«ОЙ, ЛЕХА, ЛЕХА, МНЕ БЕЗ ТЕБЯ ТАК ПЛОХО…»
Коровину заложником быть понравилось. Особенно после того, как его наконец-то закончили записывать на видео. Мероприятие это продолжалось вовсе не столько времени, сколько показали на кассете, а много больше. Леха за это время выпил не пару глотков пепси-колы. Он выдул аж пять с небольшим бутылок. И снимали его почти четыре дня без малого. Почему так долго? А потому, что не так-то это было просто заставить его озвучить текст, который не он сочинил. Потому что говорить так по-умному Леха не умел, и его еще надо было тренировать. Опять-таки, надо было, чтоб он все это не по бумажке читал, а просто рассказывал. Все это время он прожил в овощехранилище, где, конечно, условия были похуже, чем на даче у Ольги или в отеле у Воронкова. Приличную одежду ему давали только на съемку, а все остальное время он ходил в какой-то небольно чистой спецуре. Кроме того, перед записью заставляли умыть рожу, причесаться и побриться.
Раза по три-четыре Лехе приходилось отрабатывать каждую фразу. Иногда по пять, а то и по шесть. Это вначале было тяжеловато. Но постепенно, с течением времени, у Лехи наработался стиль речи, и он уже с ходу произносил все так, как задумывалось похитителями. На четвертый день он почти все проговорил с ходу, без репетиций перед выключенной камерой.
Вот после этого мытарства, связанные с сидением в холодном отсеке овощехранилища и записями на видеопленку, в основном закончились. Вечером того же дня, когда были сняты последние кадры — само собой, на монтаж Леху не приглашали, — ему опять надели на голову шапку-мешок и наручники — на руки. Потом вывели куда-то и вежливо усадили в кузов какой-то небольшой машинки. Возможно, «Газели», а может быть — «РАФ-фермера». Определить точно, какой именно, ему так и не удалось. Когда приехали на место — опять же хрен знает куда (Леха запомнил только, что выгружали его в каком-то пропахшем бензином помещении), — то Коровина быстренько утащили под руки по некой лестнице. По этой лестнице его уволокли не очень далеко, не больше чем на второй этаж. Это Леха сам так прикидывал, по времени. Глазами он, конечно, ни черта не видел. Ноги только ощущали, что ступени не деревянные, а каменные. Шапку с морды сняли только в полупустой комнатушке, но перед тем довольно долго вели, как говорится, по горизонтальной плоскости, то есть по полу, состоявшему из скрипучих паркетных половиц.
Комнатушка была без окон, но зато с двумя унитазами и двумя умывальниками. Леха прикинул, что раньше это были два санузла в смежных коммуналках. Судя по следам на стенах, между ними была когда-то перегородка. Существовали некогда и ванны с газовыми колонками, но сейчас обе ванны уже испарились, также, как и большая часть плиток, которыми в древности был выстелен пол. Их аккуратно отодрали, и лишь в двух-трех местах на пыльном цементе остались наиболее крепко присохшие осколки.
Вместо одной из ванн между батареей отопления и одним из унитазов размещалась койка армейского образца с железной сеткой, матрасом без простыни и подушкой без наволочки. Еще было шерстяное одеяло с двумя белыми полосками по краям. Когда-то в армии у Лехи было такое же, и старшина заставлял ровнять эти полосы по натянутой нитке.
Примерно то же было и в овощехранилище, поэтому Леха особо не расстроился. Он вовсе не ожидал, что его устроят в номер «люкс». А поскольку тут, в бывшем санузле, было гораздо теплее, то он даже нашел повод порадоваться.
Та дверь, через которую Леху привели на новое место, естественно, запиралась с внешней стороны. Но была и еще одна, которую, должно быть, совсем недавно, наглухо заложили кирпичом. Очень возможно, что специально перед Лехиным вселением.
Очень утешило Коровина отсутствие крыс. В овощехранилище эти твари по ночам все время где-то шуршали и пищали. Иногда даже по полу пробегали. Здесь, на новом месте, их не было, и даже мыши не водились. Не было и тараканов, что сразу навело Коровина на мысль, что прячут его в нежилом доме, скорее всего в предназначенном к сносу.
