Глава 14

Империя лагерей

«Особо зловещим казалось Михаилу Сидоровичу то, что национал-социализм не приходил в лагерь с моноклем, по-юнкерски надменный, чуждый народу. Национал-социализм жил в лагерях по-свойски, он не был обособлен от простого народа, он шутил по-народному, и шуткам его смеялись, он был плебеем и вел себя по-простому, он отлично знал и язык, и душу, и ум тех, кого лишил свободы».

Василий Гроссман, Жизнь и судьба, 1960¹

В начале лета 1945 года один восемнадцатилетний немецкий солдат, недавно вернувшийся в родной город в советской зоне оккупации, был задержан Советскими службами безопасности по подозрению в антисоветском сопротивлении. Альберта Килиана отправили в спецлагерь НКВД № 1 в Мюльберге, на реке Эльбе. Находившийся под контролем НКВД лагерь представлял собой суровый «лагерь молчания», существование таких лагерей замалчивалось; изолированный от внешнего мира, без права переписки и посещений. Что отличало этот дальний форпост обширной организации ГУЛАГа, это то, что всего несколько недель назад он был немецким лагерем, в котором содержались советские пленные. Теперь на сторожевых вышках стояли солдаты НКВД, а не немецкая охрана².

Превращение немецкого лагеря в советский произошло почти незаметно и совершенно гладко. Те же грубые бараки с рядами деревянных кроватей, покрытых заплатанными одеялами, те же грязные уборные, та же омерзительная еда, та же рутина сизифова труда, тот же бессмысленный тяжелый физический труд. Лагерем управляли «функционеры», отобранные из самих пленных, которых отличали плотные красные нарукавные повязки, обрамленные черной каймой, на которой были изображены три большие советские звезды, вместо эмблемы Третьего рейха. Это они водили пленных из бараков на ежедневную перекличку каждый божий день в шесть утра; это они травили и избивали пленных, когда те, пошатываясь, шли на работу, которая длилась по двенадцать часов в день, все дни недели, кроме послеобеденного времени в воскресенья; это они воровали еду и грабили их личные вещи. Экспроприации производились так тщательно, что не осталось ни одних настенных или наручных часов, и пришлось выбрать одного пленного, которому доверили ходить по лагерю, выкрикивая время. Все лагерные принадлежности и оборудование были крайне изношены; каждый день по двенадцатичасовому графику давали по литру водянистого супа и 600 грамм хлеба. Очень скоро более слабые представители населения лагеря – редакторы, судьи, юристы, бюрократы и функционеры нацистской партии, дошли до полного истощения из-за голода, холода и дизентерии. Из 122 671 пленных, прошедших через лагерь, 42 889 умерли, еще 756 были расстреляны как враги советского государства³.

Через несколько недель, как свидетельствует Килиан, советские охранники установили огромную табличку с объявлением на воротах лагеря, по-немецки и по-русски. Большими буквами наверху было написано: ПОРЯДОК, ДИСЦИПЛИНА, ЧИСТОТА. Под ними были приведены лагерные лагеря. Каждому советскому солдату и офицеру полагалось отдавать воинское приветствие. Никаких карандашей, бумаги, никаких писем домой, и никаких разговоров с женщинами в лагере; но, в первую очередь, и это в условиях полного убожества и нищеты, в отсутствии полотенец, щеток и мыла, пленные должны были содержать себя и свои кровати в чистоте и соблюдать гигиену. Килиан вспоминал, настолько точно, насколько ему позволяла его память, что по полнейшему несоответствию между официальными правилами и жалкой реальностью, между лицемерными декларациями о порядке и хаосом и насилием в лагерном сообществе, по тем попыткам выжать максимум работы из пленных, которые были слишком ослаблены, чтобы противостоять их разрушающему воздействию, советский лагерь мало отличался от того, чем он совсем недавно был.

Сама идея «лагеря» является центральной в традиционном восприятии обеих диктатур. Гитлеровская система неотделима от концентрационных лагерей и лагерей смерти, где террор и расовое насилие были доведены до полного абсолюта и характеризовались невероятной дикостью. Именно лагеря являются той чертой, которая делают диктатуру Гитлера такой особенной, по сравнению с другими формами современного авторитаризма. Советский ГУЛАГ символизирует политическую коррупцию и лицемерие режима, формально приверженного прогрессу человечества, но при этом оказавшегося способным повергнуть в рабство миллионы людей. Именно в этом аспекте Сталинская диктатура должна рассматриваться в ее наиболее смертельном и бесчеловечном облике. Возможно, ни у кого не возникает сомнений в том, что, в определенном смысле, лагеря не были самым репрезентативным атрибутом обеих систем. Когда Василий Гроссман говорил о том, что национал-социализм, казалось, чувствовал себя «как дома» в лагере, он в той же мере имел в виду и советский опыт, и германский. В 1960 году написанное Гроссманом было по причинам цензуры не доступно ни одному русскому читателю, так как подтекст был слишком очевидным⁴.

И тем не менее, каким бы полезным не стал термин «лагерь», как общая эмблема двух диктатур, цель, структура и развитие организации лагеря в каждой системе имели специфическую собственную историю. Один лагерь не похож на другой. Между двумя системами были различия так же, как и поразительные аналогии. В пределах каждой из систем было множество различного рода лагерей. Условия лагерей никогда не были постоянными, они менялись в зависимости от давления извне или обстоятельств, частично идеологических и политических, а отчасти вследствие практических потребностей экономического развития или войны. Несмотря на их изоляцию и ограничения, их секретность и исключительность, лагеря отражали более широкие процессы, происходящие в обществе и государстве. Они никогда не были просто побочным продуктом примитивного авторитаризма, это были жестокие зеркала, в которых диктатура сталкивалась с собственным омерзительно преувеличенным и искаженным образом.

* * *

Огромная сложность системы лагерей в Германии и Советском Союзе не позволяет дать более или менее простой ответ на вопрос «для чего они существовали?» В основе возникновения и роста двух лагерных империй была не одна причина, и результат их существования был также разным. В какой-то момент Второй мировой войны оккупированная Германией Польша стала одновременно и местом расположения концентрационных лагерей для политических заключенных, военнопленных, лагерей смерти и лагерей частной рабочей силы, используемой в военной промышленности, и все они относились к разным категориям и имели свою историю происхождения и развития. Существовали даже лагеря для этнических немцев, которых привезли на поездах из восточной Европы в целях колонизации завоеванной Польши только затем, чтобы они вместо обещанных сельских полей и поместий оказались вынуждены долгие месяцы проводить в наскоро сколоченных бараках, испытывая недостаток пищи и медицинской помощи. Лагерная жизнь распространялась повсюду и была разнообразной, как в гитлеровской Германии, так и в Советском Союзе. Вместимость лагерей была огромной. И действительно, миллионы заключенных со всей Европы прошли через жизнь и смерть в двух лагерных системах.

Истоки советских концентрационных лагерей следует искать, как и многое другое, имеющее отношение к диктатуре, в русской гражданской войне. При царе в России существовали исправительные колонии и центры для интернированных, но они мало напоминали временные концентрационные лагеря, основанные секретной полицией ЧК только что утвердившегося большевистского режима в июле 1918 года. Эти лагеря были созданы для классовых врагов, которых окружали со всех сторон и сгоняли в любые помещения, достаточно просторные, чтобы вместить всех – бараки, заводские помещения, даже в особняки знати. Лишенные собственности, они подвергались режиму террора и гонений со стороны охранников, которых слабо контролировали, и часто кормили не многим лучше, чем заключенных.

Голод, болезни, постоянные избиения и издевательства способствовали высокой смертности среди лагерного населения, которая иногда достигала одной трети от всех задержанных. Некоторых заключенных использовали на тяжелых физических работах, и они в итоге умирали еще быстрей. Они выглядели, по воспоминаниям одного свидетеля, «жалкими, запуганными рабами»⁵. Число лагерей приближалось примерно к тремстам.

Эти ранние лагеря были результатом конфронтации в гражданской войне. Большинство тех, кто оказался в лагерях, рассматривались как классовые враги; некоторые из них представляли собой социалистических соперников, отправленных туда без суда и следствия для того, чтобы не дать им возможность подорвать революционную борьбу. В мае 1919 года был основан Народный комиссариат юстиции, а год спустя – Главное управление принудительных работ (ГУПР), и были созданы новые лагеря, также управляемые ЧК, где заключенные должны были платить за собственное заключение изнурительным трудом. В 1922 году с победой в гражданской войне советское правительство приступило к сокращению того, что теперь стало рассматриваться как избыточный аппарат лагерей. 300 лагерей ЧК были закрыты или переведены под управление Народного комиссариата юстиции. Тюремная система была централизована под руководством Народного комиссариата внутренних дел. ГПУ или ОГПУ, преемник ЧК после реорганизации 1922 года, осталось с горсткой лагерей: две тюрьмы в Москве и Ленинграде, десять небольших лагерей, использовавшихся как «изоляторы» для самых опасных заключенных, и сетью концентрационных лагерей на севере Советского Союза, крупнейший исправительно-трудовой лагерь 1920-х годов был известен под аббревиатурой СЛОН (Соловецкий лагерь особого назначения)⁶.

Именно эти лагеря сформировали ядро того, что через десять лет стало пресловутым ГУЛАГом. Они были основаны вдали от центров российской жизни в Архангельской области. Основной территорией стал заброшенный монастырь на Соловецких островах. Сюда ссылали не только контрреволюционеров и политических противников, но и обычных уголовников, считавшихся режимом «неисправимыми», режимом, который только за несколько лет до этого выпустил на свободу всех обычных преступников на основании того, что их сделал преступниками капитализм. Число сосланных на север в 1920-х годах неуклонно росло; год за годом ОГПУ добивалось успеха в подрыве умеренных реформ 1922 года, расширяя число лагерей и убеждая правительство посылать сюда новые категории заключенных. Официальная линии в 1920-х годы подчеркивала ценность лагерей как мест для перевоспитания, где заключенные могли подготовиться к жизни, преданной коммунизму. «Советское правительство не наказывает, – утверждал лозунг, написанный на лагерной стене, – оно перековывает»⁷. Большую часть заключенных принуждали к тяжелому физическому труду – пресловутая каторга, – что рассматривалось как инструмент перевоспитания преступников в хороших членов коммунистического общества. В результате принятия первого пятилетнего плана в 1928 году советская система лагерей была преобразована. Труд заключенных использовался все шире и число молодых, здоровых узников, заключенных в лагеря ОГПУ отражало возрастающее значение лагерной системы. Численность лагерного населения значительно увеличилась в результате передачи лагерям ОГПУ всех преступников, чей срок заключения превышал три года, и возросли еще больше, когда суды получили указания увеличить сроки заключения путем отмены широко распространенной в 1920-х годах практики, которая предписывала трудовую повинность «в процессе нахождения на свободе» большей части тех, кто был осужден обычными судами. Сталин был главным сторонником использования труда заключенных лагерей для достижения экономических целей социализма. Лагеря никогда не рассматривались исключительно как инструмент террора.

7 апреля 1930 года система тюрем и лагерей была реформирована по Закону об исправительных лагерях. Лагеря ОГПУ были объединены под управлением Главного управления исправительно-трудовых лагерей и трудовых поселений. Его название вызвало к жизни непроизносимый акроним ГУИТЛТП и его неформально сократили до ГУЛАГ или Главное управление лагерей, и с тех пор он стал известен именно под этим названием.

Систему возглавил сотрудник ОГПУ Лазарь Коган, но в 1932 году его заменили на его заместителя Матвея Бермана, который сыграл главную роль в создании и расширении обширной системы ГУЛАГа. Закон 1930 года был единственным открытым признанием существования лагерей и объявлением их целей на протяжении всей сталинской эпохи. Термин «исправительные работы» аккуратно соединили с двумя разными концепциями того, для чего существовали лагеря. Это были в первую очередь учреждения для реабилитации, занятые «борьбой за коммунистическую мораль» против обычного криминала, равно как и контрреволюции; но в то же самое время преступникам полагалось работать с большим энтузиазмом, как и всем остальным участникам «социалистического строительства». Политические заключенные, которым до сих пор не требовалось работать, стали частью армии заключенных, присоединившихся к тому, что в законе называлось «обществом работников физического труда»⁸. Лозунги лагеря, намалеванные на плакатах, развешанных на стенах, лагерным политическим отделом, отражали сдвиг в акцентах: «Советское обществ вознаграждает за работу!»; «работа даст вам место в социалистическом обществе»⁹. В этом была суровая, но понятная марксистская логика; тот, кто совершил преступление не должен быть избавлен от полезного труда в то время как честные граждане за пределами лагерей героически строят социализм. Это могло быть насмешкой на революцию. Жестокий режим лагерного труда возник не только в силу экономической целесообразности, в ее основе лежала и коммунистическая мораль.

