Примерно в семь часов вечера «капитан Гладышев» почувствовал, что ему не просто полегчало, а сильно полегчало. Часа четыре он перед этим проспал, причем без особой мутоты, сопровождавшей беспамятство прошлой ночи, а вполне спокойно и нормально, можно сказать, сном праведника, если это применимо к особо опасному рецидивисту, приговоренному к высшей мере и юридически уже расстрелянному.

Разумеется, эти положительные перемены в самочувствии пришли не сами по себе, а благодаря стараниям Верочки Авдеевой. Точнее, благодаря предусмотрительности ее покойной бабушки, царствие ей небесное и вечная память!

Сейчас, полеживая в кровати и ощущая, что ни жара, ни озноба, ни головной боли больше нет, Клык вспоминал, как несколько часов назад с беспокойством принюхивался к запаху, исходившему с кухни, где Вера кипятила на плите какое-то снадобье, изготовленное на основе смеси сушеной травы из конверта № 5 и содержимого пузырька № 3. Прочесть весь лечебник, составленный бабушкой, она не смогла, потому что там примерно половина сведений была о том, какие травы растут в окрестностях Марфуток, когда их собирать и как. Еще четыре пятых оставшегося содержания посвящались приготовлению различных лечебных средств, и лишь на последних страницах описывалось применение тех готовых лекарств, которые находились в сундучке. Эта инструкция была составлена в форме постскриптума ко всему бабушкиному труду и адресовалась непосредственно Верочке:

«Ты, Верушка, молода и глупа была, вовремя-то у меня не переняла. Поди, если припрет, так и не поймешь, что и как. А читать каракуль мою эту долго, разбираться некогда. Упустишь время, так и не поможешь. Потому на случай, если надо быстро сделать, оставлю готовое. Трава лет десять не выдохнется, а что в пузырьках — пять лет держится. Готовлено все летом и осенью 1991 года. Сама считай, когда годно. На всем номера есть, чтоб не искала и не нюхала, а сразу брала и делала…»

А дальше были перечислены рецепты «От головы», «От сердца», «От живота», «От спины», «От женского», «От ожога», «От ран». Вот этот последний рецепт, где предлагалось «взять столовую ложку сушеной толченой травы из конверта № 5, смешать с двумя чайными ложками из пузырька № 3, залить кружкой воды и кипятить, пока вполовину не убудет», Верочка в тот момент и выполняла.

— Химичишь? — спросил Клык, когда Верочка появилась в маленькой комнате. Тогда ему было очень хреново, и казалось, что до полного абзаца осталось всего ничего.

— Лекарство делаю.

— Это хорошо, — выдавил из себя «капитан», — приму внутрь — и сразу с копыт.

— Оно не внутреннее, а наружное, — пояснила Верочка.

— Жалко, — вздохнул Клык, — значит, помучиться придется.

Правда, перед тем ему здорово захотелось по малой нужде, и Вера приволокла ему вместо параши одно из помойных ведер. Справить эту нужду Клык сумел самостоятельно, усевшись на край кровати, с центром тяжести на правое бедро. Сесть таким образом сам Клык едва смог и только с большим трудом, но попросить помощи у Верочки при всей своей хвори постеснялся.

Стеснялся он и тогда, когда Верочка, приготовив некое лечебное месиво, начала менять перевязку. В качестве подушечек для наложения лекарства она использовала гигиенические пакеты, что тоже вызвало у Клыка некую неловкость.

Тем не менее, когда состав был наложен на входное и выходное отверстия, Клык, не стесняясь, выложил весь богатый и разнообразный запас матюков, потому что в первый момент подумал, будто ему провернули бедро раскаленным сверлом. Правда, дергаться особо он не стал и даже удержался от того, чтоб врезать сгоряча «докторше». И повязки сдирать не стал — вытерпел. Как выяснилось, правильно сделал. Острая боль пожгла чуть-чуть и притупилась, а затем наступило успокоение и сон без кошмаров и видений.

И вот теперь почти все прошло, только, конечно, немного побаливала нога. Но так, не сильно. Зато захотелось есть, и очень здорово.

Правда, беспокойство, само собой, вернулось быстро. Клык не собирался забывать о том, что ранение — это не самая главная неприятность в его положении. Поэтому уже через пару минут после пробуждения нащупал под подушкой пистолет, вытащил его и посмотрел на всякий случай обойму. Нет, все на месте. Никто его пушку не разряжал.

