Как прошли следующие пять дней?

Как в дымке, в наркотическом тумане, в постоянной эйфории, со знанием, что тропка, по который ступает нога, находится очень высоко, а рядом – глубокий, смертельно опасный, бездонный провал. Но если смотреть только вперед, то можно на какой-то момент забыть о страхе, не помнить, что соскользнуть – легко, убедить себя в полете, в ощущении крыльев за спиной. Мир для меня! Для нас! И к черту мысли…

Пять дней… Долгие и короткие, состоящие из звонков, его приездов – иногда ожидаемых, иногда застающих врасплох, – из мягких поцелуев в полумраке салона, из слов: «Как ты, девочка? Ждала?» О да… всегда ждала. Находясь в Соларе, мурчала, тщательно накладывая макияж и подбирая одежду, порхала по полутемной каморке, не замечая полумрака, словно та была ярко освещенной гримерной актрисы, нежно любимой и лелеемой одним-единственным зрителем. Хватала телефон, стоило тому ожить, с такой скоростью, что трещал пластиковый корпус…

В эти дни я была Женщиной. Настоящей, прекрасной, мудрой и немного дурной от переизбытка гормонов и счастья в крови. Секс – иногда долгий и трепетный, а иногда дикий, почти животный – настигал нас везде, словно аркан для двоих: в его доме, в машине, даже раз – в гараже… Иногда в прихожей или на кухне, в коридорах, на ковре, устилающем пол, перед телевизором. Но помимо секса было и другое: нежность поцелуев, таящая больше, нежели обычная людская страсть, глубокие взгляды, мягкие полуулыбки, моменты задумчивости, тишина, наполненная двумя.

И никогда мы не говорили о будущем.

Ни слова, ни полслова, ни даже намека на зарождение темы. Хотя каждый из нас помнил…

Солар и Нордейл будто проложили временный мост через барьер Уровней, помирились, подписали договор об отмене границ для того, чтобы маленькая наивная Меган могла быть в любой момент украдена молчаливым Дэллом, чей загадочный взгляд часто прятался под полуопущенными веками.

Мы вместе обедали и ужинали: иногда выбирались в соседнюю кофейню, где готовили артианские десерты, иногда в пиццерию или ресторанчик, расположившийся на углу Сорок Второй и Хайлейн-драйв. Названия улиц постепенно становились знакомыми, привычными, своими…

Два раза по вечерам, закончив работу, Дэлл разрешал мне спуститься в лабораторию, где учил отличать химикаты на вид и по запаху, показывал, как мастерить простые, но эффективные ловушки из подручных средств, рассказывал о поведении взрывчатых веществ в различных условиях… В такие моменты, когда его голос звучал сдержанно, а глаза становились серьезными, мой живот сводило от желания, а сердце – от нежности. Хотелось шагнуть вперед, коснуться, перебить монолог, согреться мужскими руками в прохладе полуподвала и сказать так много… много того, чего не стоило говорить. И невысказанные слова пузатыми рыбами плавали внутри и смотрели своими выпуклыми глазами сквозь аквариум тела на того, кому были предназначены, но до кого не могли дотянуться.

А когда желание поделиться чувствами становилось настолько безудержным, что сводило пальцы на руках, я из последних сил сжимала зубы и заставляла себя молчать, несмотря на сладкую боль в сердце.

Время покажет. Время всё покажет…

Надежда продолжала пробиваться солнечным лучом сквозь засыпанный камнями вход в грот сомнений.

В полумраке моей комнаты, так часто пустующей в последнее время, рядом с подушкой лежало ярко-желтое плюшевое солнце, выигранное им на ярмарке, но, возвращаясь домой, я никогда не касалась его, отворачивалась от улыбающегося в пустоту лица. Боялась прижаться и допустить внутрь отчаяние.

Не сейчас, еще слишком рано.

Я уходила из квартиры, а плюшевое солнце оставалось неподвижно лежать рядом с подушкой.

Шефу я больше не звонила, а он не звонил мне. Дэлл оказался прав: единственного похода к офису хватило понять, что контора с тех пор больше не открывалась. Слепо отражали небо наглухо закрытые окна, тихо спали внутри телефоны, факсовый аппарат, принтер и компьютеры на столах. Все так же валялись рядом кипы бумаг.

Что же случилось с Тони и остальными? Не мое дело… Я завязала вовремя.

