– Не трясись, за тобой не придут.

– Не придут? Откуда тебе знать?!

– Кому еще, как не мне?

Спокойный ироничный взгляд…

– Так ты… Ты к этому причастен?! Это всё из-за тебя? Из-за тебя я потеряла работу?!

– Работу ты потеряла из-за себя. И если бы не я, ты была бы уже там же, где и твои коллеги. Вот и все мое вмешательство. Так или иначе, тебе давно следовало ее сменить, не находишь?

Теперь трясло не от страха, а от злости.

– Всегда добиваешься поставленных целей, не так ли?

Дэлл улыбнулся шире, однако тепла в глазах не прибавилось.

– Не всегда, лапочка. Но чаще всего да.

Лапочка?!

Что-то изменилось в нем еще этим утром, когда он мурлыкал на кухне, накрывая завтрак. А теперь он стоял посреди моей каморки, напугав до смерти стуком в дверь без предварительного звонка, и улыбался. Улыбался так, будто в него вселился демон – зверь, в чьей голове сформировался хитроумный план, о котором мне предстояло узнать лишь тогда, когда тот окажется приведенным в исполнение.

Здоровый холодно сверкающий глазами мужик со зловещей обманчиво-ласковой улыбкой на губах. С чего такая смена настроения? Уверенность, агрессия, вызов, но пока еще выжидательная позиция… Бой начнется позже.

– Может, мне тебе в ноги упасть? – Бешено стучащее сердце все не желало униматься. Думала, они пришли… Конец. – Избавил бедную девочку от плохой работы и плохих ребят, и настало время отмахиваться от летящих в твою персону цветов?

– Ну, от всех плохих ребят не избавил – один, по крайней мере, еще остался.

Себя имеет в виду. Иронизирует. Хам!

– И чем мне теперь за квартиру платить? На что жить? Продукты покупать?

О да! Он предусмотрел и это – ощущение исполняемого плана усилилось: ленивое движение, и на кухонный стол упала тугая пачка купюр, перетянутая лентой.

– Вот на это.

Мне бы поблагодарить, ручку облобызать, вот только не получалось – логика хлопнула дверью, оставив вместо себя беснующийся комок иррациональной ярости.

– Ах, да, конечно… – прошептала я с оскалом, похожим на его собственный.

Я – кукла, марионетка, не иначе. Все мои шаги можно предсказать, все реакции – просчитать, доводы – сломить еще до того, как они родятся. Он приехал сюда, зная весь сценарий наперед – каждый жест, каждое слово, – и от подобной проницательности делалось муторно, адекватность перекрывали волны злости. Кулаки непроизвольно сжались: бой так бой.

– Да я их в унитаз спущу, на снежинки порежу, буду жечь по одной и заклинания читать…

Казалось, от елейной улыбки, прилипшей к моему лицу, треснет кожа.

– Да хоть потопчись сверху, мне плевать. Но испортишь – и будешь дурой.

Почти такая же елейная улыбка напротив и холодный взгляд прищуренных глаз: мол, давай, поперечь мне – выстави себя еще большей идиоткой, покажи свою дурную гордость.

Я сдулась. Обреченно усмехнулась и покачала головой, не в силах поверить, как легко и играючи один человек может повернуть жизнь другого в нужном ему направлении. О да, для этого нужны великолепный ум и упорство, но субъект, стоящий напротив, казалось, состоял исключительно из этих качеств.

В груди клокотали бессилие и странная радость одновременно: да, осталась без работы, но прожить я смогу, деньги есть – с таким капиталом какое-то время не пропаду даже в Соларе. Вот только как быть с фактом, что мной только что сманипулировали? Расчетливо и красиво. Изящным движением вывернули руки за спину.

Я посмотрела на стоящего передо мной человека в немом восхищении.

– Зачем тебе всё это, Дэлл? Зачем было вмешиваться… зачем помогать?

Его взгляд не поменялся – остался прохладным и чуть ироничным, с примесью тайны.

– Выпьешь со мной кофе?

Ах, какая нежная улыбка расцвела на лице! Заправский ловелас! Уверенный в себе котяра – раньше он таким не был. Захотелось немедленно сбить спесь.

– Нет.

– В уютной кофейне…

– Нет.

