Глава 13

Нации и расы

«Но ведь совершенно чудовищной ошибкой было бы думать, что, например, негр или китаец превращаются в “германцев”, если они научатся говорить по-немецки… Народность или, лучше сказать, раса определяется не общностью языка, а общностью крови».

Адольф Гитлер «Майн Кампф», 1925¹

«… если человек, будучи по крови негром, воспитан в таком обществе и с таким языком и культурой, что он называет себя русским, в этом нет ничего неправильного, даже если у него черная кожа».

В.Н. Старовский, 1938²

12 августа 1941 года Центральный Комитет Всесоюзной коммунистической партии опубликовала резолюцию № 2060-935С, которая предписывала силам безопасности депортировать все население Волжской немецкой автономной республики в места их нового размещения в центральной Азии и Сибири. Причины приказа были во многом фантастическими. Нападение Германии, совершившееся два месяца назад, спровоцировало в Москве широко распространившиеся страхи перед пятой колонной симпатизирующих фашистам и жаждующих оказывать помощь наступающей армии захватчиков. В Советском Союзе проживали почти полтора миллиона иммигрантов немецкого происхождения. Они стали главной мишенью режима, даже учитывая то, что НКВД откопал до это всего 12 предполагаемых случаев шпионажа и саботажа среди всего немецкого населения. В августе НКВД сбросил парашютистов, одетых в немецкую форму, в населенные немцами районы нижнего Поволжья, для того, чтобы проверить лояльность деревенских жителей. Там, где их встретили с радушием, были ликвидированы целые деревни. Сталина известили о том, что все немцы находятся под подозрением, не только те, кто мог бы действовать как «саботажник и диверсант» (слова резолюции), но и все остальное население, мужчины, женщины и дети, поскольку они не раскрыли с самого начала случаи саботажа³.

3 сентября на юг был послан отряд по численности равный целой дивизии Красной Армии, чтобы собрать всех советских немцев, которых только могли найти. Возглавляемые офицерами безопасности солдаты в первую очередь арестовывали взрослых мужчин, затем приказывали членам их семей собирать вещи и продукты перед походом или поездкой на грузовиках к ожидавшим их поездам. Хотя Москва издала закон, дававший право каждой семье брать с собой до тонны имущества и продуктов и столько своих денег, сколько они хотели, войска были заинтересованы довести немцев только до железной дороги, и поэтому многие из высылаемых прибыли в места дислокации с немногим больше, чем узелком личных вещей. В некоторых селениях сборы проводились так стремительно, что русские беженцы, прибывшие позже в тот же день, чтобы занять эти деревни, обнаружили наполовину съеденную еду и брошенную скотину⁴. Безответственные, стреляющие без раздумья люди из служб безопасности, выискивали любой намек на диверсию, находили небольшие флаги со свастикой в некоторых домах, а их владельцев расстреливали на месте. Эти флаги были вручены им год назад, когда поговаривали о государственном визите Гитлера для поддержания советско-германского пакта⁵. В течение трех недель все население численностью 366 000 погрузили в переполненные и антисанитарные товарные вагоны, направлявшиеся в отдаленные районы центральной и северной России, где людей бесцеремонно сгрузили, и где им предстояло начать новую жизнь с нуля.

К январю 1942 года 800 000 немцев со всех концов Советского Союза были перемещены на восток⁶.

Для немцев, живших в СССР, депортации не были новым явлением. Во время Первой мировой войны 200 000 немцев были депортированы на восток из районов, граничивших с русско-германским фронтом. В 1930-е годы еще тысячи немцев были насильственно переселены из 100-километровой зоны вдоль западной границы Советского Союза, и часто это совершалось буквально за несколько часов. В 1934 году органы безопасности составили самый полный список, какой только могли, этнических немцев на случай, если война с гитлеровской Германией станет реальностью. Долгая история существования немецкого сообщества в рамках Российского государства – пример постепенного понижения первоначально привилегированного статуса, предусматривавшего низкие налоги и освобождение от воинской службы для тысяч немцев, когда-то соблазнившихся заманчивым предложением и осевших в России в качестве поселенцев в XVIII веке в период правления Екатерины Великой. В течение следующих веков другие тысячи немецких иммигрантов приехали на Украину, в Крым и на Кавказ, так что к 1914 году в Российской империи проживало более двух миллионов немцев. Поселения стали небольшими моделями Германии: аккуратные коттеджи и ухоженные фермы, лютеранские церкви, немецкий язык с отчетливым местным наречием. Немцы очень незначительно смешивались с русским населением. Эта исключительность помогала им после революции. Большевистский режим относился к ним как к отдельной национальной группе и позволял немцам поддерживать свою культурную идентичность и достаточную свободу самоуправления. В 1924 году Поволжским немцам был дарован статус Автономной Советской Социалистической Республики, органы самоуправления которой располагались в городе Энгельсе, названном так в честь великого немецкого коммуниста, одного и основателей коммунистического движения Фридриха Энгельса.

С приходом к власти Сталина многое сильно изменилось. К 1939 году немецкую общину за пределами Волжской немецкой республики лишили статуса автономии; на Украине были закрыты 451 немецкоязычная школа; выпуск немецких газет был приостановлен; немцы с избытком пополняли население ГУЛАГа⁷. Ко времени начала германского вторжения в 1941 году для миллиона советских немцев, живших за пределами Волжской республики, уже не оставалось возможности обучения на немецком языке, приобщения к немецкой культуре, развития администрации или исповедования религии. Даже в этих местах задолго до войны власти начали политику подавления, арестовывая и расстреливая выдающихся лидеров немецкой общины, выставляя патрули НКВД и устанавливая комендантский час. В 1934 году Политбюро издало декрет «О борьбе с контрреволюционными фашистскими элементами», в котором режим продолжал настаивать на названии «Германской колонии»⁸. Из-за Гитлера все немцы, даже энтузиасты коммунизма, каковыми многие и были, стали рассматриваться как элементы, представляющие угрозу режиму. Война довершила разрушение старого сообщества. 7 сентября 1941 года автономная республика была официально упразднена; всех немцев мужского пола включили в строительные бригады, которые работали на принудительных работах, куда бы режим их не направил, в условиях, мало отличавшихся от лагерей ГУЛАГа, где примерно 175 000 этих мужчин погибли. После войны немецкий язык почти исчез из употребления, а число смешанных браков резко возросло. И только после смерти Сталина немцы были освобождены из специальных трудовых поселений, и лишь в 1964 году Советское правительство, наконец, издало указ о снятии выдвинутого во время войны обвинения в измене с теперь уже рассеянной и обнищавшей немецкой общины⁹.

Все это сильно отличалось от той судьбы, которая была уготована советским немцам в планах гитлеровской Германии по этнической перекройке завоеванных восточных территорий. Во время Первой мировой войны ходили разговоры о переселении Поволжских немцев обратно в рейх в качестве поселенцев, вместо поляков, проживавших в Германском государстве. В конце 1920-х годов Германская общественность жертвовала средства для помощи советским немцам, желающим иммигрировать в Германию, чтобы избежать коллективизации¹⁰.

Идея воссоединения всех советских немцев с их далекой отчизной в 1941 году была центральным пунктом в экстравагантных схемах, о которых мечтал Генрих Гиммлер, будучи Рейхскомиссаром по защите Германской расы, и занимая эту должность, созданную для него Гитлером в октябре 1939 года. Планы Гиммлера на востоке состояли в том, чтобы гарантировать, что «ни одна капля немецкой крови не будет пролита и не останется враждебной расе»¹¹. Предполагалось, что немецкие поселения в Крыму, на Украине и вдоль Волги станут форпостами новой Германской империи, невольными проводниками германизации на востоке. Объявленная в Москве в сентябре 1941 года массовая депортация всех советских немцев вызвала бурю негодования властей в Берлине. Министр восточных территорий, партийный идеолог Альфред Розенберг, издал инструкцию для германской радиопропаганды, чтобы она высказала контругрозу: «Если против Поволжских немцев будут совершаться преступления, евреи должны будут заплатить за эти преступления в многократном размере»¹².

Немецкие оккупанты все же не остались ни с чем. Силы стран Оси ворвались на советскую территорию так стремительно, что в общей сложности 300 000 советских немцев оказались в их юрисдикции, 183 000 из них на Украине¹³. Для организации Гиммлера первым делом надо было точно определить, кто среди населения новой восточной империи является истинным «германцем». Это было далеко не так просто. По всей оккупированной немцами Европе гиммлеровские эмиссары составляли списки всех этнических немцев. В списках фигурировали несколько разных категорий населения востока, которые должны были неумолимо соблюдаться германскими чиновниками в процессе чистки этнического плавильного котла при выявлении признаков «немецкости». В группы I и II в списке входили расово чистые немцы, у которых оба родителя были немцами, обе группы различались по уровню сохранения у человека истинного немецкого сознания. В группу III включали тех, кто обладал преимущественно германской кровью и демонстрировал формы поведения, ясно указывающие на то, что «регерманизация» возможна. В последнюю категорию входили все те, у кого была хоть какая-то доля немецкой крови, но кто смешался с чуждой расовой средой до такой степени, что утратил стремление оставаться немцем и не подавал надежды на эффективную «регерманизацию»¹⁴. Но даже в столь подробном каталоге оставались неучтенные категории. Советские немцы с примесью еврейской крови полностью исключались и их отправляли на расстрел. Чиновникам приходилось быть особенно бдительными, чтобы никто из русских, выучивших немецкий язык или принявших немецкий образ жизни, не проскользнул сквозь сети как ложный немец; по тому же принципу, немцы, говорившие только на русском языке и принявшие русские обычаи, могли, тем не менее, квилифицироваться как генетическое дополнение к категории с длинным названием «люди немецкого происхождения, способные к регерманизации»¹⁵.

С началом скрининга вскоре обнаружилось, что два столетия жизни в России превратили немцев в нечто еще менее соответствующее идеалам СС. Чиновники жаловались на то, что их немецкий язык представлял собой не просто отдельный диалект, но превратился в некую смесь с русским языком; привычки и взгляды советских немцев имели мало общего с привычками европейских немцев, масса данных говорила за то, что эти немцы предпочтение отдавали коммунизму, а не фашизму, в результате, советских немцев – коммунистов изолировали и отправляли на расстрел. Когда местных советских немцев вынудили присоединиться к акциям по окружению и убийству евреев, начались протесты и мятежи. Большое число немцев были отправлены на запад, чтобы они поселились на территории завоеванной Польши; другие были сосланы в Крым в качестве передового отряда программы немецкой колонизации. Когда началось отступление немецкой армии, 300 000 советских немцев последовали за ней, но большая их часть была схвачена в конце войны и передана в руки советских властей, и все закончилось тем, что они оказались в лагерях и особых трудовых поселениях в Сибири.

Их потомки, наконец, воссоединись со своими соотечественниками в Германии в 1990-х годах, когда более четверти миллионов советских немцев покинули посткоммунистическую Россию, эмигрировав в недавно объединившуюся Германию¹⁶.

Судьба советских немцев с особой силой показала чрезвычайную сложность и неоднозначность проблемы расы и нации при Сталине и Гитлере. Для несчастных советских немцев эта двусмысленность обернулась двойной опасностью. Чем сильнее советский режим потворствовал сохранению ими их немецкой идентичности, тем более привлекательными казались они гитлеровской Германии, и более опасными для Сталина. Вследствие такой двусмысленности ни в чем не повинное население на протяжении целых десятилетий подвергалось преследованиям и гонениям, а их традиционная культура и общины были полностью уничтожены.

* * *

Концептуализация понятий расы, наций и государства были центральными политическими темами в обеих диктатурах. Национальные и расовые проблемы лежали в основе значительной части крайнего насилия и социальных преследований в двух режимах. Вопрос национальной идентичности не был четко определен ни в том, ни в другом случае. И действительно, обе диктатуры возникли на руинах государств, где вопрос национальной идентичности не был четко определен, или страдал противоречиями и неясностью. Сталину и Гитлеру пришлось противостоять этому наследию путем навязывания разными путями, часто через насилие, той версии понятия, которая, как им представлялось, соответствовала их идеологическим приоритетам и историческим обстоятельствам двух систем.

Дореволюционная Россия представляла собой имперское государство, а не нацию. Около 45 % населения империи составляли не русские жители, объединившиеся вокруг русского этнического ядра. Различие между государством, как империи, основой которой было русское население, и идеей «русской» национальности и культуры нашло семантическое отражение в различии между прилагательными «российский» [государство, империя] и русский [язык, народ]. Первоначально объектом приверженности подданных империи была корона, как центральный институт государства. Этнические русские или «великороссы», как они были известны, считали себя – если они вообще задумывались об этом, первой по старшинству или титульной нацией, но они не создавали национальное государство; до 1914 года на огромной нерусской периферии отчетливое и развитое чувство национальной идентичности либо вообще не существовало либо находилось в зачаточном состоянии. И здесь также наблюдалась семантическая путаница: русский термин «нация» использовался этнографами для определения четких этнических категорий в пределах империи; слово «народ» предполагал отдельную культурную и лингвистическую общность, но не обязательно развитое чувство национальности, или даже общности географической территории¹⁷. В Российской империи связь между государством, нацией и территорией была определена недостаточно четко. Для большинства граждан империи идентичность определялась непосредственным контекстом работы и места.

После 1917 года большевистский режим столкнулся с явным парадоксом. С одной стороны марксизм диктовал, что революционное государство будет интернациональным и социальным. «У трудящихся людей нет страны» – писал Маркс¹⁸. Национальная идентичность в целом рассматривалась как продукт специфически буржуазной стадии исторического развития, которая обречена на исчезновение по мере того как население будет осознавать свою идентичность в качестве членов социалистического общества. С другой стороны, Ленин видел в национальной эмансипации законное стремление колониальных народов бороться против капиталистического империализма. Накануне 1917 года на территории нерусской перифирии царской империи процветали радикальные политические движения; некоторые из них строились на национальных устремлениях, и, можно сказать, напоминали заморские колонии других великих европейских империй.

В 1918 году был достигнут идеологический компромисс. Режим предоставил возможность национального самовыражения, как законное право всех бывших подданных империи, но признал, что оно в некотором смысле было временной ступенью на пути к зрелой стадии социалистического самосознания, объединяющего все народы в едином братском содружестве. Во время Гражданской войны власти пошли на уступки национальным сообществам с целью завоевания сторонников в борьбе против контрреволюционных сил, но когда Советское государство наконец оформилось конституционно, отдельные группы населения, обозначенные как национальности, не получили права самостоятельного политического развития. Сепаратистские движения в Грузии и на Украине были подавлены. Сталин хотел обозначить новое государство как Российскую Федерацию, но когда в январе 1924 года конституция, наконец, была принята, государство получило такое название, которое хотел Ленин: Союз Советских Социалистических Республик¹⁹.

Даже это формулировка вызывала много вопросов. Предполагалось, что у жителей Союза будет несколько перекрывающихся обозначений, первое, как жителей одного из 37 союзных или автономных республик или областей, подтвержденных в 1924 году, затем, как членов отдельных этнографических групп, и наконец, как граждан Советского Союза. Связь между национальностью и территорией оставалась сформулированной не достаточно четко. Более 20 миллионов людей существовали как этнические меньшинства в республиках, где доминировали другие этнические группы. В некоторых маленьких республиках, проживающие здесь этнические русские по численности превосходили коренное население²⁰. Еще миллионы людей населяли земли, когда-то принадлежавшие Российской империи, но теперь стали частью населения независимых государств восточной Европы, которые могли в один прекрасный день вновь оказаться под властью Советского Союза. Предположение, что революция, в конце концов, поглотит остальные части Европы, дало самому Советскому Союзу временную перспективу, пока страна ожидала возникновения братских социалистических государств. Интернационализм режима, выраженный в целенаправленном выборе «Интернационала» в качестве государственного «национального» гимна, и выбор красного флага международного социализма в качестве своего символа, требовали примирения с множившимися отдельными национальными единицами в рамках Советского федеративного государства и с очевидной неспособностью революции материализоваться за пределами границ Советского государства.