Пачка денег – одно ее наличие в шкафу на полке давало мнимую иллюзию свободы и беззаботности. Меня поили, кормили, нежили, заботились; да, пусть молча и без обсуждения будущего, но делали это с душой. И ласковые действия показывали больше слов. Против воли росла все та же пресловутая надежда.

Не хочу уходить… Этот мужчина… Хочу готовить для него завтраки, встречать с работы, хочу улавливать тончайшие оттенки настроения, расстилать для него постель. Хочу жить в этом доме и в этом городе – уютном, несмотря на осень, ставшем родным. Хочу-хочу-хочу!

Но как?..

Ответы пока не приходили. Но все еще оставались теплые пальцы, глубокий взгляд серо-голубых глаз, затаившиеся морщинки раздумий в уголках рта и многозначительная тишина, в которой притаились угрожающее «нет» и шаткое «да».

Так продолжалось до субботы.

Шел тринадцатый день с момента подписания злосчастного договора. Издыхала временна́я линейка, отмечающая окончание двух недель; горящий фитиль все ближе подбирался к бомбе, и волны отчаяния начали яростно крушить шаткий островок моего мнимого счастья.

Силы, которых раньше хватало на то, чтобы держать хрупкий каркас душевного спокойствия, вдруг иссякли, и стеклянный купол защитного шарика, ограждающий от бури, треснул, промялся.

Предпоследний завтрак на кухне… Казалось бы, еще не последний, но волосы уже дыбом, и куски застревают в горле. Предпоследняя прогулка по Нордейлу: мои судорожные, ищущие помощи и ответов взгляды на лица прохожих – что делать, как быть? Как остаться здесь, в городе, что полюбился больше, чем проклятый Солар? Проштампуйте мне запястье, вставьте чип в сердце, распишитесь хоть на лбу, но только оставьте жить здесь! Только не назад…

Уже завтра.

Тучи над городом заволокли небо, и пейзаж стал напоминать картину-драму: высотные дома из стекла и войлочные неровные серо-синие разводы поверх крыш. С деревьев летела листва; ковер под ногами становился все толще, скрадывая стук шпилек высоких полуботинок, благосклонно выданных мне во временное пользование Саймоном.

Дэлл шел рядом.

Повернулся, внимательно посмотрел на меня, остановился. Порыв ветра растрепал его волосы и поднял ворот куртки, как бригантинный флаг.

– Ты голодна?

А в глазах тепло, забота и что-то еще… притаившийся огонек близкой свободы?

Хотела ответить, но почему-то не смогла. Лишь забились в голове мысли: «Голодна… До тебя, до этого места, до спокойной размеренной жизни в любви, в твоем доме. Не уходи… Не уходи, слышишь?!»

Стенка шарика промялась сильнее.

– Поцелуй меня… – вдруг хрипло выдохнула совсем не то, что намеревалась.

И он подошел, мягко провел по щеке подушечкой пальца и поцеловал. Так знакомо, сладко, волнующе, что хотелось зарыдать. Зарыдать и начать колотить кулаками по его спине, царапать и рвать куртку, топать ногами по шуршащим осенним листьям и орать в голос. Орать, как последняя истеричка, как психопат, как больной в период припадка, как отчаявшийся человек, не готовый потерять самое дорогое… И плевать, что это зрелище вызвало бы жалость на лицах у прохожих, плевать… Потому что, когда так больно, уже на все плевать.

Отстранилась первая, выдохнула. Пересилила минутную слабость и заставила себя улыбнуться, выстроив стену в глазах.

– Да, пойдем, пообедаем.

– Куда?

– Не знаю… Выберем что-нибудь новое.

Взяла его под руку, коснулась черной кожи куртки, и мы зашагали вперед.

Часов в шесть вечера Дэлл ненадолго оставил меня одну – позвонили с работы, – и какое-то время я стояла в его кабинете, слепо глядя на стену, увешанную пистолетами. В центре коллекции все так же зияло свободное место – два зажима-держателя и табличка снизу «Brandt XT-5». Матово отражал оконный свет погашенный монитор, рядом лежала черная ручка с эмблемой какого-то ресторана.

Кожаное кресло, ворсистый бежевый ковер на полу, длинный стол у стены…

Зачем я здесь? Некстати всплыли в мозгу когда-то прочитанные строчки:

Плотные шторы пропускали в комнату сереющий свет уходящего дня.

