Москва, сентябрь 2015

«Он или не он?» – не выходило из головы все то время, что мы мчались на машине в сторону Тверской. «Вдруг Мышиный жеребчик и есть Лайт Ягами»? Искоса поглядывая на птичий профиль преподавателя, я решила бросить пробный шар:

– Вахтанг Илларионович, вам никто не говорил, что консьержка в вашем подъезде хамит людям?

Ягами бы пришел в неистовство и пожелал консьержку наказать. Реакция Горидзе была прямо противоположной. Не отрывая напряженного взгляда от дороги, профессор усмехнулся и весело спросил:

– Любочка вам нахамила? Звучит так же невероятно, как если бы вы сказали, что вас заклевала колибри.

– Вы мне не верите? – вспыхнула я, внутренне сжимаясь, как заведенная пружина.

– Увы, – снова усмехнулся профессор. – Лора, признайтесь, вы меня разыгрываете? Да?

Я отвернулась и стала смотреть на проносящиеся мимо дома. Нет. Не он. Не мой герой. Нет в нем стремления к справедливости. Одна оскорбительная насмешливость. Как будто я вру! Злые слезы покатились по щекам, но я их не вытирала. Боль обиды терзала душу, и плакать было приятно и сладостно. Так и не дождавшись ответа, профессор включил радио и, точно меня не было рядом, стал подпевать зазвучавшей в салоне джазовой мелодии. Не обращая внимания на мое угнетенное состояние, он затормозил перед похожим на аквариум светящимся бутиком, за витриной которого, словно золотые рыбки, плавали роскошные покупательницы и услужливо сновали невзрачные, в блеклых платьицах продавщицы.

– Сейчас мы зайдем в салон, – повернулся ко мне Горидзе, – и купим вам, Лора, все, что необходимо для того, чтобы выглядеть прилично. Но только, чур, не обрывайте ценники. Вещи я завтра сдам обратно в магазин.

Пока меня обхаживала приветливая усталая продавщица, я чувствовала себя последней дрянью. Девушка старается, работает и даже не подозревает, что завтра все то, что она считает своей продажей и за что надеется получить процент к зарплате, вернется обратно в салон. Подло и омерзительно! Забрав фирменный пакет с покупками, профессор рассыпался в благодарностях и комплиментах продавщице, которую собирался лишить заработка, расплатился на кассе и вышел на улицу. Я последовала за ним. Горидзе обошел машину, распахнул дверцу с моей стороны и с полупоклоном указал на пассажирское сиденье. Я села на самый краешек, точно боялась об него испачкаться. Нимало не смутившись и, кажется, даже не заметив охватившего меня отвращения, Мышиный жеребчик сел за руль и устремился дальше по Тверской. Вскоре мы свернули в переулок и остановились на забитой дорогими машинами парковке. Профессор заглушил двигатель и вышел из салона. Я продолжала сидеть и отчужденно смотреть в окно. Он распахнул дверцу и подал руку:

– Прошу вас, сударыня! Приехали!

И, заметив слезы на моих щеках, бесцеремонно вытер их пальцем. Я брезгливо отшатнулась, стараясь не коснуться руки этого лгуна, выбралась из салона и, огибая дорогие иномарки и стоящих около них солидных людей, устремилась к освещенному крыльцу одноэтажного особняка в глубине двора.

– Лора, ну что вы, в самом деле, как маленькая? – Профессор еле поспевал за мной, стараясь забежать вперед и заглянуть в лицо. – Вы же не будете носить эти тряпки! – Он потряс пакетом с костюмом и туфлями: – У вас совершенно другой стиль! Так почему же не сдать вещи обратно в магазин?

Ну и кретин! Как будто я из-за этого!

– Куда идти? – не оборачиваясь, сквозь зубы процедила я, прилагая усилия, чтобы открыть тяжелую дверь.

– Идите за мной, злючка вы эдакая. – Горидзе обогнал меня в людном фойе и устремился вперед по коридору. – Я провожу вас в гардеробную комнату.