Германская национальная идентичность также была результатом неоднозначной истории. Германское государство, образованное в 1871 году, было федерацией бывших независимых государств, среди которых доминировала самое крупное из них – Пруссия. Федеративный характер новой конституции позволял мощным провинциальным княжествам дожить до 1930-х годов. Новое государство, наподобие Российской империи, было конституционным, а не национальным образованием, объединенным преданностью короне и конституции. Термин, выбранный для определения Германии, был преднамеренно неопределенным. Немецкий рейх перекликался со средневековой Священной Римской империей, но не имел ни малейшего намека на национальный статус. Немецкое слово, обозначающее нацию, как и его русский аналог, имело два значения: нация была главным образом этнографическим термином, но это слово чаще всего использовалось в XIX веке для обозначения немецкой нации; подразумевался не только «народ», но и уникальное сообщество, разделяющее общие ценности, общий язык, культуру и даже кровь. Концепция национальности была полем очень острых споров. Многие германские националисты, воодушевленные идеей единого народа, пытались решить проблему «Великой Германии» перед 1871 годом, основываясь на союзе всех германских народов в едином этническом государстве. Однако Германия, возникшая в 1871 году, оставила за своими пределами миллионы немцев, живущих в империи Габсбургов, в то время как включила в себя миллионы поляков, датчан и французов, которые стали гражданами нового государства в результате завоеваний или аннексии, но относились к другой национальности. Это положение, путем создания «Малой Германии» отвечало стремлениям консервативной элиты, создавшей Германскую империю, но не пан-германские устремления многих германских националистов, которые не оставляли надежду на объединение всей нации на основе этнического и культурного родства, а не общей территории и общих имперских институтов. Символы нового Рейха также были предметом споров. Вплоть до 1920-х годов не было общенационального гимна. Флаг государства представлял собой Прусский черно – бело-красный флаг с имперским орлом на нем, но флаг Германского национального движения, поднятого во время революции 1848 года, был трехцветным – с черным, золотым и красным цветами. Политики разделили флаги: Прусский штандарт демонстрировал консервативные ценности Рейха; отвергнутый триколор символизировал силы социального прогресса.

Эти конкурирующие версии Германии перестали быть объектом противостояния по окончании Первой мировой войны. Германская империя исчезла с карты мира, на ее месте возникло новое республиканское государство. Веймарская республика, основанная в саксонском, а не прусском городе, все же установила другой статус германской нации, корни которого лежали в соперничестве за объединенное, конституционное и либеральное государственное устройство нации, которое выражала потерпевшая поражение Германская революция 1848 года. Республиканская нация была сообществом свободных и равноправных граждан, сосуществующих в общем национальном государстве. Символы государства перекликались с этим либеральным наследием. Республика приняла Германский триколор. В 1924 году популярная националистическая песня «Deutschland, Deutschland, über alles» стала национальным гимном. Название гимна «Германия превыше всего», слишком быстро и неправильно переведенное как «Германия над всеми», было принято как неофициальный гимн Франкфуртской Ассамблеи в 1848 году. Сочиненная немецким поэтом-изгнанником в трех куплетах в 1841 году как радикальный вызов монархическому деспотизму, песня упоминает все аспекты германской идентичности – от любви к природе до любви к вину²¹. Она воспринималась германскими демократами как выражение революционного патриотизма, как германский эквивалент «Марсельезы».

Нация республики никогда не принималась большей частью населения, которое она, по ее заявлению, представляла. Консерваторы тосковали по старому Рейху монархии и традициям; их возмущало социал-демократическое происхождение нового государства и неявный интернационализм немецких социалистов и коммунистов. Некоторые немцы хотели вернуться к федеральной структуре, существовавшей до 1871 года, с истинной независимостью основных провинций. Большинство немецких националистов допускали, что центральный национальный вопрос о будущем «Германии» после поражения и о преодолении территориальной раздробленности не может быть решен республикой. Ключевой вопрос о том, что составляет «Германию», оставался все еще не решенным. Пангерманисты выступали за союз между Германией и территорией, в 1919 году ставшей Австрией, но этому препятствовали положения Версальского договора. Приграничные территории были переданы Франции, Польше и Дании, хотя на них проживало значимое количество немецких меньшинств. Миллионы немцев из бывшей империи Габсбургов теперь жили под властью Чехии или Италии. В течение 1920-х годов германские географы пытались начертить согласованную карту того, на что истинное Германское государство должно быть похоже, но результат оказался неубедительным. Карту Германии можно было составить по этническому принципу, однако, решить вопрос, должна ли карта простираться до региона проживания Поволжских немцев, было слишком трудно; карта могла простираться на юг и восток от существующих границ, покрывая территории, находящиеся под лингвистическим, культурным и коммерческим влиянием Германии, но как территория такая Германия оставалась неопределенной²².

К началу 1920-х годов доминирующий взгляд на эти вопросы в националистических кругах не был ни географическим, ни конституциональным. Он опирался на традиционную концепцию народа, определяющую Германскую нацию как уникальное и исключительное сообщество, объединяющее всех немцев внутри и вне границ государства. Определяя Германскую нацию в узко этнических и культурных понятиях, националисты могли включать в нее все очаги германского населения, расположенные в соседних государствах, и отказывать в гражданстве каждому, кто формально являлся гражданином страны, но был не немцем. «Наша высшая цель, – писал австрийский пангерманист Георг фон Шёнерер в 1921 году, – национальная исключительность»²³. В 1920-х годах идее народа было дано псевдонаучное обоснование, для чего были использованы данные популярной социальной биологии. Националисты видели в народном сообществе расовое единство, связанное не только мощным чувством культурной индивидуальности и духовного родства, но и общностью физического происхождения. Наследственные императивы занимали центральное место во всех радикальных националистических идеях Германии. Принцип расовой однородности или сходства типов, лежал в основе всех радикальных националистических систем, и именно здесь наиболее отчетливо виден контраст между проблемами идентичности в Германии и в Советском Союзе, так как ни один из аргументов, касающихся конкурирующих идентичностей советских граждан не ставил вопрос о расовой исключительности, релевантности, либо целесообразности²⁴.

Проблема национальной идентичности была именно той темой, по которой и Сталину и Гитлеру было, что сказать. Оба они не принадлежали к титульным нациям, Сталин был грузином, принявшим перед войной Россию как свою политическую родину, Гитлер – австрийцем, который предпочел в 1914 году воевать за Германию, а не за империю Габсбургов, и кончивший тем, что после 1918 года остался там навсегда. Технически Гитлер на протяжении восьми лет между 1924 и 1932 годами был лицом без гражданства, лишенный гражданства Австрии, но получивший отказ в гражданстве Германии. Существует соблазн утверждать, что в результате этого оба персонажа были склонны преувеличивать их российский и германский мандаты, однако доказать это с достаточной убедительностью вряд ли возможно. В Советском руководстве было много лиц нерусского происхождения, пришедших к большевизму из-за его враждебности к шовинизму царского государства; австрийские немцы переходили границу так же легко, как и немцы – в обратном направлении, и еще много других австрийцев, помимо Гитлера, разделяли его пангерманские сентименты. Оба персонажа, нет сомнений, хорошо понимали, что они могут стать куда более успешными политиками на арене, большей, чем Грузия или Австрия, но главным моментом является то, что идеи о нации, национальности и государственности были центральными в идеологиях обоих диктаторов.

В 1913 году Ленин попросил Сталина написать памфлет о «Марксизме и национальном вопросе» для определения, в каких аспектах большевистская партия стоит на национальных позициях. По-видимому, этот Сталинский опус стал самым важным и оригинальным вкладом в теорию; здесь содержалось на удивление ясное определение того, что составляет нацию. Сталин априори отверг идею, что нация по своему характеру является расовым или племенным образованием, и что «национальная обособленность» имеет практический политический смысл. Большинство современных наций является продуктом длительного исторического процесса смешения рас. Нации, утверждал Сталин, формировались скорее исторически, чем биологически. Статус нации выражался в общем языке, единой территории, общности экономической жизни и прежде всего, общей культуре и образе мышления²⁵. Все нации, отвечающие этим признакам, имели равное право на выражение своей идентичности. Самоопределение национальных групп представляло собой форму освобождения от гнета: условием культурной свободы одной национальности было «ее желание предоставить те же условия для других национальностей»²⁶.

Идея свободы самовыражения, культурного и лингвистического разнообразия отличалась от буржуазного национализма. В сталинской интерпретации национализм как стратегия сепаратизма господствующего класса, шовинизм, нацеленный на разделение пролетариата, и национализм, как «право национальностей на свободное развитие» в рамках международной пролетарской солидарности, между собой различались²⁷. Сталин выступал против неограниченного права на политическое самоопределение, если автономия противоречила интересам революционного движения. Буржуазные национальности были сегрегационными и племенными; большевистские национальности были интернациональными и братскими²⁸. Спорная идея о том, что нации могли и утверждать свою культурную уникальность и оставаться членами более широкого социалистического братства, после 1917 года оставалась центральным пунктом большевистской национальной политики. Эта идея была обобщена Сталиным в 1925 году в простой формуле культуры: «национальная по форме, но социалистическая по содержанию»²⁹.

Внутренне Сталин всегда был непоколебимо уверен в том, что Советский Союз ни в коем случае не представляет собой нацию. Это было государство, как и царская монархия, состоящее из многих национальностей. Будучи членом правительства многонационального государства, Сталин имел возможность заявлять, что Советский Союз – «это необыкновенная организация для сотрудничества народов», – есть поистине интернациональный, «живой прообраз будущего союза народов»³⁰. В конечном итоге национализм станет менее важным, так как национальности сольются в единое бесклассовое сообщество. Такая логика рассуждений была предвестником того, что станет известным как «строительство социализма в одной стране». Эта идея, впервые прозвучавшая из уст Ленина в 1915 году, часто воспринималась ложно как выражение «национального» социализма, отход от интернационалистских устремлений истинного марксизма исток «националистического» социализма Сталина. Тем не менее, эти амбиции не были националистическими ни в каком смысле этого слова³¹. Отсутствие революций за пределами границ Советского Союза вынудило большую часть большевиков принять благоразумную точку зрения, согласно которой социализм должен быть построен без поддержки пролетариата других стран. Но существование множества национальных групп в пределах СССР позволяло режиму утверждать, что социализм остается по существу интернациональным, как это и предполагалось. Сталин никогда не отказывался от идеи, что Советский Союз должен продолжать бороться с капитализмом и поощрять революции за рубежом; «социализм в одной стране» обеспечивал Советскому Союзу особое место среди руководителей мировой борьбы, но такая заявка не была декларацией о национальной независимости. Если в 1930-х годах Сталин и ожидал от советских граждан проявления советского патриотизма, то эти чувства вытекали из любви к единственной социалистической родине, но не из чувства национального высокомерия. В 1930 году Сталин, выступая перед XVI съездом партии, заявил, что вопрос о принуждении отдельных национальных образований Советского Союза оставаться в составе «общей великой русской нации» не стоит³². Хотя, начиная с середины 1930-х годов, диктатура начала все более явно идентифицировать себя со специфически российским историческим прошлым, Сталин всегда подчеркивал различие между Советским Союзом, как социалистическим государством, в которое входят многие национальности, и нацией, являющейся выражением особой и уникальной культуры.

У Гитлера также были собственные взгляды на нацию и государство, в корне отличающиеся от сталинских. Хотя он никогда не давал систематической формулировки понятия национального статуса, как это было в случае со Сталиным, Гитлер излагал то, что он имел под этим в виду в «Майн Кампф», написанной в 1924–1925 годах, и в его так называемой «Второй книге», продиктованной в 1928 году, но так и оставшейся не опубликованной. Нация для Гитлера была неотделима от идеи расы. Каждая нация, писал он, «всего лишь множество более или менее сходных между собой индивидов»; эти индивиды «связаны кровью», сходством ценностей и развитым расовым самосознанием. Там, где Сталин утверждал, что «каждая нация равноправна любой другой нации», Гитлера настаивал, что они существуют исторически в государстве постоянного неравенства³³. Он подразделял нации на две категории: высшие расы, пронизанные стремлением к «самосохранению и преемственности» и способные как к созиданию, так и к поддержанию высшей культуры; и низшие расы, обреченные на биологическое вымирание и культурное бесплодие. Нации в понимании Гитлера, были сообществами, находящимися в постоянной конфронтации, исключительными и воинственными в силу своей природы и необходимости. Их нельзя было определять по общности территории, поскольку сильные, но географически ограниченные народы имели право захватывать все новые земли, в которых они нуждались для обеспечения собственного долгосрочного существования.

По мнению Гитлера, понятие государства должно коррелироваться с понятиями нации и расы. Единственной целью государства является защита биологической чистоты своего населения, поддержание уровня расового самосознания и организация отражения покушений других наций на их жизненные интересы.

Все не-германцы по определению были не способны быть или стать членами гитлеровского Германского государства или германской нации³⁴. Он бескомпромиссно отвергал любую идею интернационализма, смертного врага истинно расового государства, вдохновленную евреями. Вместо этого, Гитлер ожидал, что «вся жизнь и все действия» людей будут посвящены утверждению их собственных национальных ценностей за счет других, враждебных культур³⁵. Принципиальным врагом этих целей был еврейский народ, так как только он, будучи «самым могущественным соперником» расового государства на протяжении всей истории служил инструментом того, что Гитлер называл «денационализацией»³⁶. Не имея собственной территории, евреи – «раса без корней», процветали, паразитируя на теле ничего не подозревающих наций-хозяев, полностью высасывая их культуру и загрязняя их биологическое наследие³⁷. Национализм Гитлера был исключительным и профилактическим, он служил выражением культурного превосходства и расового родства там, где сталинский национализм проявлялся как инструмент культурной эмансипации и политической конвергенции. Сталинское государство представляло собой многонациональную реальность, подкрепленную отчетливо не-национальным социальным и политическим видением; Гитлеровская концепция государства основывалась единственно на «сохранении и усилении» одной нации, чьим интересам должны были беспрекословно подчиняться все политические и социальные цели³⁸.

* * *

Советская национальная политика строго следовала линии, обозначенной Сталиным в 1913 году, и которую широко одобрила партия. Ни одна нация не имела права выйти из состава нового революционного государства и проводить свою независимую политику, поскольку такие действия подпадали под определение «сепаратизм». Националистов, не являющихся преданными коммунистами, увольняли с работы или отправляли в заключение. Но с другой стороны режим энергично осуществлял этноцентрическую программу. Основным национальностям было разрешено создавать отдельные партийные «секции», в том числе и советским евреям, не обладающим отдельной территорией. Такое решение высветило трудности в определении того, какая этническая группа советского народа, может называться «нацией». Существовало искреннее стремление способствовать расширению этнического разнообразия, поскольку было широко принято, что развивающееся чувство национальной культурной идентичности ускорит процесс социальной и политической модернизации, одновременно поощряя национальности идентифицировать себя с более широкими целями советского социализма. Первый шаг на пути эмансипации национальных культур был сделан в 1923 году, когда была введена политика, цель которой состояла в поощрении «укоренений» местных способов выражения этнической идентичности. Конституция 1924 года придала многонациональному государству форму: наряду с четырьмя основными республиками (Украиной, Белоруссией, Российской Федерацией и Закавказской Федеративной Республикой) в него входили более мелкие автономные республики и автономные регионы. Очагам этнических групп, расположенных за пределами своих официально очерченных национальных территорий, был придан статус автономных областей или районов, для сохранения их собственной национальной идентичности³⁹.

