Он не мог точно сформулировать свою мысль.

— Чего «это»? — усмехнулась Пантюхова. — У тебя в деревне бабы так в баню не ходят?

— Ходят… — кивнул Леха. — Только с мужьями.

— А с хахалями?

— Наверно, и с хахалями. Ежели очень бесстыжие.

Ольга звонко захохотала.

— Что по-вашему бесстыжее, то по-нашему — нормально. А потом, Алешенька, — я не ошиблась, тебя так зовут? — ты ведь мне без пяти минут муж. Самый натуральный, со штампиком. Так что нам, милок, привыкать придется. Мужичишка ты, конечно, так себе, это я и на глаз скажу, не пробуя. Но надо ж хоть ради смеха разок потрахаться… Почему не сейчас? Или тебе без венца и аналоя убеждения не позволяют?

— Насчет убеждений, — неопределенно сказал Леха, — это я не знаю. Может, и позволяют. А вот как организм позволит…

— Охо-ха-ха! — покатилась Ольга, хлопнув себя по коленкам. — Так ты что, это самое — «пробабли импоссибли»?

— Не знаю, — хмыкнул Леха, — может, и так. А может, и иначе.

— Ладно, — озорно произнесла Пантюхова, — пошли, отмою задаром…

Леха, стыдливо ежась, вылез из комбинезона и прочей одежды. Глаза бы на себя не глядели. Особенно в зеркале, рядом с Ольгой. Замухрышка он, Алексей Иванович. Ни ростом, ни лицом не удался. Даже шерстью особо не разжился, так, одни кусты ощипанные торчат. Ноги тощие, кривые, все мослы выпирают. Руки все в венах, длинные, аж до колен без малого. От ладони до локтя вроде бы от одного, довольно крепкого, мужика — мышцатые, а от локтя до плеча — от другого, тощего и дряблого. Сами плечи тоже не больно. Ширины мало, да еще и сутулые. Ребра торчат, а брюхо выпирает…

Ну а про остальное лучше ничего не вспоминать. Про то, что для баб интересней всего. Одно слово — срамота. Смотреть не на что. В общем, Лехе от одного стыда за собственную немощь неловко было.

Ольга между тем уже напускала воду в мраморное многоместное диво. Увидев, что Леха уже топает в резиновых шлепанцах под душ, стараясь не замечать добрую хозяйку, одобрила, хихикнув:

— Правильно, ополоснись для начала…

И подала Лехе мыло, мочалку и шампунь темножелтого цвета с иностранной надписью и каким-то персиковым запахом.

Закрыв за собой мутно-прозрачную дверь кабины, намылив голову и зажмурив глаза, Леха почуял себя как-то поспокойнее. Когда ничего не видишь, это даже неплохо. Прямо как в том анекдоте про Петьку и Василия Ивановича.

Сидели, значит, Петька с Василием Ивановичем в штабе, выпивали. Тут налетели белые. Петька кричит:

— Амба, Василий Иваныч, отступать надо!

А тот говорит:

— Чапаев, Петька, никогда не отступал. Ты лучше наливай.

Выпили. Чапаев спрашивает:

— Петька, ты меня видишь?

— Вижу.

— Наливай!

Потом опять:

— Петька, ты меня видишь?

— Плохо, но вижу.

— Наливай!

Наконец:

— П-Петька, т-ты м-меня в-видишь?

— Н-нет…

— 3-здорово з-замаскировались!

Так и у Лехи. Замаскировался. Прежде всего от самого себя.

Голову мыл до тех пор, пока волосы не заскрипели. Потом также шкуру тер, сдирая грязь и копоть.

Аж мочалка трещала. Руки, ноги — до всего добрался. Душ, конечно, грел и умиротворял. Даже не верилось, что опять попал в человеческие, приятные для жизни условия. Хотя бы и чудом уцелев при взрыве, опять бабахнув кого-то… Но эта какова! Кирпичом по голове одного, пулю в башку другому. И всю чокнутость, какая поначалу была, как ветром сдуло. Крутая баба.

Решив, что достаточно отмылся, Леха вылез из душа. Ольга, расслабленно зажмурившись, возлежала в ванне, заполненной слоем пены так, что торчала только голова, да изредка показывались круглые коленки.

— Ты куда? — услышал Леха за спиной и остановился.

— Да я вроде все…

— А я — не все. Ну-ка иди сюда!

Леха покорно подошел к краю ванной.

— Залезай, замерзнешь! — Это не нежная просьба была, а приказ начальника. Коровин еще с армейских времен был приучен к тому, что команды, отдаваемые в таком тоне, должны исполняться быстро, точно и в срок.

Перекинул ногу, другую через край, опустился в умеренно горячую воду. Пена приятно зашуршала, когда Леха улегся в воду и вытянулся там, опершись плечами о стенку. Расстояние от Ольги было небольшое, к тому же она тут же придвинулась поближе, и где-то там, под переливающимися перламутром пенными сугробами, ее нога скользнула вдоль Лехиной.

— Как водичка? — промурлыкала Ольга. — Греет?

У Лехи где-то в груди сердце зачухало быстрее.

