Париж, 1930-е годы
– Это переходит всяческие границы! Даже сюрреалистическое восприятие реальности имеет свой предел!
Возмущенно размахивая руками, Луи Арагон нервно ходил по отдельному кабинету известного на Монпарнасе кафе «Ротонда», куда сюрреалисты иногда перебирались из поднадоевшего «Куполя». На мягком диване сидели три его приятеля, вместе с Арагоном только что вернувшиеся из штаба коммунистической партии на Рю Лафайет. Французских коммунистов шокировало стихотворение Дали «Любовь и память», опубликованное в четвертом номере журнала «Сюрреализм на службе революции» и посвященное двум музам художника – сестре Анне-Марии и Гале. И сюрреалистов-коммунистов вызвали на ковер.
– Все, чего вы хотите добиться подобными стишками, это запутать простые, здоровые отношения между мужчиной и женщиной, – хмуро проговорил глава французских коммунистов, рассматривая четырех друзей. – Вы просто обязаны отречься от дурно пахнущей сюрреалистической заразы!
– Это исключено! – в один голос откликнулись сюрреалисты. – Сюрреализм гораздо шире Сальвадора Дали!
После непродолжительной перепалки представителей богемы попросили удалиться и обдумать свою дальнейшую линию поведения, если, конечно, они планируют состоять в коммунистической партии. Оказавшись на улице, больше всех негодовал Луи Арагон, давно имевший претензии к зарвавшемуся каталонцу. Картины Дали становились все более патологически странными, и писатель был согласен с партийным боссом: этому безобразию необходимо положить конец.
– Больной ублюдок договорился до того, что плотски вожделеет Гитлера! – рявкнул Арагон. – Оказывается, Дали спит и видит обтянутую гимнастеркой покатую спину фюрера, и, представьте себе, жирная эта спина, перерезанная портупеей, точно лямкой от лифчика, вызывает у нашего каталонца желание обладать Гитлером, как женщиной!
Во время обличительной речи Андре Бретон развалившись сидел в кресле, потягивая красное вино и улыбаясь. Снисходительно взглянув на разгорячившегося приятеля, он осушил бокал до дна, с иронией проговорив:
– А как же усыпление разума? Погружение в страну грез? Конечно, досадно, что Сальвадору снятся такие похабные сны, но кто из нас властен над снами?
– Весь этот бред Дали несет с подачи Галы, желая шокировать публику!
– Гала умна и не станет провоцировать столь дурно пахнущего скандала, – отрицательно покачал головой Бретон.
Присмотревшись к Гале, неожиданно для всех Бретон изменил свое мнение о ней, проникнувшись глубоким уважением к коммерческой жилке мадам Элюар. Когда контракт с очередным перекупщиком картин каталонца подошел к концу и стало понятно, что продлевать его никто не собирается, предприимчивая женщина отправилась к одному из поклонников художника и предложила создать фонд Дали. Принимая визитершу в своей парижской квартире, граф Жан-Луи Фосиньи-Люсанж с удивлением слушал на редкость практичный проект, который мог бы обеспечить одиозному художнику безбедную жизнь и возможность для творчества.
Проект назывался «Зодиак» и заключался в том, чтобы двенадцать богатых любителей искусства, соответственно количеству месяцев в году, согласились бы делать ежегодный денежный взнос на определенную сумму, взамен получая картину на выбор. Графу не пришлось долго искать желающих на этих условиях обзавестись полотнами набирающего популярность каталонца. Это был блестящий рекламный ход. Ни одна самая успешная выставка не смогла бы обеспечить работам Дали столь пристального внимания аристократии. Теперь его картины красовались на самых популярных стенах Парижа, и вскоре Дали сделался знаменит. А ближе к Рождеству Гала и Дали осуществили еще один большой скачок по социальной лестнице, став завсегдатаями гостеприимного дома баснословно богатых супругов Кросби, приехавших из Америки в Париж прожигать жизнь и сорить деньгами. Чета американцев устраивала богемные вечеринки в удивительном месте, на старой мельнице, которую Кросби обнаружили к северу от Парижа. Когда-то мельница принадлежала Жан-Жаку Руссо, и, по слухам, алхимик Джузеппе Калиостро работал там над своей магической формулой эликсира бессмертия. Супруги мельницу тут же купили, нарекли «Ле Мулен дю Солей», и с первого же дня все десять спален старинного здания ни разу не пустовали без гостей.