Этот процесс поставил Советское государство в парадоксальное положение, когда оно во многих случаях было вынуждено идентифицировать и создавать национальные образования для населения, мало озабоченного или не имевшего понятия о собственной этнической принадлежности, а в некоторых случаях даже собственной письменности. Советские географы и этнографы потратили годы на то, чтобы классифицировать каждое этническое меньшинство, которое они могли найти, даже в отдаленных районах за полярным кругом. К 1927 году они обнаружили 172 этнических групп, и каждой из них был придан официальный статус. Первый полный список национальностей был опубликован за год до этого, но в нем содержались разделы «национальностей, вызывающих вопросы», в том числе насчитывавших меньше пятидесяти человек⁴⁰. Языковые исследования были еще более тщательными и подробными; было идентифицировано 192 отдельных языка, и всем им был придан институциональный статус, даже в тех случаях, когда язык был так мало распространен, что казался крошечным островком среди моря других языков.

Там, где не было письменности, требовалось создать ее. Было решено, что латинский алфавит менее империалистический, чем кириллица, и первые транскрибированные языки были созданы на основе латиницы, с использованием символов Международной Фонетической Ассоциации, но без заглавных букв и пунктуации⁴¹. Лингвистическая модернизация также привела к решению латинизировать арабскую вязь для южных республик Советского Союза под эгидой Всесоюзного комитета по новому алфавиту, основанному в 1927 году. На Кавказе и в Средней Азии слабо подготовленные учителя, преодолевая немыслимые трудности, учили свое неграмотное население читать по буквам, совершенно не знакомым им всем. Одна киргизская учительница, добившись успеха, так что ее класс сумел запомнить наизусть 26 букв алфавита, была послана в Москву за остальными 26 буквами⁴². Что касается языков малочисленных народов, латинский алфавит просто был не способен передать все огромное разнообразие их звуков, в итоге для 92 различных языков было отобрано 125 различных буквенных знаков⁴³.

Даже в более крупных этнических группах процесс «укоренения» не происходил самопроизвольно и требовал поддержки поощрительных мер со стороны государства. В 1924 году восточные области Белой Руси были трансформированы в Белорусскую Республику, но большая часть местных белорусских крестьян не обладали достаточно развитым чувством этнической идентичности, а многие из них говорили не на белорусском языке. Во время переписи населения в 1926 году 80 % жителей назвали себя белорусами, но только 67 % из них заявили, что говорят на своем языке⁴⁴. До революции в регионе не было ни одной газеты на белорусском языке, но благодаря официальной поддержке к 1928 году их стало 30, а через десять лет – 149. Ключом к успеху коренизации было образование на родном языке и подъем уровня грамотности. В своем памфлете 1913 года Сталин предполагал, что националистические устремления могут быть удовлетворены путем предоставления каждому национальному меньшинству «собственной школы»⁴⁵. К 1927 году 38 % белорусских детей учились на родном языке, а к 1939 – эта цифра достигла 93 %⁴⁶. По всему Советскому Союзу количество школ, в которых обучение проходило на родном языке, было пропорционально численности той или иной этнической группы в регионе. Узбекистан, «нация», искусственно созданная в 1924 году на основе многих народностей, поддерживала 22 официальных языка, крошечный Дагестан – 20. К 1934 году школьные учебники издавались на более чем сотне различных языков⁴⁷.

Последствия создания наций внутри страны были противоречивыми. С одной стороны оно способствовало модернизации Советского общества в результате повышения уровня грамотности и продвижения современных форм коммуникации. В нерусских регионах возникли собственные элиты, чьим важнейшим интересом была эксплуатация советской программы экономического развития и реформа системы социального обеспечения собственного населения. На Украине и в Белоруссии в составе городского населения была высокая доля не местных, преимущественно русских, жителей. К концу 1920-х годов города начали заполняться белорусскими и украинскими крестьянами, привлеченными высокими зарплатами в промышленности. В 1926 году на каждого русского жителя Киева приходился 1,7 украинцев; к 1941 году это соотношение достигло 5,6⁴⁸. Сдвиг в национальном составе местных коммунистических партий также отражал этноцентрические приоритеты власти. В 1922 году только 23 % членов Украинской Коммунистической партии были коренными украинцами, более половины партии были русскими; в 1931 украинцы составляли уже 58 % членов партии, а русские только 24 %⁴⁹. В конце 1920-х годов Украинская партия попросила передать российские территории, населенные преимущественно украинцами обратно Украине. Москва отказала, но даровала 130 «национальных районов» и 4000 городов украинцам, проживающим в пределах границ Российской Федерации⁵⁰.

Политика, начавшаяся с предоставления националистам уступок с целью удушения местного сепаратизма, напротив, усугубила чувство национальной идентичности и ослабила связи между социалистическим центром и националистической периферией.

Это противоречие оказалось нетерпимым в контексте экономической революции, начатой в 1928 году. Широко распространенное сопротивление коллективизации в нерусских регионах достигло своей кульминации в решении заставить украинских и казахских крестьян поделиться своим зерном в 1932 году, даже ценой массового голода, забравшего жизни примерно четырех миллионов человек, в большинстве своем нерусских. С начала 1930-х годов под давлением Сталина, желавшего гарантировать, что лозунг «национальное по форме, социалистическое по содержанию», действительно может быть воплощен в жизнь, приоритетная национальная политика 1920-х годов была ослаблена, а в некоторых случаях, повернута в обратном направлении. В 1933 году коренизация была официально отменена: меньше внимания уделялось «коренизации» местных культур и больше усилий было приложено к продвижению советско-российской идентичности⁵¹.

Этнографам, в спешном порядке выделившим слишком большое число национальных единиц в 1920-х годах, было предписано упростить классификацию. В 1937 году список национальностей был сокращен со 172 до 107 путем объединения в одну категорию небольших групп, демонстрирующих явное родство. Для Всесоюзной переписи населения 1939 года их число было сокращено еще больше, до 98. Из этого списка примерно 59 национальностей были идентифицированы как основные, а 39 – как этнографические группы⁵². Гонка лингвистических автономий также была замедлена. В 1937 году 40 миллионов нерусских, принужденных принять латинский алфавит, должны были перейти вместо этого на кириллицу, и эти изменения уже на следующий год вошли в силу, оставив их по-прежнему неграмотными и озадаченными. 13 марта 1938 года был принят закон по которому русский язык отныне становился обязательным вторым языком во всех школах. В большинстве школ высшей ступени и университетах русский язык стал языком преподавания даже в нерусских регионах. Обязательное двуязычие стало условием расширения доступа к высшему образованию, но оно оказалось тем средством, которое обеспечило Советский Союз единым, общим средством коммуникаций. Русский был провозглашен «международным языком социалистической культуры»⁵³. Русский стал языком команд и в Красной Армии. Местными языками все еще могли пользоваться чиновники и партийные лидеры, но русский был важнейшим средством связи с Москвой, и незаменимым инструментом для любого нерусского с амбициями подняться вверх по карьерной лестнице⁵⁴.

С начала 1930-х годов режим приступил к упрощению сложной сети отдельных этнических единиц, проводя политику большей ассимиляции. Сталин хотел ослабить центробежные тенденции, вызванные коренизацией, утверждая общую Советскую идентичность, проистекающую не из национальной принадлежности, а из классового принципа. В 1934 году многие из местных комитетов, созданных для наблюдения за делами национальных меньшинств, были ликвидированы. В течение следующих пяти лет тысячи школ, советов, автономных национальных регионов и городских поселений, причисленных к конкретным национальностям, были преобразованы в мультиэтнические институты или просто закрыты. Центр также усилил экономический контроль над периферией. С внедрением пятилетнего плана государственный бюджет был централизован Москвой за счет нерусских республик и регионов. В 1920-х годах центр распоряжался в среднем 55–60 % государственного бюджета; в 1930-х годах эта цифра выросла до 74 %, а к концу диктатуры она достигла почти 80 %⁵⁵. Упразднение в 1932 году Высшего Совета народного хозяйства, который имел отделения во всех основных национальных республиках, привело к отмене ответственности властей на местах за экономическое планирование и строительство во всех сферах производства за исключением узкого списка потребительских товаров. Через четыре года сталинская конституция отменила большинство полномочий ранее возложенных на национальные республики и регионы, за исключением администрирования социального обеспечения и образования; роль Совета Национальностей в Верховном Совете СССР понизилась до минимума⁵⁶.

Существует соблазн утверждать, что центростремительный тренд 1930-х годов отражал возрождение русского национализма после его заката в 1917 году. Сталина часто представляли как великого русского националиста, стремившегося использовать русскую историю и культуру в качестве инструмента подавления возрождающегося нерусского национализма и предавшего мультикультурные устремления революции во имя укрепления диктатуры центра. Однако проблема в действительности гораздо сложнее, чем эта схема. Дело в том, что в советской национальной политике, начиная с момента создания Союза в 1924 году, существовали реальные противоречия. Из-за опасений Ленина по поводу выживания великорусского шовинизма, восходившего к дореволюционному периоду, не было выделено отдельной русской национальности. Понятия «Россия» и «русский» были преднамеренно удалены из названия нового Советского государства. Не существовало отдельной Российской Коммунистической партии. Почтальонам было запрещено доставлять письма из-за границы со словами Россия на лицевой стороне конверта. Территория, которую охватывала Российская Федерация, с этнической точки зрения была чрезвычайно разнообразна, как и Союз в целом, в результате чего она пестрила многочисленными автономными регионами или городскими поселениями, населенными национальными меньшинствами. Для обозначения понятия «русский» в Российской Федерации использовался термин «российский», что означало «государство», а не людей или культуру. Россия явно доминировала в стране, просто в силу ее размера и исторического развития, но русские люди оказались зажаты тисках между непризнанной национальной идентичностью и новой реальностью советского гражданства⁵⁷.

Сталин понимал эти противоречия. Он не был русским националистом, хотя любил русскую культуру и был очарован русской историей. И в 1930-х годах сам продвигал ограниченную руссификацию по практическим соображениям. Россия преподносилась как самая продвинутая в Советском Союзе модель социалистического развития, старший брат только что родившимся или еще находящимся в подростковом возрасте национальным республикам, объединившимся вокруг ее границ. Пример России был использован как модель нового Советского патриотизма, который рассматривался режимом как необходимый противовес неконтролируемому возникновению местного патриотизма в национальных республиках. Быть русским означало в то же время быть идеалом социалистического гражданина, приверженным не шовинистическим фантазиям о национальном превосходстве, а глубокому осознанию прогрессивного характера социалистического государства, которое он помогает созидать.

Советский патриотизм был нацелен на объединение всех национальностей в едином стремлении построить социализм, но в 1930-х годах он преследовал более насущную цель. С усилением угрозы войны с Японией на востоке и с Германией на западе, режим искал способы мобилизовать энтузиазм народа для защиты того, что теперь вновь стало называться «родиной». Для обеспечения патриотических символов, потребность в которых общая советская идентичность не могла удовлетворить полностью, была призвана русская история. Сигналом к смещению акцентов стало возвращение в школьные классы в 1934 году традиционной повествовательной истории, которая должна была заменить преподавание исторического материализма, теперь отвергнутого как слишком сухой и бесстрастный предмет. Стандартный учебник Покровского «Краткая история России» был заменен в 1937 году на более патриотическую версию. На первой странице учебника был девиз «Мы любим нашу страну и должны знать ее замечательную историю»⁵⁸. В 1940 году Александра Панкратова опубликовала новую «Историю СССР», в которой великие военные победы прошлого стали ступенями на пути к современному социалистическому государству. Битва при Бородино, загнавшая в тупик вторгшуюся в страну армию Наполеона, описывалась в терминах, которые могли преследовать только современные цели: «Русский народ вновь продемонстрировал всему миру героизм и самопожертвование, на которые он способен, когда на кону стоит защита страны и национальной независимости»⁵⁹.

Связь между официальным поощрением патриотизма и глубоким международным кризисом была очевидной. Возрождение интереса к великим военным героям русской истории не подразумевало реабилитации злодеев царского прошлого. Историю воспринимали выборочно. Петра Великого восхваляли как реформатора и создателя государства. Иван IV Грозный царствовавший в XVI веке, после десятилетий поношений был возвращен в светский «пантеон» на основании того, что он заложил первый примитивный фундамент современного cоветского государства. Новая история была преднамеренно дидактической. Было важно показать, что обычные люди играли в прошлом важную роль в героической борьбе, тогда как знать и торговцы колебались, или предавали государство⁶⁰. Эта тема стала главной в фильме Сергея Эйзенштейна «Александр Невский», заказанном в 1937 году и снятом в 1938 году всего за шесть месяцев. Первоначально названный «Русь», средневековое название России, фильм повествует об истории русского князя, жившего в XIII веке, который поднял народ на победу над германскими тевтонскими рыцарями в знаменитом Ледовом побоище на Чудском озере в 1242 году. Не требовалось особого воображения, чтобы понять намек. В первоначальном сценарии Эйзенштейна Невский был убит прямо перед тем, как его народная дружина обращает немцев в бегство, но Сталин сказал ему, что ему хочется, чтобы герой остался живым. Фильм снимался в течение летних месяцев 1938 года; картину зимней битвы пришлось изображать, удерживая куски льда на поверхности озера при помощи наполненных газом шаров и закрасив всю растительность вокруг в белый цвет. Когда фильм был завершен, Эйзенштейн написал пропагандистский пассаж под названием фильма «Моя тема – патриотизм», объясняющий, что знаменитые последние слова Невского – «Кто к нам с мечом придет, тот от меча и погибнет», выражают «чувства и волю масс советского народа»⁶¹.

Вновь открытое историческое прошлое России было использовано для того, чтобы еще больше укрепить преданность советских людей. Было продано 20 миллионов копий «Песни о Родине» из фильма «Цирк», созданного в конце 1930-х годов, о расовой терпимости. Но под родиной подразумевался Советский Союз, а не Россия⁶². Значение политики русскификации 1930-х годов не следует преувеличивать. Тогда задача возродить царскую империю не ставилась. Российская история стала для патриотической пропаганды источником героев, имена которых могли запомнить все. Но было много и советских героев. Для расширения обучения на русском языке или внедрения общих знаний языка в Советских вооруженных силах или среди бюрократии существовали практические причины. Но лояльность по отношению к мультиэтническому государству поддерживалась и другими путями. В 1930-х и 1940-х годах число газет и книг на нерусском языке продолжало расширяться. В год столетия со дня смерти русского поэта Пушкина, которое отмечалось в 1937 году, было издано 27 миллионов экземпляров сборников его поэзии, на не менее чем 66 различных языках⁶³. Продолжали формироваться и новые автономии. В 1936 году была образована Еврейская автономная область на советском Дальнем Востоке со столицей в Биробиджане, для того, чтобы способствовать более полному проявлению чувства еврейской национальной идентичности. Доля нерусских в местных или национальных органах власти продолжала расти на протяжении всего периода Сталинского правления.

Куда более важным, чем руссификация, был сталинистский антинационализм. В 1930-х и 1940-х годах это привело к депортации более чем двух миллионов нерусских в лагеря и специальные поселения, массовым убийствам еще тысяч нерусских во время чисток 1936–1938 годов, и проведению более жестокой политики по отношению к советским евреям. Очевидное противоречие между этноцентризмом режима и чудовищной жестокостью по отношению к огромному числу национальных меньшинств вытекало из различия между двумя видами национализма, которые Сталин выделил в своей брошюре 1913 года.