Кто и зачем похитил, по-прежнему оставалось неясным. Ни одной морды без шапочек-масок Леха еще не видел. Говорить, так, как в первый раз, больше не приходилось. Главный, с которым была довольно веселая беседа, отсутствовал. Все прочие произносили мало слов и, что очень важно, никогда не обращались друг к другу ни по именам, ни по кличкам. Менялись они тоже очень часто, и отличать одного от другого Леха так и не научился. Только тот, что обучал Коровина, как правильно говорить в камеру, более-менее запомнился, хотя только по голосу. Леха его условно окрестил «режиссером». Был еще один, которого Коровин про себя назвал «оператором», но тот вообще ни слова не говорил, только состоял при камере: включал, выключал, наводил, свет расставлял, но все команды Лехе насчет того, как сесть, куда голову повернуть, отдавал «режиссер».
Конечно, содержание той речи, которую его заставили произнести, в том числе и комментарии к съемке 1991 года, мимо Лехиных мозгов не проехало. Но особо это самое содержание лично для Коровина ничего не прояснило. То, что граждане похитители копают под господина губернатора, Леха и так знал, до съемок. Но вот почему они именно его, Коронина, заставили все эти разоблачения читать — Леха категорически не понимал. Было у него на этот счет два соображения, но соответствовало ли хотя бы одно действительности — черт его знает.
Первое соображение было такое, что эти самые похитители пытаются навести Пантюхова на мысль, будто Леха с ними заодно. Тогда, как предполагал Леха, Георгий Петрович запаникует, поскольку очень неприятно было бы главе, если б Коровин разболтал про его планы насчет американского дядюшки. Но почему бы тогда не записать и про это? Ни фига, насчет Александра Анатольевича похитители никакого текста Лехе не выдали. Правда, эти самые похитители могли, например, не знать, что глава хочет подобраться к капиталам дяди Саши через женитьбу Лехи на своей сестре. В этом Коровин, правда, сильно сомневался. Навряд ли мужики, которые столько знали о темных делах Пана, не докопались бы до этого факта. Тем не менее насчет дядюшкиного наследства не прозвучало ни слова.
Второе соображение у Лехи проклюнулось после того, как он стал размышлять над тем, откуда его новые друзья так много знают. И долго думать не пришлось, самая простая логика подсказывала, что кто-то из окружения товарища губернатора негласно работает на этих борцов за справедливость. Насчет того, что они борются за справедливость, Леха опять-таки сильно сомневался. Всякий стал бы на его месте сомневаться, особенно после того, как довольно большая группа «борцов за справедливость» в общегосударственном масштабе оказалась типичными борцами за денежные знаки и больше ни за что. Тем не менее, независимо от того, за что боролись граждане похитители, они не хотели светиться на экране даже в масках. Должно быть, опасались, что по голосу смогут вычислить.
Ни Ольги, ни Лиды-домработницы Леха с момента похищения больше не видел. Держали их в овощехранилище или в другом месте — понятия не имел. Сами похитители о них, конечно, не рассказывали, а спрашивать было бессмысленно, — это Леха знал четко.
Когда произошло переселение на новое место, времени для размышлений стало больше. Теперь на съемки ни одеваться, ни умываться, ни даже ходить не требовалось. Три раза в день приходили охранники и приносили пожрать. Кормили также, как и в хранилище, то есть с утра — чай с двумя кусками сахара и два больших куска хлеба с маслом, в обед — суп из пакета и картошка с селедкой плюс опять же чай с сахаром, на ужин — опять чай и хлеб с маслом. Не разожрешься. Но Леха, строго говоря, за последние несколько лет редко переедал, а иногда по два-три дня на одной водке жил, поэтому на голодуху не жаловался. Наоборот, привыкнув к холоду в хранилище, который лишних калорий требовал, на новом месте, в тепле, очень даже сытым себя ощущал.
Получился такой график работы: проснулся, пожрал, завалился обратно. В промежутке еще в туалет сходить по мере надобности. А так по ходу дела если не спал, то думал.
И вот о чем думалось Лехе в эти два дня.
Во-первых, зачем террористы, или кто они там по профессии, ставят Пантюхова в такое совсем уж безвыходное положение? Целая куча требований, можно сказать, рассчитанных на полное самоубийство, — и что взамен? Леха с миллионами дядюшки? Но после отставки и неизбежного скандала, даже без суда и следствия, все эти миллионы проплывут мимо только так. Что еще? Родная сестра, хоть и не лучшего поведения, но родная. А толку с нее, если не удастся на ней Леху женить? Ни шиша.