Остановившись перед неприметной дверкой в конце коридора, профессор подправил усы, привычным жестом головы отбросил прядь седых волос и, потянув дверь на себя, шагнул за порог. Обернувшись, взглядом пригласил меня войти и на секунду замер перед дородной дамой с рыжими волосами, забранными на затылке в пышный хвост. Алый брючный костюм был того же цвета, что и помада на ее губах. Дама выглядела эффектно. Вахтанг Илларионович очнулся от культурного шока и, припав к пухлой ручке красногубой красавицы, проникновенно проговорил:

– Смотрю на вас, Аллочка, и убеждаюсь – нет предела совершенству. День ото дня все краше и краше становитесь. Цветете, как роза.

– Хватит подлизываться, – ласково оттолкнула Горидзе толстуха. – Где Наталья? Почему до сих пор нет на месте?

– Вместо Наташеньки на лотах работает Лора, – он слегка подтолкнул меня вперед, представляя пред светлые очи Аллы. И, глядя на ее помрачневшее лицо, торопливо добавил: – Конечно, Лорочка не модель, стати не те. Ножки коротковаты, личико простовато. Но ведь вы, Аллочка, кудесница. Чудеса творите своими волшебными ручками. Не сомневаюсь, что вы сделаете из нашей Лорочки что-нибудь удобоваримое.

Я так и задохнулась от гнева. Да как он смеет? Кто позволил старому волоките вытирать о меня ноги? Оттолкнув профессора, я насупилась и устремилась к двери.

– Стой, куда пошла? – раздался грубый окрик. Я замерла, не веря своим ушам. Это Вахтанг Илларионович мне? С ума можно сойти!

Профессор рванул меня за руку, и я покорно вернулась обратно. Я всегда подчиняюсь грубой силе, в душе горько сожалея, что рядом нет Лайта Ягами. Вот кто восстановил бы справедливость и воздал наглецу по заслугам! Толстая Алла поднялась с пуфа и, приобняв меня за плечи, повела к косметическому столику. Усадив на высокий крутящийся стул, несколько раз крутанула, поднимая сиденье, стянула с головы кошачью шапку, пригладила мои волосы ладонями и осуждающе проговорила:

– Зачем вы так, Вахтанг Илларионович? Лора – очень хорошенькая, я лишь немного ее подкрашу, сами увидите, какая куколка получится.

Горидзе усмехнулся, подправил усики и вышел из гримерной. От незаслуженной обиды внутри меня все точно заледенело. Я покорно сидела на стуле, пока Алла делала макияж и укладывала мои волосы. А затем я переодевалась в обновки, стараясь не попортить ценники и бирки.

– Ну вот, другое дело! – наконец воскликнула гримерша. – А ну-ка, Лора, повернись! Теперь задом! Хорошо! Другим боком. Просто отлично! Ну, Лора, с богом! Бегом на сцену!

– Я не знаю, где сцена, – угрюмо глянула я на нее.

– Пойдем, я покажу, – в голосе Аллы слышалось участие. – Иди за мной. Не отставай.

Женщина распахнула дверь и неожиданно легко для своих габаритов устремилась по коридору. Свернула за угол, нырнула в заполняющийся людьми зал, легко взбежала по лестнице на сцену и, проскользнув за плотно задернутый занавес, указала на профессора Горидзе, расхаживающего среди приготовленных на продажу предметов искусства. Лоты располагались на полках стеллажа, и каждая полка имела свой номер. Увидев меня, Мышиный жеребчик приветливо улыбнулся, словно не он десять минут назад критиковал мои внешние данные, и указал на стойку с пронумерованными ячейками:

– Ну что, душа моя, попробуем? Я буду вести аукцион и выйду к публике первым, а вы, Лора, буквально через минуту возьмете вот этот «волшебный фонарь» и вынесете на сцену. Будете стоять с фонарем в руках и улыбаться до тех пор, пока я не скажу: «Продано!» и не ударю по кафедре молотком. Затем вы вернетесь за сцену и поставите лот в ячейку на прежнее место. Возьмете лот номер два – эту вазу – и снова выйдете на сцену. Дождетесь выкрика «продано», отнесете вазу на место, возьмете следующий лот. И так до последнего предмета. Ничего сложного, правда?

– Да вроде, – дернула я плечом.

– Тогда вперед!