Свесившись, заглянул под кровать, вытянул кошелку, в которой «дипломат» с Богородицей мирно соседствовал с автоматом, пистолетом, патронами и ножами. Там же лежали трофейные сигареты и зажигалки. Не удержался, чтоб не закурить. «LM» после многих часов некурения показалась крепче «Беломора». Балдея, Клык все же не мог расслабиться. Надо было кое-что прикинуть.

По идее, его должны были сцапать здесь еще вчера вечером, ну самое позднее — днем. Прокурор прекрасно знает, куда может побежать Клык с Черного болота. Конечно, участкового или других ментов он не пошлет, но вряд ли те, кто конвоировал Клыка на болото, были у него в хозяйстве последними надежными людьми. Чего он ждет, интересно? Сейчас уже вечер. Может, ночи ждет, чтоб особо не светиться? Ему тоже должно быть стремно от лишних глаз. Но он же не знает, что Клык ранен и сидит здесь, его, прокурора, дожидается. Кроме того, днем Клыку — даже совсем здоровому — отсюда не убежать. То есть убежать-то можно, но намного труднее, чем ночью. Очень странно. Неужели он дурак, этот Иванцов? Нет, не похоже. Должно быть, хитромудрый прокурор сам себя перемудрил. Подумал, что Клык не решится идти в родную деревню, а сразу же попрет к железной дороге или к автобусам. Мог учесть, что Клык разжился деньжатами у его покойных подручных.

Если так, то он мог пару-другую дней потыркаться на пустых местах. Причем разыскивать и выслеживать Клыка надо доверять опять-таки не каждому. Вот тут ему, пожалуй, мог бы подмогнуть Черный…

Опять почудилось что-то вроде озноба. Если прокурор и Черный вместе возьмутся за дело, то уйти будет туго. Во всяком случае вырваться из этой родной области. Да и в других достать смогут.

В это время вошла Вера. Пока Клык спал, ей пришлось отразить нашествие Надежды, убеждавшей ее пойти с ней на танцы. Слава Богу, сегодня Надежда с похмелья встала позже, повкалывала до двух часов на своем огороде и к Вере заявилась только после трех, когда Клык уже спокойно спал. Вера боялась, что он во сне храпит, а потому на всякий случай навесила изнутри на дверной проем маленькой комнаты старое ватное одеяло. С внешней стороны она заперла комнату на висячий замок, как это было раньше, и потому надеялась, что соседка если и сунется туда, то внутрь не попадет.

Предосторожности были напрасны. Надежда и не собиралась в маленькую комнату. Но вот попить чайку и произвести, хоть и с опозданием, «разбор вчерашних полетов» она была настроена всерьез. Это могло затянуться и на три, и на четыре часа, а сколько времени проспит Клык, Вера не знала. То, что он мог обнаружить, что заперт, и попробовать вылезти в окно, начать ругаться или даже открыть стрельбу, ее очень беспокоило. Кроме того, она еще не знала, подействует ли бабушкино снадобье и насколько эффективно.

Разумеется, хватать «дипломат» с иконой и мчаться на вокзал, чтобы отвезти его на Лубянку, Вера побоялась. Марфутки казались ей самым безопасным местом на земле. Как-то не верилось ей, что сюда, в глухомань, кто-нибудь сунется. Хотя по логике вещей доводы «капитана» были вроде бы убедительны.

Так или иначе, но уехать ни в Москву, ни в родной город она так и не смогла. Пожалуй, решающую роль в этом сыграла Надежда и ее горячее желание перемыть кости всем участникам вчерашнего бала, особенно тем гадским подружкам из числа вербованно-расконвоированных, которые вчера так по-хамски расхватали более-менее приличных мужиков и оставили ей с Верой одного никудышного. Вера усердно поддерживала разговор, стараясь, чтобы Надежда не перевела его на другие, более неприятные темы. Например, почему у Веры до четырех часов утра свет горел. Ответ, правда, был уже заготовлен, по-женски вполне удовлетворительный: чтоб страшно не было. Но все-таки самым сложным оказалось отбрехаться от повторного похода на танцы. Надежда явно жаждала взять реванш над своими подругами-соперница-ми, но при этом нуждалась в моральной поддержке. Вера скромно заметила, что, по ее мнению, Надежде с этими тварями связываться небезопасно, а она, Вера, в случае драки ничем помочь не сможет. Уговорить Надежду не ходить на танцы не получилось, но зато удалось от этого похода отвертеться. Для этого пришлось упрашивать ее посидеть и попить чайку. Если бы Вера так не сделала, Надежда бы обиделась и решила, что подруга стала много о себе воображать. Мол, вижу, что моя компания тебе надоела. А так получилось, что Вере Надино общество нравится, но на танцы она не идет просто потому, что боится топать по ночному лесу пять километров от Лутохина до Марфуток. Очень кстати для Надежды нашелся попутчик. Тот самый, вчерашний невменяемый. Сегодня он был только слегка поддат и, кроме того, оказывается, починил свой старый «Иж». Учитывая, что этот самый товарищ — только сегодня стало известно, что его зовут Коля, — может добавить на центральной усадьбе, Вера ни под каким видом не села бы на этот мотоцикл. Уж лучше пешком волочь этого Колю по ночной дороге лесом, чем доверять ему как водителю жизнь и здоровье. Но Надежде было море по колено, и она отважно уселась за спину этого кандидата в Айртоны Сенны.