Реакционный национализм был несовместим с социализмом, так как он проповедовал отдельную этническую идентичность; социалистический национализм был приемлем, так как он основывался на идеях равенства и освобождения. Разделительная черта между ними проходила в сфере политики, а не этнической принадлежности. В 1930-х и 1940-х годах Сталин трактовал эти политические категории действительно очень широко, чтобы включить в них и те национальности, лояльность которых была под подозрением по причине их общей этнической связи с зарубежным населением, что предполагало их враждебность к Советскому государству. Он возражал не против принципа национального развития как такового (некоторым депортированным народам было разрешено сохранить формы этнической идентичности в новых местах поселения), а против тех народов, которые не смогли пройти тест на политическую верность делу коммунизма, как, например, советские немцы.

Большая часть этнических депортаций была результатом войны или страха перед войной. В советских приграничных регионах на востоке, западе и юге проживали достаточно большие по численности национальные меньшинства, родственные по происхождению народам антикоммунистических соседей Советского Союза – Финляндии, Польши, Японии, Ирана, Турции и Прибалтийских стран. В 1923 году была установлена 22-километровая приграничная зона, патрулируемая войсками НКВД, которая, как предполагалось, будет гарантировать, что любые сепаратистские амбиции можно будет изолировать и подавить. Советская ксенофобия была частью и элементом коллективной паранойи по поводу защиты «социализма в одной стране». В 1929 году была установлена вторая зона еще дальше от границы и с 1930 года и позже население, в отношении которого были сомнения в лояльности к интересам советской безопасности, было перемещено вглубь страны, первыми – поляки, белорусы и украинцы, затем финны, проживавшие в Карелии и Ленинграде, позже немцы с Украины⁶⁴. В 1932 году были переселены 60 000 кубанских казаков, а пять лет спустя 6000 иранцев и почти 1000 курдов. В августе 1937 года Центральный Комитет издал указ о депортации с советского Дальнего Востока 171 000 корейцев, которые, якобы, представляли опасность из-за близости места их проживания к Японии. В сентябре всех их перевезли в товарных вагонах в 44 различные поселения в Средней Азии. Те, кто уезжал добровольно, получали от щедрот 370 рублей и билет на поезд; остальных войска НКВД погрузили в тесные вагоны. Меры осуществлялись с бессмысленной тщательностью: 700 корейцев, уже сосланные в специальные трудовые поселения на востоке, были отозваны из лагерей и отправлены к своим собратьям в Казахстан⁶⁵.

Страх перед внутренним врагом объясняет причину столь высокой доли нерусского населения, которая стала жертвой волны массовых арестов и расстрелов в период между 1936 и 1938 годами. Сотни тысяч русских разделили их судьбу, но другие народы были наказаны куда сильней. Для оправдания их преследований НКВД характеризовал их как «национальности иностранных правительств». Из 681 000 расстрелянных во время ежовщины в 1937 и 1938 годах, 247 000 были убиты под предлогом националистических устремлений; 73 % тех, кто был арестован в нерусских регионах, были расстреляны. За период с 1936 и 1938 годов примерно 800 000 были расстреляны, сосланы в лагеря или депортированы в Среднюю Азию⁶⁶. Украинская коммунистическая партия была выделена Москвой как рассадник сепаратизма и буржуазного национализма. Таким образом, политика официальной поддержки отдельной украинской национальной идентичности, проводившаяся в течение десяти лет, была повернута вспять. В 1930 году независимую Украинскую автокефальную церковь, основанную в 1921 году, вынудили вновь воссоединиться с Русской православной церковью⁶⁷. Сопротивление Украины коллективизации было подавлено жесточайшим образом. В 1937 году топор навис над Украинской коммунистической партией, но в особенности над этническими украинцами, доминирование которых в партии нарастало. Весной 1937 года две трети старших чиновников и одна треть местных партийных функционеров подверглись чистке. Между августом 1937 и летом 1938 года все народные комиссары Украинского правительства и все 102 члена, за исключением трех, Центрального Комитета Украинской партии были арестованы и большинство их них были расстреляны.

Весной 1938 года Сталин послал на Украину молодого русского Никиту Хрущева, восходящую партийную звезду, который, будучи партийным боссом в Москве, уже подверг чистке большую часть старших коммунистических функционеров в городе, с указанием искоренить все остатки Украинского «сопротивления». Образцовый и сверхстарательный посланник партии снова приказал арестовать все правительство и уволил всех партийных секретарей, назначенных вместо тех, кто подвергся чистке или был расстрелян в 1937 году. В течение 1938 года в города и районы республики были спешно назначены 1600 новых секретарей партии⁶⁸. «Наша рука не должна дрогнуть, – говорил Хрущев в августе 1937 года, – мы должны идти по трупам наших врагов…»⁶⁹.

Антинационализм режима нарастал по мере приближения войны. В период между 1940 и 1948 годами более трех миллионов нерусских были вырваны из родных мест и сосланы вглубь советской территории. Здесь их постигла та же судьба, что и советских немцев, они оказались брошенными в специальных поселениях в отдаленных и пустынных районах Казахстана и Сибири без пищи и воды, и почти без крыши над головой – не большое удовольствие. Десять процентов из всех сосланных в спецпоселения – приблизительно 377 000 человек, умерли от болезней, недоедания и гипотермии⁷⁰. Тысячи других погибли на пути к поселениям, в процессе долгого медленного путешествия на поездах или истощающих вынужденных маршей. Депортации не имели особой схемы; не существовало единого, заранее обдуманного плана. Каждая новая волна депортаций была ответом на изменния во внешних обстоятельствах, происходивших за пределами Советского Союза: первая – в период сотрудничества с Германией, вторая – в ответ на страхи перед предательством в нерусских приграничных областях, третья – в послевоенных период, когда сотни тысяч людей были обвинены в сотрудничестве с немецким врагом и сосланы в лагеря ГУЛАГа или специальные поселения. Только в процессе второй волны депортаций происходило методическое переселение полностью всех этнических групп. До 1941 и после 1945 годов место ссылок выбиралось по политическим критериям – «социально опасный» или антисоветский, довольно растяжимым – от очевидных (националистический политик, священник, солдат и торговец) до абсурдных (филателист и знаток эсперанто, жертвы космополитического характера своих увлечений). Национальность как таковая не была единственной причиной; если бы это было так, миллионы других жертв, скорее всего, присоединились бы к невольному исходу⁷¹.

Жертвами первой волны депортаций стали поляки, латыши, эстонцы и литовцы с бывших территорий царской империи, которые оказались под Советским контролем по условиям советско-германского пакта, подписанного 28 сентября 1939 года для подтверждения раздела Польши между двумя государствами. Точное число депортированных неизвестно, поскольку сотни тысяч людей либо добровольно переезжали в поисках работы в промышленные центры на западе Советского Союза, либо были призваны в Красную Армию. Число поляков, депортированных в лагеря и спецпоселения составляло примерно один миллион человек, мужчин, женщин и детей, включая 336 000 беженцев из западной оккупированной немцами части Польши. Но не все они были этническими поляками. Только 58 % из них говорили по-польски; пятая часть их была евреями, а 15 % – русскими или украинцами, попавшими в сети НКВД из-за политических взглядов или социального положения⁷². В Прибалтийских государствах, оккупированных Советским Союзом в июне 1940 года, под прицелом оказались те же социально-политические элементы: 30 000 из Литвы, 16 000 из Латвии и 10 000 эстонцев⁷³. Они были депортированы в грузовых автомашинах, с грубым отверстием в деревянном полу, которое служило уборной, и крошечным занавешенным окном. Грузовики, вместимостью до 40 человек, были переполнены до отказа. Продукты поставлялись для каждого рейса, но их распределение зависело от охраны, которая воровала для себя либо продавала запасы. Обед из супа, хлеба и соленой рыбы давали только один раз в несколько дней, и немного воды; и как следствие, высокий уровень смертности от обезвоживания среди наиболее уязвимой части депортируемых – детей и стариков. Совершить побег можно было только проломив истертый и прогнивший пол в грузовике, но позднее охрана приделала импровизированную стальную косу под последним грузовиком, так, что она перерезала беглецов пополам, когда они ложились на дорогу⁷⁴.

Причина второй волны депортаций была иная. Вслед за вторжением 22 июня 1941 года население в приграничных областях, этнически связанное с вторгшимися армиями, было выселено по причинам безопасности: о судьбе советских немцев было сказано выше, но к ним присоединились 89 000 финнов, сосланных в Казахстан в сентябре 1941 года вопреки тому, что армия отчаянно нуждалась в людских ресурсах и поездах для сдерживания стремительного наступления противника. Два года спустя десять меньших по численности национальных меньшинств из южных приграничных районов были все коллективно наказаны по личному распоряжению Сталина за сотрудничество с оккупантами. Все они рассматривались как потенциальная угроза безопасности, но поскольку не представлялось возможным определить, кто именно из людей сотрудничал, либо мог сотрудничать в будущем, все население было превентивно депортировано, а их земли были отданы ветеранам или русским поселенцам. В 1943 году на восток были сосланы 93 000 калмыков и 69 000 карачаевцев; через год – 387 000 чеченцев, 91 000 ингушей, 38 000 балкарцев, 183 000 крымских татар, 15 000 греков и 95 000 турок-месхитинцев и курдов⁷⁵. Правомерность депортации была воистину сомнительной, но многие малые народности находились в натянутых отношениях с Москвой еще задолго до войны. Они были уязвимы в силу своей немногочисленности, и благодаря политике коренизации легко опознаваемы. Многие украинцы также сотрудничали с немецкими оккупантами или вступали в антисоветскую националистическую армию, сражавшуюся и с немцами и с русскими. Но аппетита Сталина к мести не хватило на переселение 40 миллионов украинцев из наиболее плодородной и промышленно развитой республики⁷⁶. Однако, через три года после окончания войны в трудовые лагеря и спецпоселения прибыла третья волна депортированных. Некоторые из них были украинцами и белоруссами, добровольно сотрудничавшими с немцами; другие работали или воевали на стороне немцев для того, чтобы избежать голодной смерти и тюремного заключения; третьи были остарбайтер, т. н. восточными рабочими, два миллиона которых были переправлены в Германию для работы в военной промышленности и сельском хозяйстве. Так как среди них было много этнических русских, эта третья волна была, как и первая, неопределенной по расовому составу. Ее численность трудно установить сколь-нибудь точно, но к 1949 году было 2,3 миллиона обитателей специальных поселений, почти все они были представителями национальных меньшинств; четыре пятых из них были осуждены по декрету в ноябре 1948 года провести остаток своих жизней в этих поселениях. В первые пять послевоенных лет 219 000 депортированных в южные районы, погибли⁷⁷.

Несмотря на то, что крупномасштабные этнические депортации в Советском Союзе после 1945 года пошли на убыль, у свидетельства их связи с обстоятельствами войны – сталинистского антинационализма была еще одна глава. В годы, предшествовавшие смерти диктатора в 1953 году, пришла очередь советских евреев стать объектом преследований. Еврейская община в Советском Союзе представляла проблему для советской национальной политики. «Я не могу их проглотить, я не могу их выплюнуть, – как говорят, воскликнул Сталин после того, как восторженная толпа из 50 000 евреев приветствовала первого посла Израиля в Москве в октябре 1948 года. «Это единственная группа, которая совершенно не поддается ассимиляции»⁷⁸. Когда Сталин писал о национализме в 1913 году, он признавал уникальный характер еврейской идентичности. Из 81 страниц его труда «Марксизм и национальный вопрос», 17 были посвящены еврейскому вопросу. Сталин считал, что евреи обладают «национальным характером», но так как они лишены какой-либо связи с землей и в силу этого не имеют четко обозначенной территории, они не «образуют нацию». Он сокрушался по поводу того, что он называл еврейской «обособленностью» и видел в «национальной исключительности» евреев, претенциозную и враждебную социализму черту⁷⁹.

Еврейское население царской России было преимущественно не крестьянским, и в этом смысле не имело своей территории, но оно проживало в едином географическом пространстве. Большая часть из пяти миллионов имперских евреев проживала в черте оседлости, широкой полосе территории, протянувшейся от Прибалтийских губерний до Крыма, на которой евреям было разрешено осесть в восемнадцатом веке. Евреи проживали кучно в некоторых регионах, в пределах которых они составляли большую долю населения городов и поселков. Преследуемые как государством, так и общераспространенным местным антисемитизмом, российские евреи были первыми в Европе, кто стал развивать особое сионистское мировоззрение. С момента первого конгресса Поклонников Сиона в 1884 году до Конвенции Сионистов в мае 1917 года, после падения царской власти, еврейские националисты требовали права на национальную территорию и защиту еврейской культуры и религиозной идентичности. В 1917 году в России было 300 000 сионистов, организованных в 1200 местных групп⁸⁰. Очень немногие российские евреи были большевиками; только 958 из них вступили в партию после 1917 года. Напротив, основная еврейская социалистическая организация «Бунд» насчитывала 33 000 членов⁸¹. В начале 1920-х годов тысячи евреев-социалистов вступили в коммунистическую партию; в партии была создана национальная секция евреев, евсекция, при том, что евреи не считались отдельной национальностью со своей автономной территорией. Евреи-коммунисты сыграли ведущую роль в атаках на сионизм, поддержка которым сегрегационной идентичности, иудейской веры и еврейского национализма, совершенно очевидно противоречили политическим приоритетам режима. В 1920 году сионистское движение ушло в подполье, где существовало в опасной атмосфере тайного сопротивления режиму. На протяжении всех 1920-х годов сионисты подвергались массовым арестам и тюремному заключению. Попытки покинуть Советский Союз, чтобы направиться в Палестину, неумолимо пресекались; 21 157 сионистам удалось эмигрировать в 1925–1926 годах, но в период между 1927 и 1934 годами, когда эмиграция была прервана, только 3,045 было позволено покинуть страну⁸².

Политика советских властей в отношении евреев в 1920-х годах металась между суровыми репрессиями, применявшимися к сионистам, и идеологической приверженностью к культурной автономии и социальному развитию этнических меньшинств. Антисемитизм в Советском Союзе был формально запрещен, как часть официальной политики, выступающей против пережитков царских времен – дискриминации и шовинизма; термин «жид» был объявлен вне закона. Режим проводил четкую грань между идишем и иудаизмом по причине того, что первый был языком еврейских масс, а второе означало религию евреев и их культурную элиту. К 1931 году в стране насчитывалось 1100 школ и 40 ежедневных газет на идише⁸³. Советских евреев поощряли также покидать местечки и традиционные штетл, в пределах черты оседлости (отмененной в 1915 году перед революцией), так чтобы они могли сформировать более современные социальные взгляды. Тысячи евреев были переселены в сельско-хозяйственные регионы Южной Украины и Крыма, подняв, тем самым, к концу 1930-х годов численность сельского еврейского населения с 75 000 до 396 000, что составляло 13 % от общей численности всего еврейского населения. Число евреев в промышленности за период между 1926 и 1931 годами удвоилось; наметился отчетливый наплыв евреев в большие города за пределами черты оседлости⁸⁴. Власти надеялись на то, что советские еврейские рабочие быстро ассимилируются в светский, пролетарский мир, который находился в стадии строительства. К 1939 году 77 % еврейских работников были работниками наемного труда в промышленности и в офисах; только 16 % еврейского населения продолжали придерживаться традиционного ремесла, и из них только крошечная доля – 3 %, занимались частной торговлей⁸⁵.