Я дождалась, пока Горидзе скроется за занавесом, сосчитала до шестидесяти, ухватила с полки странную игрушку, похожую на вертящийся барабан, и, стараясь идти изящно, двинулась к кулисам. Прошла через узкий проход между пахнущими пылью портьерами и оказалась на залитой светом сцене. Из переполненного зала на меня смотрели сотни глаз, и мне стало так жутко, что захотелось бросить все и убежать. Внизу, около лестницы, ведущей на сцену, сидела Алла с блокнотом в руках и ободряюще мне подмигивала. Тогда я собрала волю в кулак и, напряженно улыбаясь, засеменила к кафедре ведущего. Вахтанг Илларионович держал в руках приподнятый над медной тарелкой деревянный молоток и громогласно вещал:

– Волшебный фонарь Сальвадора Дали! Любимая игрушка гениального сюрреалиста! Стартовая цена – сто пятьдесят тысяч рублей! Кто больше? Номер восемь – сто шестьдесят. Номер двадцать – сто семьдесят. Сто семьдесят раз, сто семьдесят два – двести! Двести тысяч готов заплатить за волшебный фонарь господин под номером двадцать пять! Нет желающих повысить ставку? Двести тысяч – раз! Двести тысяч – два! Двести тысяч – три! Продано! Номер двадцать пятый стал обладателем «волшебного фонаря» Сальвадора Дали!

Я во все глаза смотрела на кудрявого урода, купившего фонарь, и думала – а может, это он? Мой Лайт Ягами? Было в нем что-то такое, от чего стыла в жилах кровь и сладко ныло сердце.

– Под вторым лотом вниманию уважаемых гостей аукциона предлагается этрусская ваза из коллекции Елены Рубинштейн.

Горидзе оглянулся на меня, все еще завороженно обнимающую первый лот и рассматривающую покупателя фонаря, и, заметив, что я не тороплюсь покинуть сцену, сердито прошептал:

– Лора, вазу неси!

Очнувшись, я устремилась к кулисам, прошла сквозь узкий проход и оказалась перед стеллажом. Вернула на место игрушку Дали, прижала к себе вазу Рубинштейн и понесла на сцену. Я не слышала, что говорил профессор Горидзе, не видела, как торговались покупатели, ибо все мое внимание поглотил господин под номером двадцать пять. У него были мечтательные глаза газели и обезьяньи уши. Дождавшись возгласа «продано», я уходила за кулисы и выносила следующий предмет, видя перед собой только его большие, с тяжелыми веками, чуть влажные глаза. Внимательные и даже как будто изучающие. Он тоже смотрел на меня, не отрываясь, и ничего больше не покупал. Так я и сновала, как челнок, туда-сюда, пока не продемонстрировала публике все вещи, приготовленные для продажи.

После того как был вынесен последний лот – шляпная булавка Мэри Шелли, профессор хлопнул деревянным молотком по плоской тарелке и объявил, что торги закончены и всех господ, совершивших покупки, ждут для оплаты приобретений. На сцену потянулась вереница счастливых обладателей коллекционного старья, и первым в этой очереди стоял номер двадцать пятый. Толстая Алла, широко улыбаясь во весь свой накрашенный рот, приняла у него деньги, а Горидзе направился за кулисы, намереваясь вынести фонарь Дали. Через минуту он вернулся, осунувшийся и побледневший. Мне показалось, Вахтанг Илларионович постарел лет на десять. Усы обвисли, глаза растерянно бегали из стороны в сторону.

– Лора, – окликнул он меня. – Где первый лот?

– На стеллаже, в первой ячейке, – прошептала я, испытывая удушливый приступ страха. Почему Горидзе спрашивает? Он что, не видит этот дурацкий фонарь?

Ломая тонкие каблуки, я кинулась за кулисы, оттолкнув с пути Вахтанга Илларионовича. Пробежала узкий коридорчик и застыла перед стеллажом. Первая ячейка была пуста. Я растерянно оглянулась по сторонам, ища поддержки, и встретила жесткий взгляд профессора.

– Где «волшебный фонарь», Лора? – угрожающе прищурился Горидзе.

– Я не знаю, – растерянно прошептала я. – Я вернула его в ячейку.

– Ваша тупость, девочка, временами поражает, – злобно процедил сквозь зубы профессор. И, повышая голос, двинулся на меня: – Клиент платил за лот двести тысяч рублей! Из них сто тысяч должен получить коллекционер, выставивший вещь на продажу. Кто отдаст ему деньги? Уж не вы ли?

Я почувствовала, как лицо мое исказилось гримасой страха и отчаяния, и слезы градом хлынули по щекам.