Так или иначе, но Надежда убралась, и теперь можно было надеяться, что раньше полуночи она не объявится, а если повезет в ее сокровенных чаяниях, то и до утра.

Вот после этого-то Вера и решила справиться о самочувствии «капитана Гладышева».

— Говоришь, заперла? — спросил Клык, полулежа на кровати с пистолетом.

— Соседка приходила. Слышали?

— Слышал, как мотоцикл поехал и как говорили во дворе. А о чем в комнате говорили — не слышал. Если ты этих двоих за милицией послала, то считай, что тебе конец. Я в тебя стрелять не буду — менты убьют. Сколько времени?

— Семь пятнадцать… — Вера глянула на свои часики.

— Почему в Москву не поехала? Я тебе что приказывал?

— Потому что не знала, как на вас снадобье подействует.

— Хорошо оно подействовало. Температуры нет, и жрать хочу.

— Сейчас я вам приготовлю. Кашу с тушенкой хотите?

— Ладно, — сказал Клык. — Готовь. Потом подумаем, что дальше делать.

Пока Вера возилась на кухне, «капитан Гладышев» размышлял над тем, что в связи с переменой обстоятельств возникают новые проблемы. Если утром и днем, как ему казалось, хана неизбежна и в связи с этим никаких иных планов на будущее строить не приходилось, то теперь все менялось. Конечно, пока Клыку не удастся научиться ходить, а самое главное — бегать, линять отсюда рано. Но вот с отправкой нычки в Москву исключительно для того, чтоб устроить заподлянку прокурору Иванцову, товарищ «капитан» явно поторопился. Похоже, появлялись шансы, хоть и не шибко пока большие, оприходовать эту нычку самостоятельно. Точнее, для начала унести ноги вместе с ней. Но для того чтоб ноги унести, надо бы иметь их в полном комплекте. Сколько для этого понадобится времени? Неделя, месяц? Дадут ли их тут прожить?

Вот в этом вопросе у Клыка были самые серьезные сомнения. Уже то, что Иванцов дал ему почти сутки прожить в Марфутках, удивляло. Объяснений этому было мало. Первое, то есть связанное с тем, что прокурор перемудрил, выглядело уж слишком простым. Второе, которое неожиданно пришло в голову Клыку, казалось абсурдным, но и его исключать не хотелось.

А мог прокурор, никого не обнаружив на болоте, посчитать, что все четверо вместе с нычкой ушли в топь? В принципе мог. Ведь там машина на просеке осталась. Допустим, решит прокурор, что Клык приложил всех троих конвойных и хапнул нычку. Насчет раны он может и не догадаться.

Значит, если б хапнул Клык нычку, не получив этой чертовой раны, то куда побежал бы? А побежал бы он к «уазику», потому что на этой машинке, пока суд да дело, можно укатить далеко-далеко, хотя бы в соседнюю область, там раздобыть чистую ксиву и поплыть куда-нибудь дальше. Так должен был бы рассуждать прокурор, если бы не нашел на просеке машину. Но ведь Клык машину не трогал и при всем желании тронуть не мог. Ему сейчас этой самой левой ногой только на газ-тормоз и давить… Значит, машина на просеке. И прокурорские ребята могли ее там найти еще вчера вечером. Даже раньше, потому что вроде бы где-то над болотом вчера стрекотал вертолет. Клык его только слышал, но не видел, потому что, выбившись из сил, лежал под кустами метрах в ста от края топи. Должно быть, его с вертолета тоже не заметили. Потому что если б заметили, то сразу бы просекли, что он в Марфутки ползет. А раз так, могли подумать, будто он и все остальные в болоте утонули.