Под контролем ГУЛАГа находилась целая сеть различного рода лагерей. Северные лагеря оставались самостоятельными, хотя и подчинялись Управлению Соловецких лагерей (УСЛОН). В 1931 года была основана новая сеть лагерей в Восточной Сибири, Управление строительства Дальнего Севера НКВД СССР (Дальстрой), для разработки и добычи крупнейшего в мире месторождения золота в одном из самых малонаселенных районов мира. Бывший сначала автономным подразделением системы лагерей, в 1937 году Дальстрой был отдан под контроль ГУЛАГа. Именно здесь были созданы пресловутые Колымские лагеря, которые все двадцать лет оставались самыми страшными в империи ГУЛАГа. Остальные лагеря стали называться общим названием Исправительно-трудовые лагеря особого назначения (ИТЛ); некоторые из этих лагерей в 1943 году были преобразованы в каторжные лагеря для самых опасных преступников; в 1948 году были созданы Особые лагеря для политических заключенных, которые, наконец, были отделены от обычных уголовных преступников, с которыми они делили общие лагеря с 1920-х годов. В 1937 году появился один женский лагерь для заключения жен и дочерей осужденных и расстрелянных «врагов народа», но большая часть лагерей стала местом заключения и мужчин и женщин, которые жили в бараках, расположенных в отдельных зонах¹⁰. ГУЛАГ также был ответственен за так называемые «специальные поселения», находящиеся в наиболее отдаленных и необжитых частях Советского Союза, куда ссылали в 1930-х годах семьи кулаков. Это не были лагеря в прямом смысле этого слова. Во многих случаях поселенцев просто сгружали в лесах или степях без пищи и крыши над головой, предписывая им строить новое сообщество собственными руками. Такие поселенцы работали в сельском хозяйстве, тяжелой промышленности, занимались рубкой леса, и все это под не очень строгим надзором сотрудников ГУЛАГа. Более свободные, чем население лагерей, содержавшиеся без сторожевых башен и колючей проволоки, эти ссыльные все же были современными рабами: они не могли свободно перемещаться или уехать; их труд был обязательным и строго контролировался.

В июле 1934 года объединенный контроль над всей системой безопасности и системой тюрем перешел к НКВД. ГУЛАГ прибавил к своей империи лагерей и поселений третью категорию – исправительно-трудовые колонии, которые прежде, начиная с 1919 года, находились в ведении Народного комиссариата юстиции. Т. н. исправительно-трудовые колонии (ИТК) были созданы для заключенных, осужденных за мелкие правонарушения и приговоренных к менее чем трем годам заключения. В них тюремный режим был менее строгим; колонисты трудились бок о бок с преступниками, приговоренными к трудовой повинности, а не к тюремному заключению.

Ресурсы охраны были столь ограниченными, что побеги стали обычным делом, и именно по этой причине все колонии были переданы в руки НКВД. То, что в действительности было открытой тюрьмой, теперь стало сильнее напоминать строгую лагерную структуру. Охрана колоний была военизирована, а безопасность лагерей серьезно усилена. Число побегов из ГУЛАГа, которые были обычной рутиной до 1934 года, сократилось до сущей струйки. Колонии стали не многим лучше лагерей, хотя труд здесь был менее смертельным, чем в деревянных лагерях за полярным кругом или в Колымских рудниках, и заключенных освобождали из них более регулярно. ИТК также были более многочисленны, а география их расположения более разнообразна, их обитателей распределяли согласно программе экономического строительства по предприятиям, которые требовали труда заключенных. К 1940 году в стране было 53 исправительных трудовых лагерей (в действительности, каждый из них представлял собой сеть лагерей или «пунктов», построенных вокруг центральной администрации), организованных по региональному принципу центральными органами ГУЛАГа в Москве. Исправительных трудовых колоний, которыми управляли местные отделения НКВД, было 425¹¹.

* * *

Ранняя история германской лагерной системы отличалась от своего советского аналога в одном существенном отношении. В Германии лагеря рассматривались в первую очередь и главным образом как места заключения политических оппонентов режима, и их функции состояли в том, чтобы концентрировать и изолировать политических противников в целях защиты Германского общества и диктатуры. Понятие «концентрационный лагерь» как инструмент колониальной войны был широко распространен в Германии до 1914 года. Идею использования концентрационных лагерей в качестве временной меры против политических беспорядков в Германии можно проследить, по меньшей мере, с момента революции 1919 года. Именно в годы послевоенного кризиса этот термин вошел в германский политический лексикон. Коммунистов арестовывали и помещали в т. н. «сборные лагеря» под неусыпным надзором местной милиции и демобилизованных солдат. В 1923 года на пике инфляционного кризиса, коммунистов снова стали сгонять в бывшие лагеря для военнопленных в ответ на угрозу восстания. Лагеря были расположены в Пруссии и Гановере; в Сеннелагер вблизи Билефельда, были внедрены известное сегодня оборудование из колючей проволоки, сторожевых башен и жесткий контроль¹². Все эти лагеря были сразу же закрыты, как только политический кризис стих. Но идея использования концентрационных лагерей против политических противников укоренилась и распространилась в политическом сознании. Первый раз Гитлер письменно упомянул лагеря в марте 1921 года; на съезде партии в сентябре 1922 года он объяснил, что «ноябрьские преступники» – евреи и марксисты, «должны почувствовать, что значит жить в концентрационном лагере»¹³. Спустя десять лет, когда национал-социализм стал массовым движением, требуя своей доли политической власти, партия не скрывала своих намерений исполнить эту угрозу. В августе 1932 года нацистская газета откровенничала, что в тот день, когда партия возглавит правительство, она арестует всех коммунистов и социал-демократов и отправит их концентрационные лагеря.

Партия оказалась верна своему слову. Уже через нескольких дней пребывания Гитлера на посту канцлера, СА начали хватать политических противников и отправлять их в наспех созданные тюрьмы. Так же, как и лагеря ЧК в 1918 году, это были импровизированные, плохо контролируемые и намеренно брутальные учреждения. Но в отличие от Чека, СА действовали самостоятельно от своего имени, своевольно игнорируя государственный аппарат. Только постепенно, в течение первой половины 1933 года местные власти, в конце концов, начали прибирать лагеря к своим рукам. Незаконный режим террора со стороны СА был взят под контроль. Число лагерей неуклонно сокращалось, а заключенные были сконцентрированы в нескольких более крупных лагерных центрах. В течение 1933 года было создано в целом, по крайней мере, 157 лагерей. Некоторые из них представляли собой не многим более, чем переполненные тюрьмы; другие, подобно печально известному Ораниенбургскому лагерю в окрестностях Берлина, были основаны на территории больших заводов; но другие, однако, разместились в заброшенных бараках. Между маем и октябрем 1933 года были закрыты 34 лагеря. В течение 1934 года были закрыты почти все остальные лагеря, по мере того как политических заключенных перестали откровенно терроризировать¹⁴. Чрезвычайный характер этого периода истории лагерей совершенно очевиден.

Основой будущей системы лагерей стала небольшая группа лагерей, которые были признаны государством и в течение 1933 года стали субсидироваться. Ими управляли местные органы Министерств юстиции или внутренних дел. Одним из самых важных был лагерь, основанный в фабричных бараках в окрестностях Мюнхена в Дахау. Этот лагерь, впервые открытый в марте 1933 года главой Баварской политической полиции Генрихом Гиммлером, стал образцовым для будущей системы лагерей. Он охранялся не регулярными полицейскими силами, а охранниками СС, которые подчинялись Гиммлеру, а не государственным органам юстиции – очевидная аномалия, позволявшая охране терроризировать заключенных как им заблагорассудиться. В июне 1933 года Гиммлер назначил первого коменданта лагеря, эсэсовского офицера по имени

Теодор Эйке, который до этого помогал управлять отделом безопасности крупнейшего в стране химического комбината ИГ Фарбендустри.

Эйке был человеком, у которого в плече был осколок. Одиннадцатый ребенок в семье станционного мастера, сорока однолетний комендант имел за собой длинную историю агрессивного поведения. Гиммлер вырвал его из психиатрической клиники, куда его насильно отправил лидер местных наци для прохождения теста на трудоспособность. После армейской карьеры в рядах казначейской службы он поступал и покидал работу в полиции, откуда его увольняли за крайне правые взгляды, пока он не обосновался в ИГ Фарбен. Он вступил в партию в 1928 году, а в СС – в 1930-м. У него был жестокий нрав и он питал брутальную ненависть к левым. С его фотографии смотрит лицо, без капли юмора, с крупными чертами, мрачным, суровым взглядом, эдакий образцовый комендант лагеря. Свою работу он воспринимал со всей серьезностью. Дахау функционировал с военной точностью и расчетливой жестокостью. Именно Эйке составил правила, регулировавшие функционирование всей системы лагерей. Он ввел режим жестких, безжалостных работ; он составил подробный дисциплинарный кодекс, и стал обучать охранников технике ежедневных притеснений, в том числе, деликатному искусству расстрелов заключенных, когда они пытались бежать. «Терпимость, – говорилось в инструкциях Эйке, – означает слабость»¹⁵. Его деятельность на посту показалась настолько успешной, что, когда Гиммлер встал по главе Прусской политической полиции в апреле 1934 года, Эйке пригласили возглавить организацию и управление всеми остальными лагерями. Его официальная должность называлась «Инспектор концентрационных лагерей».

Летом 1934 года лагерная система оказалась перед выбором. Новая империя Эйке стремительно сокращалась по мере того как небольшие лагеря закрывались, а число их обитателей уменьшалось с каждым месяцем. С оставшимися политическими заключенными могли справиться обычные тюрьмы и судебная система, и Министерства юстиции и внутренних дел оказывали сильное давление с тем, чтобы положить конец тому, что представлялось импровизированным ответом на период исключительного кризиса, тем, чем во многом собственно и были концентрационные лагеря. Помимо Дахау, Эйке подчинялись еще четыре других лагеря: Ораниенбург-Колумбияхаус в Берлине; Эстервеген в Эмсланде; Заксенбург в Тюрингии; и Лихтенбург на Эльбе. В декабре 1934 года его правовое положение укрепилось в результате создания формального отдела по инспекциям, разместившегося в штаб-квартире Гестапо в Берлине, но к июню 1935 года новый департамент Эйке имел только пять офицеров полиции и восемь эсэсовцев на весь Рейх¹⁶.

Лагеря выжили только благодаря тому, что Гитлер одобрил их существование. В феврале 1935 года он объявил, что число заключенных более не должно сокращаться. В июне он санкционировал финансирование лагерей Рейхом и поддержал предложения Эйке, касающиеся организации лагерей; в ноябре 1935 года он отверг попытки Министерства юстиции внедрить нормативное право в систему лагерей. И наконец, весной 1936 года Гитлер подтвердил, что лагеря являются исключительной ответственностью СС, а в июне назначил Гиммлера главой служб безопасности Рейха, передав ему лагеря под прямое управление¹⁷. Таким образом, только в 1936 году система концентрационных лагерей оформилась юридически и обеспечила себе организационную безопасность. Гиммлер рассматривал лагеря как постоянный и необходимый элемент системы, позволявший изолировать неисправившихся врагов и нежелательных расовых элементов, отгородив их от остальной части национального сообщества. Первоначально, лагеря, как и их советские аналоги, рассматривались как места перевоспитания заключенных посредством ежедневной дисциплинарной рутины и политических внушений. При освобождении заключенные должны были подписываться под обещанием больше не вовлекаться ни в какие формы политической активности, враждебной режиму. Только заключенные, чье поведение свидетельствовало о невозможности политического перевоспитания, не имели перспективы выйти на свободу. По указанию Эйке их предполагалось отправлять в специальные исправительные компании и подвергать особо суровым мерам наказания¹⁸.

Начиная с 1936 года характер лагерной системы начал меняться в соответствии с ускорением перевооружения Германии и социальными приготовлениями к войне. Страх перед внутренними заговорами, способными подорвать все будущие военные усилия Германии, способствовал физическому расширению вместимости лагерей, чтобы предатели могли испытать особо жестокие условия изолированного заключения. Выбор Центральной Германии как места расположения нового лагеря в Бухенвальде, недалеко от Веймара, основывался на странном убеждении Эйке, что противники государства буквально будут прятаться в самом сердце Германии, выжидая время для нападения, если их заблаговременно не изолировать в том самом месте, которое они изберут для того, чтобы скрываться¹⁹. Гиммлер, в речи в январе 1937 года, связал расширяющуюся систему лагерей с будущей войной, во время которой значительное число ненадежных лиц и предателей режима будут изолированы, речь шла о 50 000²⁰. Гиммлер объяснял Министру финансов Рейха, которому предстояло платить за новые лагеря, что второй лагерь в Заксенхаузене в окрестностях Берлина предполагается построить в ответ на потребности вооруженных сил в огромных тюрьмах для потенциальных врагов нации, численность которых может с легкостью увеличиться, когда начнется война. Он планировал, что лагерь будет вмещать 7500 человек²¹.