Во-вторых, пошутили они насчет того, чтоб пленку по телику показать, или нет? Очень уж было сомнительно. Не верилось Лехе, будто найдется такой отважный человек, который решится прокрутить запись на широкий эфир. Это надо таким самоотверженным быть, прямо как Александр Матросов. Но Матросов на смерть за Родину и за Сталина шел, поскольку не знал, чудак, что от них никакой пользы, а один вред. Из-за таких, как он, мы сорок лет без баварского пива и вестфальской ветчины прожили. Приходилось, понимаешь, «Жигулевским» кишки полоскать… Нет бы сразу сдаться, давным-давно бы все на «мерсах» катались. Так что теперь Матросовы не в чести и не в цене. Во всяком случае, на телевидении больше за бабки работают, чем за идею, а поскольку ни за какие баксы новую жизнь не купишь, то рисковать ей, родной и единственной, желающих не найдется.
Но кто же все-таки эти ребятки, которые так лихо пытаются свернуть башку такому крутому хозяину, как Пантюхов? Ведь не начнешь же грозить, что эту кассету в Москву отвезут и покажут где-нибудь на Совете Федерации? Или аж самому Президенту, например? Даже ежели так и сделали бы, то в дебрях тамошних канцелярий она тут же потерялась бы с концами или стерлась по какой-нибудь технической причине. Как в точности обстояло бы дело, Леха по малограмотности и незаконченному высшему образованию сказать не мог, но догадывался. Одно только знал точно, что по московскому ТВ эта самая запись не пошла бы ни за что. Ну, допустим, подбросят эти самые мальчики кассету в приемную главы. Посмотрит тот, посмеется и заберет себе домой, внукам показывать. А больше ее никто не увидит. Да если б и увидели? Неужели областной прокурор побежит дело на Пантюхова заводить? Ни в жисть. ФСБ за него зацепится или РУОП? Опять же смех, если поверить в такую чушь.
Одно было несомненно. Ежели ребята на такое пошли, то на что-то надеются. На какого Аллаха, интересно?
Леха долго над этим голову ломал, но так и не смог додуматься. Вообще он намного лучше думать стал, потому что вот уже неделю ни грамма не принимал и даже не курил почти, потому что выдавали ему по пачке «Беломора» на два дня. Мозги, должно быть, маленько очистились. Но все-таки, практики думанья еще не хватало. Это дело требует тренировки. Тем более что и знаний по серьезным проблемам современности у Лехи было явно недостаточно. Так, самые верхушки. Где-то слышал, где-то видел, где-то читал чего-то…
О том, что кусок передачи народ здешней области все-таки увидел, Лехе не сказали. Он и не подозревал, что его разыскивали на прежнем месте обитания. И уж, конечно, не знал, что в этих розысках принимали участие Севка с Ванькой.
В общем, жизнь заложника имела еще один тот плюс, что можно было ничего не знать и от лишних знаний не волноваться. Судя по тому, что, кроме нескольких человек, к Лехе никто не заходил, беспокоить его почасту не собирались. Конечно, могло так случиться, что придут как-нибудь невзначай и пристрелят, но отчего-то Лехе в это не верилось.
Итак, утром того самого дня, который наступил после той самой тревожной ночи, Леха проснулся в своем сдвоенном санузле. Проснулся как обычно, то есть так, как уже привык, — от лязга дверного засова, свидетельствовавшего о том, что принесли чай, сахар и хлеб с маслом.
Так оно и было. Пришел очередной мужик в маске, поставил кружку с чаем и миску с сухпайком на доску, прибитую поперек дверной коробки, и закрыл дверь с внешней стороны.
Леха спокойненько черенком чайной ложки размазал масло между двумя кусками хлеба, обмакнул сахар в чай, откусил хлеб, затем мокрый сахар… День начинался нормально.
Когда завтрак был в основном закончен — Лехе оставалось лишь допить последний глоток чаю из кружки, и он уже собирался по сложившейся у него традиции опять забраться под одеяло, — произошло нечто необычное.
Коровин ощутил, как под ним тряхнуло пол. И не просто тряхнуло, а прямо-таки сотрясло. Не только пол, но и стены, и потолок, весь дом, судя по всему. Послышался жуткий, оглушительный треск, и целый град кусков штукатурки размером от пылинки и до чайного блюдца обрушился вниз. Слава Богу, те, что размером с блюдце, не долбанули Леху по голове, потому что тогда его точно оглоушило бы, а то и насмерть убило. Один такой кусочек, правда, крепко треснул по кружке с остатками чая и попросту вышиб ее из руки. А другой, поменьше, больно щелкнул по макушке.