Потерянная во времени и в собственной жизни – зачем я стою здесь, смотрю на чужие вещи? Тишина дома давила, наполненная тиканьем несуществующих часов. Медленно, стараясь не дышать, я развернулась и вышла из кабинета. Постояла в коридоре (как все знакомо), затем сделала несколько шагов и вошла в спальню.

Посмотрела на тумбу у стены, два светильника, электронный будильник. Перевела взгляд на кровать и едва не согнулась от боли. Безмолвно и бесшумно, будто кто-то перекрыл приток воздуха к легким, опустилась вдоль косяка на пол и закрыла глаза.

Шеф в этот день пребывал в странном настроении – напряженном и задумчивом. Жевал губы, часто умолкал. Прямая спина, серебристая форма и тишина невпопад.

Группу распустили быстро, а Мак шепнул на ухо что-то про «вторженца извне», о котором Дэлл толком ничего не понял. Переспрашивать времени не было, Чейзера отвлек вопросом Аарон Канн – стратег-тактик отряда; Дэлл не стал ждать, просто вышел на улицу, какое-то время постоял на крыльце, вдыхая вечерний воздух, наполненный тяжелым и прощальным запахом прелых листьев, и зашагал к «Неофару».

Сел внутрь, завел машину, какое-то время смотрел перед собой, неспособный ухватить, о чем, собственно, думает. Через секунду тряхнул головой, снялся с нейтральной передачи и вывел машину на прилегающую к главному офису Комиссии улицу.

Вечерело.

Серое небо над головой; легкий ветерок, треплющий ветки пожелтевших деревьев. Обычный вечер: прохожие, машины, знакомые дома вокруг, светофор в конце улицы.

И тревожно на душе.

Не одна она все это время старалась не думать. Дэлл тоже старался.

Привык, расслабился, на какое-то время потонул в размеренном ходе вечеров, в отсутствии проблем и мыслей. Меган скользнула в жизнь незаметно и осторожно, словно пугливая лиса, старающаяся не потревожить деревянный дом хозяев, и тенью схоронилась под лавочкой – тихая, приветливая и неприметная. Слившаяся с миром. Его миром.

А завтра истекают четырнадцать дней. Хороших по-своему дней, и нож будет отдан.

Свобода.

Привычной радости не последовало. Лишь вновь колыхнулись в душе тревога и непонятная тяжесть.

На перекрестке Дэлл притормозил машину. Дожидаясь зеленого сигнала, задумчиво рассматривал стоящий впереди темно-красный седан с наклейкой «Выпьем сегодня вечером?» на заднем стекле и болтающейся под самым потолком игрушкой-присоской в виде вихрастого гномика.

Он не останется. Уйдет, заберет нож. Осторожно поднимет дрожащую лису на руки и покажет, где дверь. Все, обратно в лес…

Свобода должна стать свободой, освобождением. Слишком много лет рабства, жизни в принуждении, в пытках, чтобы вот так запросто променять ее на другую клетку, пусть и менее тесную. И более желанную. Спокойную, уютную.

Как же тяжело выбирать. И что-то решать иногда совсем не хочется.

Дэлл вздохнул.

Машина впереди тронулась – лохматый гном с улыбающейся рожей закачался из стороны в сторону. Поплыли по сторонам дома, зашуршали шины. Бездумно прокручивала в который раз одну и ту же строчку магнитола, поставленная в режим ожидания.

Казалось, в том же режиме находился и Дэлл, застывший в этом бесконечном вечере тринадцатого дня навсегда. Хотел поехать домой, но, повинуясь внезапному порыву, остановился у одного из магазинов на широком проспекте.

Ярко горела в подступающих сумерках бело-оранжевая вывеска «Telia-Nord».

Внутри оказалось тепло, почти душно.

– Хотите посмотреть на новые модели? Какой стиль – бизнес, классика, хай-энд? Поступили только вчера… – вопрошал уверенный молодой парень-продавец, одетый в обтягивающую майку с логотипом.

– Мне не для себя. Для женщины…

– О. – Продавец удивления не выказал, хотя взгляд его привычно скользнул по правой руке и безымянному пальцу без кольца. Дэлл поморщился. – Вот здесь… Стенд у стены. Выставлены самые красивые, на любой вкус. Белые, розовые, в стразах, в золоте.

Дэлл едва удержался от того, чтобы поморщиться еще раз. В этой части магазина, глядя в наглые глаза продавца, а затем и на стойку с разноцветными чехлами, разукрашенными цветами и сердечками, он чувствовал себя неуютно.