Вторая функция лагерей была экономическая. Начиная с 1933 года, лагеря принуждали узников работать, производя небольшие изделия для нужд СС или участвуя в строительстве. Но труд не был ни очень производительным, ни экономически целесообразным, и число узников, вовлеченных в эти работы, было слишком незначительным, чтобы оказывать хоть какое-то влияние на экономическое возрождение Германии, даже если бы их использовали более эффективно. К 1937 году ситуация сильно изменилась. Безработица почти исчезла и стала ощущаться нехватка рабочей силы. Экономика развивалась в направлении ускоренной подготовки к войне под эгидой Четырехлетнего плана Геринга. Офис этого плана был прикреплен к личному штабу Гиммлера под руководством Ульриха Грайферта. В 1939 году тот заявил, что расширяющаяся система лагерей является «идеальной реализацией» цели, состоящей в том, чтобы гарантировать, что каждый трудоспособный немец, будь то находящий в заключении или на свободе, будет вынужден трудиться, выполняя «пожизненную работу для нации»²².

Для достижения этих двух целей – обеспечения противодействия возможной деморализации во время войны и продвижения подготовки к войне, Гиммлер пожелал заменить то, что он называл «простыми лагерями», построенными в кризисном 1933 году, новым поколением «совершенно новых, современных и наиболее продвинутых лагерей, которые можно было бы расширить в любой момент…»²³. В течение 1936 и 1937 годов все старые лагеря за исключением Дахау были закрыты, и даже Дахау был построен полностью заново. Вместо них появились Заксенхаузен и Бухенвальд, оба построенные с широким использованием промышленного оборудования, и оба была завершены в 1938 году; на территории оккупированной Австрии был построен специальный исправительный лагерь в Маутхаузене, где узников доводили до смерти, принуждая работать на каменоломнях. Четвертый лагерь только для женщин был создан к северу от Берлина в Равенсбрюке. Строительство обоих лагерей было закончено к 1939 году. Для того, чтобы расширить численность обитателей лагерей, были арестованы или перемещены из регулярных тюрем новые категории заключенных – обычных уголовников, «асоциальные элементы» и тунеядцы. Для того, чтобы повысить производительность их труда СС решили основать собственные промышленные предприятия. Весной 1938 года было основано Главное административное и экономическое управление СС – Германские земляные и каменные работы под руководством офицера СС Освальда Поля. Это предприятие обеспечивало карьерными каменными материалами работы по реконструкции Берлина и других германских городов. Год спустя СС основали собственный бизнес по производству военного снаряжения для обеспечения войск СС. В конце концов, более 40 предприятий оказались под управлением СС, начиная от производства джема до строительства ракет Фау-2²⁴.

В трансформации германских лагерей в места изоляции, основывавшиеся на производительном труде, была своя железная логика. Не было никаких оснований, чтобы позволять тем группам, которых СС (и многие другие) рассматривали как отбросы общества, бездельничать в тюрьме тогда, когда все честные немцы надрывались, вооружая свой фатерланд. Законодательно закрепленная связь между заключением и работами, приблизило германскую систему лагерей к ее советскому аналогу. В обеих системах это был неимоверно изнурительный труд в физически невыносимых условиях, приводивший к особому размаху смертности в лагерях; в обеих системах это рассматривалось как необходимый шаг для обеспечения гарантии, что несвободный труд будет подвергнут более интенсивной промышленной эксплуатации, чем труд свободных людей. Предполагалось, что предприятия СС будут следовать двойному назначению новых лагерей, не только используя их рабочую силу, но и гарантируя, что производительный труд также будет средством репрессий и ослабления, приводящих в итоге к смерти людей. Ни в той, ни другой системах, эти амбиции никогда не были, как это иногда предполагается, альтернативами друг другу. Труд, каким бы рациональным он ни был в рамках германской программы перевооружения или советской индустриализации, являлся другой формой наказания за социальное несоответствие или политическое сопротивление.

Тесную связь между трудом и репрессиями ярко иллюстрирует история одного из крупнейших и новейших лагерей, построенного в 1940 году после поражения Франции и оккупации Эльзаса. Расположение лагеря было продиктовано залежами редкого красного гранита, обнаруженного в северных Вогезских горах, в котором нуждался Альберт Шпеер для строительства победных зданий, запланированных для Берлина. Он согласился с тем, что залежи должны разрабатываться компанией СС, занимающейся камнедобывающими работами, с использованием рабочей силы концентрационных лагерей. Место было выбрано в Нацвейлер-Штрутгофе, вблизи залежей красного гранита, и весной 1941 года было начато строительство с помощью заключенных. Половина из 900 строительных рабочих, взятых из лагерей, стали инвалидами или умерли в первый же год. Когда лагерь был завершен, СС начали использовать его как инструмент специальных репрессий. Нацвейлер-Штрутгоф стал изоляционным лагерем для политических противников из Западной и Северной Европы, захваченных согласно директиве Гитлера 1941 года «Ночь и туман». Это было также место для приведения в исполнение особых приговоров, куда заключенных СС приводили, а затем убивали втайне. Еще много сотен людей нашли здесь смерть, работая в каменоломнях и добывая камень для гитлеровских городов или производя вооружение ради победы, перспектива которой таяла с каждым годом²⁵. Экономическая необходимость военного времени никоим образом не уменьшила летальный характер режима лагерей, она просто увеличивала их аппетиты в отношении их жертв.

Война трансформировала систему лагерей в Германии в одном важном аспекте: из небольшой группы из пяти основных лагерей с примерно 25 000 заключенными в 1939 году, выросла огромная, охватывавшая весь континент, сеть лагерей, разбросанных по всей оккупированной Европе. К 1944 году уже было в общей сложности 20 основных лагерей, окруженных 165 подчиненными им лагерями. На территории оккупированной Европы было еще, по меньшей мере, 78 лагерей, контролируемых полицией, где заключенных собирали для перемещения или интернирования, происходившего без суда и следствия²⁶.

Вся эта сеть лагерей была заполнена тысячами «расовых» врагов, главным образом евреями, и тысячами других политических и уголовных преступников с завоеванных территорий, в основном из Польши и Советского Союза. В сентябре 1939 года Эйке сбежал на фронт (он был убит в России в 1943 году), но не ранее того, как оставил своему преемнику директиву, гласившую: «каждого врага государства, каждого диверсанта следует уничтожать»²⁷. Управление лагерями было передано от Гестапо штабу СС Гиммлера, но весной 1942 года, в силу признания возросшей экономической роли лагерей, они были полностью переданы в ведение недавно созданному экономическому подразделению СС – Главному административно-хозяйственному управлению СС во главе с Освальдом Полем. Лагеря управлялись отделом Д, в рамках которого они до самого конца войны находились в ведении Глюка, человека едва ли более привлекательного, чем Эйке.

С усилением потребностей производства Управление утратило монополию на контроль над лагерями. Осенью 1942 года Шпеер призвал увеличить численность рабочей силы лагерей, чтобы обеспечить расширенную программу производства вооружений. Некоторые предприятия основали собственные лагеря. Компания HASAG самостоятельно управляла шестью лагерями в Польше, используя в основном рабочую силу, состоящую из евреев. Шиндлеров здесь не было. Лагеря управлялись ополченцами, рекрутированными из местных поляков, которые установили в них власть устрашающего террора. Условия здесь были куда более бесчеловечными, чем в концентрационных лагерях. Заключенные получали всего по 200 грамм хлеба и полтора литра водянистого супа за двенадцать часов работы. Евреев, окончательно ослабевших от недоедания, доводили до смерти тяжелой работой в специальной части завода, известного как лагерь С. В процессе работы, несчастные узники помогли произвести около одной трети всей амуниции, использовавшейся на Восточном фронте²⁸.

СС и Гестапо управляли своими собственными лагерями, в которых содержались наиболее стойкие и непокорные работники. В Хинцерте, вблизи Трира, СС построили то, что называлось «Специальный лагерь» для строительных рабочих, не поладивших с руководством. К концу войны только один этот лагерь контролировал 33 других (27 подчиненных лагерей и шесть полицейских лагерей)²⁹. После начала войны гестапо стало забирать рабочих в лагеря на короткие сроки «переобучения посредством работы». Эти лагеря переобучения посредством работы стали множиться по мере поступления в Рейх принудительных рабочих. К концу войны их было 106, некоторые из них размещались внутри существующих концентрационных лагерей, и все они вместе снабжали рабочей силой военное производство³⁰. К концу войны у каждого небольшого завода была собственная квота на лагерную рабочую силу, которую часто размещали во временных условиях, без каких-либо удовольствий и пищи. Только в одном Берлинском регионе было больше 1100 небольших лагерей³¹. Ни один человек в Германии не мог делать вид, что лагеря были скрыты от его глаз. К концу войны Германия была совершенно очевидно разделена на свободных и несвободных – Новый мир рабов и эксплуататоров.

Германская система лагерей военного времени таила в себе один существенный парадокс. Чем сильнее было предположение, что лагеря оказывают поддержку военным усилиям, тем более смертельными они становились. Работники самых худших из лагерей часто проживали не больше нескольких недель. Записи, сделанные в лагерях, показывают, что взрослые от 20 до 30 лет выживали дольше всего, но эта возрастная группа была востребована повсюду. Многие заключенные были уже ослаблены из-за нехватки еды, возраста или инвалидности до того, как они оказались в лагере, и у них смерть наступала очень быстро. Нигде больше напряжение между политическими задачами лагерей и практической необходимостью войны, не было столь очевидным, как в обращении с еврейским населением в Европе. В то время, как службы государственной безопасности устраивали массовые убийства миллионов евреев в специально построенных лагерях смерти, экономические власти Рейха рыскали по Европе в поисках дополнительных людских ресурсов.

Эта шизофреническая реальность воплотилась в чудовищную историю лагеря в Освенциме-Биркенау, половина которого была построена для снабжения рабочей силой военной промышленности, а половина – для массового умерщвления миллионов людей. Свою гнетущую историю Освенцим начал в апреле 1940 года, когда старые бараки были выбраны для создания лагеря для польских политических заключенных. Через шесть месяцев лагерь посетил Поль и решил использовать его для работ на местном гравийном карьере. В 1941 году, после того как химическая корпорация ИГ Фарбен приняла решение построить в Освенциме огромный завод по произвдству синтетической резины, лагерный комплекс был расширен. В марте 1941 года Гиммлер приказал реконструировать лагерь так, чтобы он вмещал 30 000 рабочих-узников, которые должны были работать на резиновом заводе. В Моновице, на другом от лагеря берегу реки, было запланировано создать огромный промышленный комплекс. В конечном итоге, Гиммлер рассчитывал поместить в лагере 100 000 заключенных для реконструкции всего региона. В сентябре того года германские войска, на тот момент проникшие глубоко внутрь Советской территории, обещали Гиммлеру 100 000 советских заключенных для строительства большего по размеру лагеря и заводов, и первый континент заключенных поступил в октябре 1941 года. В 1942 году было решено заменить советских заключенных депортированными евреями³².

В следующие четыре года примерно 405 000 рабочих, выбиваясь из сил, надрывались на строительстве завода, который, в итоге, за всю войну не смог произвести и фунта синтетической резины. Только 144 000 человек выжили. Из первоначальной партии в 10 000 советских военнопленных 8000 умерли в первые три месяца, а другие 2000 – к концу января³³.