Леха оторопело задрал голову и увидел, что потолок, на котором до этого было лишь несколько вполне обычных мелких трещинок, пробороздила огромная черная, зияющая. Она змеилась и по кирпичным стенам, причем Коровин ясно увидел сквозь нее дневной свет!
Но настоящий ужас напал на Леху тогда, когда стало ясно видно, что эта трещина медленно, но неуклонно расширяется. Там, наверху, за потолком, слышались какие-то трески, скрипы, скрежеты, лязга. А сам потолок прямо как в страшном сне или в фильме ужасов начал ходить ходуном, и куски штукатурки опять сыпанулись вниз. Леха в этот момент шарахнулся в проем двери — единственное место, где не угрожала опасность получить по башке. При этом ему пришлось ногой отбить доску, на которую похитители выставляли еду.
— Эй! — заорал он истошно, изо всей силы гвозданув кулаком в дверь. — Открывай! Дом рушится!
Никто не ответил. А может быть, и ответил, да только Леха не расслышал этого из-за страшного треска и грохота, который вдруг заполнил все вокруг. Потолок лавиной обломков рухнул в комнату. Леха зажмурился, прижавшись спиной к двери, и с ужасом ощутил, что стена, в которой был этот дверной проем, не то шатается, не то вообще наклоняется. Еще секунда — и на свет надвинулось что-то черное. Именно так это отпечаталось у Лехи в памяти. Он взвыл от безумного страха, смертной тоски и бессилия предотвратить собственную гибель, но, инстинктивно пытаясь защититься от этой черноты, вытянул вперед руки и… ощутил, что схватился ладонями за сетку неведомо откуда наползшей на дверь койки. Поверх сетки были еще матрас и одеяло — он успел это запомнить, прежде чем уши заложило от жуткого грохота.
Конечно, сознание Леха потерял, но не насовсем, а только на полчаса, не больше.
Спасла Леху койка. Это он, конечно, понял не сразу. Может, через десять, а может, через пятнадцать минут после того, как открыл глаза и увидел всего в нескольких сантиметрах от лица провисшую сетку с вдавившимся матрасом. На нее грохнулся кусок стены весом в полета кило, не меньше. Не будь койки, а самое главное — ее железного изголовья, на которую пришелся основной удар глыбы, Лехина голова была бы раздавлена, как куриное яйцо. Дужку промяло, прутья погнулись и даже ножки, но Лехина башка отделалась только шишкой от удара о дверь. Теперь он лежал спиной на этой самой двери, но не горизонтально, а примерно под углом в 45 градусов. Ноги упирались в порог двери и, похоже, были целы-невредимы. Вообще вроде бы ничего не болело, только в голове что-то гудело, а в ушах — звенело.
Тем не менее очухивался Леха медленно, еле-еле. Лишь через пять минут он решился поглядеть по сторонам, вниз и вверх.
Кусок стены, в котором находился дверной проем, а в проеме — Леха, в тот момент, когда дом рухнул, отломился где-то на уровне пола второго этажа. Нижняя часть стены повалилась в одну сторону, туда, куда сейчас были обращены Лехины ноги. Другая часть, вместе с Лехой, мертвой хваткой вцепившимся в койку, упала в другую сторону и ребром ударилась об уже развалившуюся нижнюю глыбу. А с тыльной стороны Лехин кусок стены подперла груда балок, кирпичей и досок. Вот он и стоял, а может, и лежал — смотря с какой стороны глядеть — под углом в 45 градусов.
Нет, его не завалило наглухо. Слева, правда, сплошняком громоздились обломки, но зато справа просматривалось пространство, лишь слегка замутненное еще не осевшей кирпичной и известковой пылью. Кроме того, где-то неподалеку что-то горело. Похоже, бензин или какой-то иной нефтепродукт, если судить по вони. Но лаз имелся, и через него вполне спокойно можно было выбраться, если повернуть голову набок, а потом, осторожно подогнув колени, сползти вниз по двери. Так Леха и сделал.
Затем он просунул ноги под прогнувшуюся сетку и искореженную раму кровати, сложился калачиком, скрутился в талии и протиснулся в треугольного сечения дыру, образовавшуюся оттого, что еще один кусок стены раскололся при падении на три части, по прихоти случая изобразив что-то вроде шалашика.