– Что-нибудь хорошее по функционалу, но не броское. Не надо розового.

– Конечно, понял вас. Какой суммой располагаете? Возможен кредит…

– Не нужно кредитов. Сумма любая.

Парень деловито кивнул и достал из кармана маленький ключ от прозрачной стенки. Открыл замок-защелку, привычно распахнул дверцу.

– Давайте посмотрим…

Пятнадцать минут спустя «Неофар» притормозил у другого магазина. На пассажирском сиденье лежал свернутый пакет с небольшой коробкой внутри.

Как объяснять? Зачем? Откуп?

Нет, не откуп.

Хорошая вещь нужна в хозяйстве, сама Меган не разорится.

Мигнули впереди задние стоп-сигналы – с парковки начал сдавать назад белоснежный автомобиль, дорогой, чистый, переливающийся под огнями вывесок. Сдал и едва не уткнулся багажником в бампер застывшей позади машины. Водитель – мужчина средних лет в очках – бросил короткий высокомерный взгляд на «Неофар» и вывернул на дорогу. Парковочное место освободилось.

Очень вовремя.

Зачем спесь, вдруг подумалось Дэллу, когда одно нажатие на курок за секунду сменяет любое выражение лица на предсмертную маску, а мягкое нажатие на кнопку может привести в работу детонатор, и самая дорогая машина взлетит на воздух, превратившись в уродливую груду металла?

Он проводил взглядом дорогое авто и его водителя. А через секунду забыл о них.

Лился из окон магазина теплый желтый свет, падал на тротуар, смягчая серость, делая ее уютной. Внутри разглядывали товар покупатели.

Дэлл вышел из машины, нащупал в кармане брелок от ключей и нажал блокировку. Затем толкнул стеклянную дверь с золотистой надписью «Выпечка О’Равелли» и вошел внутрь. Закачались под потолком, издавая музыкальный перезвон, стальные трубки.

Тортов было много. Белые, воздушные, кремовые, фруктовые, покрытые тяжелой глазурью и орехами, с шоколадным декором поверх шапок.

Какой же взять?

Взгляд упал на апельсиновый. Дэлл задумался: внутреннее чутье подсказало, что не стоит. Пока хватит цитрусовых. Хотелось отступления, шага вбок. Пусть этим вечером ее улыбающиеся губы будут другими на вкус… может быть, вишневыми? Или, когда он коснется их вновь, сохранят сладость амаретто? Или нежный ореховый привкус?

Обслужив других покупателей, мистер Равелли терпеливо ждал, пока высокий мужчина с серьезными глазами, стоящий по ту сторону прилавка, определится с заказом, а когда услышал слова «Клубничный чизкейк», довольно улыбнулся.

Хороший вкус. Отменный свежий чизкейк – выбор, достойный лучших. Десерт на все случаи жизни.

Магазин-кондитерскую Дэлл покинул, держа в руках объемную коробку, перевязанную золотистой лентой, и промасленный пакет пончиков, выданных улыбчивым хозяином в подарок.

Вновь звякнули под потолком, прощаясь, трубки.

Кажется, в этот вечер я накинулась на Дэлла, стоило тому переступить порог собственного дома. Нет, не накинулась – всего лишь шагнула навстречу, чтобы встретить поцелуем, чтобы показать, как сильно скучала, ждала, еще раз дотронуться до любимых, пахнущих осенним воздухом губ. Но этот поцелуй почему-то не прервался, и из легкого «скучала» он превратился в «Хочу. Сильно. Прямо сейчас» и мужской ответ «Иди ко мне…».

Прошуршала картонным дном отодвинутая ногой коробка. Рядом с ней упал на пол пакет; соскользнула с широких плеч кожаная куртка.

Где мы любили друг друга? На чем? Что это за комната, в которой золотистые обои и то и дело попадает в поле зрения затуманенных глаз часть камина? И почему так быстро, словно солнце тянут за веревочку вниз, растворяется меж занавесками закатный свет?

Сильная шея под пальцами – горячая, напряженная, влажная. И слипшийся от пота на затылке ежик коротких русо-пепельных волос…

А после был чизкейк.