Наряду с расширением практики использования рабского труда, Освенцим-Биркенау становился центром массовых убийств. Эта программа начала работать с самого основания лагеря в 1940 году, когда польские заключенные первого концентрационного лагеря были убиты или умерли от нечеловеческого обращения. Существующий крематорий предполагалось дополнить вторым в 1940 году, а третий был заказан в ноябре 1941 года. Освенцим, как и Нацвейлер-Штрутгоф, был специальным местом убийств для пленных с востока, в первую очередь польских националистов, затем для коммунистов из числа советских пленных, 950 человек из которых были отправлены в первые импровизированные газовые камеры в Освенциме в сентябре 1941 года для проверки эффективности действия пестицида «Циклон-Б» на человека³⁴. Позднее, по мере приближения к концу 1941 года, поставки советских пленных с востока резко сократились. В январе 1942 года Гиммлер приказал Глюку подготовить отправку до 150 000 евреев в концентрационные лагеря на востоке. Освенцим-Биркенау стал конечным пунктом назначения для примерно 1,2 миллиона евреев, около двух третей из которых были убиты немедленно по их прибытии в лагерь в газовых камерах, установленных в Биркенау в районе лагерного комплекса³⁵. Только те мужчины и женщины, которые предположительно были способны работать, были отобраны по прибытии и отправлены на работы в Моновиц и на другие объекты. Первая группа из 400 пожилых евреев была умерщвлена в середине февраля 1942 года. Установка нового газового оборудования в 1942 и 1943 годах значительно увеличила эффективность смертельного процесса. Убийства продолжались без перерыва до ноября 1944 года, в среднем по 30 000 человек в месяц. Для того, чтобы справиться с уничтожением миллионов евреев, обреченных на геноцид, режим построил еще несколько лагерей – в Хелмно, Берген-Бельзен, Треблинка, Майданек, Собибор, где, как предполагается, были уничтожены еще 2,6 миллионов человек. В более мелких лагерях в Риге, и в Малом Тростенце вблизи Минска, были уничтожены, по некоторым данным, по крайней мере еще 250 000 заключенных³⁶. Эти учреждения никогда не были лагерями в традиционном смысле слова. Это были заводы-убийцы. Когда убийство завершалось, территории зачищались и снова становились пахотными землями.

Хотя советские лагеря были особо жестокими и доводящими до отчаяния тюрьмами, они никогда не были предназначены стать центрами уничтожения людей. Война внесла существенные, но различные изменения в структуру советских лагерей. Уже перед войной в 1940 году и в начале 1941 года, Берия начал процесс децентрализации и рационализации системы ГУЛАГа. Каждая принципиальная отрасль экономики, пользовавшаяся принудительным трудом узников ГУЛАГа, стала контролироваться отдельным Главным управлением, в задачу которого входили обеспечение выполнения квот производства и максимальное повышение результатов производства. Всего их было пять, по одному органу для промышленного строительства, горнодобывающей и металлургической промышленности, железнодорожного строительства, лесозаготовительной отрасли и строительства шоссейных дорог. В результате, в системе, уже изобилующей административными аббревиатурами, возникло огромное количество новых труднопроизносимых и малопонятных акронимов³⁷. Эти изменения указывают на ту степень, до которой логика использования труда заключенных лагерей для решения экономических задач, в конечном итоге превратило ГУЛАГ в социалистический индустриальный трест, жизненно важный для экономического развития, а после 1941 года, жизненно необходимый для поддержания военных усилий страны. В военное время совокупная рабочая сила лагерей составляла примерно десятую часть всех занятых в промышленности трудовых ресурсов³⁸.

Германское вторжение грозило катастрофой для всей системы управления лагерями, поскольку многие из них располагались на пути наступающего врага. Наряду с эвакуацией на восток квалифицированных рабочих, оборудования и машин, НКВД сумел организовать переезд 27 концентрационных лагерей и 210 исправительно-трудовых колоний вместе с более чем 750 000 заключенных³⁹. Несчастные заключенные были скучены в оставшиеся лагеря, в ожидании постройки новых, и, по-видимому, это объясняет желание ГУЛАГа передать заключенных для работ на более чем 40 различных комиссариатов, работающих по военным контрактам. Эти вынужденные рабочие были прикреплены к конкретным предприятиям, в результате была создана огромная сеть временных, более мелких лагерей, подобных тем, что были в Германии, вблизи к тех мест, где должны были производиться работы. Примерно 380 таких лагерей уже действовали к концу войны, и в них содержались более 200 000 заключенных. К 1945 году под управлением ГУЛАГа также находились 53 основных строительных лагеря с 667 более мелкими подчиненными им лагерями, а также 475 колоний⁴⁰. В процессе децентрализации тюремного населения произошел новый поворот по мере обострения нехватки людских ресурсов, которые испытывали вооруженные силы. Это были в основном обычные преступники; приговоры политическим заключенным были на время заморожены. Так же, как и в Германии, режим хотел избежать риска того, внутреннее пораженчество ослабит силу сопротивления. Солдаты-заключенные обнаружили, что эта свобода – палка о двух концах. Их организовали в специальные штрафные подразделения и отправили в самые опасные места⁴¹.

Освобождение и наем заключенных привели к резкому падению численности населения лагерей – ситуация, полностью противоположная той, что сложилась в Германии. В 1939 году в советских лагерях содержалось в 66 раз больше заключенных, по сравнению с Германией; в 1944 году, когда численность обитателей лагерей в Германии достигла своего пика, население ГУЛАГа насчитывало только в полтора раза больше обитателей, чем германские лагеря. Чтобы справиться с пораженчеством и контрреволюционной угрозой в среде вооруженных сил и миллионов советских граждан, которым не «посчастливилось» стать пленниками Германии и работниками принудительного труда, во время войны были внедрены новые категории лагерей. В декабре 1941 года Управление по делам военнопленных и интернированных (УПВИ) активизировало 26 особых лагерей для собственных военных; советские солдаты, возвращающиеся с другой стороны фронта, оказывались в заключении в лагерях, как потенциальные шпионы и саботажники⁴². Эти лагеря находились под контролем НКВД до того, как в июле 1944 года они были поглощены ГУЛАГом. НКВД также управлял так называемым контрольно-фильтрационными лагерями (ПФИ), основанными для тех же целей 27 декабря 1941 года как для гражданских лиц, так и для солдат. На протяжении войны эти лагеря расследовали примерно полмиллиона дел, а, заключенных, пока они находились под следствием, принуждали работать. В мае 1945 года на советскую военную промышленность работали 161 000 таких заключенных. В январе 1946 года эти лагеря были закрыты, оставшиеся заключенные были переведены в лагеря ГУЛАГа, а их дела были приостановлены⁴³.

Своей вершины система ГУЛАГа достигла после войны. Резкий рост населения лагерей отражал новое наступление на внутреннего врага, теперь скрывающегося под личинами «космополитов» или американских шпионов, и был связан с новым призывом Сталина к усилению тяжести приговоров за преступления, которые прежде влекли за собой краткие сроки заключения или общественные работы. Число лагерей росло в связи с необходимостью справляться с пополнением. В 1947 году под контролем ГУЛАГа находились 63 лагеря (22 из них представляли собой исправительные лагеря со строгим режимом содержания) и 1016 трудовых колоний. Только со смертью Сталина хватка была ослаблена. В течение года около 70 % заключенных вышли на свободу, но в то же время чудовищное число – 589 000 новых заключенных пополнили ряды обитателей лагерей⁴⁴. Лагеря оставались непременной чертой постсталинской пенитенциарной системы вплоть до 1980-х годов.

* * *

Хорошо известно, что миллионы людей прошли через лагеря двух режимов. Но сколько именно миллионов? И какими именно заключенными они были? Эти вопросы оказываются слишком сложными для того, чтобы ответить на них посредством статистического исследования, не только потому, что сохранившиеся цифры не всегда надежны, но прежде всего потому, что попытки описать долгую историю рабства и миллионы жизней, загубленных в лагерях, с помощью просто цифр и процентов, может показаться исторически неуместными. Тем не менее, статистические изыскания опыта лагерей вскрывают существенные факты, говорящие о природе каждой из систем, и демонстрируют ряд глубоких различий между ними, которые могут быть замаскированы при простом изложении истории их установления и функционирования.

Точное число заключенных лагерей колеблется в зависимости от обстоятельств и намерений, о которых было сказано выше. Труднее подсчитать численность лагерного населения в Германии, по сравнению с Советским Союзом, в силу различий категорий лагерей, находившихся за пределами юрисдикции инспектората лагерей СС, где записи велись менее скрупулезно. Но обобщенные цифры в отношении узников лагерей, работавших на СС, и размеров лагерного населения в 1930-х годах, существуют. С 1934 года, с момента наименьшего числа узников, составлявшего 5000 человек, население выросло до, по меньшей мере, 715 000 человек к началу 1945 года. Большая часть этот прироста приходится на период между 1943 и 1945 годами. Даже к лету 1942 года в лагерях все еще было только около 100 000 заключенных. Данные о численности обитателей лагерей, находившихся под контролем полиции или Гестапо, остаются неизвестными. В противоположность этому, в отношении размеров населения советских лагерей имеются самые полные данные, главным образом потому, что почти во всех случаях будущие узники перед заключением проходили через определенного рода формальную юридическую процедуру, которая дотошно фиксировалась НКВД и органами ГУЛАГа. Статистика советских лагерей демонстрирует, что большинство заключенных в период между 1930 годом, когда был основан ГУЛАГ, и 1953-м, годом смерти Сталина, содержались в лагерях, а не в колониях с менее строгим режимом. Значительный рост населения колоний после 1947 года был следствием нового закона о государственных преступлениях, результатом которого было увеличение приговоров, предусматривавших лишение свободы за тривиальные правонарушения, и содержание осужденных в колониях, а не в лагерях. Цифры, относящиеся к советским лагерям, должны включать также до полумиллиона заключенных, содержавшихся во время и после войны в лагерях НКВД, хотя они формально были не заключенными, а «возвращенцами» (репатриантами), находившимися под следствием.

Совершенно очевидна основная трудность в деле описания населения лагерей на основе годовой статистики. Для того, чтобы понять воздействие лагерей на населения Советского Союза и Германии, очень важно восстановить приток и отток заключенных. Каждый год некоторое число заключенных отпускали на свободу (факт, который легко пропустить, но он тем не менее статистически значим); ежегодно определенное количество узников погибали (не менее статистически значимое число). Общая численность заключенных в конце года отличалась от их численности год назад. Именно эту динамику статистики уловить особенно трудно.

К примеру, в 1930-х годах в немецких лагерях политических заключенных в большинстве случаев задерживали на период от шести месяцев до года. Один годовой показатель, относящийся к конкретному моменту времени, может привести к значительному приуменьшению итоговой цифры, касающейся всех немцев, проходивших через руки СС каждый год. Немногие доступные цифры, относящиеся к приемке новых заключенных в немецких лагерях, дают значительно более высокие суммарные цифры, чем итоговые показатели населения лагерей. За период с 1939 по 1942 годы в Бухенвальд поступило 32 079 узников, однако к концу 1942 года население лагеря составляло всего около 10 000. За тот же период по данным записей, ведшихся в лагере, зафиксировано лишь 8248 смертей⁴⁵. Можно полагать, что некоторое число заключенных получили свободу, что было крайней редкостью во время войны, или были переведены в другие лагеря или тюрьмы, в этом случае они оказывались в списке поступивших в другие лагеря, и таким образом, оказывались подсчитаными дважды. Выхода из этой статистической головоломки не видно. Самым верным будет вывод о том, что показатели численности обитателей лагерей в каждый конкретный момент времени существенно приуменьшают действительное число всех тех, кто когда-либо прошел через их ворота. Самые надежные показатели общего количества узников, поступивших в лагеря, говорят о 1 650 000-х, отправленных в основные лагеря – исключая те лагеря смерти, которые были созданы исключительно для уничтожения людей. Подсчеты суммарных показателей смертей варьируются в очень широких пределах, от 400 000 вплоть до 1 100 000. Ежемесячная статистика четырех лагерей – Освенцим, Бухенвальд, Заксенхаузен и Маутхаузен, свидетельствует о 1 046 000 поступивших заключенных и 409 000 смертях, за весь период их существования. Это соответствует 40 % уровню смертности. Независимо от того, занижены показатели или нет, эта общая статистика, вопреки всему, говорит об исключительном уровне смертности в германских лагерях⁴⁶.