– Я не виновата, – выдавила я из себя, всхлипывая и размазывая косметику по лицу. – Я положила лот туда, куда вы мне сказали!

– Если бы ты положила, фонарь здесь бы и лежал! Где он? Отвечай, дрянь такая!

Горидзе уже орал на меня во все горло, и я, больше не сдерживаясь, заплакала навзрыд. Я сотрясалась в рыданиях, когда вдруг почувствовала, как чьи-то руки заботливо обняли меня за плечи. Я обернулась и сквозь пелену слез увидела участливо склоненное лицо номера двадцать пятого. Тепло его жилистого тела подействовало успокаивающе, и я наконец смогла остановить льющиеся ручьем слезы.

– Хватит кричать на девочку, – оборвал покупатель Вахтанга Илларионовича. И, улыбнувшись лягушачьей улыбкой, сказал: – Нас не представили. Я Прохор Биркин.

Вот это да! Сам «ПроБиркин»! Как-то тетя Мила взяла меня на ВДНХ, и мы, гуляя, набрели на занимательный комплекс с батутами, над которыми красовалась светящаяся вывеска «ПроБиркинFly». Мила потащила меня смотреть, что это такое. Внутри комплекс представлял собой большой ангар, где пол, и стены, и потолок были покрыты эластичными поверхностями. Ощущение было просто незабываемое! Отталкиваясь от всего, чего только возможно, я прыгала целый час, наслаждаясь ощущением полета, кувыркалась бы дольше, но пожалела Милиных денег. Мила ограничила свои полеты десятью минутами, и все равно отвалила за наше с ней развлечение больше двух тысяч.

– Привет, я Лора, – буркнула я. – Однажды я скакала на ваших батутах.

– И как? Понравилось?

Я дернула плечом:

– Да так, ничего особенного. Дорого очень.

– Зато классно.

– Прохор Наумович, что вы с ней любезничаете? – повысил голос Горидзе. – Нужно немедленно вызвать полицию.

Прохор протестующе поднял руку:

– Не нужно полицию, я оплачу фонарь.

– Зачем вы потворствуете преступнице? – бесился мой преподаватель. – За кулисы есть только один проход – через сцену. Там сидела Алла, записывающая, кто что купил и за сколько. И если фонарь пропал, то только по Лориной вине.

– Да бросьте, девочка не виновата, – защищал меня номер двадцать пятый.

– А вы откуда знаете?

– Я хорошо разбираюсь в людях.

– Ну, как хотите. Извольте оплатить счет.

Биркин достал пачку денег и отсчитал требуемую сумму. Мышиный жеребчик, не глядя на него, принял протянутые деньги, спрятал в кожаную папку и обернулся к Алле:

– Алла, ну вы-то сидели у лестницы, вы видели, что никто из посторонних за кулисы не заходил!

– Я отходила два раза курить, во время торгов седьмого лота и девятого, – честно призналась Алла, – так что со стопроцентной гарантией не могу ничего утверждать.

Профессор посмотрел на меня ничего не выражающим взглядом и холодно проговорил:

– Лора, вы можете быть свободны. Завтра подойдите ко мне с зачеткой, я поставлю пять баллов по истории искусств.

Но я совершенно не хотела быть свободной, при этом оставаясь под подозрением, и с вызовом сказала:

– Нет уж, Вахтанг Илларионович! Вызывайте полицию!

Но Горидзе подхватил со стеллажа вазу Рубинштейн и устремился на сцену. Занятый покупателями, он больше не обращал на меня внимания. А я не унималась, требуя немедленно вызвать полицию. Биркин подошел ко мне, заглянул в глаза и, тепло улыбнувшись, проговорил:

– Лора, наплюй ты на этот фонарь. Пропал и пропал. Шут с ним. Честно говоря, не хотелось бы связываться с полицией. Пресса набежит, сделают сенсацию на целую неделю. Ты же умная девочка, понимаешь, что ни тебе, ни мне этого не надо. Идем, я отвезу тебя домой, а то простудишься. Здесь дует.

– Никуда я не поеду, – насупилась я. – Меня обвиняют, а я должна молчать? Давайте опросим всех тех, кто сидел около сцены. Вдруг кто-то из них видел вора?

– Как только мы это сделаем, аукционный дом можно будет закрывать, – усмехнулся Прохор. – Никто из клиентов больше носа сюда не покажет. Неприятности с законом никому не нужны.