И несмотря на то что зыбкие, уползающие на дно невидимого пруда, оставшиеся часы вместе тоже были, хотелось, чтобы их не было. И чтобы кошмар, принявший четкие очертания в голове, уже воплотился в жизнь, только бы не ждать его наступления. Так молчаливым затравленным взором неизлечимо больной человек просит, умоляет врача о пощаде – об отключении системы искусственного поддержания жизни: «Не тяни. Дай умереть быстро… не открыть глаза навстречу новому дню, которому порадуется кто-то другой».

Пузатыми сочными боками блестели укутанные в крем глянцевые ягоды.

Наверное. Только вкуса я не чувствовала.

Дэлл заваривал новую порцию чая; звякнула в его руках крышка синего керамического чайника. Заварку ошпарила равномерно журчащая струя кипятка.

Вокруг разливалась псевдо-мирная тишина; каждый из нас опасался неверно сказанного слова, способного отрикошетить по кривой, а оттого мы молчали, залипая всё в той же сахарной вате тишины.

Отменный чизкейк – сочный, мягкий, сделанный кондитером с душой. Наверняка баснословно дорогой.

В голове беспрестанно рождались и умирали десятки неозвученных диалогов, один неприятнее другого.

«Нет, он так не скажет… ни за что не сказал бы… наверное».

Минуты текли медленно, и желанного облегчения не наступало. Казалось бы, веселись, наслаждайся, впитывай уходящее мгновение, ведь оно не вернется, – вот только силы иссякли. Их хватило ровно на то, чтобы допить вторую чашку чая, расколупать лежащий на тарелке десерт и надеть на лицо плохо скроенную маску благодарного засидевшегося гостя. Которая, впрочем, никого не обманула.

Одного его проницательного взгляда хватило, чтобы мне захотелось пулей вылететь из кухни и скрючиться где-нибудь в углу за шторами, но пришлось вынести, вытерпеть глубокий подкожный скан серо-голубых глаз и не дрогнуть.

Слова прорвались наружу сами собой.

– Помоги…

– Что?

Он быстро подошел, встревоженно всмотрелся в мое лицо, нахмурился – между бровей залегла складка.

– В чем дело?

– Помоги мне уснуть этой ночью… – Таким голосом осужденный просит у палача последнюю сигарету. – Я боюсь, что не смогу…

Дэлл медленно выдохнул (с облегчением?), положил ладонь на мое плечо и слегка сжал – рука доктора на лбу прикрывшего от облегчения глаза пациента.

«Спасибо, док, что согласился отключить искусственную вентиляцию легких…»

Я проснулась в поту. Сердце билось где-то в горле, по телу волнами прокатывалась тошнота. Жарко, слишком жарко, какое же душное одеяло. В недрах памяти, словно оглушенные динамитом рыбы, плавали обрывки кошмара: бесконечные диалоги, слова прощания и непроходящая слабость в коленях.

Темнота вокруг. Я медленно повернула голову – 3:07 утра.

Да, я сумела заснуть, вот только сон обернулся фильмом ужасов, проецирующим на внутренний экран сознания кадры всего, что предстоит пережить утром: еще один завтрак, сборы домой, отсутствующее, ровное выражение лица Дэлла, короткое «пора»…

Он так и не произнес заветных слов, не сказал «останься».

А я, словно пес, выставленный на улицу, буду ждать, что дверь откроется, хозяин передумает и пустит внутрь бедную скотину, сжалится.

Кого я обманываю?!

Сил ждать наступления утра не осталось. Как прогнать мысли, как спать, когда трясет от напряжения, когда хочется убежать и спрятаться? Новые ласки и утешения не помогут – всё ложь. Ложь! То, что еще накануне мое сознание пыталось присвоить, пометить галочкой «мое», вдруг стало чужим, першащим в горле, инородным. Этот дом, этот мужчина, это место… Не мое. Не хочу!

Я резко села на постели; рядом зашевелились. По затылку тек пот.

– Меган?

– С тобой все в порядке?

Хриплый, полусонный мужской голос слева.

Я молчала. Сердце продолжало колотиться, сотрясая тело, широко распахнутые глаза смотрели сквозь тьму спальни.

– Поднимайся, – ровно, словно робот, выдавила я. – Вставай.

Рядом приподнялись на локте.

– Я хочу домой. Отвези меня.

– Сейчас?

– Да, сейчас.

Зажегся торшер. Смотреть на Дэлла сил не было; я слышала, как он повернулся, чтобы посмотреть на часы.

– Меган, три утра, что с тобой?