Каресс Кросби, сексуальная красотка с тонкой талией и точеными ножками, позиционировала себя как девушка, которая никогда не говорит «нет». С понимающей улыбкой она смотрела на забавы своего Гарри, обладавшего отменно мужественной внешностью героя-авиатора и любившего, помимо женщин, еще и погонять на спортивных авто. Но не это стало причиной его смерти буквально через два года после покупки Солнечной Мельницы. В номере парижской гостиницы Гарри и очередная его любовница совместно покончили собой, не оставив каких-либо пояснений. Каресс недолго носила траур, и вечеринки, которые она называла «пиры Лукулла», вскоре снова стали сотрясать старые стены Мельницы.
У Каресс бывали самые знаменитые люди искусства, знавшие, что «Ле Мулен дю Солей» – то место, где все происходит. Знала это и Гала. Именно поэтому она настояла, чтобы виконт де Ноэль, в свое время спонсировавший «Андалузского пса», а теперь один из членов «Зодиака», представил их Каресс. И вскоре мадам Элюар вместе с эпатажным художником почти не покидала Мельницу. Ей нравилось там буквально все, ибо Мельница была шик и роскошь. Галу очаровала столовая, которая помещалась в конюшне, увешанной тигровыми шкурами и чучелами попугаев. И потрясла роскошная библиотека с тысячью редчайших фолиантов, расположенная на втором этаже. Винный погреб был всегда полон, лилось рекой шампанское, и граммофон без устали играл «День и ночь» Коула Портера.
Разгуливая по переполненным гостями комнатам, Гала снисходительно наблюдала, как ее малыш Дали под влиянием Фрейда и при непосредственном участии своей музы понемногу отбрасывает робость и становится самим собой. Не выпуская из рук американских газет, позаимствованных здесь же, на журнальном столике, Сальвадор с нескрываемым интересом изучал все пришедшее из Америки, словно вдыхал аромат диковинной еды, которую собирался отведать. Несомненно, ему ужасно хотелось попасть в эту волшебную страну грез, но не пускали фобии.
Гала наблюдала за метаморфозами своего безумного гения и в душе ликовала, предвкушая то время, когда ей удастся сломить ужас Сальвадора перед самолетами и вывезти его за океан. Туда, где их поймут и по-настоящему оценят. Где их ждет настоящая слава. Слава и деньги. Большие деньги, а не жалкие крохи, выделяемые меценатами «Зодиака». Хотя, что уж греха таить, благодаря «Зодиаку» «параноик геометрического темперамента», как метко охарактеризовали Дали критики, вместе со своей музой безбедно жил в просторной квартире, совмещенной со студией на Рю Гоге, ни в чем не нуждаясь и время от времени, помимо шокирующих картин, озадачивая публику еще и «сюрреалистическими текстами».
– С Дали нам явно не по пути, – бушевал Арагон. – Он превратил сюрреализм в позорный фарс. Все только и говорят, что о его статьях и картинах. Настанет время, когда испанец заполонит собой весь мир. Вот увидишь, Андре, он станет сюрреалистическим богом! Никто не будет знать Андре Бретона, зато при слове «сюрреализм» все будут тут же вспоминать Сальвадора Дали.
– Не шути так, Арагон, – нахмурился глава сюрреалистов, болезненно относящийся к посягательствам на собственный трон. – Дали лишь пешка. Клоун. Шут. А я король. Я создал сюрреализм как движение.
– Андре, ты недооцениваешь каталонца. Ты пригрел на груди змею, и в один прекрасный день Дали и его гадюка Гала не пожалеют яда, чтобы убрать тебя с пути. Вот, почитай интервью с Дали. Между прочим, здесь он говорит, что будто бы он, Сальвадор Дали, ярчайший представитель движения сюрреалистов, несказанно рад, когда его друзья испытывают страдания! В эти моменты, дескать, он, Дали, ощущает невероятный подъем сюрреалистической энергии и даже сексуальное возбуждение, которое и выплескивает на свои полотна. Это же гадко и низко! Так будут думать обо всех нас! Дали должен взять свои слова обратно!