– Но ведь должны же быть видеокамеры! Почему мы до сих пор не посмотрели запись?

– Вахтанг Илларионович! – окликнул Биркин увлеченного сбором денег профессора. Тот вскинул голову и вопросительно посмотрел на Прохора. – А Лора права! У вас же есть экран, на который выведены видеокамеры в этом здании?

– Само собой, – кивнул Горидзе. – В мониторной.

– Вот и отлично! Вы не проводите нас туда? Хотелось бы увидеть видеозапись.

– Ну что ж, давайте прогуляемся, – с заметным раздражением проговорил профессор, крайне неохотно отдавая Алле папку, куда убирал получаемую наличность.

Мы с Прохором проследовали за Вахтангом Илларионовичем в противоположную от гардеробной комнату. Миновали просторный холл, где одевалась публика, и устремились к приоткрытой двери. Там ярко горел свет и, не сводя взгляда с большого, во всю стену, экрана, сидел сосредоточенный бородач в форме охранника.

– Юра, – запуская нас в служебное помещение, позвал Горидзе. – Юр, мы к тебе.

– Что-то случилось, Вахтанг Илларионович? – встрепенулся охранник, отрывая воспаленные глаза от монитора, где на расчерченном на квадраты экране в режиме реального времени можно было увидеть все, что происходит в каждом уголке аукционного дома.

– Юр, ничего особенного не случилось, надо кое-что посмотреть, – успокоил профессор. – Отмотай картинку с камеры, которая находится за сценой, на начало аукциона, на семь часов.

Бородач вывел на весь экран зону за сценой, чем-то щелкнув на панели управления. Экран погас, и только электронные часы в правом углу монитора торопливо начали обратный отсчет. Застыв за спиной охранника, мы трое всматривались в потемневший экран в тревожном ожидании. И вот наконец бегущие цифры показали девятнадцать ноль-ноль.

– Вот здесь, – остановил Вахтанг Илларионович.

Юра пустил запись. На экране возникла фигура Горидзе, рядом с которым переминалась с ноги на ногу я. Кажется, это тот момент, когда профессор меня инструктировал. Но в следующий момент изображение исчезло, а экран запестрел противно шипящими серыми точками.

– Это что еще такое?

Горидзе в изумлении приник к монитору, Прохор скептически усмехнулся, а я хмуро выдохнула:

– Вот видите? Тот, кто украл «волшебный фонарь», стер запись с видеокамер.

– Что за черт? – растерялся охранник, беспорядочно нажимая на кнопки в попытке вернуть изображение. – Действительно, все стерто! Такого просто не может быть!

– Ты мне не финти! – рассердился Горидзе. – Говори, Юра, кто сюда заходил?

– Не было никого, Вахтанг Илларионович! – чуть не плакал охранник. – Чем хотите поклясться могу!

– Будьте любезны, переключите на камеру у сцены перед входом за кулисы, и тоже часиков на семь, – попросил Прохор.

Бородач торопливо выполнил просьбу, и снова на экране вместо изображения зашуршали эфирные помехи.

– И здесь подчистили, – констатировал Биркин. – Надеюсь, профессор, на этот раз вы не думаете, что пленку стерла Лора? У нее стопроцентное алиби – она была занята на выносе лотов.

– Ничего не понимаю, – махнул рукой Горидзе. – В конце концов, я деньги получил, и остальное меня не касается. Юра, очень тебя прошу, будь бдителен! Здесь ценностей на бешеные миллионы! Если все растащат, я не расплачусь!

Под виноватое бормотание охранника «Вахтанг Илларионович, вы же меня знаете, да я ни ногой из мониторной!» Горидзе развернулся и почти бегом выбежал из комнаты. Следом за ним вышли и мы с Прохором.

– Ну что, Лора? – улыбнулся мне Биркин. – Теперь, когда профессор знает, что это не ты взяла фонарь, поедешь домой?

– Какой-то тихий ужас! Охранник в сговоре с ворами, это же очевидно! – возмутилась я. – Почему этому Юре никто ничего не делает? Его даже не выгнали с работы! Он что, так дальше и будет в мониторной сидеть?

– Само собой. За что его с работы выгонять? Он же ничего противозаконного не сделал. Неполадки случаются в работе любой системы. Даже в Центре Управления Полетами. Ладно, Лор, кончай рефлексировать, со своими сотрудниками Горидзе разберется сам. Лично я еду домой, а ты можешь и дальше требовать справедливости. Ну что, ты со мной или помитингуешь еще немного?