Слова из горла не шли.

Секундная тишина, затем снова его голос:

– Малыш, это нервы. Все будет в порядке… – В порядке?! О каком порядке он говорит?! – Ложись…

– Я сказала, вставай! – проревела я. – Мы едем в Солар!

Не выдержала, метнула на него короткий взгляд, в котором, по-видимому, отразилось безумие. Несколько секунд Дэлл хмуро взирал на меня, затем убрал одеяло, сел. В серо-голубых глазах плескались тревога и решимость уладить возникшую ситуацию «мирным путем».

– Мег… давай спустимся вниз…

– Одевайся.

– …Поговорим…

Я сжала зубы.

– …Я плесну тебе коньяка…

– Ты слышал, что я сказала?

– Какая необходимость ехать домой в три ночи?

Тебе не понять.

А мне что, уговаривать, выпрашивать, два часа объяснять, а потом еще столько же препираться? Злость взметнулась вверх бравым фонтаном. Это не ему уходить с утра, не ему, понурив голову и поджав хвост, мириться с положением проигравшего. Он сидит на кровати и в ус не дует, потому что ему не снятся кошмары. Только я из нас двоих проклята.

– Двигайся, – отрезала я.

Мышцы на его шее напряглись, глаза прищурились.

– Не вижу действий, Дэлл.

Я поднялась с постели и принялась методично, с решимостью камикадзе, натягивать на себя одежду.

– Какая оса тебя укусила, Мег, и что за тон? – донеслось сзади.

Вывернутая наизнанку водолазка застыла в моих руках.

– Ты все еще раб, не забыл? – обернулась и произнесла я тихо, едва сдерживая ярость. – Это приказ. Мы едем домой.

Его голова дернулась – почти неуловимо и незаметно, – губы сжались, а взгляд застыл. Несколько секунд Дэлл сидел без движения и смотрел в сторону, затем резко поднялся и принялся порывисто натягивать джинсы.

Плыл за окнами спящий Нордейл: темные дома, пустынные улицы. Я старалась на них не смотреть, не видеть. Сама нашла в бардачке повязку и послушно натянула на глаза, как только машина вышла на трассу.

Пусть не случится сегодняшнего утра, пусть все закончится как можно скорее, сейчас. Этот ставший привычным салон дорогого авто, знакомый запах обивки, руки на руле…

Терпи, Мег, еще час, не больше, и все закончится: выскользнет из носа больного пластиковая трубка, закончится кислород, и перестанут хрипеть легкие, успокоившись. Мертвые не плачут, плачут только живые. А умирать надо быстро, по крайней мере, надо иметь силы умирать быстро, а не растягивать часы дополнительных мучений, надеясь на то, чего никогда не произойдет.

Дэлл молчал. Больше не пытался вразумлять, останавливать или препятствовать. Сделался холодным, замкнутым рабом, исполняющим приказ. Все закончилось тем, с чего начиналось.

Пусть так…

Через долгих тридцать минут напряженного молчания мощные фары высветили бетонную стену, за которой притаилась лестница, ведущая в полуподвал. Бросив «жди здесь» и не глядя на водителя, я вышла из машины. Вышла и почти сразу же продрогла. Ночь выдалась не по-осеннему холодной. Тихо хрустнула под каблуком галька, сверкнул в отдалении осколок стекла, валяющийся в пыли.

Так, ключи, дверь, замок, теперь закрыть… шкаф, завернутый в одежду нож… Вот он. Какое-то время я смотрела на зажатый в руке предмет, словно в трансе. Широкое лезвие, порезавшее палец той ночью в кювете.

Но… не время для мыслей. Развернувшись на сто восемьдесят градусов, я зашагала к двери.

Он не стал ждать внутри, курил возле машины, присев на капот. На мое приближение отреагировал хмурым, почти волчьим взглядом, словно приготовился к чему-то плохому.

– Всё, Дэлл. Попрощаемся.

Не стала ходить вокруг да около – незачем. Изо рта вырывались облачка пара, руки тряслись от холода.

Мужчина напротив меня застыл, замер, и выражение его лица не сулило ничего хорошего. Вот только мне было не до слов.

– Молчи. Не хочу долгих прощаний и красивой лжи напоследок. – Какое-то время я смотрела на тлеющий кончик его сигареты, чувствуя приближение конца. Поезд давно сошел с горы и теперь в замедленном действии приближался ко дну оврага. Глубоко вдохнула обжегший холодом воздух. Кое-как заставила себя продолжить: – Сейчас ты возьмешь нож и уедешь. Как там, ты говорил, должны звучать слова?