– Согласен, что это омерзительно и кидает тень на всех нас, – угрюмо глянул на товарищей Андре Бретон. – Только немедленно принесенные извинения могут поправить ситуацию. Магрит, подай бумагу и ручку, я напишу ему в ультимативной форме и потребую дать ответ в самый кратчайший срок.
Письмо от главы сюрреалистов пришло в тот день, когда супруги Дали отбывали за океан. Гала и Дали поженились после того, как Поль Элюар развелся с супругой после многих лет раздельного проживания и взял в жены танцовщицу Нуш. Гала рассудила, что теперь, когда она свободна от Элюара, ей просто необходимо оформить отношения с Дали. Случись что с художником, она останется у разбитого корыта. Ненавидящая Галу родня Дали сделает все, чтобы «русской шлюшке» не досталось ни одной картины. Между тем произведения скандального художника обретали все большую популярность, и пора было ехать в Америку, чтобы не упустить свой шанс. Как-то, гостя в очередной раз у Каресс Кросби на Мельнице, Гала поделилась мыслями с американкой, ставшей уже их хорошей приятельницей. Склонную к авантюрам миллионершу не пришлось долго упрашивать. Она тут же договорилась с галеристами о приезде парижского сюрреалиста в Нью-Йорк и даже оплатила супругам билеты. И Гала совершила чудо – уговорила боязливого Сальвадора на эту поездку.
Занятая сборами Гала убрала нераспечатанный конверт в сумку и в суматохе отъезда забыла о нем. До вокзала добирались на трех машинах. Пассажиры поезда, следующего из Парижа в Гавр, с недоумением следили за странным маленьким человечком с великолепными напомаженными усами, расположившимся в вагоне третьего класса в весьма экзотическом виде. Обладатель эффектных усов сидел в непосредственной близости от паровоза и, как охотничья собака в засаде, выглядывал из-за холстов, распиханных повсюду, где только можно. Каждая картина была бережно завернута в бумагу и обвязана шнурком, который, в свою очередь, крепился к его одежде или пальцам. Несомненно, это было проделано с одной-единственной целью – чтобы картины в дороге не растащили. С усатым оригиналом путешествовали две женщины – миловидная шатенка с приятным лицом и ярко выраженным американским акцентом, которую он называл Каресс, и невысокая, дорого одетая брюнетка, отзывавшаяся на имя Гала. Усатый господин все время нервничал и, обращаясь к своим дамам, убежденно повторял:
– Я сижу рядом с двигателем, это очень хорошо.
– Отчего же хорошо, Сальвадор? – удивлялась Каресс.
– Это значит, что я приеду быстрее.
Привыкшая к странностям мужа, Гала лишь усмехалась, слушая их диалог. Затем они плыли на пароходе, и художник всю дорогу волновался за судьбу картин. Как только пароход прибыл в Штаты, в каюту к Дали тут же ворвались обвешанные фотокамерами журналисты, встречу с которыми организовал владелец нью-йоркской галереи. Дали испугался безмерно. Челюсти вошедших ни на секунду не переставали двигаться, пережевывая жвачку. Жадные до сенсаций глаза устремились на экстравагантного художника в ожидании чего-то особенного.
– Что им нужно? – тревожно осведомился перетрусивший Дали, не владеющий английским языком.
– Они хотят видеть твои работы, – по-французски пояснила Каресс. – Это джентльмены из прессы. Они могут принять или же не принять тебя.
– Сделаем так, чтобы приняли, – невозмутимо обронила Гала, разрывая бумагу на придирчиво выбранной картине.
Когда все упаковочные слои были сорваны, на открывшемся холсте перед журналистами предстала та самая женщина, которая разворачивала картину.
– Вот, – глядя на живописное полотно, с восторгом проговорила Каресс. – Это «Портрет Гала с двумя бараньими ребрышками, удерживающими равновесие на ее плече».
– Гала – понятно. Но для чего отбивные? – спросил один из журналистов. Каресс перевела.
– Я люблю жену и люблю отбивные, так почему бы их не совместить? – пожал плечами Дали.