– В кабинке, на кожаных диванах. Кремовая шапка и два сердечка на ней…

Он издевается?

– Нет!

– В Нордейле… где за окном желтеет теплая осень…

Ну нельзя же давить на больное… Мое очередное «нет» прозвучало вовсе не так уверенно, как мне бы того хотелось.

– А после кофе я покажу тебе свою лабораторию. Ты ведь хотела посмотреть, где я делаю «петарды»? Там интересно… И я никогда туда никого не приводил.

На последней фразе его губы изогнулись в чувственной улыбке.

Что же он делает, гад? Ведь намеренно плавит там, где тонко. Поглаживает невидимым пальцем по подбородку, подбирается ближе, практически соблазняет.

Провести еще один день в Нордейле? Не беспокоясь о деньгах, о работе, о Тони, вообще ни о чем?.. В удовольствие погулять по незнакомому городу – как же хотелось увидеть его при свете дня. Выпить кофе, а после – проникнуть в святая святых сильного жесткого мужчины… О боже… ведь я сейчас сдамся.

Даже сквозь полумрак комнаты я могла разглядеть победную улыбку, блеснувшую в серо-голубых глазах: «Да, я победил и знаю об этом. Одевайся, лапочка…»

Перед тем как выйти из дома, я спросила, не стоит ли позвонить Тони, предупредить, что завтра я не выйду на работу. На что получила короткий и емкий ответ: «Забудь, что это место вообще когда-либо существовало. Никаких звонков».

Ох, как скажешь, господин раб. Как скажешь.

И снова шорохом колес вынесло в сказку.

Что-то щелкнуло, и пропало вдруг ощущение дискомфорта; так случается, когда из приостановившихся шестеренок выскакивает застрявший камешек, и смазанные маслом диски возобновляют свой ход – легко и ровно, с ускорением.

На протяжении целого дня мы общались как добрые друзья – ни о чем и обо всем. Тянулся за куском пиццы расплавленный сыр, звенел над входной дверью колокольчик, бегали за каблуками прохожих опавшие листья, привычно дразнил ноздри знакомый парфюм.

Ранний ужин, кофе, улицы Нордейла, утонувшие в закате.

– Хочешь посмотреть город?

– Хочу! Очень хочу…

– Тогда допивай. Прокатимся, пока еще светло.

– Всё, готова.

И знакомая размеренная походка сильного мужчины, шагающего к машине. Теплый осенний ветер, запутавшийся в его волосах.

Слишком легко, слишком хорошо, непривычно здорово – оказывается, жизнь может быть такой.

Пусть сверкающий бок «Неофара» никогда не уйдет в прошлое, пусть каким-то образом я сделаюсь частью всего этого после того, как пройдут оставшиеся шесть дней.

Всего шесть дней до того момента, когда придется отдать нож и отпустить джинна с русо-пепельными волосами на волю.

Что же случится после?

В «Кину» взрывчатку использовали в основном для того, чтобы расчищать вход при завалах или обрушениях. Здесь же, в этой вытянутой по периметру комнате, находящейся глубоко под землей и в отдалении от дома, взрывчатка являлась фетишем. Не просто увлечением – страстью. Тем, с чем имели тонкую связь, красивый роман, к чему относились с уважением и трепетом.

И все, что мне приходилось видеть до этого, не шло ни в какое сравнение с подземной лабораторией Дэлла. Несмотря на новейшую систему вентиляции, не позволяющую парам и газам скапливаться в помещении, воздух почти неуловимо пах воском, химикатами и испарениями аммиака.

Под потолком, заливая комнату комнату-бункер равномерным светом, горели белые лампы.

Вот уже несколько долгих минут я рассматривала ее в молчаливом благоговении: кладовая подрывника, его нора – смертельно опасная лаборатория современного алхимика-киллера.

– Все так удалено, чтобы при случайном взрыве не пострадал дом? – Мой голос гулко отразился от серых бетонных стен.

– Да.

Я осторожно двинулась вперед, приглядываясь к множеству предметов, лежащих на широком столе, – емкости с поражающими элементами, огнешнуры, капсюли-детонаторы, похожие на алюминиевые губные помады, напильник, отодвинутый в сторону прибор для измерения напряжения, пустые стеклянные колбы, толстодонная ступка с мраморным пестиком, батарейки разных размеров и форм, змейки проводов. Провода-провода-провода… Некоторые предметы казались знакомыми, некоторые – нет.