Система ГУЛАГа была куда менее смертельной, чем ее германский аналог. Численность заключенных, поступивших и освободившихся из лагерей ГУЛАГа известна с гораздо большей точностью, чем в случае с Германией, так же, как и показатели смертей. За период между 1934 и 1947 годами в лагеря поступило 6 711 037 человек; число умерших или убитых достигло 980 091 человек. Соотношение равно 14,6 %. Почти две трети умерших, погибли в четырехлетний промежуток между 1941 и 1944 годами, главным образом по причине резкого ухудшения питания и отсутствия медицинской помощи, вызванных войной. Уровень смертности в остальные десять лет был существенно ниже. Справедливо и то, что наихудший период для смертности в германских лагерях, промежуток между 1944 и 1945 годами, был результатом военных поражений, бомбежек и катастрофы со снабжением продуктами, а также следствием преднамеренного пренебрежения и брутальности, однако разрыв между 40 % и 14 %, все же, остается впечатляющим. Уровень смертности заключенных в трех немецких лагерях между 1938 и 1940 годами был исключительно высоким еще до начала войны. Смертность в Маутхаузене в 1939 году была 24 %, в 1940 – уже 76 %; в Бухенвальде в 1940 году смертность достигала 21 %, а в Заксенхаузене – 33%47. Концентрационные лагеря в Германии создавались с преднамеренной жестокостью по отношению к врагам нации и противникам военных усилий. Труд в них часто был средством уничтожения. Труд в ГУЛАГе мог быть убийственным, но его цель состояла с том, чтобы поддерживать жизнь заключенных в той степени, в какой они были способны продолжать работать едва ли не в самых зловещих исправительных лагерях. Если бы режим желал их смерти, их бы просто убивали, точно так же, как в 1942 году заключенные, обвиненные в троцкизме, были убиты, чтобы не дать им возможности заразить опасными идеями даже обитателей лагеря.

Столь же поразительные различия между двумя диктатурами видны и в социальной статистике лагерей. Два из них особенно важны. Германские лагеря на протяжении более половины времени их существования были в подавляющем большинстве случаев заполнены не-немцами. В годы войны примерно 90–95 % заключенных лагерей поступили туда из остальной части Европы. Огромное большинство умерших или убитых в немецких лагерях были представителями не-немецкого сообщества. В небольшом лагере в Гусене в 1942 году содержались только 4,9 % этнических немцев (половина узников были испанскими республиканцами, более четверти – русскими). В Нацвейлер-Штрутгофе только 4 % политических заключенных в 1944 году были немцами⁴⁸. К 1944 году в заключении в Германии находились больше советских граждан, чем в СССР.

В советских лагерях соотношение было почти полностью противоположным. В 1939 году меньше половины процента заключенных составляли представители этнических групп, проживающих за пределами Советского Союза. Большая часть заключенных были этническими русскими и украинцами, которые составляли 77 % обитателей лагерей⁴⁹. Доля иностранцев росла во время и после войны, когда поляки и немцы были отправлены на работы в лагерях и специальных поселениях. Но в основном Советское государство держало в заключении собственный народ, тогда как в германских лагерях содержались граждане других стран.

Еще больший контраст между двумя системами связан с практикой советских властей отправлять в лагеря обычных преступников. Начиная с конца 1920-х годов лагеря были предназначены стать продолжением традиционной системы наказаний и тюрем. Распространенный образ ГУЛАГа, как места заключения целого поколения советских диссидентов, игнорирует большую часть населения советских лагерей. В период между 1934 и 1953 годами были только два года – 1946 и 1947, когда доля заключенных контрреволюционеров, осужденных по статье 58, превышала число обычных преступников. На пике чисток 1930-х годов политические заключенные составляли 12 % обитателей ГУЛага; на момент смерти Сталина они составляли всего немногим больше четверти заключенных⁵⁰. Остальное население лагерей представляло собой смешение уголовных преступников и мелких правонарушителей. Среди последних были и неимоверно жестокие урки или блатные, кланы каторжан, существовавшие еще до революции. Члены кланов были легко узнаваемы не просто по их порочной облику, но и по многочисленным тутуировкам, разбросанным по всему телу. Они терроризировали других заключенных, которых они убивали или грабили как им заблагорассудиться; они держали в страхе даже охрану, которая тайно вступала с ними в сговор, участвуя в их убийственных актах. Наряду с отъявленными преступниками в лагерях находились и сотни тысяч мошенников или бытовиков, осужденных на небольшие сроки заключения, чьи деяния в 1920-х годах могли привести к не более чем небольшому штрафу или обязательным работам. Они стали жертвами процесса ужесточения приговоров, начавшегося в 1930-х годах, вызванного, отчасти, необходимостью в увеличении рабочей силы лагерей. Многие из них едва ли были преступниками по всем традиционным меркам – женщины, укравшие мешок зерна для своих голодных семей, рабочие, ворчавшие чуть больше, чем им положено. Еще больше людей были осуждены и попали в лагеря за кражу государственной собственности⁵¹.

В германских лагерях находилось очень немного уголовных преступников. Несколько тысяч обычных преступников здесь были отправлены в лагеря в середине 1930-х годов; в 1942 году тысячи неисправимых заключенных были отправлены в Маутхаузен с целью за несколько недель довести их до смерти изнурительным трудом. Во многих лагерях имелось небольшое ядро жестоких уголовников, германских «урок», но они никогда не имели возможности доминировать над огромным многонациональным лагерным населением безнаказанно. Большинство германских заключенных лагерей начиная в 1937 года и позже находились там только потому, что они были теми, кем они и были, а не за какие-либо особые преступления. В их числе были тысячи гомосексуалистов, бродяг, алкоголиков и асоциальных личностей, загнанных в лагерные сети как на почве морали, так и преступлений. Среди них были тысячи последователей секты Свидетелей Иеговы, которые отказывались идти на компромисс в вопросах веры⁵². Это были часто самые слабые элементы в лагерной иерархии, погибавшие раньше остальных. Когда после 1939 года все лагеря заполнились не-немцами, большинство узников стали представлять собой политических или расовых противников режима. Тщательное прочесывание Европы, без сомнений, привело многих преступников в лагеря под тем или иным предлогом, но большинство преступников, обвиненных в уголовных преступлениях, заканчивали тем, что оказывались в тюрьмах, а не в лагерях.

В одном отношении обе системы сходились: и та, и другая отправляли в заключение наравне с мужчинами и огромное число женщин. В Советском Союзе женщин начали забирать в лагеря в ходе борьбы против кулаков в начале 1930-х годов. Есть много фотографий, на которых показаны длинные ряды женщин в платках, одетых в туники, орудующих лопатами и огромными тачками, копающие Беломорский канал. Они работали и жили в лагерях рядом с мужчинами, отделенные от них лишь небольшим забором, а иногда и совсем никак не отделенные.

Во время чисток 1930-х годов и позже тысячи женщин были отправлены в лагерь в Акмолинске для «жен изменников родины». После 1946 года стали создаваться несколько небольших, только для женщин, лагерей, где женщины использовались для работы по производству текстиля и других потребительских товаров. Женщины были в той же мере, что и мужчины, не защищены от обвинений в контрреволюционной деятельности. Не меньше, чем мужчины, они подвергались и самым суровым условиям лагерей. Женщин могли послать в самые строгие тюрьмы на Крайнем Севере или Дальнем Востоке, где они выполняли ту же тяжелую работу, что и мужчины. Доля женщин в лагерях и колониях неуклонно росла. К 1948 году почти пятую часть лагерного населения составляли женщины – 208 000 человек; их доля в трудовых колониях с менее строгим режимом содержания, была еще выше. В 1945 году в колониях содержалось в общей сложности 246 000 женщин, 38 % от числа всех осужденных, находившихся в колониях⁵³.

Германские лагеря также были свидетелями постепенного, но неуклонного роста числа женщин. В начальный период, для временного содержания женщин в превентивном заключении использовалась государственная мануфактура в Морингене недалеко от Гановера. В лагере поддерживался мягкий режим содержания, здесь находились женщины с краткими сроками приговоров, а также отправленные в заключение в целях перевоспитания. Среди них были и коммунистические романтики, которых схватили в момент, когда они клали цветы к могиле лидера коммунистов Розы Люксембург, убитой германскими националистами в 1919 году. В 1938 году Моринген был закрыт и небольшую группу женщин перевели в Лихтенбургскую крепость, один из первых концентрационных лагерей, основанный в 1933 году. Женское население здесь заполнилось «асоциальными» элементами. В мае 1939 года в Равенсбруке, в пятидесяти километрах от Берлина, открылся лагерь, построенный специально для заключенных женщин. В момент открытия в нем было 867 заключенных, однако он стал настолько стремительно заполняться не-немецкими женщинами, что первоначальные помещения, предназначенные для 4000 человек, в 1942 году пришлось расширить. К концу 1944 года Равенсбрук и его менее крупные подразделения, стали домом для, более чем 50 000 женщин, в большинстве своем русских и полячек⁵⁴. К 1945 году в общей сложности на всей уменьшившейся территории Германской империи находилось примерно 203 000 заключенных женского пола, которые работали в многочисленных трудовых лагерях и небольших подразделениях крупных лагерей. Эти цифры соответствуют 28 % от всего населения лагерей – доля более высокая по сравнению с ГУЛАГом⁵⁵.

Данных о возрастном составе лагерного населения немного. Выжившие узники свидетельствовали о том, что возраст ни в коем случае не был препятствием для заключения в лагерь. Узники более пожилого и более раннего возраста умирали первыми, что говорит в пользу того, что возрастной профиль большинства лагерей, по-видимому, склонялся в сторону преобладания 20-50-летних границ возраста. Обе системы предусматривали особые условия для заключенных подростков. СС основал восемь лагерей для подростков в Германии и Польше для малолетних правонарушителей, но, подростки – девочки и мальчики – заканчивали тем, что часто оказывались и в регулярной системе лагерей. В Советском Союзе число молодых правонарушителей, как обычных преступников, так и «контрреволюционеров», значительно увеличилось, начиная с конца 1930-х годов, в связи с ужесточением наказаний за мелкие правонарушения. Многих просто характеризовали как «социально опасные элементы» и посылали в тюрьмы за то, что они были юными отпрысками бывших дворян или священнослужителей. С немногим больше 10 000 в 1939 году, население ГУЛАГа возрастом от 12 до 18 лет, к 1953 году выросло до 35 500. Некоторые из них были детьми заключенных женщин, другие родились в ГУЛАГе, третьи были жертвами убеждения Сталина заключавшемся в том, что с хулиганством и вандализмом следует бороться не формальными увещеваниями, а реальным наказанием⁵⁶.

Восстановить более подробный социальный портрет населения лагерей не представляется возможным. Они вместили в себя такой же широкий спектр социальных и профессиональных групп, как и само общество, из которого они вышли. Ни одна социальная группа не была защищена от угрозы лишения свободы, поскольку многие преступления квалифицировались как политические совершенно произвольно. В лагерях социальный статус не значил ровным счетом ничего. Сразу же по прибытии на место социальная структура лагерей сводилась до простого деления на заключенных и охрану. Рутинная регистрация в одночасье превращала вновь прибывшего индивида, каковым он или она когда-то были, в одного из тысяч наголо постриженных, одетых в грубую униформу, полуголодных существ в лагерном списке. Попав в лагерь, узники оказывались совершенно в другом мире. Сложная иерархия и коллективы, установившиеся в лагерном населении, в целом не имели ничего общего с внешним миром, «большой зоной», как называли его советские заключенные. Жизнь в «малой зоне» означала жизнь в совершенно другом обществе⁵⁷.

* * *

Ни один концентрационный лагерь не был в точности похож на другой. На его функционирование влияли климат, топография, характер работ, которые должны были выполнять узники, поведение охранников, подразделения и иерархия среди обитателей лагеря. Были регулярные лагеря, где могли быть созданы жесткие, но устоявшиеся условия существования; были исправительные лагеря с усиленной жесткостью режима и убийственным трудом. Можно тем не менее выделить огромное множество общих черт не только между лагерями в рамках одной и той же организации, но и между германскими и советскими системами лагерей. Истории, написанные выжившими узниками, которым не посчастливилось пройти через обе лагерные системы, показывают насколько лагерная жизнь в одной системе была похожа на жизнь в другой.

Почти во всех воспоминаниях о первых часах жизни заключенного в лагере подчеркивается внезапная, глубинная потеря личной идентичности. Все вновь прибывшие уже получили опыт путешествия в автофургоне или вагоне поезда, до предела набитого людьми, мизерным количеством воды и еды, в душной и спертой атмосфере летом, и в невыносимом холоде – зимой. В советских тюремных поездах вместо уборных пользовались специальными ведрами; каждые пару дней заключенным давали черствый хлеб и соленую рыбу. В большинстве рассказов о германских тюремных поездах говорится о том, что еду не давали вообще, так что пассажиры прибывали в лагеря уже почти полностью истощенные, изможденные, и напрочь утратившие респектабельный вид. По прибытии в лагерь заключенные проходили через стандартную рутину регистрации. В Освенциме у лиц, выбранных для работ, а не обреченных на уничтожение, отбирали по прибытии в лагерь все их личные принадлежности; регистрировали и делали татуировку с номером на предплечье; после чашки водянистого супа, слишком горячего, чтобы успеть его съесть за отведенное на это время, узников раздевали догола, обливали холодной водой и брили им головы. Затем каждому заключенному выдавали униформу, со знакомыми всем серыми широкими полосами, после чего отводили в бараки, где им полагалась «кровать», представлявшая собой лишь узкую полку, и тонкое одеяло. Все это составляло жизненное пространство заключенного⁵⁸. Для женщин эти ритуалы включали преднамеренные сексуальные унижения. В Равенсбруке женщин раздевали до гола и брили, как голову, так и лобковую зону, затем их заставляли стоять обнаженными на открытом пространстве часами на виду у охранников мужчин, поскольку медицинский осмотр, состоявший из грубого осмотра вагины в поисках скрытых ценностей, и еще каких-то мелких манипуляций, проводился одним и тем же немытым зондом⁵⁹.