Лаз оказался вполне по габаритам, и Леха, весь измазанный в кирпичной пыли и известке, оказался в своеобразной воронке между нагромождениями обломков. Сверху было небо, чистое, не по-осеннему голубое, но солнца из-за серо-черного дыма, столбом валившего откуда-то справа, Коровин разглядеть не мог.
Тут Леха перевел дух и наконец-то стал соображать как следует. Например, догадался, что по глыбам кирпича можно подняться наверх. Кое-как у него это получилось. Коровин очутился наверху и смог, несмотря на дым, оглядеться вокруг.
Место было знакомое. Леха находился в облцентре, на окраине, точнее, в бывшем рабочем поселке механического завода. А еще точнее, на территории, именовавшейся в народе «Спецовкой». Когда-то, в начале тридцатых, здесь, в стороне от бараков поселка, за забором и под охраной жили импортные специалисты — Леха точно не знал, американцы или немцы. Им возвели вполне подходящий по тем временам дом, окруженный чем-то вроде небольшого парка со скамеечками, подвели электричество, газ и водопровод.
Потом ихние спецы уехали восвояси, а на их место вселились наши, уже советского розлива, в основном главные специалисты механического. Туг у них были служебные квартиры, довольно большие по метражу. У работяг, само собой, таких не было, они в бараках жили. Но у них и забот было поменьше, и неприятностей. При Сталине начальникам приходилось несладко, и командовали ими круто, жировать особо не давали и подолгу на одном месте усиживаться не позволяли. Кого-то переводили, увольняли, сажали, а на их место новые приезжали. Потом, уже после войны, когда завод расширился и началось массовое жилищное строительство, руководству построили дом получше, а этот заселили молодыми специалистами. Получилась не то общага, не го коммуналка. Еще позже, когда рабочий лосенок совсем сросся с городом и вместо бараков понастроили «хрущевок», завод списал эту порядком изношенную халупу и передал на баланс города. Почему ее тогда не снесли — неизвестно. И вообще, отчего остался забор, «парк» вокруг дома и почему даже не все скамейки изломали, Леха не знал. Все-таки ему краеведение было до лампочки. Он лично бывал тут, в Спецовке, лишь по двум причинам, хотя и многократно. Во-первых, у него были здесь когда-то друзья, а во-вторых, подруги. С друзьями он в Спецовке распил не одну бутылку (а точнее — не один ящик!) «портвешка» и «родимой», а с подругами, помимо распития, пообщался еще более приятно. Пару раз в этих местах Леха получал по морде, но не по злобе, а так, в порядке воспитательной работы, поэтому воспоминания о Спецовке были у него не самые плохие.
Правда, в самом доме, построенном в форме буквы «П», Леха ни разу не был. Тогда, когда Коровин здесь выгуливался, дом уже стоял под капремонтом, который, по самой скромной прикидке, вели двадцать лет, не меньше.
Сейчас, взобравшись на груду обломков, Леха, даже несмотря на свое полуконтуженное состояние, сильно удивился. Ничего особенного не было бы, если б рухнула, рассыпавшись на куски, панельная шестнадцатиэтажка или блочная девятиэтажка. Эти башни легко представить себе завалившимися на бок. Но тут-то был всего лишь двухэтажный дом, простоявший шесть десятков лет, уже давно усохший и просевший, с привыкшим к строению грунтом. Опять же все палочки буквы «П» должны были подпирать друг друга и повышать надежность сооружения. Ну, отвалился бы угол или торцевая стена… Ан нет — все здание лежало в руинах, будто его несколько штурмовиков ракетами и бомбами обработали.
Леха стоял примерно там, где раньше был угол, соединявший левую ножку буквы «П» с перекладиной. По идее, это место должно было остаться целым, если б дом рухнул от ветхости или, допустим, землетрясения средней силы. Если б, скажем, именно этот угол «поплыл», тогда скорее всего сохранился бы другой угол, у правой ножки П. Но нет же — все здание лежало в руинах, от и до. К тому же стены повалило в разные стороны. И Лехе, даже при его шуме в голове, стало ясно, что тут что-то рвануло. То, что над развалинами стоял столб дыма и просматривалось пламя, подтверждало это предположение. Горело жарко и ярко, коптило крепко. Пламя было заметно в двух местах. Но разное, как это ни странно. Один, высокий (метров пять, не меньше), острый, как штык, язык пламени вырывался откуда-то из-под развалин, примерно в середине перекладины буквы «П». Лехиного образования вполне хватило на то, чтоб понять: горит газ, и скорее всего именно этот газ и взорвался, перед этим заполнив подвалы, а может, и первый этаж. Взорвался, разворотив всю эту крепкую, хотя и старую постройку. Рядом с этим факелом, от его жара, занялись какие-то доски или балки. Но был и еще один очаг загорания. Чадные, крутящиеся языки бензинового пламени приплясывали намного дальше от Лехи, но именно от них в небо тянулась серо-сизая полоса дыма.