– А это что?

Я указала на разобранные элементы какого-то устройства в центре стола.

– Мина-ловушка.

Дэлл бесшумно следовал позади. Вероятно, следил, чтобы я не касалась лишнего. У меня же почти ежесекундно замирало дыхание – вот оно, настоящее, не игрушечное, не дилетантское! Настоящее, профессиональное, холодное, жестокое, призванное не пугать хлопком игрушечного пистолета, а бить на поражение.

Мой взгляд соскользнул на коробку, доверху заполненную чем-то, похожим на рубленые гвозди. Не успела я указать на нее, как мой провожатый пояснил:

– Шрапнельные элементы.

Я медленно втянула воздух.

Что же сделает с человеком начиненная ими бомба?

– А это?

– Это устройство для вытапливания тротила из неразорвавшихся снарядов.

Я медленно обошла стол по периметру. Вдоль стен тянулись металлические полки, на которых аккуратно, рассортированные в понятном одному Дэллу порядке, стояли полиэтиленовые пакеты с порошками и тугие бумажные упаковки – магниевые и алюминиевые порошки, тетрил, тол, аммиачная, калийная селитра…

Под полками, в углу, зловеще застыли баллоны с газом. Один красный, второй синеватого оттенка.

– Это пропан, ацетилен? – предположила я.

– Они самые.

Я молча покачала головой, все еще не в силах поверить, что он показал мне это место. Действительно подрывник-профессионал. Не то чтобы я не верила…

Металлические баки с алюминиевой пудрой, мешки с селитрой; на всем – предупреждающие желтые знаки с черными символами: «токсично», «огнеопасно», «легковоспламеняющееся вещество», а то и вовсе черепа с костями без лишних слов.

Дэлл не торопил, не подгонял, а я все никак не могла заставить себя уйти – было страшно и привлекательно, будто я попала на запрещенный секретный объект, который хочется запечатлеть в памяти, чтобы потом говорить себе: «Я там была. Я видела». Запретный плод, недоступный взгляду большинства.

Сколько же здесь шнуров, детонаторов, зажигательных трубок! Залежи, не иначе. Взгляд хаотично соскальзывал со стеклянной сухой посуды на емкости с незнакомыми названиями: гремучая ртуть, азид свинца, тринитрорезорцинат свинца, тетразен – такие даже в трезвом виде не выговорить. Какие там мои петарды? Боже, кого я пыталась впечатлить?!

На короткое мгновение вернулся стыд за тот вечер и за неосмотрительную браваду.

– А это… – Стараясь избавиться от смущения, я протянула руку к первому попавшемуся лежащему на столе продолговатому предмету, покрытому смазкой, но мою ладонь тут же накрыла мужская, а позади раздался вкрадчивый вопрос:

– Меган, какое первое правило подрывника?

Я застыла, чувствуя теплое дыхание на своей шее. Сердце неожиданно гулко ударилось о ребра. Казалось, в холодном помещении изо рта скоро пойдет пар, но телу вдруг стало жарко.

– Не трогать того, чего не знаешь.

Мой голос прозвучал хрипло.

– Правильно.

Стоять спиной, когда он так близко, да еще и держит за руку – слишком интимно. Я быстро развернулась и оказалась в не менее интимном положении – к нему лицом. Пальцы Дэлла так и не выпустили мое запястье, лишь позволили ему провернуться в его руке.

От нахлынувшей нервозности – слишком часто за этот день Дэлл оказывался близко (слишком близко) – я отступила в сторону, практически сбежала, и шумно втянула воздух.

Его пальцы позволили моей руке выскользнуть; в глазах застыла ироничная усмешка: что же ты опасаешься того, чего хочешь сама?

Но Дэлл не стал озвучивать это. Какое-то время он изучал меня, затем склонил голову вбок и задумчиво произнес:

– Странные у тебя интересы, Меган.

Чтобы избежать прямого взгляда, я смущенно огляделась вокруг и усмехнулась.

– Думаешь, девушка не может быть… такой?