Прибытие заключенных в советский лагерь предусматривал те же процедуры, которые отличались только в деталях. Один финский заключенный вспоминал, как в Темниковском лагере в Мордовии после долгого путешествия в холодном вагоне для перевозки скота, в котором заключенные были вынуждены провести дополнительные два дня без пищи или движения из-за того, что лагерное начальство разошлось по домам на выходной, он медленно шел через высокие ворота, разукрашенные социалистическими лозунгами; процесс регистрации; холодный душ; бритье головы; кружка горячей воды; бараки, где новоприбывших заставили занять нары без одеял, самые дальние от двух маленьких печей⁶⁰. Заключенным, однако, разрешали оставаться в собственной одежде. К началу 1940-х годов советские власти отказались от планов создания стандартной униформы для заключенных; даже германские лагеря в 1944 году отменили выдачу униформы, так как они не справлялись с наплывом новых заключенных⁶¹. Места проживания были одинаковыми в обеих системах – длинные бараки (в СССР иногда палатки, землянки или глубокие земляные траншеи, покрытые соломой) с двумя ярусами деревянных нар, поставленных так близко друг от друга, что было почти невозможно двигаться. В Аушвице проблема потребности в большей рабочей силе, чем то количество, которое могли вместить бараки, была решена путем еще большего сокращения жизненного пространства заключенных, так что теперь до пяти человек должны были сгрудиться вместе на одной деревянной «кровати» не больше метра шириной⁶². По мере расширения системы, пространство, предназначенное каждому узнику, сокращалось.

География лагерей и их ритуалы не были случайными. Они были результатом правил и инструкций, и зависели от того, как заключенные будут размещаться, организовываться и работать. Германская система была построена с таким намерением, чтобы сделать условия существования заключенных физически как можно более тяжелыми и психологически разрушительными. Первоначальные инструкции, подготовленные Эйке для Дахау в 1933 году, оставались в силе до 1945 года. Предполагалось, что обитатели должны спать на твердых деревянных нарах и получать очень скудный рацион питания; их труд должен был носить характер наказания и способствовать деградации узников; охранников обучали целому ряду пыток задолго до начала войны⁶³. В лагерях ГУЛАГа также были инструкции относительно рациона питания, норм работы и дисциплинарных процедур, спущенные из НКВД. Эти правила и предписания проводились в жизнь комендантом лагеря – одно и то же название должности использовалось в обеих системах, им же уточнялись административные детали и подробности действий охраны, которая находилась в его распоряжении. В каждом лагере была собственная бюрократия. Советские лагеря имели свой отдел культуры и образования (жалкий остаток первоначальной идеи «исправления»), который организовывал спектакли по случаю коммунистических праздников, рисовал лозунги и управлял лагерной библиотекой. В одном лагере заключенные могли заработать дополнительный рацион, рисуя портреты Сталина для украшения ими лагерных стен. Лозунги, провозглашающие социалистический рай, были нарисованы на досках и грубой холстине красной краской, сделанной из раскрошенного кирпича, разбавленного водой⁶⁴. В германских лагерях культуры не было и в помине.

Из органов лагерной администрации больше всего боялись политического отдела. Лагеря в обеих системах осуществляли «двойной террор» в отношении заключенных, уже преследуемых системой. Германский политический департамент был связан с Гестапо; его работа заключалась в надзоре за населением лагеря и поисках малейших признаков политического сопротивления или «создания клик». На основе своих наблюдений отдел должен был давать рекомендации, перевести заключенного или отправить на расстрел, который производился тут же в лагере. Особые отделы ГУЛАГа, подчинявшиеся уполномоченным НКВД, ожидали от политических заключенных продолжения их вредительской и террористической деятельности даже в отдаленных необжитых районах тундры. Они вербовали заключенных в качестве шпионов или стукачей, суля им лучший рацион, или привилегированную работу. В 1940 году на каждую 1 000 заключенных приходилось по одному стукачу; в 1947 году их было уже 139 000 или по 80 на каждые 1000 заключенных⁶⁵. Слово информатора означало краткое резюме слушаний ГУЛАГа и неизбежный дополнительный приговор. Один заключенный в Темниковском лагере, отбывший восемь лет из десяти положенных по приговору, получил еще восемь в дополнение к оставшимся двум за то, что кто-то услышал, он говорил, что ботинки при царе делали лучше⁶⁶.

Помимо администрации был второй слой лагерной власти. В обеих системах заключенные должны были управлять собой самостоятельно. Основные функции лагеря находились под управлением самих заключенных (в некоторых случаях даже охранниками были бывшие заключенные), избранных комендантом лагеря. Заключенных-управленцев боялись больше, чем лагерную администрацию, так как они пользовались повседневной властью над жизнью и смертью всех заключенных, находившихся под их контролем. Они отправляли произвольное правосудие, провоцировали и избивали своих товарищей и подгоняли работников, из страха перед собственным наказанием и понижением в статусе. В германских лагерях система управлялась как военное подразделение. Доверенные лица в лагерях, как говорил Гиммлер группе высокопоставленных генералов в 1944 году, это «не находящиеся в строю офицеры» лагерной иерархии⁶⁷. На вершине лагерной иерархии стоял лагерный старший. Свой блокальтестер, или старший по блоку, был в каждом бараке.

Во главе каждой рабочей команды стоял капо. Вдобавок в лагере было много привилегированных работ для белых воротничков, например, в качестве чиновников бараков или работников лагерных офисов. На эти должности обычно назначались так называемые проминенты из наиболее долго сидящих заключенных; иногда такими людьми были уголовники, управлявшие лагерем как настоящие мафиози. Иногда на эти должности попадали «политики», представители политических заключенных. Когда лагеря расширились, эти почетные должности стали отдавать этническими немцам из той или иной группы, которые могли более эффективно контактировать с надзирателями СС. Функционеры носили с собой биты или резиновые дубинки, либо, как это было в случае с одним капо из Освенцима, пресловутую плеть, которую прозвали «переводчиком», потому что она могла «разговаривать» с многонациональной рабочей силой на любом языке⁶⁸. Они могли пользоваться всем этим как считали нужным. Для непослушных узников существовала «карательная компания» – подразделение, выделявшееся исключительной свирепостью, с какой они обращались с несчастными новоприбывшими.

Советские лагеря также сполна использовали заключенных для выполнения всех лагерных функций – почти всегда уголовных преступников, часто и беспощадных урок, которые грабили, насиловали и силой поддерживали порядок в лагере. Основной функцией была организация рабочей силы. В каждой рабочей бригаде был свой бригадир, который выталкивал заключенных на перекличку в шесть утра для развода, распределения работ. Он зорко следил за тем, что делают рабочие, отмечал все нарушения, отправлял жесткое правосудие с помощью биты или плети, в конце каждого дня делал подробные записи о нормах выработки бригады⁶⁹. Учитывая, что от недоработки или переработки зависел пищевой рацион, власть бригадиров в лагере была огромной. Бригадирами были привилегированные или «придурки».

Каждое утро каждого дня в лагере кроме воскресенья, капо и бригадиры выводили заключенных на работу. Работа была центральной рутиной лагерной жизни, поэтому рабочие бригады или команды представляли собой ключевое социальное объединение, которое обычно создавалось по принципу единого барачного блока. Какие экономические цели ставили в Москве или Берлине, большого значения не имело. Охранники и функционеры обычно смотрели на это как на работу, которая должна была служить наказанием, постоянно продолжающимся и повторяющимся. Идеальной для заключенных была работа на предприятии, в помещении, и это стало обычным с началом безумных усилий, направленных на производство большего количества военного оборудования во время войны. Но и здесь условия, навязанные заключенным, были преднамеренно худшими, чем у свободных работников, часто работавших рядом, но с регулярными перерывами и солидной едой. Советские лагеря были тесно связаны с культурой выполнения и перевыполнения планов, порожденной Сталинским индустриальным рывком в 1930-х годах. Лагеря превратились в гротескную пародию на социалистическое соревнование. Тем, кто выполнял рабочую норму, предназначалось дополнительная пайка хлеба, даже шанс жить в одном из стахановских бараков, с соломенной подушкой и простынью. В ГУЛАГе была установлена норма хлеба на норму работы – 1000 грамм в день за выполнение нормы, снижающаяся шкала нормы для тех, кто не достигал цели и повышающаяся – кто превышал ее. Те, кому удалось выполнить только 75 % нормы, получали 400 грамм. Те же, кто выполнил меньше 30 % плана рассматривались как лодыри – «отказники» – и их обычно расстреливали. Так как те, кто плохо выполняли планы, получали меньше хлеба, их шансы на выполнение норм и просто на выживание снижались день ото дня. Такие заключенные были известны в лагере как доходяги, или умирающие⁷⁰.

Работа в германских лагерях сильно варьировалась. В лагерях с более строгим режимом работа была исключительно тяжелой и заключенные здесь умирали в течение нескольких недель. В лагерях, привязанных к заводам по производству вооружения, было легче работать и шансов выжить было больше. Начиная с 1943 года и далее стали предпринимать усилия к тому, чтобы поддерживать жизнь здоровых и трудоспособных рабочих как можно дольше, и в некоторых секторах производительность труда заключенных стала увеличиваться⁷¹. Была внедрена система премий, подобно тому, что было в ГУЛАГе, – дополнительная еда за примерную работу. Но слишком часто охранники лагерей и капо считали работу не вкладом в военную экономику, а самой суровой формой наказания и унижения.

Нормы не имели значения, когда рабочие едва могли ходить. Каждое утро в 6 часов мужчины и женщины в Освенциме выстраивались для переклички. Оркестр играл легкую музыку. Медленным строем заключенные выходили по пять человек в ряд. Вынужденные маршировать по-военному, они проходили мимо оркестра и дальше за ворота. Мужчины и женщины должны были проделывать длинный путь в грубой обуви и грязной одежде, кишащей вшами и покрытой экскрементами, добираясь до мест работы, находящихся на большом расстоянии от лагеря. Тех, кто падал от изнеможения или был избит до бесчувствия в течения дня, вечером тащили обратно на импровизированных носилках. С женщинами работницами обращались с особой жестокостью. Их посылали передвигать камни для строительства дорог просто голыми руками или расширять русло реки Вистула зимой, в легкой одежде и без обуви. Когда партия из восьмидесяти французских женщин евреек отказались выполнять эту работу, они были избиты охранницами до смерти палками и топорами⁷¹.

«День без темных облаков. Почти счастливый день», – вспоминал Иван Денисович, герой одноименной повести Солженицына в самом конце этого повествования о лагерной жизни⁷². Это не простая ирония. Солженицын сам прошел через годы лагерей ГУЛАГа. Большинство заключенных выжили, пройдя концентрационные лагеря в обеих системах. Посреди ужасов принудительного труда и дисциплинарных взысканий, обитатели создавали свои небольшие, как правило, временные общества, со своей собственной рутиной, собственной иерархией, собственной грубой системой лагерного труда. Заключенные, выжившие после первых месяцев жизни в лагере, научались тому, как избегать наказания и преследований, как получать в лагере «счастливый день».

Первое, чему заключенный должен был научиться – это структура социальной власти лагеря. В германских лагерях были предприняты меры к тому, чтобы сделать эту структуру узнаваемой сразу, заставляя всех узников носить различительные треугольные знаки и буквы, указывающие на их национальность. Обычные преступники носили зеленые треугольники, политические заключенные – красные. Евреи должны были носить желтый треугольник, или звезду Давида, сделанную путем наложения второго треугольника другой цветовой гаммы поверх треугольника желтого цвета. «Асоциальные» элементы носили черный треугольник, а возвратившиеся эмигранты, ставшие заключенными, – голубой, члены секты Свидетелей Иеговы – бледно-лиловый, а гомосексуалисты – розовый. Заключенные, заслужившие особое наказание, носили черный знак поверх их треугольника, или выпуклые красные полосы и круги, изображенные на их туниках.⁷³. Капо и охранники обращались по-разному к разным категориям узников. Этнические немцы не имели никаких букв внутри их треугольников, и охранники относились к ним заметно лучше, чем к не-немцам. К началу войны многие обитатели лагерей были долгожителями, проведшими здесь долгое время, и это давало им более высокий статус как среди охранников, так и новоприбывших. По мере заполнения лагерей не-немцами и евреями, этнические немцы получали работу в качестве функционеров, на самом верху лагерной иерархии. В самом низу социальной лестницы среди обитателей лагерей стояли заключенные евреи, с которыми всегда обращались мстительнее и более унизительно, чем с другими жертвами, как это было и во всем при германском «новом порядке». С русскими и поляками, которые к 1944 году стали составлять большинство лагерного населения, обращались едва ли лучше. Заключенных, которые должны были понести наказание, могли пнуть или оскорбить более сурово, чем остальных. Асоциальные элементы и гомосексуалисты были жертвами другого комплекса предубеждений, которые разделяли многие другие заключенные. Для гомофобии не существовало ни государственных границ, ни границ между классами.