Камеры на груди представителей прессы тут же пришли в движение, снимая художника-оригинала и его полотно, а наутро все газеты пестрели портретами Галы. Статьи вышли под броскими заголовками, самыми невыразительными из которых были «Прибыл художник с «отбивной на плече» и «От бараньих ребрышек – до искусства». Воодушевившись успехом от первого общения с прессой, Дали решил дать перед выставкой пресс-конференцию. И, когда журналисты набились в гостиничный номер, Каресс уселась в кресло рядом с Дали, одетым в дорогой костюм, и приготовилась переводить лекцию о сюрреализме, которую собирался прочесть художник. Но первый вопрос был адресован вовсе не ему.
– Это правда, что вы та самая Каресс Кросби, которая изобрела бюстгальтер?
– Да, это так, – невозмутимо ответила американка.
– И что вас натолкнуло на эту мысль?
– О чем он спрашивает? – заволновался Дали, так и не дождавшись перевода.
– Он хочет узнать, с чего это вдруг я изобрела бюстгальтер.
Дали, обиженный отсутствием внимания к его персоне, сердито бросил подруге:
– Скажи ему, что он слепой, если не видит, что такие огромные батоны, как твои, не удержит ни один корсет. И сразу же переходи к определению сюрреализма, которое сформулировал во втором манифесте Андре Бретон. О лифчиках вы можете поболтать и без нас с Галой.
Дали кинул подобострастный взгляд на строго поджавшую губы Галу, сидевшую тут же, на диване, под одним из плакатов, стопку которых Дали привез с собой и уже расклеил по городу. Под надписью «Нью-Йорк приветствует меня» был изображен раскинувший руки художник в образе Иоанна Крестителя от сюрреализма в Соединенных Штатах. Один из журналистов, окинув веселым взглядом развешанные по стенам картины, бесцеремонно осведомился:
– Скажите, сэр, какими допингами вы стимулируете ваши кошмарные фантазии? Что вы употребляете? Наркотики? Выпивку?
– Я сам себе наркотик и воплощаю свои видения для того, чтобы оставаться в здравом уме, – художник вскочил с кресла и принялся метаться по номеру отеля, распаляясь все больше и больше. – Мое искусство – это моя терапия. Стимуляторы же могут повредить или даже разрушить то, что я называю «моей отличительной особенностью».
Слушая истеричные выкрики Дали, сердце Галы преисполнялось одновременно гордостью и страхом. Настал момент, когда ее безумный гений не только не стесняется своего недуга, но и гордится им, размахивая паранойей, словно знаменем. Этим утром, когда Гала наткнулась в сумке на письмо Бретона с требованием извинений, Дали так разнервничался, что не смог взять перо в руки, так они дрожали. И потому перепоручил переписку жене.
– Ответь ему, слышишь, Гала! Напиши, что я не должен извиняться, ибо у меня сексуальное извращение совершенно особого рода. Что вообще-то я импотент и эрегирую только тогда, когда у другого неприятности, и да, я испытываю труднопреодолимую эротическую тягу к несчастному, испытывающему боль, и с этой зависимостью почти невозможно бороться! Разве я виноват, что мать моя сексуально терроризировала меня, поселив во мне ужас перед интимными отношениями! Эта жестокая женщина заглатывала мой пенис, когда я был младенцем! Она думала, что я мал и ничего не помню! Но я все отлично помню, как помню мальчика, которого сбросил с моста. Все полагают, что я безумен, ведь я так похож на сумасшедшего! Я говорю, как сумасшедший, думаю, как сумасшедший, и так же вижу мир. Между нами одна лишь разница – я не сумасшедший! Так и напиши ему, Гала!
Увидев будущего мужа впервые, Леночка Дьяконова самонадеянно подумала, что сможет договариваться с демонами Дали. Лазая вместе с ним по горам Кадакеса, она ясно читала в глазах художника острое желание сбросить ее с утеса, но умелая интимная ласка и своевременно сказанные нужные слова делали свое дело. Однако Гала с нарастающей тревогой осознавала, что недалек тот день, когда она не сможет сдерживать безумие Дали. В его картинах, которые художник именовал не иначе как «сделанные вручную, моментальные снимки подсознания», все чаще звучала тема каннибализма – повторяющийся образ искаженного тела, подоткнутого костылями и занятого нарезанием лакомых кусочков собственной плоти. Привлекал внимание и кочующий из картины в картину образ мужчины, поедающего ребенка, мозг которого прошит швейной иглой. И на всех без исключения полотнах, как в мясной лавке, видны были мягкие формы внутренностей, костей и нарезанного мяса.