Положение многих советских евреев резко изменилось в 1930-х годах при Сталине. Здесь важно четко различать политику властей в целом по отношению ко всему населению, и политику, направленную в отношении конкретно евреев. В большинстве случаев советские евреи подвергались тем же, наказаниям, что и неевреи. В 1930 году была закрыта евсекция в партии, наряду с другими национальными партийными секциями, и большинство их руководителей позже погибли в процессе чисток. С окончанием НЭПа пришел конец и большей части независимого еврейского бизнеса и ремесленным мастерским, но это происходило не только с еврейскими предпринимателями. Усиление антирелигиозной кампании в 1929 году привело к закрытию 100 синагог и запрещению соблюдения дня отдохновения у еврейских рабочих; но были закрыты и христианские и мусульманские церкви и мечети, а рабочая неделя были изменена, чтобы предотвратить возможность соблюдать христианское воскресенье⁸⁶. Евреи, арестованные или заключенные в тюрьму или убитые государством в 1930-х годах, преследовались как контрреволюционеры или реакционные националисты, наряду с миллионами неевреями. В населении ГУЛАГа в конце 1930-х годов евреи в действительности были представлены незначительно по сравнению с общим числом заключенных⁸⁷. В 1928 году правительство приняло решение создать область специального расселения советских евреев в Биробиджане вблизи отдаленной советско-манчжурской границы в надежде на то, что это отвлечет евреев от мечты об обретении собственной родины и от их стремления в Палестину. Территория была суровой и необжитой, как и любая другая в Советском Союзе; для того, чтобы сделать эту малопригодную для жизни местность более привлекательной здесь была разрешена частная собственность на землю. Однако, вопрос о насильственной депортации или принуждения евреев переселяться в Биробиджан не ставился. Небольшая ручеек поселенцев начал прибывать, но к 1939 году на территории осело всего только 108 000 человек, многие из которых были неевреями, привлеченные перспективой свободного занятия сельским хозяйством. Перепись 1959 года показала, что только 8,8 % населения региона были евреями⁸⁸.

Эта политика также стала результатом обстоятельств войны, которые спровоцировали режим на более агрессивный антинационализм, в первую очередь в отношении еврейской элиты в Советском Союзе, а затем – еврейского населения в целом, которое, как советские немцы или чеченцы, подпало под подозрение властей по политическим мотивам. Годы войны изменили ситуацию с советскими евреями жестоко и навсегда. В 1939 и 1940 годах Советский Союз получил дополнительно почти два миллиона евреев в Восточной Польше и Прибалтийских государствах. Это были области, где позиции сионизма были прочными, а еврейская культура пронизывала все. За менее чем два года Советской власти независимая еврейская жизнь была сведена почти до нуля: синагоги были закрыты, субботний день отдохновения официально не соблюдался, еврейские магазины и ремесленные мастерские были насильственно преобразованы в государственные кооперативы, а общественные ритуалы иудейской религии и семейной жизни были загнаны в сферу частной жизни и нелегальные молитвенные дома⁸⁹. Тысячи раввинов, руководителей общин и интеллектуалов были арестованы или депортированы. По некоторым данным примерно 250 000 человек, депортированных из Восточной Польши, были евреями, некоторые из них были беженцами из западных оккупированных немцами частей Польши⁹⁰. Когда в июне 1941 года началась война, многие евреи, число которых остается неизвестным, бежали из этих районов на восток с отступающими частями Красной Армии, но почти все, кто остался в гитлеровской оккупации, были убиты в процессе последовавшего затем геноцида. Когда Красная Армия вновь вошла в Киев в ноябре 1943 года, она обнаружила всего одного живого еврея. Когда в 1944 и 1945 года в города и деревни, когда-то оставленные ими, наконец, вернулись беженцы, еврейская жизнь в них полностью исчезла.

Во время войны Сталин использовал враждебность немцев по отношению к евреям в собственных целях. В августе 1941 года выдающиеся еврейские интеллектуалы создали собственный Еврейский антигитлеровский комитет, но его независимость и интернационализм показались слишком подчеркнутыми для полного недоверия и приведенного в боевую готовность режима. Два ссыльных польских лидера-еврея были похищены агентами НКВД; один покончил жизнь самоубийством в тюрьме, другой был расстрелян.

В апреле 1942 года для мобилизации сил еврейского сообщества в целях противодействия войне и использования иностранных источников средств для поддержки советских военных усилий был создан Еврейский антифашистский комитет. Номинально его возглавлял известный советский актер Соломон Михоэлс, но в действительности комитет был инструментом режима, за которым постоянно наблюдал неусыпный НКВД. Комитет просуществовал до послевоенного времени, и власти терпели его до тех пор, пока он мог обеспечивать поддержку советского дела за рубежом. Возрождение еврейской идентичности после войны было связанное с созданием государства Израиль в 1948 году. Сталин с осторожностью приветствовал это событие, рассматривая его как способ давления на западный империализм на Ближнем Востоке, но когда стало ясно, что многие советские евреи надеются на возрождение сионизма для подкрепления собственных стремлений к самостоятельному развитию в Советском Союзе, власти развязали новую волну репрессий. Тысячи еврейских интеллектуалов и представителей интеллигенции были арестованы или оказались в заключении по обвинению в «космополитизме» и во взаимоотношениях с иностранными еврейскими общинами. Эмиграция в Израиль была запрещена; за период между маем 1948 года, когда был наложен запрет, и концом 1951 года только четырем пожилым женщинам и одному ветерану инвалиду удалось прорваться через занавес⁹¹. Сталинский закоренелый страх перед этнической «пятой колонной», спровоцировавший депортации 1930-х и 1940-х годов, теперь перешел в контекст «холодной войны». Впервые всё еврейское сообщество было заподозрено в том, что оно является агентурой международного американского сионистского заговора. Жертвой тихого убийства, совершенного по прямому приказу Сталина в январе 1948 года стал Михоэлс. Сначала повешенный, затем застреленный агентами НКВД, он лежал на дороге, после того как его переехал грузовик, чтобы симулировать дорожно-транспортное происшествие, после чего его прах проводили с пышными похоронами⁹². За следующие пять лет, до смерти Сталина в 1953 году, еще тысячи представителей еврейской элиты – врачи, артисты и интеллектуалы, были убиты или отправлены в тюрьмы как шпионы, саботажники или убийцы, работающие на американский империализм. Существуют убедительные, хотя и неполные свидетельства того, что в 1953 году Сталин готовился к массовой депортации советских евреев в наказание за их политическую неблагонадежность и закоснелую «национальную изоляцию»⁹³.

Были ли эти антиеврейские репрессии связаны с расовыми соображениями? Тот же вопрос возникает и в отношении депортаций других народов и всепроникающего антинационализма всех лет пика сталинизма. Нет сомнений в том, что расхожий расизм имел место в Советском Союзе в отношении евреев и других этнических меньшинств. Но официальная позиция советского государства заключалась в противодействии всем формам откровенной или насильственной расовой дискриминации. Когда двое американских инженеров выбросили черного американского рабочего из рабочей столовой тракторного завода в Сталинграде в 1930 году, их арестовали, обвинили в «белом шовинизме» и депортировали обратно в Соединенные Штаты⁹⁴. Небольшую черную общину на Кавказе – потомков дезертиров из многонациональной Оттоманской армии – режим поощрял к смешанным бракам, способствуя их ассимиляции. Концепция «расы» рассматривалась советскими учеными как антропологический феномен, он изучался отдельно от этнографии, которая сама занималась нациями. В течение 1920-х годов советские и германские антропологи сотрудничали в исследовании физиологической классификации рас, но когда немецкие ученые начали использовать национал-социалистические аргументы для подтверждения политического характера расовых различий, их советские коллеги прервали сотрудничество и вместо этого стали подчеркивать идею равенства рас: расы являются продуктом изменения исторических условий, а не внутренней природы человека. В 1930-х годах советские исследователи отправились в отдаленные районы Советского Союза, для того, чтобы показать, что так называемые «отсталые» расы не были биологически обречены, поскольку советское государство могло изменить их внешние социальные условия жизни⁹⁵. Смешение рас, проклятие расового вырождения в понимании германских социальных биологов, было научно исследовано в Бурят-Монгольской автономной республике, с целью подтвердить закономерный вывод о том, что рабочие, родившиеся в смешанном браке, обладали такой же выносливостью и физическими кондициями, что и этнически чистые русские⁹⁶.

Основное объяснение враждебности по отношению к отдельным национальностям в Советском Союзе, где этническое разнообразие сознательно усиливалось и поощрялось, лежит в области политики, а не биологии. В 1934 году были введены внутренние паспорта, в которых их владельцы должны были указать под пятым пунктом свою национальность. Цель этого состояла не в том, чтобы создать всеобъемлющий этнический профиль населения, поскольку этот относилось только к тем, кому было больше 16 лет и к тем, кто жил в городах, но в том, чтобы иметь возможность отслеживать представителей тех национальностей, которые, как полагали власти, являлись потенциальной угрозой безопасности, смешавшись с жителями городов. Такой способ был не самым совершенным, поскольку владелец паспорта мог выбрать национальность одного из родителей, или назвать предпочтительную национальность, в случае, если это ему покажется более благоразумным. Этнические группы, ставшие мишенью для сталинистского антинационализма, были жертвами не расизма, а ксенофобии, страха перед тем, что отдельные народы, имеющие связи с внешним миром, могут представлять собой множество троянских коней, стремящихся подорвать т. н. советский эксперимент. Такой подход был едва ли более рациональным, чем биологический расизм, но его корни лежали в политике, а его цели состояли в том, чтобы сохранить Советский коммунизм при любых обстоятельствах.

* * *

Национальная политика национал-социализма на первый взгляд кажется более незамысловатой. Несколько определений Гитлеровского рейха не позволяют объяснить его ультранационализм, и в практическом смысле слова, вся его политика в период между 1933 и 1945 годами была так или иначе связана с главной целью – сохранения, расширения и защиты Германской нации. Сам Гитлер рассматривал международную политику, военное строительство, экономическое возрождение и социальные амбиции режима как единое целое. «Цель Германской политики, – как свидетельствуют записи в протоколах, говорил Гитлер в ноябре 1937 года, – состоит в том, чтобы обезопасить и сохранить расовую массу и увеличить ее»⁹⁷. Германский «народ», наиболее предпочтительный термин в течение всей диктатуры, сочетающий идею и «нации», и «расы», был краеугольным камнем всего, что совершала диктатура, сводя весь комплекс националистического наследия до простейшего выражения.

Национальный вопрос в реальности не так просто было решить. Учитывая столь громогласную приверженность режима идее национального единства, было поразительно мало дискуссий о том, что есть нация. Язык и символы национальной принадлежности и государственности оставались такими же двусмысленными, какими они были с момента основания германского государства в 1871 году. Сам термин, выбранный для обозначения нового государства, Третий рейх имел неудачное происхождение, так как был сформулирован колоритным радикал-националистом, человеком богемы, Меллером ван ден Бруком, чья книга «Третий рейх» вышла в свет в 1923 году. Через два года ван ден Брук был помещен в психиатрическую клинику, так как страдал от последствий сифилиса, которым он заразился в годы богемной юности, и здесь 30 мая 1925 года он застрелился. Призыв к возрожденной авторитарной Германии, звучавший со страниц книги, сделал ее бестселлером, а национал-социалисты присвоили термин, тогда как ван ден Брук оказался среди тех авторов, чьи книги ликующие студенты национал-социалисты жгли в мае 1933 года⁹⁸. Сам термин «рейх» имел коннотации скорее с империей, а не с нацией, но «Третий рейх» никогда не был официальным названием государства, которое сохраняло то же название «Германский рейх», какое оно получило в 1871 году. Термин «нация» использовался редко по причине его связи с западными либеральными традициями. В большинстве случаев после 1933 года в ходе политических дискуссий предпочитали прибегать к терминам, подобным «раса» или «расовое государство». В августе 1936 года вышла директива, запрещающая использовать слово «народ» в ином контексте: «Существует только один народ – германский»⁹⁹.

Символы национального возрождения также были двусмысленными. Режим отверг республиканский триколор и заменил его не на национальный флаг Рейха, существовавшего до 1919 года, а на флаг, придуманный самим Гитлером со свастикой в центре. Четырехконечный с переломами крест, по происхождению восходящий к древнеиндийскому знаку, был известен тесному кругу расовых теоретиков и мистиков и «арийцам», радикальному крылу германских националистов, использовавших его как «арийский» талисман. Искривленная, с наклоном влево свастика была предложена Германской рабочей партии в 1919 году дантистом Фридрихом Кроном, как знак его арийских, антисемитских взглядов. Когда партия стала НСДАП, Гитлер перенял символ, выпрямил его концы, повернул их вправо и установил черную свастику на белом фоне в красном круге. Это стало стандартной формой для флага, знамени и повязки на руке. После 1933 года этот флаг стал использоваться во всех публичных событиях, а в мае того года Геббельс издал руководство, запрещавшее любое коммерческое использование свастики за исключением эмблем для кокарды, праздничных декораций в цвете национального флага и знамен, которые доминировали на всех публичных ритуальных событиях на протяжении всего периода диктатуры¹⁰⁰. Цвета нового флага перекликались со старым имперским черно-бело-красным флагом, но это не означало, что режим намеревался возродить старую империю.

Выбор флага со свастикой подчеркивал ту степень, до которой национальные символы диктатуры были связаны не с националистическим прошлым, а национал-социалистическим настоящим. Одним из примеров этого был национальный гимн. После 1933 года режим настаивал, чтобы только первый из трех куплетов исполнялся голосом; второй считался тривиальным, а третий куплет напоминал о страстном стремлении либералов XIX века к «свободе и справедливости». Вместо этого за первым куплетом должно было следовать на всех публичных мероприятиях пение двух куплетов песни о Хорсте Весселе – партийного гимна, написанного юным членом СА, убитым коммунистами в 1928 году в Берлине, в маленькой комнате, которую он делил с проституткой¹⁰³. Песня о Весселе «Поднимите знамя» являлась призывом к оружию во имя Национал-социалистического движения, но не нации. Подрыв национальных символов партией привел скорее к снижению, а не усилению традиционного чувства верности нации. В 1934 году ежегодный праздник, организовывашийся в память о Бисмарке, основателе современной Германии, был отложен¹⁰². В том же году присяга, которую давали солдаты, поступающие на военную службую, была изменена так, что клятва на верность конституции и обещание «защищать Германскую нацию» были заменены на персональное заявление о «беспрекословной преданности» личности Адольфа Гитлера, «лидера Германской нации»¹⁰³. Когда в январе 1939 года меняли текст присяги в Красной Армии, обет «бороться за Советский Союз, за социализм», был заменен не на клятву верности Сталину, а на более патриотичную «народу и родине»¹⁰⁴.

Идея партии как олицетворения нации и Гитлера как персонификации национальной борьбы, предлагала особую версию Германской государственности в сравнении в другими концепциями нации. Федеральное государство-нация, унаследованное от республики, было отброшено в сторону в результате реформ местного самоуправления в 1934 году, которые положили конец независимости периферийных регионов и сконцентрировали принятие решений в Берлине. Отложены в сторону были консервативные версии Германского будущего. В 1933 году Германская национальная народная партия (DNVP), основная националистическая партия Германии на протяжении большей части 1920-х годов, приверженная консервативному преобразованию республики, была вынуждена самоликвидироваться. В марте 1933 года ее название было изменено на Германский национальный фронт, чтобы она меньше напоминала старомодную партию. Два месяца спустя полувоенное крыло движения, зеленорубашечники «Боевого круга», было запрещено как рассадник антинацизма, а его лидер – Герберт фон Бисмарк, племянник великого Бисмарка, был арестован. 27 июня 1933 года партия проголосовала за само роспуск до того, как этого потребовал Гитлер¹⁰⁵.