В лагерях ГУЛАГа царила более упрощенная социальная иерархия. Урки и «придурки» были своего рода элитой лагерей, хотя они могли также подразделяться на отдельные воюющие кланы. Отличительных эмблем для «политических» и обычных преступников не существовало, однако, для невинного новобранца было достаточно всего нескольких часов, проведенных в лагере, для того, чтобы понять, кто есть кто. Обычные уголовники доминировали над политическими заключенными, которых они считали не товарищами по злодейству, а предателями или классовыми врагами. В советских лагерях расизм был менее откровенным, хотя евреев могли изолировать. Напряженность и конфликты между обитателями лагерей были скорее результатом социальных предубеждений, порожденных советским режимом. Политическим заключенным не нравилась неисправимая грубость и порочность уголовных преступников; те, в свою очередь, видели в «политических» буржуазных снобов, чьи классовые привычки должны быть уничтожены тяжелым трудом. Возникшая ситуация напоминала пародию на сталинистский классовый революционный конфликт.

Баланс власти между уголовными преступниками и политическими заключенными в германских лагерях, был другим, так как здесь доля политических заключенных была явно выше. Уголовные преступники, «зеленые», доминировали в Освенциме, но в Бухенвальде и Заксенхаузене, баланс власти между двумя сообществами заключенных смещался то в одну, то в другую, сторону. Там, где было существенное количество коммунистов, возникала возможность создания «коллективов», которые доминировали при назначении функционеров или очеловечивали жестокий уголовный режим, помогая более слабым заключенным и не позволяя ворам и вымогателям орудовать бесконтрольно. Заключенные, не принадлежавшие ни к одной из групп, не имевшие устойчивых связей, были наиболее уязвимы, загнанны на смертельной «ничейной» территории. Тюремная администрация была прекрасно осведомлена об этих коллизиях, но редко когда вмешивалась. В некоторых случаях СС и уголовные преступники сотрудничали в коррупции. Специальная комиссия криминальной полиции, направленная для расследования в лагерь в Заксенхаузене в марте 1944 года, обнаружила не только процветающий коллектив коммунистов, но и криминальный заговор между эсэсовским персоналом и доминировавшими «зелеными»⁷⁴.

Заключенным не оставалось ничего кроме как приспосабливаться к миру тюремной иерархии или тюремной дискриминации. Неписанные правила лагерного сообщества воспринимались и им так же подчинялись, как и официальным инструкциям лагерной администрации. Официальный распорядок дня в лагерях обеих систем был одинаковым: подъем между 4.30 и 6.00 часами в зависимости от времени года, завтрак, работа до позднего вечера, ужин, вечерняя перекличка (которая могла длиться так долго, сколько времени было необходимо для того, чтобы отметить каждого умершего или заболевшего в течение дня), и наконец, сон истощенных и полностью изможденных людей. Промежутки времени между работой, сном и принятием пищи принадлежали самим заключенным. В эти краткие интерлюдии начиналась активная тайная жизнь лагеря. Существовал лагерный подпольный рынок, где торговали разными товарами, воровали или занимались вымогательством. В Советских лагерях заключенным иногда платили рублями, на которые можно было купить дополнительные несколько граммов хлеба или экземпляры «Правды», которые использовались для самокруток⁷⁵. В некоторых германских лагерях существовал нелегальный мир политики,

где обсуждались планы сопротивления или побегов, устанавливались сети взаимопомощи, организовывались небольшие акции протеста. Лагерные информаторы рутинно доносили на заговорщиков, так что тех регулярно убивали или переводили в другие лагеря⁷⁶.

Временами в обеих системах возникали краткосрочные возможности для установления скрытых интимных отношений. Признания некоторых бывших заключенных из Равенсбрука показывают, что здесь были широко распространены лесбийские связи между заключенными женщинами, даже между надзирательницами и теми, за кем они надзирали. Также трудно предположить, что секса совсем не было в мужских лагерях, даже если по этому поводу нет никаких сведений⁷⁷. В системе ГУЛАГа, где заключенные и женского и мужского пола содержались в одном месте, сексуальные отношения были более распространены, и администрация относилась к ним более терпимо. Охранники и коменданты брали себе наложниц из числа заключенных женщин. В 1950 году было зафиксировано почти 12 000 случаев беременности в системе ГУЛАГа⁷⁸. У советских лагерей была и более темная сторона этой истории. Урки занимались жестокими массовыми изнасилованиями заключенных женщин, сцены которых были столь чудовищно развратными, что не поддаются никакому воображению. Изнасилования, по-видимому, были значительно менее распространены в германских лагерях, тем не менее в Освенциме имелась небольшая комната, примыкавшая ко входу в газовую камеру, куда украинские охранники могли затащить, а затем изнасиловать обнаженную девушку, перед тем как через минуту отправить ее на смерть⁷⁹.

Всех заключенных объединяло одно элементарное побуждение. «Всю жизненную энергию, которая у меня осталась, – писал один заключенный еврей в Освенциме, – я мобилизовал для своего выживания»⁸⁰. Грань между жизнью и смертью зависела главным образом от наличия пищи. Ни в той, ни в другой системе не ставилась задача просто довести заключенных до голодной смерти; предполагалось, что заключенных будут обеспечивать таким питанием, которого было бы достаточно для того, чтобы подневольные рабочие могли трудиться. Поэтому в лагерях ГУЛАГа количество продуктов питания полностью зависело от производительности труда заключенных. На практике, пища заключенных редко соответствовала тому, чтобы поддерживать их работоспособность. В советских лагерях пища заключенных состояла главным образом из черствого хлеба, водянистого супа, редко – кусков сахара, соленой рыбы или солонины. В северных лагерях заключенным ежедневно зимой давали по глотку чистого спирта перед работой для согревания организма⁸¹. В германских лагерях была та же диета: жидкая кашица, хлеб по утрам и вечерам, время от времени брюква или эрзац-кофе. В обеих системах у некоторых категорий заключенных существовала возможность получать дополнительные продукты от родственников и друзей. Охрана или уголовники воровали и грабили лагерников, оставляя эти продукты себе, однако рассказы выживших заключенных подтверждают, что некоторые посылки доходили до узников, и для них они становились той каплей, которая помогала им вернуть чашу весов от быстрого физического истощения в сторону выживания⁸².

Кризис в поставках продуктов в лагеря был, как правило, следствием внешних обстоятельств. В Советском Союзе катаклизмы, вызванные переполнением лагерей и прекращением продовольственных поставок в 1937–1938 годах и в первые годы войны, стал причиной исключительно высокой смертности, связанной с голодом и болезнями. В связи с трудностями, связанными с бомбежками и поражением в войне, поставки продуктов питания в германские лагеря в последний год войны прекратились, и большая часть умерших погибла в течение нескольких месяцев до и после освобождения от истощения, вызванного голодом.

Плохая диета приводила к тому, что болезни и потеря дееспособности становились еще более смертельными. Грязь и зараженная вода делали дизентерию неизбежной. Чесотка, цинга, тиф и масса других заболеваний, как правило, носили характер эпидемий. Более тяжелые и более опасные работы означали сломанные конечности, разрывы суставов. Холодные зимы вели к обморожениям не только в Сибири, но и в лагерях центральной Европы. Администрация лагерей проводили регулярные проверки состояния рабочей силы. В советских лагерях заключенные подразделялись на пять категорий, начиная от здоровых, годных ко всем видам работ, до инвалидов второй группы⁸³. Самых слабых узников кормили хуже всего, но их, как правило, посылали на более легкие работы. Для того, чтобы облегчить страдания людей, лагерные врачи и санитары делали все, что было в их силах, используя все мыслимые запасы медицинских средств лагерей (в том числе и вытяжку из сосновой хвои, с ужасным вкусом, для лечения цинги). При более серьезных случаях инвалидизации или заболевания заключенных отправляли из лагерей в центральный госпиталь. Если они еще были способны работать, их отпускали не так легко. Заключенных могли одарить несколькими месяцами выздоровения в госпитале, где изможденные и грязные заключенные могли получить краткую интерлюдию отдыха с чистыми простынями и полноценной диетой, не опасаясь, что их отправят обратно в лагерь⁸⁴. Только «конченные» не могли рассчитывать на эти подарки судьбы. Они были отмечены выражением бесконечного отчаяния и полного безучастия в глазах, отсутствием воли к жизни, что способствовало их к быстрому физическому угасанию. Они могил умереть где угодно – во время работы, переклички, во время сна. Летом трупы закапывали в неглубокие ямы. Зимой и трупы, и почва замерзали намертво. Тела забирали и относили в ближайший лес, где их оставляли как памятники смерти, поставив вертикально с распростертыми руками, так чтобы волки или медведи могли их растерзать. Охранников инструктировали проверять все тела для того, чтобы убедиться, что ни один беглец не притворился мертвым. Безжалостно покорные государству, они разбивали черепа трупов молотком и заливали замерзшие тела жидким чугуном⁸⁵.

В германских лагерях заключенных проверяли на их работоспособность каждый месяц. Последствия этого здесь были куда более неотвратимыми, чем в ГУЛАГе. Намерений поддерживать жизнь ослабленным и совершенно обессиленным узникам не было. Заключенные «полумертвые» в германских лагерях получили прозвище «мусульмане»; как и доходяги в советских лагерях, они были полностью истощены физически, выглядели апатичными и поневоле становились психопатами.

Их состояние было совершенно очевидным. В Освенциме заключенных, мужчин и женщин, заставляли спускать с себя грязное белье, чтобы лагерный доктор мог посмотреть на их ягодицы и сказать, исходя из степени их истощения, остался ли хоть какой-нибудь рабочий потенциал у стоящего перед ним заключенного⁸⁶. Тех, кто не проходил тест, не посылали в оздоровительные дома, а сразу отправляли в газовые камеры. В большинстве лагерей имелись изоляторы, но заключенные старались любой ценой избежать попадания в них. Сочувствующие заключенные-врачи пытались спасти жизни узникам, но эсэсовцы в ходе регулярных рейдов по госпиталям забирали пациентов, которые должны были отправиться на уничтожение. По мере продолжения войны, потребность в увеличении производительности труда удовлетворялась посредством уничтожения ослабленных заключенных с целью освобождения пространства для более сильных новобранцев, лучше приспособленных к труду. В Равенсбруке газовая камера, способная уничтожить 150 ослабленных и немощных женщин за один раз, была установлена в 1944 году. От более мелких групп заключенных избавлялись с помощью выстрела в затылок⁸⁷. Крематории и газовые камеры были внедрены в других лагерях в связи с необходимостью справляться с массовым истощением лагерного населения, что постепенно шаг за шагом превращало регулярные лагеря в лагеря смерти.

Шансы на выживание можно было увеличить разными путями. В ГУЛАГе заключенные и надзиратели иногда вступали в сделку в целях манипулирования нормами работ, прием известный в лагерях (а также в обычной экономике) как туфта. Если нормы регулярно выполнялись, норма хлеба была существенной, а работать было легче. Лагерные функционеры имели возможность вступать в бартерные сделки с поварами и кладовщиками; уголовные преступники воровали то, что они не могли добыть с помощью вымогательства⁸⁸. Существовали возможности и для побега. Число побегов из лагерей с менее строгим режимом содержания в начале 1930-х годов достигло пика в 1934 году, когда было зафиксировано в общей сложности 83 490 побегов. Побег из германских лагерей, огороженных высоким забором, через который было пропущено электричество, с их пулеметами на вышках и собаками, был почти невозможен. Те, кому посчастливилось сбежать, совершили побег из менее строго охраняемых небольших подразделений более крупных лагерей или во время перемещения из одного лагеря в другой. В промежуток между 1938 и 1945 годами из Маутхаузена удалось сбежать всего 31 заключенному, но 353 заключенных, совершили побег из меньшего по численности лагерного населения подразделения основного лагеря, расположенного за пределами основной территории. Некоторые беглецы оставались на свободе. Но, обычно, их либо выдавали властям местные жители, либо ловили и убивали охранники. Иногда показательно поставленная страшная сцена расправы происходила на глазах у остальных заключенных⁸⁹.