Он не торопился с ответом. Стоял, сложив руки на груди, – человек, принадлежащий этому месту, убийца, собирающий чью-то смерть воедино из шнуров и тротила, – серьезный, сильный, по-своему страшный. Сколько людей знали о том, какой он на самом деле? Великолепная физическая оболочка, душа в запекшихся шрамах и смертельно опасная профессия. Зачем он все же решился показать мне лабораторию? Еще один шаг навстречу, на несколько сантиметров приоткрывшаяся дверь.

– Думаю, может быть. Но все равно странно.

Пальцы заледенели, а в ушах стучала кровь.

Почему не уходит ощущение, что этим вечером что-то произойдет? То, чего я так ждала и чего опасалась. Откуда чувство, что остались лишь считанные минуты до того, как Дэлл шагнет навстречу и уже не выпустит мое запястье из рук?

По телу вновь прошла дрожь.

– Все, ты осмотрелась? Выключаю свет?

– Да.

– Хорошо. Выходи. Я верну на место ловушку.

Проходя мимо двери, я боязливо покосилась на агрегат, испускающий в потолок тонкий красный луч.

Весь вечер он наблюдал за мной поверх тонкой кромки стакана с виски. Не запомнилось ничего: ни то, что было съедено или выпито, ни беседа, которая осторожно, словно ручеек вокруг скалы, вилась на безопасную тему, – только глаза. Глаза-глаза-глаза – казалось, они заполнили собой всю центральную фокусную точку моего мира.

Он доливает мне в стакан сока – взгляд. Прикуривает сигарету – взгляд. Слушает мой сбивчивый ответ на вопрос, который я ни услышать, ни осознать не успела, – взгляд. Закрой я глаза – и там опять же останется все тот же изучающий обманчиво-ровный взгляд: прилипший ко мне, проникший внутрь, туда, откуда уже не вытравить.

Странно привычной сделалась чужая кухня и даже незнакомый Нордейл за окном. Где-то очень далеко, на другом Уровне, все равно что в другом мире, осталась старая жизнь – убогая каморка, помятая от долгого сидения кровать с пропитавшимся страхом покрывалом… Где-то там, в шкафу, на темной полке среди вещей покоился нож, а рядом с ним – подоткнутая под старые джинсы тугая пачка выданных на выживание денег. Но все это – обозримое будущее, готовое нагрянуть через шесть дней, а пока… Пока – мнимый покой и бурлящая от непонятного предвкушения кровь.

Как именно? Когда? И что послужит первым шагом, невидимым сигналом к действию?

К этому времени Дэлл уже успел повторно осмотреть мои ладони и порез на груди; спасибо, не стал в этот раз просить снять кружевной бюстгальтер: все чинно, деловито, почти без интереса. Почти. И теперь, допив виски, он сидел за кухонным столом и крутил в руках оранжевый апельсин, взятый из керамической вазы в центре стола. Кожура легко поддавалась сильным пальцам. Сначала отслоилась там, где остался на кожице пупок от стебелька, некогда соединявшего плод с деревом, потом оголились и бока – по кухне расплылся терпкий цитрусовый аромат. Когда Дэлл начал делить фрукт на дольки, я незаметно поморщилась и отвернулась.

– Хочешь?

– Нет.

Ответила слишком поспешно. Он заметил.

– Ты не любишь апельсины?

– Нет.

– По вкусу не нравятся?

– Раньше нравились.

– А теперь?

Прицепился… Почему мы говорим об апельсинах? Какая разница – раньше, сейчас? Зачем эта вдумчивость и вкрадчивость?

– А теперь нет.

– Почему?

Солгать? Увильнуть? Или ответить правду? Для него – обычный разговор, для меня – холодная мерзкая лужа, в которую не хочется наступать. Уж лучше правду. С такими, как Дэлл, всегда лучше правду, иначе потом будет хуже…

– Тот торт был украшен апельсинами. С тех пор и не люблю.

Всё. Выдала. Добавлять ничего не стала – и так всё ясно. Избавилась от тайны и от дальнейших назойливых расспросов.