– Сейчас, только переоденусь, – глянула я исподлобья. И, чтобы досадить профессору, мстительно добавила: – Сложу вещички в фирменный пакет, как просил Вахтанг Илларионович, чтобы он мог завтра вернуть это барахло – я приподняла подол строгой юбки – в магазин.

Я соврала. В пакет одежду складывать не стала. Свалив купленные Мышиным жеребчиком вещи в гардеробной, вышла на улицу и увидела Прохора Биркина. Покупатель «волшебного фонаря» стоял перед длинной черной машиной, за рулем которой сидел шофер. Заметив меня, Прохор замахал руками и крикнул:

– Лора! Иди сюда! Я здесь!

Лавируя между разъезжающимися со стоянки автомобилями, я устремилась на зов. И чуть не попала под колеса серебристой крохотной машинки с тонированными стеклами. Лицо сидящей за рулем светловолосой девушки было словно каменным, со злыми, холодными глазами. Даже не думая сбавлять скорость, она просто-напросто ехала на меня, и все. Я чудом успела отскочить и, поравнявшись с машиной Биркина, сердито выдохнула:

– Совсем блондинки с ума посходили! Едут на людей, будто ослепли.

Номер двадцать пятый кинул на меня быстрый взгляд и распахнул заднюю дверцу. Сам сел рядом с водителем, но развернулся всем корпусом ко мне, обхватив руками спинку кресла и уперев подбородок в кулак.

– Ну, Лора, куда тебя везти?

– На Стромынку, к дому пять, – назвала я адрес Милиной комнаты.

Шофер кивнул и тронулся с места. А Биркин, все так же продолжая сидеть ко мне лицом, проговорил:

– Ты не расстраивайся, Лорочка. В жизни бывают случаи похуже.

Я с благодарностью взглянула на него и неожиданно для себя выпалила, в душе надеясь на чудо:

– Скажите, Прохор, вам никогда не хотелось покарать зло? Взять и стереть с лица земли негодяя, отравляющего другим жизнь? Того, кто украл ваш фонарь? Или помогавшего преступникам Юру? Или профессора Горидзе?

– А Горидзе-то за что? – растерялся номер двадцать пятый.

– Как за что? – Я даже задохнулась от возмущения. – Профессор Горидзе обвинил меня в преступлении, которого я не совершала. Он омерзительный клеветник. Разве вам не хочется таким отомстить? Вот прямо выстрелить этим уродам в череп, чтобы мозги брызнули в разные стороны!

Прохор усмехнулся большими мягкими губами, похожими на лошадиные, и снисходительно потрепал меня по щеке.

– Круто быть богом, да, Лор? Необыкновенное чувство. Захватывает. Но эта история не про тебя. И даже не про меня. Ты есть хочешь?

– Не хочу, – сердито буркнула я, уставившись в окно.

Прохор отвернулся и затих на своем удобном кожаном сиденье. А я с досадой подумала, что Биркин вовсе не тот, кого я жду. Он просто еще один трус, покорно закрывающий глаза на несовершенство мира. Мимо проносилась залитая огнями площадь Трех вокзалов, вдруг Прохор приказал:

– Здесь останови!

Машина затормозила перед витриной цветочного магазина, где продавались еще и мягкие игрушки, и Биркин, покинув салон, направился к маленькой шустрой продавщице. Я из машины наблюдала, как продавщица влезла на стул, сняла с верхней полки самого большого медведя и подала покупателю. Прохор прижал игрушку к себе и указал на пышный букет белых лилий. Взял и его, и, расплатившись, вернулся в машину. И сразу же передал покупки мне, проговорив:

– Вот, Лора! Девочки любят цветы и игрушки. Этот медведь очень хочет стать твоим другом. Надеюсь, что новый приятель вернет тебе хорошее расположение духа.

Я поднесла букет к лицу и увидела всунутые между цветами пятитысячные купюры. Он так ничего не понял, этот зажравшийся богач. Зло должно быть наказано в любом случае, и дурацкие подачки не смогут вернуть мне душевное равновесие. Я успокоюсь только тогда, когда найду человека, способного стать карающим мечом справедливости. Своего «киру» Лайта Ягами.