Патриотическая Пангерманская лига, основанная в 1889 году для продвижения идеи союза всех немцев, также оказалась в сложных отношениях с новыми властями, так как подобно DNVP, ее устремления были слишком реакционными, и она не скрывала свое недоверие к национал-социализму. После шести лет периодических нападок со стороны нацистской партии, 13 марта 1939 года все ее офисы в Германии были опечатаны Гестапо; некоторые ее лидеры были арестованы за их контакты с консервативным сопротивлением, а сама Лига была ликвидирована¹⁰⁶.

Национал-социалистический имидж нации, как и понятие народ, страдал от той же неясности определения, характерной для более раннего народного национализма. Вопрос о территориальности оставался не решенным большую часть периода диктатуры. Национал-социалисты знали, что Германия периода Версальского соглашения не была Германской нацией, как они ее понимали, потому что она не включала всех немцев или исторические области германских поселений. Гитлер никогда не забывал о намерении расширить территорию Германии, но эти амбиции он умышленно оставлял туманными, поскольку требования вернуть области, потерянные в Версале, просто восстанавливали старый Рейх эпохи Бисмарка, тогда как они исключали немцев из бывшей империи Габсбургов. Картографы обнаруживали, что они находятся под постоянным наблюдением со стороны партийных функционеров, когда пытались трактовать претензии Германии слишком узко, или предлагали ясное определение этнической или культурной области «немецкости» за пределами существующих границ государства. Карты расового состава Европы были запрещены к изучению в школах. В марте 1938 года географами и этнографами была сделана последняя попытка построить приемлемую карту всей Германской государственной территории. Были согласованы три отдельные категории территорий: категория I для основной территории Германии, категория II для смешанных областей, пролегающих между сердцевиной Германии и исконными областями других народов, и категория III для всех немецких анклавов, находящихся среди отдаленных или враждебных регионов. Однако 4 ноября 1938 года партийный отдел цензуры, запретил все общие карты предполагаемых национальных территорий¹⁰⁷. К этому времени Великая Германия, включавшая немцев бывшей империи Габсбургов, была уже создана после воссоединения с Австрией в марте 1938 года и оккупации Судетской области в Чехословакии в начале октября. Партийные радикалы уже смотрели в направлении следующей стадии Великогерманской империи на востоке¹⁰⁸.

Скорее кровь, а не почва, были определяющими факторами национал-социалистической нации. Озабоченность вопросами крови, а не генов, был вопросом семантического выбора; когда в XIX веке немецкие ученые классифицировали расы в соответствии с их качествами, они говорили о «крови», как о ключевом признаке. Метафора крови легко понималась и соответствовала более мистическому национализму, видевшему в крови транспорт особого национального духа, передающегося от одного поколения к другому. В 1913 году Закон о национальностях, принятый в Германии, определял людей немецкой национальности исключительно в понятиях крови¹⁰⁹. Общность «расовой крови» рассматривалась Гитлером как фундаментальная предпосылка развития германской нации¹¹⁰. Немецкая национальная идентичность в XIX веке использовала метафору тела, предполагая общий союз всего народа; при Гитлере режим вознамерился определять национальное тело не как метафорическое понятие, а как биологическую определенность. Вопросы государственности в Третьем рейхе были меньше связаны с проблемами культуры или общей истории, которая была открыта для широкой интерпретации, и больше – с идеей того, что называлось «генеалогической общностью»¹¹¹.

Национальная общность в первые годы режима определялась особым законодательством, указывавшим, кто являлся, а кто нет, расовым немцем. Первый закон «был издан 14 июля 1933 года – «Об отмене натурализации и лишении германского гражданства». Мишенью закона были главным образом евреи.

Недавно натуролизовавшиеся восточные евреи были лишены своего статуса; немцы, проживающие за рубежом и являющиеся врагами нового Рейха, могли быть «денатуролизованы». Именно по этому закону Альберт Эйнштейн, отправившийся в эмиграцию в Соединенные Штаты в 1933 году, был лишен германского гражданства¹¹². В 1935 году на партийном съезде в Нюрнберге Гитлером был объявлен первый всеобъемлющий закон о национальностях. 15 сентября 1935 года Рейхстаг собрался на специальную сессию в Нюрнберге, где одобрил два отдельных закона; первый «О защите Германской крови и Германской чести», второй – закон «О Гражданстве в Рейхе». Закон был в первую очередь направлен против евреев, чей статус «германцев» все еще формально оставался нетронутым. Браки между немцами и евреями были запрещены; то же касалось и сексуальных связей вне брака – для защиты «чистоты Германской крови». Второй закон предусматривал гражданство только тем, кто обладал «Германской или родственной ей кровью», если они «выражали желание и были способны к служению германскому народу и Рейху»¹¹³. В этом втором законе евреи не выделялись отдельно, и по положениям этого закона другие не-немцы, в том числе 600 потомков от связей между немецкими женщинами и черными французскими солдатами времен оккупации Рура в 1923 году, не могли больше быть гражданами Германии. В 1937 году они были насильственно стерилизованы с целью предотвращения любой возможности дальнейшего заражения крови¹¹⁴. Формально этнические немцы, «не желающие или не соответствующие», тоже могли лишиться гражданства; тысячи коммунистов, находившихся в изгнании, были переведены в разряд не-немцев.

В законе о германской крови Гитлер оставил вопрос о дефинициях открытым, вычеркнув последнее предложение проекта, подготовленного для него в Нюрнберге: «Этот закон только для чистых евреев». В следующие несколько месяцев не прекращались долгие дискуссии о том, следует ли лиц наполовину или на четверть еврейского происхождения относить к тому или иному разделу законодательства. 14 ноября было опубликовано дополнение к Закону о гражданстве, в котором четко обозначалось, что немцы, имеющие двух родителей во втором поколении евреев, являющихся ортодоксальными евреями, либо находящиеся в браке с евреем, либо являющееся потомками от брака с евреем, считались лицами еврейского происхождения; все другие лица, наполовину или на четверть еврейского происхождения, продолжали оставаться гражданами Германии¹¹⁵. Мучительные попытки определить, кто является расовым германцем в советских степях, предпринятые через семь лет, лежали в стремлении Рейха придать более точный юридический статус еврейской национальности. На протяжении десяти оставшихся лет Рейха точное определение германской крови потребовало многих часов юридических и медицинских изысканий. Между тем этот вопрос был ключевым для детерминации всей германской нации; в 1938 году

Гитлер предположил, что ни много, ни мало, 30 000 миллионов этнических немцев живут за пределами территории Германии. Поскольку экспансия, осуществленная после 1938 года, привела их под юрисдикцию Германии, все они могли по закону 1935 года претендовать на гражданство во всех случаях, когда они могли подтвердить свою германскую кровь и продемонстрировать должное расовое поведение.

Ответственность за определение и защиту германской крови была СС Генриха Гиммлера передана еще на раннем этапе диктатуры. Первоначальный отдел СС по вопросам расы, созданный в 1932 году, был озабочен главным образом биологическими кондициями своих собственных новобранцев. В ноябре 1933 года офис переместился из Мюнхена в Берлин, где был переименован в Главный отдел по расам и поселениям и его возглавил Вальтер Дарре, партийный эксперт по сельскому хозяйству и ведущий сторонник идей о том, что он называл «самосознанием крови германских народов»¹¹⁶. Вплоть до его отставки в 1938 году, деятельность отдела на раннем этапе отражала собственные взгляды Дарре на размножение здорового крестьянства и побуждение семей СС к жизни в сельских местностях. Его преемник, эксперт по расам СС Гюнтер Панке, руководил превращением отдела в центральный инструмент расового планирования. Расовый отдел продвигал исследования в области «расовой науки» и занимался сбором научных и медицинских данных, которые могли подтвердить биологическое превосходство германских народов и перманентную генетическую неполноценность всех других рас.

Отдел стал главным проводником политики возвращения в состав народа тысяч расовых немцев, оказавшихся под юрисдикцией Германии в результате оккупации или захвата территорий. Война предоставила СС чрезвычайные и неожиданные возможности для реализации идеи «нации» как «расы». В день рождения Гиммлера, 7 октября 1939 года, Гитлер объявил его Рейхскомиссаром по защите германской расы и на следующий год Гиммлер основал Германский расовый регистратор в качестве первого шага на пути идентификации каждого индивида, который мог бы квалифицироваться как этнический немец, в первую очередь по крови, а не по культуре или языку¹¹⁷.

Регистратор в итоге охватил примерно 1,5 миллиона европейцев, которых опросили, измерили, сфотографировали и осмотрели врачи в рамках научных усилий по созданию единой и исключительной модели национального тела. Каждый индивид из пула потенциальных немцев был зарегистрирован в «расовой карте». На ее лицевой стороне отмечались подробные сведения о родителях и родителях в втором поколении, а графа «суждения о расе», основывалась во-первых, на физических данных, затем на собственном мнении интервьюируемого. Обратная сторона карты содержала перечисление основных физических характеристик – цвет волос, глаз и прочее – в четырех колонках. Характеристики первой колонки соответствовали данным идеального арийца: высокий, с длинными ногами и руками, блондин, голубоглазый, с тонкими губами, с розовым цветом лица. Характеристики в четвертой колонке описывали невысокое ростом, смуглолицее, с полными губами, темноволосое, с узкими как у монголов глазами создание. Категории носа варьировались от «высокого, прямого и узкого» до «уплощенного, широкого и кривого»¹¹⁸. Все эти расовые записи тщательно и аккуратно хранились в самой современной машине Холлерита, автоматически пробивающей карты – древнем предшественнике современного компьютера. Эсэсовские эксперты по расам также были заинтересованы в более точной этнической классификации населения, которая должна была осуществляться под их контролем, и которая позволяла выделить тех, кто обладал большим потенциалом для германизации или регерманизации. Поляки были подразделены на пять отдельных категорий: нордических, субнордических, динарских, преславянских и восточных; сама Польша была разделена на пять расовых зон, каждая из которых подвергалась собственному расовому профилированию. Западная Украина была обозначена как зона с семью расовыми подтипами¹¹⁹.

Эта классификация была сконструирована не для того, чтобы удовлетворить любопытство ученых, она была предназначена для оправдания политики расовой иерархии. На территории оккупированной Польши только 3 % тех, кто был проверен, были признаны биологически соответствующими требованиям принадлежности к германской нации. По срочному указанию Гитлера польская национальная элита должна была быть ликвидирована с целью предотвращения любого националистического возрождения. Весной 1940 года были отобраны и убиты 6000 польских интеллектуалов; за годы войны были убиты в общей сложности 45 % всех докторов, 57 % юристов, 40 % профессоров¹²⁰. Там, где Сталин сомневался, следует ли депортировать украинское население, немецкие авторы планов не мучались угрызениями совести. Планы по этнической реконструкции востока допускали фантастические пропорции. Четыре пятых всех поляков, 75 % белоруссов и 64 % западных украинцев предполагалось депортировать в Сибирь, районы, считавшиеся более подходящими для примитивной природы их расового характера, где, как ожидалось, все они вымрут. Цифры относительно тех, кого планировалось переселить, варьировали от 31 миллиона человек по генеральному плану «Ост», подготовленному в 1941 году, до 46–51 миллиона человек по плану Восточного министерства Розенберга, основанного в тот же год для координации этнических чисток и политических реформ на оккупированных восточных территориях¹²¹. Планы предусматривали перемещение примерно 650–750 тысяч этнических немцев с востока и юго-востока Европы в новые земли Рейха на территорию завоеванной Польши, где Гиммлер надеялся создать то, что он называл «расовый буфер», для отграничения германской Европы от славянской Азии. Эти планы включали 187 000 немцев, проживавших в районах, аннексированных Советским Союзом в 1940 году, которые были депортированы в Германию по советско-германскому договору от 28 сентября 1939 года, и 77 000 немцев, проживавших в Румынии. В 1941 году план был расширен и стал включать 3,3 миллиона немецких поселенцев на востоке, среди которых были и 770 000 немцев из самого Рейха, отобранных на основе их проверенной «ценности крови».

Для того, чтобы освободить пространство для вливания нового расового материала поляки и польские евреи были перемещены на восток, однако вся обширная программа переселений и депортаций была спланирована плохо, составлена наскоро и оказалась дорогостоящей. Зимой 1940 года 1 200 000 этнических немцев все еще томились в сети 1500 лагерей для беженцев¹²².

Последствия усилий, направленных на создание национальности на основе строгих биологических принципов, высмеянных советскими учеными, привели к такой политике, которая оказалась запутанной, противоречивой, дискриминационной и, в конечном итоге, смертельной для тех, кого исключили из национального сообщества. Среди этнических групп, которые стали частью экстравагантной программы национальной консолидации Гиммлера, были 26 000 цыган (синти и рома), жившие в Германии. Сначала их не рассматривали как серьезную расовую угрозу. Уголовная полиция постоянно наведывалась к ним как к бродягам или закоренелым преступникам; начиная с 1937 года их стали систематически преследовать по причине того, что Гиммлер принял решение заполнить концентрационные лагеря так называемыми «асоциальными элементами». Их преследования по расовому признаку начались после основания Министерством внутренних дел весной 1936 года Исследовательского института расовой гигиены и популяционной биологии во главе с Робертом Риттером, детским психологом, интересовавшимся вопросами наследственной криминологии. Риттер ходил от одного цыганского табора к другому, составив каталог примерно 77 % цыганского населения; его помощник брал образцы крови и составлял совокупную генеалогию. К 1938 году Риттер пришел к выводу, что цыгане не являются арийцами, вопреки их индийскому происхождению, так как, по его мнению, примерно 90 % их них были метисами. «Отсюда мы знаем, что имеем дело, – писал он – с примитивными номадами враждебной расы»¹²³. Он высказал предположение, что «асоциальное» поведение цыган было следствием их неполноценного расового статуса. Все возрастающий общераспространенный антагонизм по отношению к различным группам цыган, включая и странствующих енишей или «белых цыган» (которые были на самом деле этническими немцами), в конечном счете привел к декрету о «Борьбе с цыганским нашествием», изданному 8 декабря 1938 года Гиммлером как главой полиции Рейха. Декрет основывался на «внутренних признаках расы». Он санкционировал составление национального регистра всех чистокровных цыган, метисов и не-цыган, ведущих кочевой образ жизни, и предусматривал их обязательный осмотр на предмет расового и биологического статуса. По соображениям безопасности всем группам населения, ведущим кочевой образ жизни, было запрещено входить в приграничные регионы. Применение Нюрнбергского закона о смешанных браках было в итоге распространено и на цыган, как на «враждебную расу»¹²⁴.

Положение цыган ухудшилось в 1939 года, когда местные власти стали трактовать полицейский указ слишком широко. В Австрии большая группа оседлых цыган, проживающих в Бургенланде, уже лишилась права голосовать на выборах, посещать школы, а в 1938 году вышел запрет на публичное исполнение их музыки. С 1939 года все цыганское взрослое мужское население было отправлено на принудительные работы¹²⁵. Приближающаяся война в корне изменила ситуацию с цыганами. После захвата Польши Гитлер дал разрешение на депортацию всех цыган Рейха на завоеванные польские территории, отчасти по соображениям безопасности, поскольку цыгане часто рассматривались как потенциальные шпионы, отчасти потому, что они были, так же, как и германские евреи, «враждебной национальностью». 17 октября 1939 года заместитель Гиммлера Рейнхард Гейдрих приказал всем цыганам прекратить странствовать, в противном случае они рисковали оказаться в концентрационном лагере. Цыгане мужского пола использовались на принудительных работах; те же, кто служил в войсках были уволены из их рядов. Цыганским женщинам запретили гадать в том случае, если они беспокоили германское население безосновательными слухами. Тот, кто был пойман на месте преступления, кончил жизнь в женском концентрационном лагере в Равенсбрюке¹²⁶.