Любоваться всем этим пейзажем Коровину не хотелось. Ему хотелось удрать, потому что груды обломков могли в любой момент по какой-то причине начать ворочаться и рассыпаться. Например, потому, что где-нибудь перегорит балка, что-нибудь подпирающая. Или рванет еще какая-нибудь газовая труба, бочка с бензином или перегревшийся огнетушитель.
Так что Коровин заторопился и быстро, хоть и на четвереньках сумел перебраться на свободное от обломков место, под высокие липы «спецовского» парка. Там уже торчало несколько десятков зевак.
Странно, но на Леху внимания не обратили. То ли дым его отгородил, то ли народ глядел не туда, только Леха в грязной одежке — нечто вроде танкистского комбинезона — и старых кроссовках не услышал в свой адрес ни одного вопроса.
Надо сказать, что это его ничуть не обидело. И не удивило, потому что он еще не знал, что немалая часть тех, кто прибежал посмотреть на катастрофу местного значения, по крайней мере один раз видела Леху. В особенности бабы, любительницы «Санта-Барбары», которые в прошедшие два дня не один раз обсуждали, что там такое показали: отрывок из нового российского сериала или все взаправду? Но там-то выступал приличный человек, одетый как банкир, а тут рядом шатается не то работяга, не то бомж-шантрапа. Разве тут узнаешь? Но Леха, во-первых, не знал, что его показывали, а во-вторых, вовремя вспомнил, что он некоторым образом человек похищенный, и сейчас надо как можно скорее драпануть отсюда подальше, пока не нарвался на какого-нибудь из своих сторожей.
Поэтому Коровин, уже слыша, как голосят сиренами пожарные машины, пошел себе прочь от руин в направлении забора. Тропинку он знал, там, куда она вела, в заборе была дыра.
Точно, дыра сохранилась. Леха пролез через нее и очутился на задах Спецовки, на пустыре, явочным порядком превращенном в свалку. Чего тут только не валялось! И мебель ломаная, и горы разбитых ящиков, и тонны исписанной бумаги, и перекореженные, проржавелые кузова автомобилей. Дальше, за свалкой, чернели, зеленели и серели ряды жестяных гаражей, а за ними начинался «хрущобный» район. Там, в этих пятиэтажках, у Лехи раньше жили несколько знакомых людей. Правда, Коровин тут давненько не бывал и даже не помнил толком, где кто жил. Тем более он не знал, кто из его друзей остался, а кто переехал, сел в тюрьму или помер.
Но все равно Леха пошел именно в ту сторону. Деваться-то больше некуда было. Поскольку голова уже вполне нормально соображала и даже шишка на макушке особо не беспокоила, топая через свалку, Коровин раздумывал, что же теперь будет.
Нет слов, получение свободы после недельной отсидки — приятное событие. Хотя Леха уже приобвык к положению запертого в четырех стенах, он не против был очутиться на воле даже в результате катастрофы, которая едва не стоила ему жизни и здоровья. Но какие от этого могли быть последствия?
Бегом бежать к зданию обладминистрации, падать в ножки к Пантюхову с Воронковым? Ежели кассета с записью еще не подброшена главе, то это может, как говорится, «отсрочить решение вопроса». Но то, что кассету подбросят или покажут, — это точно. Леха запись в полном сборе не видел, но зато хорошо помнил, о чем шла речь. Тут, пожалуй, Георгий Петрович в два счета наплюет на миллионы Александра Анатольевича и, не дождавшись Лехи-ной свадьбы, устроит ему последний парад.
Кстати, о свадьбе. Ежели Ольгу тоже держали там, в том же доме, и ей повезло меньше, чем Лехе, то Коровину вообще не на что надеяться. Получается, что возвращаться под крылышко к Пантюхову — глухой номер. Что еще остается?