Его руки тоже дрожат, или кажется? Я грустно усмехнулась.

– Я отдаю его тебе по доброй воле, без принуждения. Все, ты больше не раб, ты свободен.

Да будет так во веки вечные, аминь, – всплыла из подсознания давно забытая фраза, смысл которой остался неясен.

Аккуратно разжала его пальцы и вложила в них рукоять. Принудительно сомкнула и чуть задержалась, убирая руку, позволила себе напоследок ощутить тепло его кожи. Те самые пальцы, что когда-то показывали мне, как мастерить бомбы…

– Мне было хорошо. Надеюсь, тебе тоже. Хоть иногда.

Дэлл медленно опустил голову и закрыл глаза, потер лоб, словно его накрыл приступ боли. Затем поднял лицо и посмотрел в сторону. Затянулся так глубоко, что истлело сразу полсигареты. А затем взглянул на меня.

И было в этом взгляде все: и горечь, и немой упрек (за что?), и нежность, и покрытая привкусом горечи благодарность. И отражение тихого «прости», и миллионы вариантов, которые могли бы случиться, но не случились, потому что для того, чтобы идти по одной дороге, люди должны держаться за руки. А мы все боялись… боялись сблизиться слишком сильно.

Зря боялись.

А теперь поздно.

Меня колотило.

– Езжай. Пусть у тебя всё получится.

Он вздрогнул, разомкнул губы, и я моментально испугалась всего, что они могут исторгнуть. Прижала к ним палец и покачала головой, стараясь сдержать слезы. Улыбнулась. Пусть он видит мою любовь сейчас, когда ее так много, когда она льется через край, несмотря на боль.

– Молчи, милый. Не надо… – Долго смотрела в подернутые дымкой отчаяния глаза. – Слишком быстро, да? Пусть так… Пусть лучше так. У меня всё будет хорошо, ты не переживай. Я сменю работу, я обещала. А ты пообещай, что будешь счастлив, ладно? Кивни… Кивни!

Его лицо застыло, словно каменное. Голова не двигалась, лишь притаился во взгляде глубокий упрек, настолько тяжелый и болезненный, что хотелось за что-то попросить прощения. Неважно за что, лишь бы унять чувство раскаяния за все гипотетические ошибки прошлого и будущего.

– Кивни! – выкрикнула я хрипло, забыв о том, что на дворе глубокая ночь, и о том, что нож уже отдан, а значит, я не вправе приказывать.

И все же он кивнул. Медленно. И очень неохотно.

– Хорошо… – прошептала и отступила на шаг. – Всё, а теперь уезжай.

И развернулась, чтобы не видеть, как хлопнет дверца, как лягут на руль ладони, как «Неофар» навсегда покинет застывший в проклятой ночи двор.

Он остановил машину у перекрестка и какое-то время просто сидел, глядя на мигающий желтым светофор.

Равномерные вспышки и угасания. Пульс прекратившего биться сердца. Безмолвно застыл на пассажирском сиденье, прижавшись к спинке, тяжелый военный нож. Вспыхивали, отражая бледно-желтый пульс, цифры – телефонный номер над поверхностью. Никто по нему более не позвонит…

Притих на углу магазинчик. Над светящимися дверьми застыла вывеска: «Островок».

Дэлл посмотрел на нее и не удержался – со всей силы ударил по рулю. Жалобно вскрикнул клаксон, встрепенулись спавшие на крыше голуби, заметались над проводами и антеннами. Отклонился, чтобы посмотреть в окно, заспанный продавец.

Мужчина в машине сжал зубы так, что заныли челюсти. Обхватил кожу руля пальцами, сдавил, смял, будто пытаясь раскрошить, застонал, позволяя чувствам выйти наружу, затем медленно заставил себя расслабиться. Выдохнул, закрыл глаза. Так же медленно, как успокаивался в груди пульс, исчезали с его лица эмоции.

Секунда… Две… Три…

Непроницаемый взгляд, разгладившийся лоб, жесткая линия губ и выражение, которое нельзя прочитать.

Взвизгнули, словно ошпаренные, шины.

«Неофар», оставив после себя отпечатки протекторов на дороге и неуловимый запах бензина, растворился в предрассветных сумерках Солара.