Кровь забегала по жилам. Скользкая и мягкая рука Ольги пронырнула между Лехиной шеей и ванной, пробралась под мышку, ладонь поползла по животу и улеглась на ту самую срамоту, о которой Коровину и думать не хотелось.

— Дай свою лапочку… — прошелестела она, прикоснувшись губами к Лехиному уху. — Погладь киску…

Коровин, конечно, не протестовал, но и не очень активничал. Он просто не упирался, когда Ольга, не снимая левой руки с Лехиных драгоценностей, правой рукой ухватилась за его правую руку и, протянув ее под своей спиной, положила себе на метелочку.

— А другую лапочку — на титечки…

Леха дотянулся левой рукой. Сладко. В воде они по-особому ласковые, эти вымечки. Чуть провел по одной, потом подругой. Ишь, ягодки какие!

Пальчики у нее тоже бойкие попались. Взялись шарики катать, кошелечек пощекатывать, ну и саму главную штуковину ворочать.

Тут Леха стал ощущать, что это самое может еще какие-то трудовые подвиги совершать. Подъем, короче, наметился в рабочем движении. Опять-таки когда своя собственная рука лазит по очень интересной территории, где не только волосики, но и всякие любопытные приятности имеются, то это дело вполне закономерное.

— А мы послушненькие… — поощрительно прошептала Ольга и провела губками по щеке. — Только колючие немножко.

Тут Леха тоже обхватил ее обеими руками и осторожно прикоснулся губами к губам. А она, как змея, язычок выпустила и лизнула Лехин нос. Когда обнимались, то Ольга животом к Коровину притиснулась и очень обрадовалась:

— Ух, какие мы большие стали!

Точно, стали большие и прочные.

— Удавлю-у, — прогудела Ольга, рывком перевернулась на живот, подминая Леху и охватывая его ногами. Коровин и моргнуть не успел, до того ловко у заразы получилось, р-раз — и тама! Приподнялась на корточки, на несколько секунд показав из-под пены распахнутый промежуток с мокрыми курчавками, подцепила указательными пальцами хреновину, приподняла как надо, а потом ловко уселась, как в одной рекламе сказано, «с точностью до миллиметра»…

Райское место досталось Лехиному прибору, что и говорить. Гладкое и сладкое. Но самое главное — работать не надо. Ольга сама взялась волну гонять, мять свою попу об коровинские кости. Уперлась сперва Лехе в плечи, чуть не утопила, потом вытянула из воды повыше, подхватила под спину и ерзала, ерзала, ерзала вовсю… Мокрые, склеившиеся от воды волосы так и мотались у Лехи перед мордой. Потом она еще ближе Леху подтянула и стала его сиськами по щекам шлепать. Бешеная, точно! Но хорошо-о-о…

— Я тебе круговерть устрою! — шипела ведьма.

И точно, у Лехи уже голова кругом пошла. Хорошо еще, что не совсем, а то бы утоп. Но, видно, Ольге надоело биться задницей о жесткое, и она остановилась. Встала в воде на ноги и Коровина поставила. Не расцепляясь. А потом сцепила руки у него за спиной, ноги — за кормой и приказала, сопя:

— Неси в душ!

Бог его знает, как он ее шестьдесят с гаком кило сумел перетащить через бортик ванной. Дальше проще было — своя ноша не тянет. Прошел четыре шага до кабины с такой тяжелой насадкой.

Там зараза ухватилась обеими руками за дугообразную трубу смесителя, и Лехе стало полегче.

— Дверь задвинь!

Задвинул. Тут Ольга расцепила ноги, вытянула их, уперевшись пятками в толстое стекло двери, и прорычала:

— Долби!

Леха подхватил ее за пышную попу и взялся толкать, удивляясь, как ловко получается. Ольга, повиснув на дужке, скользкая, вся в хлопьях пены, сладко выстанывала при каждом пронзающем ее толчке:

— Ах-а… Ах-а… Ах-а…

Так продолжалось с минуту, но, видимо, надоело. Внезапно на них сверху обрушился горячий ливень (слава Богу, не кипятковый!), который смывал с их тел мыльную пену. Оказывается, это нетерпеливая, жаждущая перемен, то есть, по-русски говоря, шизанутая Ольга крутанула кран, а затем отцепилась от дужки и опять повисла на Лехе.

— Тащи в предбанник! — Во взяла моду — командовать!

Попыхтев — баба весила не меньше среднего мешка с картошкой, — Коровин все же дотянул ее до предбанника. Там она поставила ноги на пол и дотянулась до огромного, как простыня, махрового полотенца приятных бело-розовых тонов.

— Замотаемся? — хихикнула она, забрасывая полотенце Лехе за спину. Леха неопределенно кивнул, и эта психованная, по-прежнему оставаясь с ним в состыкованном состоянии, завертела обоих в некое подобие кокона.

Бочком, приставными шагами, они выбрались из предбанника и перебрались в спальню, где тем же макаром доковыляли до кровати. Ольга шлепнулась спиной на просторное лежбище — остальную обстановку Лехе было некогда рассматривать — и опрокинула на себя Коровина. Ну, тут пошло-поехало уже не в шутку…