Что прокурору при таком раскладе останется? Болото перекапывать? Не будет он этого делать, не дурак ведь. Если он в этом убеждении, культурно говоря, утвердится, то ему самый резон умыться, сидеть тихо и не рыпаться. Нычку, если она утонула, уже не найдешь, Клык так и так должен был находиться в болоте, а на место Трепла энд компани можно других мордоворотов подыскать. Не дефицит. А вот если Иванцов начнет на болоте ковыряться, то внимание привлечет и наживет лишних приключений на свою задницу.

Эх, эти бы мысли да Богу в уши или хотя бы прокурору в голову! Тогда Клыку можно торчать в Марфутках и месяц, и даже два. Главное — чтоб участковому не показываться. Но он сюда из Лутохина вряд ли пожалует. Народу тут немного, дачники-огородники, которым дебоширить некогда. Это вот в самом Лутохине участковому работы навалом. Драки, пьянки, хулиганки там не переводятся. В Марфутках же тишина и спокойствие, как на кладбище. Шум может быть только в том случае, если сюда какая-нибудь шобла заявится с дури, но и это вряд ли.

Сладко было придумывать утешительную сказочку, еще слаще — понемногу начинать верить в придуманное. Но, как ни радовала Клыка логика предполагаемых размышлений Иванцова, все-таки шибко успокаивать себя не следовало. Надо было уже сейчас, загодя, прикидывать, как и куда уносить отсюда ноги.

У Клыка по территории бывшего Союза сыскался бы не один десяток мест, где можно было бы найти покой, хотя бы временный, но там его запросто нашел бы Черный. Его Клык боялся куда больше, чем прокурора. Если б он знал, что гражданин Чернов, обгоревший до неузнаваемости и лишившийся золотой цепи, украшавшей его крепкую шею, в настоящее время истолчен в порошок, смешан с битумом и расфасован по пакетам, у него отлегло бы от сердца минимум наполовину. Но он не знал даже того, что все автомобили, сожженные из засады бойцами Курбаши, уже сплющены в лепешку и отправлены в мартены близлежащего металлургического завода. Не знал, хотя все происходило в какой-нибудь сотне метров от него, спящего в подвале охотничьего домика фирмы «Русский вепрь». Впрочем, о том, что так называется место, где его содержали, он тоже ничего не знал.

Правда, бояться Черного следовало только в том случае, если прокурор рассказал своему корешку о том, куда подевалась нычка, за которую пострадал гражданин Коваленко. Скорее всего, конечно, не рассказал, но кто ж его знает, могло как-то само по себе приплыть все и к Черному…

Особенно неприятно было то, что Черный мог скорее всего пожаловать ночью. Если докопается до места пребывания Клыка. Как ему это удалось бы, Клык в деталях представить не смог, но то, что он не отступился бы от поисков нычки, даже если б это сделал прокурор, — ясно как дважды два.

Клык еще раз потрогал пистолет, попробовал быстро выхватить его из-под подушки и направить на дверь.

Сделал он это как раз тогда, когда в дверь вошла Вера с тарелкой наваристой гречневой каши, густо заправленной тушенкой, и двумя толстыми, по-деревенски нарезанными ломтями черного хлеба. Увидев ствол, она испуганно охнула и чуть не выронила тарелку. Клык заметил, что, выдергивая пистолет, он зацепил наволочкой предохранитель и повернул флажок параллельно стволу. Хорошо еще, что палец лежал не на крючке, а на скобе…

«Застрелил бы сдуру, — подумал он, — падлой стал бы».

Стало неловко и даже стыдно. Клык поскорее поставил «макара» на предохранитель, пихнул его обратно под подушку и сказал:

— Извини, нервы…

— Ничего-ничего, я понимаю, — пробормотала Вера, приходя в себя и подавая Клыку тарелку. — Хорошо, что я ваш ужин не уронила.

— Это точно, — улыбнулся Клык впервые за сутки, но вполне искренне. — А надо было, чтоб я за такую шуточку без жорева остался!

Он усердно взялся работать ложкой и челюстями. Но мозги при этом тоже не сачковали.

Удивительно, но так уж получалось, что второй раз в жизни семейство Аверьяновых исцеляло Петю Гладышева.