Смерть в лагерях приходила в самом разном обличии. К голоду и болезням, массово пожиравшим людей, необходимо добавить и фундаментальное беззаконие, лежавшее в основе существования лагерей. Одни заключенные убивали других ради выгоды или из мести. Ведущий кaпo из Освенцима, исполинского вида мужчина, который навевал страх на всех заключенных, был низведен до того, что его отправили в Бухенвальд, где он был повешен в своем бараке своими десятью новыми сокамерникам⁹⁰. Бывших следователей, оказавшихся в заключении в ГУЛаге, регулярно убивали их бывшие подследственные и объекты преследований Советских органов. Заключенные в обеих системах были жертвами непредсказуемого и произвольного насилия со стороны охранников и заключенных функционеров, которые воспринимали малейшие нарушения правил и признаки неуважения как потенциально тяжкие преступления, за которые следует смертная казнь. Имеется бесчисленное количество свидетельств того, как заключенных избивали дубинками до смерти, топили вниз головой в уборных или в кипящем котле с супом, или просто хладнокровно расстреливали. Наказания представляли собой эксперименты с тщательно выверенным садизмом, который насквозь пронизывал все аспекты лагерной жизни в обеих системах. В начале 1930-х годов в Соловецком лагере заключенных, совершивших мелкие правонарушения, летними вечерами привязывали обнаженными к дереву и оставляли так, чтобы они были заживо съедены комарами; любимым наказанием зимой была ледяная лестница, 273 ступеней, ведущих вниз к замерзшему озеру. Заключенных заставляли спускаться вниз по лестнице босиком, чтобы набрать два ведра воды.

Если они проливали хоть каплю воды, карабкаясь наверх, их отправляли обратно вниз. Цель экзекуции заключалась в том, чтобы подошвы ног заключенного намертво примерзли к ледяным ступеням, на которых его после этого оставляли замерзать до смерти⁹¹. Не поддающиеся воображению дикие формы раправы, придуманные при режиме Эйке, были установлены в 1933 году в Дахау, и эта варварская практика пропитывала насквозь всю систему лагерей вплоть до коллапса режима в 1945 году. Любимым занятием была пытка «свая», во время которой заключенного заставляли висеть на длинном шесте задрав руки вверх и за спину. После многих часов висения в таком положении плечи несчастной жертвы смещались; через несколько дней наступала медленная смерть. В одном лагере во время войны советских заключенных раздевали до нага и привязывали, когда они стояли на цыпочках, к высокому забору петлей из проволоки. Полностью изможденные и больше не способные выдерживать такую позу они опускались на всю ступню, повисали на проволоке и погибали от удушья⁹².

Эти зверства не всегда проходили бесследно. До властей в Москве доходили жалобы на условия существования в лагерях, после чего в ответ прилагались усилия к тому, чтобы обуздать садизм и улучшить условия жизни заключенных⁹³. Первое поколение руководителей ГУЛАГа, в том числе и Берман, исчезло в горниле чисток 1938 года, будучи обвиненным в руководстве режимом насилия и преступления. В германских лагерях контроль над насилием в лагерях был значительно слабее, отчасти потому, что ему потворствовали очень многие лица, включая высокопоставленных чиновников, офицеров и врачей. Все сведения о жизни в ГУЛАГе указывают, главным образом, на грубые и жестокие усилия, направленные на то, чтобы выжать из заключенных максимум работы и поддерживать их работоспособность любой ценой; но многочисленные воспоминания о лагерной жизни под властью СС, указывают на то, что насилие здесь было самоцелью, встроенной в саму систему задолго до того, как потребности военной экономики стали поводом для злоупотребления прерогативами ничем не ограниченного угнетения людей. Эсэсовские охранники регулярно навязывали дополнительные тяготы жизни и наказания на все бараки или всех обитателей лагерей, демонстрируя, таким образом, свою абсолютную власть. В самом начале войны в лагере в Заксенхаузене в случае, когда не было работы, заключенных заставляли целыми днями стоять на ногах; или даже лежать ничком на полу по нескольку часов подряд, в то время как эсэсовские визитеры развлекали себя тем, что заставляли пожилых заключенных делать отжимания до тех пор, пока те не умирали от изнеможения⁹⁴. Эта модель недифференцированной травли своих жертв выделяет опыт германских лагерей и ставит их в особый ряд.

В контексте вышесказанного невозможно избежать вопроса о том, почему обе системы лагерей породили культуру преднамеренной жестокости и безразличия. Этому существует много объяснений. Все тюремные режимы в 1930-х годах отличались жестокостью, и многие стороны лагерной жизни были сходными с другими строгими режимами тюрем для осужденных, приговоренных к тяжелому труду. В обоих случаях системы мониторинга и контроля за беззакониями в лагерях были слабыми и применялись редко. Руководящие указания, исходившие из центра, предписывали администрации целенаправленно превращать жизнь в лагерях в суровое испытание; предполагалось, что многие заключенные являются предателями. Критичным было отношение охранников и заключенных функционеров. Функционеры, уголовные преступники, использовали свое положение для криминализации лагерей; другие заключенные использовали работу как средство выживания, и действовали брутально лишь для того, чтобы чувствовать себя безопасней; охранники часто были необразованными, они сами не хотели оказаться в ссылке и выливали свое недовольство на заключенных; другие охранники, в частности члены дивизии СС «Мертвая голова», занимавшейся охраной лагерей в 1930-х годах, особенно хорошо владели рутинными методами разрушения личности и садистского террора. Но прежде всего, отношение к заключенным было образцом ничем не ограниченного неравенства. Заключенные имели возможность найти всякого рода пути улучшения условий своего существования, но у них не было власти и не было прав. Гитлер ранее настаивал на том, чтобы адвокаты никогда не допускались к заключенным⁹⁵. Ничто в обоих системах не могло обеспечить эффективную защиту отдельного заключенного от дурного обращения с ним.

* * *

В лагерях проявлялось все самое худшее, что есть в человеческой природе. Они описываются как институты «абсолютной власти», в которых государственный террор достиг логического завершения путем применения «абсолютного террора»⁹⁶. Хотя эта характеристика, возможно, удовлетворительно описывает действия лагерей, но та роль, которую они сыграли в функционировании диктатуры, остается не такой очевидной. Оба режима могли для тех же целей использовать регулярные тюремные системы. Ни в той, ни в другой системе, устрашающий эффект лагерей не проявился с очевидностью: чем дольше они существовали, тем больше становилась численность политических заключенных и преступников в их населении.

Один ответ лежит в самой сердцевине проблемы изоляции. Советская тюремная система в то время просто не могла рассчитывать, что сможет вместить все десятки миллионов мужчин и женщин, оказавшихся жертвами преследований вследствие особой государственной политики 1930-х годов. В какой-то момент в 1930-х годах чрезвычайная переполненность тюрем вынудила Сталина приказать выпустить на свободу половину заключенных. В Германии в августе 1934 года частичная амнистия освободила часть переполненных камер⁹⁷. Лагеря стали ответом на кризис в тюремной системе: они были дешевыми, гибкими, их можно было быстро построить и легко перевести на новое место. Германские лагеря в середине 1930-х годов были небольшой частью регулярной тюремной системы Германии, но оба учреждения были наводнены после 1939 года сотнями тысяч осужденных в военное время, с которыми обращались как с узниками политических войн и содержали как обычных военнопленных в грубых наскоро построенных бараках за колючей проволокой. Другого способа размещения этой массы заключенных было просто невозможно придумать.

Существенной является и экономическая роль лагерей. В случае с Советским Союзом связь между расширением их населения и потребностями индустриального строительства в 1930-х годах, восстановления страны после 1945 года, настолько тесная, что, можно сказать, почти самоочевидна. Существует мнение, что режим цинично расширял границы категорий преступлений и умышленно увеличивал число осужденных преступников, чтобы обеспечить достаточным числом рабочей силы новые малогостеприимные регионы или обширные инфраструктурные проекты. Вряд ли можно сомневаться в том, что доступность лагерной рабочей силы была слишком соблазнительной для режима, который отчаянно стремился ускорить изменения в промышленности; трудовая функция лагерей стала первостепенной с начала 1930-х годов. В Германии такая связь не столь очевидна, так как недостаток рабочей силы, которую страна испытывала во время войны, побудил и государство, и частную промышленность использовать труд заключенных более продуктивно. Большая часть этой рабочей силы была привлечена за пределами лагерей и промышленности СС⁹⁸.

Доля истины есть в обоих объяснениях. Лагеря возникли в ответ на наплыв заключенных, политических и неполитических. Труд заключенных стал незаменимым в обеих экономиках в момент, когда регулярный рынок труда не мог обеспечить достаточным количеством свободной рабочей силы. Однако, в обоих случаях лагеря, как институт диктатуры, опередили кризис в доступности рабочей силы, и возникли до их широкомасштабной экономической эксплуатации. Функция системы лагерей скорее имеет отношение к стратегии изоляции или практике уничтожения обоими режимами тех, кого они считали своими врагами. Именно в этом пункте имеется очевидное идеологическое соответствие. В 1935 году Гиммлер пожелал, чтобы лагеря продолжали функционировать (в то время как Министр внутренних дел рассчитывал их закрыть), так как хотел иметь какое-либо учреждение, в котором можно было бы сконцентрировать под эффективной юрисдикцией партии всех тех, кто был исключен из народного сообщества на почве политического сопротивления, социальной неадекватности или по расовым причинам, после чего полностью изолировать их, использовать для экспериментов или уничтожить⁹⁹. Именно с этого периода освобождения из лагерей стали исключительным событием. Именно после этого периода, идея «уничтожения через труд» – антитезис стратегии рационального экономического использования, была впервые поставлена на повестку дня. Германские концентрационные лагеря служили инструментом идеологической войны. Мотивы, оправдывавшие ее, скрывались в более широких фантазиях о расовой гигиене, которыми было наполнено видение Германской утопии, но также и из преувеличенных страхов перед заговорами военного времени и перед перспективой национального коллапса на внутреннем фронте.

Советские лагеря также были детищем идеологической войны. Кампания против кулаков в начале 1930-х годов и позднейшая война против троцкистов и диверсантов в 1936–1938 годах были слишком хорошо продуманными и политически значимыми, чтобы стать простым средством мобилизации работников принудительного труда. Расширение числа обычных заключенных в лагерях отражало те изменения в карательной политике, по отношению к которым увеличение рабочей силы являлось скорее следствием, а не причиной. Советские концентрационные лагеря были также предназначены для изоляции врагов государства от более широкого общества, хотя в отличие от германских лагерей, заключенных отпускали на свободу, как только они отсиживали свой срок, за исключением небольшой группы врагов, которые считались неисправимыми, и им нельзя было доверять и позволить вернуться обратно в нормальную жизнь. Политические заключенные должны были в момент своего освобождения подписывать документ, подтверждающий, что они никогда больше не будут заниматься контрреволюционной деятельностью, и отмечаться в отделениях НКВД каждую неделю на протяжении многих лет¹⁰⁰. «Двойной террор» осуждения и нового наказания в ГУЛАГе был частым явлением, если главной целью заключения был режим принудительного труда. На лагеря смотрели как на опасные места, наполненные теми, кого режим определил как угрозу обществу и государству.

Лагеря функционировали как логическое следствие идеологий, коренящихся в дихотомии между причастностью и исключением. Факт изоляции и исключения большинства жертв по политическим или расовым мотивам, был нематериальным. Режимы устанавливали своих противников и уничтожали или удаляли их. В германской диктатуре язык уничтожения и разрушения использовался без разбору и буквально. Примо Леви, итальянский еврей, химик, выживший после Освенцима, заметил, что эсэсовцы использовали пепел из крематориев, где сжигались заключенные после газовых камер, в качестве дорожного покрытия на тропинках и дорогах вокруг эсэсовских жилищ¹⁰¹. В этом и состояло окончательное выражение того побуждения к вызову и разрушению, стремление топтать ногами, столь очевидное в ежедневной рутине и жестокостях концентрационных лагерей. Лагеря не были ни просто результатом обстоятельств или соображений выгоды, ни простым выражением чистого террора. Они были непосредственным последствием идеологических побудительных сил двух диктатур, которые покоились, подобно большинству современных форм авторитаризма, на навязывании вины и мстительном разрушении противников.