Только не возвращаться домой. Во-первых, там рядышком несет свою трудную службу Костя-Костоправ. А в деревне ничего не утаишь. Через пару часов нагрянет Воронков, и это еще не самое страшное. Ведь и Барону это место очень хорошо известно. Если, скажем, Костя доведет информацию до Короля Лир и Другой Валюты, то у того может возникнуть желание продать Коровина по сходной цене коллегам из «Гладиатора». Это будет очень неприятно. Тут не просто убьют, но и помучают от души.
Попробовать связаться с дядюшкой? Но это вряд ли получится. К поселку Кирсановка лучше не приближаться, а искать дядюшку где-нибудь в городе — полная безнадега.
Уехать к чертовой матери из этой траханой области? Попытка с негодными средствами. И денег нет, и адреса нет, по которому можно укатить. Да и найдут, если захотят.
Спрятаться где-нибудь? У кого? Конечно, заявись сейчас Леха в пятиэтажки и найди там какого-нибудь не полностью спившегося друга, недельку прожить можно. Но ведь рано или поздно друг спросит, чего это Леха тут торчит. И вообще времена, когда поили на халяву, проходят. Зарплата стала делом редким, а это значит, что живут его друзья, оторвавшиеся от земли, скорее всего на платформе мелкого бизнеса. Сигаретами торгуют или гайками, например. И в самом лучшем случае, если войдут в Лехино положение, предложат торговать где-нибудь на базаре. А базар — это стремно. Там всякий народ толчется и вполне может разглядеть Коровина, а потом доложить о его местонахождении Барону. А это — хана. Однозначно, как сказал бы господин Жириновский. Мало того, что самого пристукнут, так еще и друг попадет ни за что.
Но все это пока было чистыми гипотезами и отдаленными перспективами.
Леха почти дошел до гаражей, когда вдруг услышал удивительно знакомый голосок, доносившийся из-за кучи мусора:
— «Ой, Леха, Леха, Мне без тебя так плохо…»
Неделю назад Леха слышал в том же исполнении «Ромашки спрятались, поникли лютики». Правда, тогда этот голос был просто пьяный, а сейчас — явно обалделый.
Вот так: оказывается, Ольга Пантюхова уцелела. Стоило над этим задуматься. Если б она угробилась, то шансов поправить отношения с главой не было бы никаких. Атак… Все-таки кое-что. Леха свернул влево и обошел кучу.
Пантюхова сидела на перевернутом фанерном ящике. В глазах у нее ничего разумного не светилось. Полная тупость и отсутствие всякого присутствия. Пела она только упомянутые две строки, потом замолкала, тупо смотря на собственные колени, через десять-пятнадцать секунд хлопала себя по щекам и опять пела. Видуха у нее была много краше, чем тогда, когда Леха впервые увидел эту свою суженую-ряже-ную. Там, на даче, Коровин видел богатую, но очень ужратую и перегулявшую бабу, а здесь — натуральную бомжиху, хотя и молодую.
Ольга была одета в какое-то грязно-желтое ситцевое платье в зеленый цветочек, обдрипанную вязаную кофту коричневого цвета с просторными дырами на локтях и пуговицами трех разных сортов, драные нейлоновые колготки малинового цвета и рваные шлепанцы старушечьего образца. Лицо было перемазано в саже, поцарапано, руки окорябаны, волосы всклокочены и перепуганы. Жуть! Леха подошел не без робости. Вряд ли у нее при себе пистолетик остался, которым она чуть собственную охрану не перестреляла, но ногти у нее сохранились, не все обломала, когда из-под развалин вылезала. Лехе лишних царапин на роже не требовалось.
Вообще-то он уже сомневался, стоит ли подходить, но тут Ольга посмотрела на него и вполне здравым голосом спросила:
— Это ты?
— Я, — ответил Леха.
— Жив?
— Кажется.
— А я еще не знаю, жива или нет. — Это прозвучало менее разумно, чем первая фраза.
— Жива, жива, — успокаивающим тоном сказал Леха.
— Не верю. Ты сам-то живой? Уверен?
— Должен быть… — пробормотал Коровин, но почему-то оглянулся по сторонам. Он видел как-то в клубе по видику американский фильм, где мужик помер, но для самого себя казался живым. Только удивлялся поначалу, что его никто не замечает. Хрен его знает… Он ведь тоже, выбравшись из развалин, никем замечен не был. На секунду или чуть больше стало даже весело. Надо же! Ежели уже помер, так ничего не страшно! «Не задушишь, не убьешь», как в старой-престарой песне пелось. И можно себе гулять невидимым по белу свету… Ни жрать, ни пить не надо, ни денег никаких… Лафа!