Первый раз это случилось очень давно, когда Веры еще и на свете не было. А будущему Клыку только-только шесть лет исполнилось. Увязался этот самый неслух Петюшка с пацанами постарше на речку, хотя делать там было, прямо скажем, нечего — на дворе стоял сырой, промозглый октябрь, купаться не полезешь. Ребята пришли от скуки камни в воду покидать. Сначала без толку кидали, просто так, чтоб булькало, потом — вскользь, у кого больше раз про-прыгает. Наконец нашли в кустах пустую бутылку, заткнули глиной, забросили подальше от берега и взялись топить. Кирюшка Лапин — он потом действительно военным моряком стал — как самый старший командовал: «Береговая батарея! По кораблям противника — огонь!» Течение довольно быстро несло бутылку вниз по речке, утягивало от берега, и попасть в нее становилось все сложнее. Уже и десятилетние с трудом добрасывали голыши до бутылки, а куда уж там сопливому Петюшке. Он видел, что камни плюхаются слишком далеко от цели, и решил исхитриться. Забежал вперед, туда, где были мостки для полоскания белья, встал на самый край, дождался, пока бутылка подплывет, и пульнул. Ловко, точка в точку, попал. Бутылка только дзыннь! — и булькнула. Только вот порадоваться этому Петька не успел, потому что, изо всех своих щенячьих сил размахнувшись, потерял равновесие и бултыхнулся в воду. Мог бы и захлебнуться со страху, хотя глубины-то было полметра, не больше. Утопнуть не сумел, но промок с ног до головы. А вода была уже та — градусов десять, не выше. Домой прибежал, а там дым коромыслом. Отец с матерью, дед и бабка докопки картофельные с соседями отмечали. Петька боялся, что ему за купание порка будет, и, как был мокрый, спрятался на печку… В общем, крупной простудой дело кончилось. Заработал Петюшка двустороннее воспаление. Фельдшерица из Лутохина пешком добралась, молодая, неопытная, сразу после училища. Говорит, отправляйте в Сидорово, в ЦРБ. А как отправлять? Тогда дорога от Лутохина до Сидорова была не лучше, чем от Марфуток до Лутохина. Ни автобус, ни «скорая» проехать не могли. Не на руках же парнишку тащить с температурой за сорок в дождь и слякоть — через день снег пошел. Вот тут и обратились к тете Тоне с ее снадобьями. За неделю на ноги поставила. Вот тут же, здесь, в этой самой маленькой комнате, где Клык сейчас лежал уже не простуженный, а простреленный. И внучка покойной бабы Тони его исцеляла. Чудеса!

Хотя, наверно, в прошлом они не раз видели друг друга, но как-то не припоминали. Клык точно не помнил. Слишком уж мала была Вера, чтоб запомниться. Клык был на восемь лет старше и на мелюзгу такую не глядел. Он в армию уходил, когда Верочке еще и десяти не было. У него тогда уже девушка была, та самая Люба, имя которой он на приметной березе у Черного болота вырезал. А потом, когда ему еще случалось бывать на родине после службы и отсидок, видеться им не доводилось.

«Жалко, — вдруг подумал про себя Клык, — если б я с тобой после первой ходки встретился, то второй и прочих не было бы…»

Это была чистая теория. Благие мысли о том, что пора завязывать, не раз и не два посещали Клыка в прошлом, но потом вмешивалась суровая правда жизни. То слишком много пропил, то проиграл от души — всяко бывало. Как назло, попадался какой-нибудь приятный магазин с милой продавщицей, которая на вопрос: «Вы когда заканчиваете?» — отвечала, что уйдет после того, как поможет кассирше сдать выручку инкассаторам… И после этого не взять этот магазин было просто неудобно.