Массовые депортации, однако, никогда не происходили из-за перенаселенности принимающих польских областей. В 1940 году только 2500 германских цыган были отправлены на работы в Польшу, однако они не находились в заключении; а в ноябре 1941 года 5000 бургенландских цыган были отправлены в гетто города Лодзь, где многие из них заразились тифом и стали одними из первых жертв, уничтоженных в газовых камерах в Хелмно для предотвращения распространения заболевания¹²⁷. Наконец в марте 1943 года Гиммлер отдал приказ создать специальный лагерь для цыган в Освенциме (Аушвице), для заключения в него «асоциальных» цыган, родившихся в смешанных браках. Приблизительно 5000 цыганам, квалифицированным как чистокровные, было разрешено остаться объектами расовых исследований СС. Тем, кто был занят на военных работах, или был в браке с этническим немцем или немкой, или мог доказать, что имел постоянную работу и постоянное жилище до 1939 года, предоставлялась амнистия. Только цыгане метисы, чей образ жизни рассматривался как представляющий постоянную угрозу основной расе, должны были подвергнуться депортации, но местные полицейские и чиновники разбирались в нюансах расовой теории куда меньше, чем СС, поэтому тысячи цыган были отправлены на восток или сосланы в лагеря, несмотря на все оговорки расовой политики Рейха. Примерно 13 080 немецких цыган оказались в Освенциме, то же произошло и с 10 000 цыган из других частей Европы. Общего плана истребления цыган не существовало. Большинство их в Освенциме умерли от изнурительного труда или болезней; около 5600 были уничтожены в газовых камерах. С советскими и польскими цыганами обращались по-другому. Во-первых, их убивали как потенциальных партизан и шпионов, но их убийство вскоре стало рутинным расовым убийством. Генрих Лозе, гаулейтер рейхскомиссариата Остланда, приказал обращаться с цыганами «как с евреями»¹²⁸. На востоке умерли примерно 64 700 цыган. Из 872 000 человек цыганского населения, проживавшего в Европе в 1939 году, 212 000 (24 %) были умерли или были убиты¹²⁹.

Цыгане были мишенью общераспространенного социального негодования, что упрощало властям работу по их изоляции и наказанию с одобрительного согласия общественности. Расовые соображения стали оправданием для наказания того, что широко воспринималось как девиация, а не как этническая угроза. Ситуация с германскими евреями была иной. «Расовая проблема, – писали два эксперта по расам Министерства внутренних дел в 1938 году, – это еврейский вопрос»¹³⁰. Германские евреи считались властями единственной враждебной расой, имеющей хоть какое-то значение внутри Германского национального государства и после 1933 года были главными объектами систематической политики официальной расовой дискриминации. Ничто в недавней истории не предвещало такого поворота событий. В 1933 году Германия насчитывала в своем населении 525 000 евреев; большая часть из них были устроенными семьями, многие из них были ассимилированными христианскими евреями, некоторые представляли собой недавних беженцев, сбежавших от погромов и расизма в Восточной Европе. Существовала долгая и богатая традиция еврейско-германской культуры; с момента их светской эмансипации в 1812 году, многие немецкие евреи интегрировались в германскую элиту, бизнес и интеллектуальную жизнь. В конце 1890-х годов спорадически возникали антисемитские протесты против еврейской иммиграции и евреев, владельцев магазинов. Сам термин антисемитизм был сформулирован немцем в 1879 году. Среди образованных немцев существовала влиятельная фракция, видевшая «в евреях» врагов германской культуры и германских ценностей; когда перед 1914 годом стала модной наследственная социальная биология, некоторые немцы стали видеть в евреях биологическую угрозу. Обе интеллектуальные традиции стали процветать после 1919 года. Но для германских евреев в этом не было никакой разницы. Не было никакого смысла в разделении политической или социальной идентичности, хотя различия в культуре и религии, для тех, кто их практиковал, были очевидны. После 1918 года сионизм приобрел на короткое время большую популярность, но от 23 000 сионистов в 1923 году, к 1929 году осталось 17 000, из которых только незначительная часть проявляла политическую активность¹³¹. Палестина не стала серьезным центром притяжения и в нее переселилось всего 2000 германских евреев¹³². В течение 1920-х годов правые радикальные националисты абсорбировали антисемитизм, сделав его центральным элементом своих политических взглядов, однако, вплоть до того, как НСДАП не прорвалось сквозь электоральное сито в 1930 году, они оставались небольшим, но заметным меньшинством.

Неофициальный антисемитизм был широко распространен в германском обществе, хотя это имело место и по всей нееврейской Европе.

В этом смысле 1933 год представлял собой полный разрыв с прошлым. Разделительная полоса между этническими немцами и германскими евреями, которая раньше была проницаемой и весьма относительной, превратилась в высокую непреодолимую стену. Несколько дней спустя после назначения Гитлера, юный немецкий студент права Раймунд Претцель, настроенный глубоко враждебно по отношению к новому канцлеру, сидел за столом в главной юридической библиотеке Берлина. В здание ворвался член СА, охотясь за еврейскими юристами. Он встал перед его столом, засунув руки за пояс, широко расставив ноги, и спросил его, является ли он арийцем; тот пробормотал «да», получив ответ, головорез оставил его в покое¹³³. Расовая идентичность была с самого начала Третьего рейха лакмусовой бумажкой для интеграции или исключения; она влекла за собой и физическую угрозу. Характеристика евреев как врагов, данная Гитлером, с самого начала представила конфронтацию как расовую войну. Претцель не только с неохотой подтвердил этнические категории нового режима, но и избежал избиения.

Это очевидные, но важные моменты вопроса. Антисемитизм национал-социалистического движения был хорошо известен всей Германии и в 1933 году он сразу же заразил этим все сферы общественной жизни. Правительство в связи с реакцией из-за рубежа предприняло некоторые меры для того, чтобы снизить волну антисемитского насилия, развязанного против германских евреев весной 1933 года огромной толпой партийных расистов и СА. Уже через три месяца после назначения Гитлера начались ограниченные неофициальные акции бойкота в Великобритании, Канаде, Южной Африке, Австралии, Нидерландах, Франции, Швеции и Соединенных Штатах¹³⁴. Но распространившиеся широко злостные проявления антисемитизма оставили свой след. «Я почти привык жить в условиях полного бесправия, – писал еврейский филолог Виктор Клемперер всего через несколько недель после успеха Гитлера на выборах в марте 1933 года. «Я просто не немец и не ариец, я еврей и должен быть благодарен за то, что мне разрешили остаться живым…»¹³⁵. В следующие шесть лет еврейское население Германии было лишено гражданства, исключено из профессиональной жизни и лишилось своих активов в результате руководимой государством политики экспроприации. Это был постепенный кумулятивный процесс, но партия и режим широко раструбили о нем по всей Германии и получили широкую общественную поддержку. За период между 1933 и 1939 годами появилось более 250 законов и указов, исключавших и клеймивших евреев, начиная с Закона о восстановлении профессиональной гражданской службы, изданного 7 апреля 1933 года. Параграф 3 этого закона гласил, что гражданские служащие не арийского происхождения должны «подать в отставку»; через четыре дня появилось дополнение к закону, в котором говорилось о том, что «неарийцами» считаются все, у кого один родитель или родитель второго поколения, был не арийцем¹³⁶. Но были и исключения для евреев ветеранов и тех, кто находился на службе длительное время.

Вдохновителем этого законодательства был чиновник Министерства внутренних дел, Ахим Герке, который, будучи студентом Гетингенского университета в 1920-х годах пытался создать индекс всех евреев, живущих в Германии. В мае 1933 года он оправдывал закон тем, что население Германии теперь осознает, что «национальное сообщество это сообщество по крови»¹³⁷. Сотни чиновников по всей Германии спешно составляли правила исключения и дискриминации евреев. Университеты и школьные территории были закрыты для евреев; все кинотеатры, бассейны, театры и парки были «арианизированы». Евреям было запрещено иметь собственное радио; последовавшие затем законы лишили их права на вождение автомобилем, и права владения собственным автомобилем или мотоциклом, или даже, для полноты закона, владеть коляской мотоцикла¹³⁸. Реакцией многих евреев на эти законы была эмиграция. В июне 1933 года в Германии проживало 499 682 евреев; из них 98 747 были гражданами других стран.

К маю 1939 года их осталось в стране 213 457 человек, 25 783 из них – не граждане Германии¹³⁹. Около 60 000 покинули страну и отправились в Палестину по договору, подписанному в августе 1933 года между Министерством экономики и германскими сионистами – так называемому соглашению Хаавара – который связал эмиграцию евреев с экспортом немецких товаров на Ближний Восток. Все еврейские эмигранты должны были платить высокие налоги и пошлины государству в качестве публичной платы за их освобождение из Германии. Эмиграция продолжалась до осени 1941 года, к тому времени в Рейхе продолжали оставаться 164 000 германских евреев¹⁴⁰.

Главной целью национал-социалистической политики было исключение евреев Германии из состава нации; во-первых – путем отправки их в карантин внутри Германии, затем с помощью выталкивания их за границу. Парадоксально, но еврейская идентичность в 1930-х годах сильно укрепилась в результате вынужденного развития исключительно еврейской культуры, образования и экономической жизни, и вследствие партийной поддержки официальных связей с сионизмом. Германские эксперты по вопросам рас, спорили о том, как евреи Германии должны характеризоваться, но в общем они следовали взглядам Гитлера, заключавшимся в том, что евреи составляют «нацию». Однако, чем более отчетливой и особенной становилась еврейская идентичность, тем сильнее она разжигала расизм верных членов партии. Начиная с середины 1930-х годов, идея, что Германия должна стать абсолютно «очищенной от евреев», выражалась открыто. «Евреи должны убраться из Германии, – говорил Гитлер Геббельсу в ноябре 1937 года, – на самом деле, из всей Европы»¹⁴¹. Присоединение Австрии в марте 1938 года добавило миллионы немцев к германскому народу, но также и 190 000 евреев. Поэтому австрийскими национал-социалистами в сотрудничестве с советниками СС и Гестапо сразу же была навязана всеобъемлющая программа антисемитского «очищения». Эмиграция была организована экспертом Гестапо по еврейскому вопросу Адольфом Эйхманом. В течение нескольких месяцев еврейский бизнес и дома были «арианизированы». К августу 1939 года все 33 000 еврейских предприятий в Вене были ликвидированы или переданы в руки немцев. Практика принуждения евреев платить за свое освобождение и эмиграцию, существовавшая в Германии, была распространена и на Австрию. К маю 1939 года 100 000 австрийских евреев покинули страну¹⁴².

Евреи стали жертвами распространенной расовой ненависти и развитой теории расового национализма. Они еще не были объектом физического истребления. Большинство дискуссий, касающихся антисемитизма в Германии в предвоенные годы, фокусируются главным образом на поисках корней последовавшего во время войны геноцида. Так называемый «интенционалистские» историки видят ключ к проблеме в частных комментариях Гитлера и случайных угрозах в адрес евреев, высказывавшихся публично; писатели «функционалисты» или «структуралисты» видят антисемитскую политику 1930-х годов как серию незапланированных шагов, или «кумулятивную радикализацию» в направлении будущего геноцида. Но ясных свидетельств геницидного импульса перед 1939 годом сегодня не имеется¹⁴³. Оба подхода невольно отвлекают внимание от существования основной реальности: так или иначе происходивший позже геноцид содержался явно или просто подразумевался в антиеврейской политике 1930-х годов, вся система, возникшая после 1933 года, была фундаментально антисемитской и в своих взглядах, и в целях. Мстительная ксенофобия, поощряемая режимом, была направлена главным образом на евреев на протяжении всего периода существования диктатуры.

Взаимоотношения между германским национализмом и еврейской идентичностью являются центральным пунктом любого понимания принятых впоследствии решений, которые привели к геноциду. К некоторым из антисемитских сентиментов, существовавшим в Германии, можно было относиться как к традиционным предрассудкам – христианские обвинения за распятие Христа, профессиональная зависть к еврейскому интеллектуальному и культурному успеху, или распространенное негодование в отношении еврейского малого бизнеса. Но для Гитлера и тысяч немецких антисемитов, как внутри, так и за пределами партии конфликт между германским народом и еврейской идентичностью был неотвратим, это была трансцендентная борьба за власть между стихийными силами света и тьмы. Евреи были для Гитлера «анти-людьми», «созданиями, противоречащими природе, чуждыми природе»¹⁴⁴. Евреи вызывали вырождение наций; они представляли во всех своих ипостасях «анти-нацию». Кем бы ни были евреи – капиталистами в Лондоне и Нью-Йорке или большевиками в Москве, любая их деятельность служила одной общей и изначальной цели – подорвать чистые нации и разрушить цивилизованную жизнь. Еврейская угроза в рамках национал-социалистической эсхатологии представлялась как глубокая и безграничная опасность, нависшая над цивилизованным миром, но прежде всего она провоцировала в нации, подвергающейся этой угрозе, изнуряющее чувство незащищенности. К евреям относились не только как к инструменту внутреннего разложения нации, но и как к агентам мировых сил, нацелившихся на разрушение Германии как нации. При власти Гитлера национальная идентичность немцев была сформулирована со ссылкой на евреев, как «других»; аргументы в пользу германской идентичности могли быть отброшены в сторону перед лицом общего расового врага.

Национальную борьбу Гитлер трактовал в суровых терминах ее истории. Германская нация была вовлечена, ни много ни мало, в финальную битву за выживание. Этим закосневшим манихейским взглядом на мир (разделение всех на «их» и «нас», триумф Германии и катастрофа евреев) были пронизаны насквозь все антисемитские рассуждения 1930-х годов, и они занимали центральное место в ощущении истории самого Гитлера. Когда он делал наброски своего труда «Фундаментальная история человечества» в 1919 и 1920 годах, его записи были заполнены повторяющимся антонимом – «арийцы – евреи», «работники и трутни», «строители и разрушители», которые использовались им для объяснения, ни много, ни мало, процесса всей человеческой истории. Нации прошлого «не могли спасти себя» от исчезновения, но евреи, не имея собственной территории, каким-то образом «спаслись»¹⁴⁵. Это обширная историческая картина вновь всплыла в пямяти через шестнадцать лет, когда в 1936 году Гитлер взялся писать меморандум, ставший основой подготовки Германии к войне. Предметом его рассмотрения была «борьба наций за выживание». Мир был готов к историческому противостоянию с силами еврейского большевизма. Только Германское национальное возрождение, стояло между ослабленными нациями Европы и новой темной эрой, «самой страшной катастрофой со времен падения античных государств». В случае поражения Германии произойдет «окончательное разрушение» или «уничтожение» германского народа¹⁴⁶. Таким был личный взгляд Гитлера – и никакой публичной риторики. Копии меморандума были переданы только двум другим лидерам партии, которые ни при каких обстоятельствах не должны были раскрывать его содержание. Язык и намерения, между тем, недвусмысленны. Свой антисемитизм Гитлер выражал в понятиях мировой истории ожесточенно и как истый Германец: выживание нации или ее исчезновение.