Но уже через секунду или больше, когда Леха поддал ногой ржавую банку из-под каких-то консервов, все это приятное, хотя и дурацкое наваждение ушло как дым. Нет, ничего такого сверхъестественного с ним не стряслось. Жив он, и Ольга тоже жива, со всеми вытекающими отсюда неприятными последствиями.
— Все нормально, — главным образом убеждая еще раз самого себя, произнес Коровин. — Мы живы. Дом взорвался, а мы живы.
— Жалко, — вздохнула Ольга, — на фиг это нужно?
— Пригодится… — сказал Леха, хотя не был в этом уверен.
— Ты так считаешь? — Ольга поднялась с ящика и внимательно посмотрела на Коровина. Леха сделал шажок назад, чтоб она не смогла сразу в рожу вцепиться, но, как оказалось, зря. Сегодня Пантюхова не была агрессивно настроена.
— Тогда надо идти куда-то? — спросила она. Леха даже удивился. Впечатление было такое, что если б Коровин сказал, что, мол, никуда идти не надо, а лучше остаться здесь, на свалке, то она не возмутилась бы, а спокойно приняла это идиотское решение.
Но Леха, конечно, идиотом не был, а потому сказал, причем с интонациями очень похожими на те, что прозвучали в голосе Ольги, то есть немного чокнутыми, рассеянно-вялыми:
— Да. Надо куда-то идти.
Ольга встала и взяла Леху под руку. Славная пара — гусь да гагара! Пошли по тропинке между мусорных куч. Похоже, что их сюда прямо кузовами сваливали. Вонь, конечно, была, но не очень густая, потому что ветерок тут гулял.
Протиснулись через узкий проходик между гаражами и очутились на нешироком проезде, разделявшем две линии гаражей. Тут не было никого, кроме группы мужиков, оживленно возившихся около обтрюханного «москвичонка». Правда, один из них повернулся, услышав шаги, поглядел с подозрением на странную парочку, но ничего не сказал. Бомжи в этих местах, должно быть, встречались часто и особых опасений у жителей не вызывали. Скорее всего подозревать их в подготовке угона никто из автомобилистов не стал бы. Да и не нашлось бы дурака, который решился бы взломать гараж на глазах публики.
Само собой, что у Лехи и в мыслях не было ничего угонять, тем более что он толком не знал, как это делается. Поэтому они с Ольгой, миновав автолюбителей, шмыгнули в промежуток между двумя «ракушками» во втором ряду.
Это был задний двор пятиэтажки, серой, изрисованной мелом и краской, с решетками и выбитыми стеклами в окнах первого этажа. Куча мусора и здесь громоздилась горой, начинаясь прямо от задней стены гаража и заканчиваясь метрах в трех от нее, у переполненных мусорных бачков. Очередное ведро тащила какая-то обрюзгшая старуха в драном халате. Изрыгая перегар и бессмысленные матюки, она дотащила ведро до бачков, вытряхнула — в бачки при этом, конечно, ни черта не попало. Потом поглядела на Леху с Ольгой и еще мату добавила. Просто так, без адреса. И пошла, брякая ведром, шаркая синими ногами, украшенными варикозными шишками…
Обошли «хрущевку» с торца. Леха припоминал, нет ли тут кого знакомых. Но припомнить не мог. Потому что выпало из головы, а пятиэтажки были на одно лицо. Да и самих друзей помнил только по кличкам, на которые они могли теперь и не отозваться.
В промежутке между пятиэтажками было что-то вроде скверика с детской площадкой. Качели были давным-давно сорваны, карусель развинчена, а в песочницу устроился по большой нужде какой-то рыжий кобель непонятной породы и, судя по всему, бесхозный. От дерева до дерева были протянуты веревки, и на них кто-то бельишко сушил. Из подъезда выскочили трое пацанят лет по двенадцати и, долбая друг друга мешками для сменной обувки, с визгом побежали — должно быть, в школу. Из другого вышли двое более солидных, на пару лет постарше. Эти с ходу достали сигареты и деловито двинулись куда-то в противоположном направлении, попыхивая дымком.
Нет, Леха никак не мог придумать, куда идти.
Надо было хоть припомнить, в какой пятиэтажке чаще всего бывал. Вроде бы вот в той, где трансформаторная будка с надписью «NIRVANA».