Пока Дали довольствовался тем, что выплескивал терзающие душу фантазии на полотна, но вероятен был и другой, крайне нежелательный сценарий развития событий. Кистей и красок для удовлетворения сжигающей изнутри страсти художнику может и не хватить, и вот тогда он все-таки ее убьет. И все же Гала надеялась, что они расстанутся до того, как это случится. Настанет день, когда она ощутит себя богатой и свободной и уйдет от позера и безумца Дали. И вот тогда она вздохнет полной грудью, полюбив и став любимой. Ну а пока ради реализации своей мечты нужно жить с импотентом, раздираемым страхами и снедаемым комплексами, в которых она, следуя заветам доктора Фрейда, вынуждена ежедневно копаться, словно ассенизатор в сточной канаве, тщательно следя за тем, чтобы нечистоты в душе художника-сюрреалиста не застаивались и не перехлестывали через край.
Американская выставка Сальвадора Дали прошла с большим успехом и имела широкий резонанс. Каресс Кросби пребывала на вершине блаженства от своей затеи.
– Несомненно, это сенсация, – сидя вместе с супругами Дали в роскошной гостиной своего нью-йоркского дома, рассуждала американка. – Ты, дорогой мой Сальвадор, просто создан для Америки. А Америка создана для тебя. Тебя непременно должны запомнить! Поэтому, прежде чем вернуться в Порт-Льигат, следует закрепить наш успех. У нас с Галой, – хозяйка переглянулась с гостьей, – родилась идея устроить прощальную вечеринку. Я подготовила приглашения для местной богемы.
– Отличная идея! Онирический Бал Снов! – тут же принялся фонтанировать идеями художник. – Гости приходят в костюмах, навеянных снами! Каресс, обязательно допиши это в приглашениях!
За декорации взялся сам Дали, и потому интерьеры получились весьма фантасмагорическими. При входе в парадное приглашенных встречала туша коровы, из нутра которой слышался легкий французский мотивчик – играл патефон. Над лестницей, ведущей в галерею, была подвешена ванна, полная воды. Она раскачивалась на веревках и норовила выплеснуть свое содержимое прямо на гостей, среди которых преобладали дамы в прозрачных рубашках и в самых фантастических головных уборах. Мужчины же предпочитали экспериментировать с гримом на лицах или же попросту не надевать брюк, оставаясь в одних лишь фраках.
Между приглашенными расхаживал Дали с аккуратно замотанной медицинскими бинтами головой. Из вырезанной наподобие витрины манишки его рубахи выглядывал розовый бюстгальтер, несомненно, отдавая дань его изобретательнице. Рядом с виновником торжества прогуливалась сама Кросби в костюме Белой Лошади Ночного Желания, больше похожая на кролика, чем на лошадь. Гала же, оригинальничая, к обтягивающей кофте и узкой длинной юбке надела шляпку с прикрепленным к тулье пупсом. Кукла тянула вверх пухлые ручонки, а голову игрушки обвивал омар. Газеты шумно отреагировали на сумасшествие нью-йоркского высшего общества в честь новомодного парижского идола.
По уверению журналистов, постоянная и напряженная погоня скучающих американцев за новыми захватывающими переживаниями привела к тому, что богатые жители Нью-Йорка стали игрушками в руках Сальвадора Дали – художника, который воскрешает свои ночные кошмары. Впрочем, не только ночные. И не только свои. Цинизм Дали дошел до того, что каталонец не стеснялся намекать головным убором жены на кровавые события, потрясшие два месяца назад Соединенные Штаты. Репортеры имели в виду наделавшую немало шума историю о похищении и убийстве ребенка авиатора Чарльза Линдберга. Дали это заявление изрядно позабавило. Наряжая Галу, он меньше всего думал о Линдбергах, но совпадение получилось настолько удачным, что лучшего нельзя было и желать – о Сальвадоре Дали говорили везде.