Вера Клыку нравилась, хотя особой нужды в общении с женским полом он не ощущал. Вообще-то, конечно, после многомесячного сидения в смертуганской одиночке помечтать о нежных объятиях было бы вполне естественно, но «капитан Гладышев» при взгляде на Веру никаких необузданных страстей в себе не наблюдал. Во-первых, потому, что был ранен и ослабел, а во-вторых, потому, что все еще ощущал себя приговоренным смертником. Ему нужно было какое-то время, чтоб до конца отрешиться от этого дурного состояния, почуять себя живым и полноценным человеком. Наконец — и это было самым главным тормозящим обстоятельством, — у Клыка в отношении Веры проявилось не вполне понятное, какое-то совсем иное, не половое чувство. То ли оттого, что Вера была внучкой тети Тони, благодаря которой Клык по второму разу родился, то ли оттого, что и сама Вера усердно и без явной корысти помогала совсем незнакомому человеку выкарабкаться, но только «капитан» увидел ее не то сестрой, не то племянницей. То есть дамой, на которую сексуальные устремления у нормальных мужчин не распространяются. Возможно, что в свое время, примерно в те годы, когда Вера только родилась, Клыку очень хотелось, чтоб у них в доме был братик или сестричка. Но слишком уж пили родители, и девчушка, которая могла бы быть ровесницей Вере, — Аленка, родилась неудачной, все болела и болела. В общем, она прожила только год с небольшим, и пришлось им нести на кладбище маленький, не больше чемодана, розовый гробик. А перед тем, как закопать этот гробик в небольшую могилку, его открыли, и Петька увидел последний раз круглое, безмолвное, бледненькое личико с длинными ресничками, которые шевелил весенний ветерок. До этого он уже побывал на похоронах своей бабки, но такой жалости, как в день похорон Аленки, не испытывал. Потому что ему давно уже было известно: люди рождаются, растут, становятся взрослыми, старятся и уж потом умирают. То, что померла старенькая бабка, было вполне нормальным делом. Каждый год в Марфутках умирал кто-нибудь из стариков. А вот то, что Аленка, только родившись и даже не научившись ходить, вдруг перестала дышать и плакать, — это пугало. Всякий раз, когда Клыку вспоминался тот день и Аленкины реснички, ему становилось горько и больно. Он даже шоколад «Аленка» никогда не покупал. Почему она? Ведь в том же году, когда родилась Аленка, в Марфутках народилось еще три или четыре девчонки, да и мальчишек не меньше. Все те чужие девчонки и мальчишки благополучно выросли, уехали из Марфуток, наверно, уже и семьями обзавелись. А Аленка осталась тут, в маленьком холмике, под смастеренным дедом крестиком. Много позже, когда Клык где-то по жизни встречал Аленкиных ровесниц, как-то невзначай думал: «Вот какой она, Аленка, могла бы сейчас быть…» И опять эти реснички ему виделись воочию.

Но вот что было совсем уж странно. Обычно все эти переживания раздражали, заставляли Клыка мрачнеть, ощущать какую-то неприязнь к тем девушкам, которые были ровесницами его сестренки. А Вера никакой, даже подсознательной неприязни не вызывала. Наверно, потому, что она как-то очень ловко, по-свойски, хозяйничала в доме, который был родным для Клыка. Для Петьки Гладышева, который тут родился, много прожил и пережил, и куда — если уж откровенно! — из последних сил приполз помирать. Чаял увидеть только стены и потолок, ну, может, чуть-

чуть надеялся застать живой тетю Тоню, а оказалось, что тут у него воскресшая сестра живет…

Конечно, ничего этого Клык вслух не сказал. Просто у него в голове какие-то похожие мысли прокрутились. Он вылизал тарелку дочиста, разжевал корку и принял из рук Веры чашку с крепким, пахучим цейлонским чаем. Это не тюремный «веник», хотя, конечно, еще и не чифирь. Впрочем, чифирить по-настоящему Клыку не хотелось. При его нынешней слабости от хорошего чифиря можно дуба врезать, а это пока не к спеху. А так, чайком побаловаться, пусть и не самоварным, вполне прилично и полезно для здоровья.

— Молодец, — сказал Клык Вере, — спасибо, девушка. Похоже, что полегчало. А вот с «дипломатом» ты меня, конечно, немного подводишь. Вечерний автобус ушел, верно? Если к нам ночью гости не явятся — на утреннем поедешь. Как штык, ясно?

— А как же вы?

— Теперь выживу. Оставишь это снадобье, полечусь пока. Дверь на висячий замок запрешь, ставни закроешь, чтоб никаких следов, что в доме кто-то есть. Я найду, как вылезти.

— Скажите, — спросила Вера, — а у вас есть доказательства против прокурора? Ну, доказательства, что он с мафией связан?

— Вот эта икона и есть доказательство, — сказал Клык, про себя подумав, что при желании Иванцов от чего угодно откреститься может, если у него в Москве кореша имеются. — Боюсь я только, что прямо на Лубянку тебе идти тоже опасно. Дам я тебе адресок в Москве, на всякий случай. Завтра с утра, как поедешь.

«Обалдеть! — подумала Верочка. — Неужели придется ехать? С таким опасным грузом, на какую-то конспиративную явку… Вот влипла! Правда, потом можно будет такой очерк с продолжениями закатить — «Комсомольская правда» и та не откажется!»