Война с евреями была следствием страха, а не власти. Фантазии о мировом еврейском заговоре были сплетены таким образом, что сила евреев казалась чудовищной и неотвратимой. «Мы находились в обороне», – писал Роберт Лей в камере Нюрнбергской тюрьмы в 1945 году¹⁴⁷. Национал-социализм был изображен как последний оплот борьбы с надвигающейся «евреизацией» всего мира. По словам эсэсовского журнала «Das Schwarze Korps», евреи Германии были «частью мирового еврейства и они разделяли ответственность за все, что мировое еврейство инициировало против Германии»¹⁴⁸. Борьба с «мировым еврейством» за выживание Германии рассматривалась лидерами режима как тесно связанная с направлением международной политики. И снова Лей в 1945 году: «Мы, национал-социалисты, видели во всех сражениях, которые теперь стали нашей историей, войну только против евреев – совсем не против французов, англичан, американцев или русских»¹⁴⁹. Начиная с конца 1938 года и позже, по причине того, что экспансия Германии и ее перевооружение спровоцировали серьезный международный кризис, язык германского антисемитизма становился все острее и все более агрессивным. В своей речи перед Рейхстагом в январе 1939 года, предупреждая евреев внутри страны и за ее пределами о том, что если Германия окажется перед лицом новой «мировой войны», еврейская раса в Европе окажется поверженной, Гитлер использовал слово «уничтожение».

Эти рассуждения иногда воспринимались как дипломатические уловки, предпринимаемые для того, чтобы предупредить Великобританию и Америку оставаться в стороне от событий в Германии. Однако к 1939 году слово «уничтожение» стало самым широким образом использоваться в среде партийного расистского аппарата. Связь между войной и будущим сведением счетов с «мировым еврейством» была существенным моментом взглядов режима на неминуемый исторический мировой кризис эпохи, по выражению Гиммлера, «расовых войн»¹⁵⁰.

Когда в сентябре 1939 года война началась, она воспринималась не как случайная или незапланированная возможность для более последовательной и жестокой политики депортаций евреев, но как продолжение и усиление антисемитской «холодной войны», в которую Германия была вовлечена, по крайней мере, с момента ее поражения в 1918 году. 7 октября 1939 года Гитлер издал указ, наделяющий Гиммлера полномочиями депортировать всех евреев из Великой Германии на восток, где они должны были осесть вместе с почти двумя миллионами евреев из Польши, оказавшейся теперь под властью Германии. Всего 4700 евреев были депортированы из Австрии и Богемии до того, как Гитлер внезапно приостановил перемещения из страха перед тем, что широкое еврейское присутствие может представлять серьезную угрозу в случае, если он захочет собрать войска в Польше для нападения на Советский Союз¹⁵¹. Поражение Франции в июне 1940 года породило краткое заигрывание с идеей отправления европейских евреев на африканский остров Мадагаскар, где, как надеялся режим, условия тропических гетто значительно снизят их численность. Неспособность одержать победу над Британской империей перевело «Мадагаскарский план» в разряд невыполнимых. Вместо этого, польских евреев затолкали в наскоро построенные тюрьмы в гетто на территории Польши. Решение, в итоге принятое в ноябре 1940 года, развязать полномасштабную войну против Советского Союза летом 1941 года, открыло новое, насильственное направление в войне с евреями. В марте 1941 года Гитлер издал первый из многочисленных приказов, санкционирующих убийство определенных категорий вражеского населения, включая мужчин евреев, находящихся на военной службе в Советском государстве и являющихся членами Коммунистической партии. Это был первый случай, кода убийство евреев было специально и публично санкционировано, хотя и не первый, когда Гитлер отдавал приказ к массовому уничтожению национальных врагов¹⁵².

С самого начала вторжения 22 июня 1941 года подразделения полиции безопасности (четыре айнзацгруппы) и войска стали уничтожать не только евреев, находящихся на государственной службе и в партии, но и всех евреев, которых считали угрозой наступающей армии. Эти акты представлялись как следствие неразберихи и нескоординированный процесс, вызванный местными инициативами и различием в интерпретации широких и рекомендательных указаний, даваемых Гитлером из своего штаба. Акции стали более кровавыми после того, как немцы рекрутировали местных энтузиастов-антисемитов в тех регионах, которые Германская армия стремительно оккупировала. Германская служба безопасности сразу же установила контакт с местными антисемитскими группами. Всего через три дня после вторжения, германские офицеры службы безопасности воодушевили литовских милиционеров в Ковно на погром, и в ту же ночь 1500 евреев были убиты с особой жестокостью. 2 июля Германское командование сподвигло местную полицию в Риге на убийство 400 евреев, а все еврейские синагоги в городе были сожжены¹⁵³. В Белоруссии и на Украине тысячи евреев были зверски убиты не-немцами, иногда с подсказки, а иногда по собственному побуждению. И наконец, более одного миллиона евреев были убиты в ходе так называемой «дикой резни», и еще сотни тысяч были загнаны во временные гетто, где они были лишены средств к поддержанию жизни и умирали от голода, болезней и холода¹⁵⁴.

Последовавшее затем в 1942 году расширение программы убийств с целью охвата всех евреев Германии и оккупированной Европы, таким образом, не было решением совершать геноцид. Принципиальное решение уничтожать определенные категории евреев, потому что они представляли собой самых опасных врагов германского народа, было принято весной 1941 года.

Массовые убийства евреев именно как евреев началось в июне 1941 года и продолжалось на протяжении всего оставшегося времени существования Рейха. В 1941 году Герман Геринг уполномочил Гейдриха найти «окончательное решение» для еврейского населения, что, даже в самой скромной трактовке, означало разрушение общин и массовую депортацию, физическое уничтожение тех элементов, которые рассматривались как наиболее опасные. Переход к решению еврейского вопроса в форме геноцида летом 1941 года был отмечен сотнями наспех вырытых котлованов, траншей и противотанковых рвов, служивших импровизированными массовыми захоронениями на всей территории оккупированного востока.

Единого документа или одного-единственного решения, объясняющего постепенное расширение политики уничтожения, охватывающей все еврейское население, не существует. Окончательное решение стало всеобъемлющим геноцидом постепенно, ход процесса убыстрялся с каждым убийственным шагом. В августе 1941 года по мере все большего вовлечения Америки в войну, свидетельством чего стала публикация англо-американской хартии 14 августа 1941 года, на востоке происходила эскалация политики массовых убийств¹⁵⁵. В середине августа айнзацгруппы получили инструкцию Гиммлера начать убивать женщин и детей наряду с евреями мужского пола. В Сербии мужчин евреев зверски убивали уже с сентября. В Галиции и Западной Польше (Вартегау), областях оккупированной Польши, еврейские общины окружали и убивали в течение осенних месяцев. В сентябре Гитлер наконец одобрил депортацию германских и австрийских евреев, которая была отложена в 1939 году. Первые депортации начались 15–18 октября и к началу ноября почти 20 000 евреев были отправлены в гетто, где негерманских евреев убивали для того, чтобы освободить место для вновь прибывших. В ноябре 1941 года в Ковно был умершвлён один из первых транспортов с 5000 германских евреев, хотя команды на это из Берлина не было. К этому времени тысячи евреев, негодных к рабскому труду, систематически убивали как «бесполезных едоков» на всех оккупированных восточных территориях¹⁵⁶.

Когда 10 декабря 1941 года Германия объявила войну Соединенным Штатам, Гитлер, наконец, публично объявил о том, что всё более дезорганизованные и нескоординированные убийства, должны стать систематическим геноцидом. Однако фактическое решение убивать всех евреев, вероятнее всего, было принято в какой-то момент октября или ноября. «Мировая война началась, – рассуждал Геббельс в своем дневнике 13 декабря, через день после того, как Гитлер произнес речь перед лидерами партии, – истребление евреев должно стать необходимым следствием этого»¹⁵⁷. Однако, за месяц до этого, 18 ноября, Розенберг заметил, что «биологическое истребление всего европейского еврейства» должно происходить на советской территории¹⁵⁸. Адольф Эйхман, чиновник Гестапо, ответственный за отправку евреев на восток, вспоминал после войны о приказе об истреблении евреев, который поступил ранней осенью, но не мог сказать что-либо точнее¹⁵⁹. Все публичные дискуссии о политике в отношении евреев были завуалированы умышленной неопределенностью. Гитлер продолжал говорить так, как будто он предполагал массовые депортации на восток тогда, когда массовые убийства евреев происходили с его разрешения каждый день. Депортации европейских евреев на восток были на словах тем, о чем говорили на позорной конференции в Ванзее. За годы войны приблизительно одна пятая часть депортированных евреев использовалась на принудительных работах, но к апрелю 1942 года систематическая программа геноцида всех европейских евреев, организованная Гестапо и основывавшаяся на лагерях смерти, уже действовала вовсю. Большая часть из шести миллионов евреев, ставших жертвами геноцида, были мертвы уже к концу 1942 года¹⁶⁰.

Существует множество нитей, которые сплелись и дали начало геноциду. Некоторые из них были рассмотрены в предыдущих главах: варварские условия войны на востоке, проект германизации, запущенный Гиммлером в 1939 году, медико-биологическая политика, проводившаяся в целях предотвращения заражения расы в Германии, своекорыстные интересы служб безопасности и расистского аппарата, чьи власть и влияние расширялись по мере усиления политики депортаций и убийств – все это, сплетясь в один клубок, положило геноциду евреев. Но именно вопрос сохранения нации перед лицом еврейской угрозы был той нитью, которая связала все эти факторы воедино. Обращение с евреями было разумным лишь в искаженном зеркале германских национальных комплексов и национальных устремлений. Система преднамеренно нацелилась на формирование идеи, что выживание Германии полностью зависело от исключения или, в случае необходимости, уничтожения евреев. Для поддержки этих национальных амбиций был мобилизован общераспространенный в Германии антисемитизм; всепроникающая брутальность и дискриминация не были изобретением партии, и они мгновенно стали стилем общественной жизни Германии задолго до начала войны в 1939 году, изменив природу «еврейской угрозы»¹⁶¹. Война представлялась как отчаянная война за выживание нации, а евреи – как злостная, скрытая рука, стоящая за ее возникновением и эскалацией. Столь смертельное воздействие могла произвести только чудовищная конвергенция всех предрассудков, оправданий и возможностей, бескомпромиссных и вселяющих страх понятий, в которых Гитлеровская диктатура трактовала конфронтацию между «ариями» и «евреями».

* * *

В вопросах рас и наций у двух диктатур было мало общего. Обе системы пытались создать согласованную идентичность в рамках государства, тогда как этой согласованности просто не было. Но эти поиски в той и другой диктатурах велись в совершенно различном контексте. Это были не вариации обычного вида «националистического социализма», это были отдельные виды. Советский Союз представлял собой федерацию различных национальностей, чьи национальные идентичности пользовались уважением в той степени, в какой они не компрометировали центральные политические амбиции режима. Стратегическая цель состояла в том, чтобы достичь ассимиляции национальностей вокруг набора общих для всех социальных и революционных ценностей и общего советского патриотизма. В гитлеровской Германии национальность понималась как тот единственный элемент, который определяет характер государства. Пронизанная ксенофобией эксклюзивная гитлеровская Германия видела себя в прямой насильственной конфронтации со всеми другими национальностями, будучи зажатой в тиски непрерывной истории расовой борьбы¹⁶². Чуждые расы не могли быть ассимилированы ни при каких обстоятельствах.

Этот контраст не помешал сталинскому Советскому Союзу наказывать национальности. Миллионы представителей национальных меньшинств были депортированы со своих исконных земель; десятки людей разных национальностей погибли в лагерях и тюрьмах. Но такая судьба не обошла и миллионы этнических русских. Преследования в Советском Союзе не имели специфически этнического характера. Жертвы режима различных национальностей стали объектами преследований по политическим причинам либо в силу того, что их лояльность коммунистическому государству подверглась сомнению, либо потому что их посчитали неспособными ассимилироваться в коммунистическую федерацию. Для заклейменных национальных меньшинств последствия всегда были самыми печальными. Их вырывали с корнем с родных мест, а затем по длинному изнуряющему пути отправляли в Среднюю Азию или Сибирь, где их оставляли со скудными ресурсами, чтобы они могли начать свою новую жизнь. Язык, который использовал режим для характеристики своих врагов, был неотделим от языка Третьего Рейха: «паразиты», «вредители», «источники загрязнения», «отбросы»¹⁶³. Они были жертвами общей грубости и жесткости чиновников и полицейских, руководивших депортациями и управлявшими специальными поселениями. Тысячи были убиты в процессе чисток как политически неблагонадежные. Режим никогда особенно не скрывал свой откровенный расизм; евреи постоянно страдали от широко распространенного антисемитизма, унаследованного от царского прошлого. Но ни одна из депортаций или акций режима, направленных против этнических групп, не ставила цель геноцида. Предпринимались большие усилия для того, чтобы обеспечить разумные условия, при которых должны были осуществляться переселения людей.

Эшелоны должны были иметь две прикрепленных к ним бригады медицинских персонала, достаточное и регулярное обеспечение продуктами, и ограниченное число пассажиров в каждом грузовом автомобиле, хотя очевидно, что мало какие из этих условий когда-либо на самом деле соблюдались¹⁶⁴. Большинство воспоминаний о депортациях рисуют картину всеобщего страдания депортированных народов, что было следствием некомпетентности, коррупции, неожиданных случаев насилия или умышленного злодейства со стороны тех, кто осуществлял депортации: однако конечным пунктом назначения был не железнодорожный тупик в Освенциме.

Что отличало советские преследования национальных меньшинств и национал-социалистический геноцид? Добровольное сотрудничество многих советских граждан с германскими захватчиками, в процессе массовых убийств не только евреев, но и цыган, указывает на то, что ни одна из черт не была уникальной для германского общества, чтобы ею объяснить контраст между двумя системами. Различие кроется в политических приоритетах двух режимов. При Гитлере германская политика свелась до простого инструмента выживания нации. Система с Гитлером во главе откровенно позволяла, во-первых – нарушать права людей по расовому признаку, затем – исключать людей из общества по расовому принципу, и наконец, допускала массовые убийства. Приказы, спускавшиеся вниз из штаба Гитлера во время войны, узаконивали геноцид. «Нам следует расстреливать евреев? – спросил один офицер Гестапо после совещания у Гейдриха, состоявшегося в июне 1941 года. «Несомненно, – последовал ответ¹⁶⁵. На оккупированной Украине германские власти организовали широкую пропагандистскую кампанию, чтобы побудить украинцев идентифицировать себя с германским антисемитизмом, поскольку они тоже считались жертвами «еврейского большевизма». В киевской газете, которая спонсировалась Германией, «Новое украинское слово», в 576 номерах из 700 были напечатаны статьи о еврейской угрозе; пропагандистские фильмы, которые показывались здесь, назывались «Сталин и евреи», и «Евреи и НКВД»¹⁶⁶. За доставку еврея властям полагалась награда. Тысячи украинцев работали для Германии в качестве милиционеров, окружая и расстреливая евреев. Даже когда евреи бежали в лес, чтобы вступить в ряды партизан, они находили здесь враждебный прием со стороны нееврейского сопротивления¹⁶⁷.

Готовность украинцев хватать и убивать украинских евреев, когда им было предоставлено такое право, подчеркивает ту степень, до которой убийственный расизм сдерживался советскими властями. Сталинский Советский Союз позволял арестовывать, депортировать, даже убивать тех, кто был заклеймен как политический враг коммунизма. Изоляция и исключение были оставлены для тех национальностей, в преданности которых были сомнения, кто стал жертвой политической ксенофобии. Но как мультиэтническое государство, Советский Союз был формально привержен идее расовой толерантности; очевидная расовая нетолерантность германской диктатуры подчеркивалась советскими властями как особенность фашизма. После 1945 года Советский Союз игнорировал особую судьбу евреев, потому что хотел продемонстрировать мультиэтнический характер советских военных усилий. Гражданские лица, убитые в войне, характеризовались как «советские граждане многих национальностей», для того, чтобы гарантировать, что миллионы славян, убитых в период между 1941 и 1945 года, также будут признаны как объекты германской расовой ненависти¹⁶⁸. Многонациональная идентичность Советского народа была выкована в войне; Германская идентичность при Гитлере свелась к банальному выражению этнических различий.