Резкий аромат дразнил ноздри, вызывая рвотные спазмы памяти. Перед глазами всплыли оранжевые дольки, залитые желе: они выглядели такими блестящими, гладкими, аппетитными. Несколько секунд я любовалась ими, предвкушая скорое пиршество для вкусовых рецепторов, пока кремовая конструкция не разлетелась ошметками по всему офису. Обидно. Сколько раз страдали мои бедные ладони? В тот день тяга к цитрусовым потерялась полностью, как отрубило. Отличный день рождения, полный сюрпризов.

Задумавшись, я не заметила, как Дэлл поднялся из-за стола, прихватил с собой тарелку и подошел ко мне. Ровно попросил:

– Сядь на стол. И раздвинь ноги.

– Что?!

Я почти поперхнулась от неожиданности.

– Просто сделай, что я сказал.

– Сесть куда? Прямо на кухонный стол?!

– Да.

Сумасшедший? Зачем просить о таких вещах? Еще и ноги раздвинуть?!.. Дэлл смотрел в мои круглые как блюдца глаза предельно спокойно, словно питон, не распознающий слова, ориентирующийся лишь по жестам, мимике и исходящей от жертвы ауре. Какое-то время мы смотрели друг на друга под тихое жужжание холодильника и тиканье часов: я – подозрительно сощурив глаза и с гулко бьющимся сердцем, он – ожидая действий.

Сглотнув, я неохотно подчинилась. Поднялась со стула и неуклюже, ощущая себя предельно странно, села на стол. Затем медленно, после длинной неловкой паузы раздвинула колени в стороны. Хорошо, что в джинсах.

– Шире.

Спрашивать «зачем» не имело смысла: не ответит.

Апельсиновый дух, исходящий от тарелки, сделался почти невыносимым. Стол скрипнул. Мои колени разошлись в стороны, и я тут же ощутила себя голой, беззащитной и уязвимой. К чему эти странные просьбы, звучащие как мягкие приказы? Какой смысл в сидении одетой на кухонном столе и…

Додумать не получилось: Дэлл одной рукой отодвинул стул и шагнул прямо ко мне. Подошел вплотную, настолько близко, что еще несколько сантиметров – и его бедра прижались бы к моим. Практически устроился между ног. В полном смятении я смотрела, как он неторопливо взял с тарелки ломтик апельсина и поднес к моему рту.

– Съешь.

Сердце стучало галопом; роем вспугнутых ос заметались мысли. Я помотала головой.

– Так надо. Съешь.

– Не хочу.

Едва удержалась, чтобы не отодвинуться, не заползти с ногами на стол.

– Пожалуйста.

И снова это слово, произнесенное магически мягким голосом, и обволакивающий взгляд. Я перевела взгляд на кусочек фрукта, застывший вблизи от моих губ, на секунду закрыла глаза (зачем я подчиняюсь!), выдохнула и нехотя открыла рот. На язык легла покрытая тонкой кожицей цитрусовая мякоть. Сдерживая дрожь, я жевала ее медленно, стараясь не думать, зачем делаю это.

Апельсиновый вкус вызвал ворох ненужных воспоминаний – болезненных, неприятных. Куски крема на руках и боль… хохот коллег.

Забыть. Не помнить! Дожевать и сглотнуть!

Всё. Я сделала это. Противно, но пережить можно. Не рассыпалась. Вот только… зачем?

– Молодец.

Теперь Дэлл смотрел тепло, почти ласково, как на дикого звереныша, который наконец-то начал одомашниваться. А затем наклонился – я не успела даже отреагировать – и поцеловал. Секунда, резкий стук собственного сердца, и его губы накрыли мои. Большой палец мягко надавил на подбородок, заставляя мой рот приоткрыться, и дыхание Дэлла смешалось с моим. Нежно, сладко, будто награждая за послушание. В тот момент, когда его язык проник внутрь, я забыла и об апельсинах, и о торте, и о неприятных воспоминаниях. Остался лишь жар его кожи и нежность губ. Голова поплыла… Горячий торс, крепкая мужская шея, короткий ежик волос на затылке. Неужели моя рука уже зарылась в них?..

Когда Дэлл прервал поцелуй, я едва не застонала. Сдержалась, только прикусила губу, сожалея, что ее лишили тепла прикосновений.

– А теперь еще раз…

Голос прозвучал хрипло, хитро блеснули в полумраке глаза. Очередная апельсиновая долька оказалась у губ.

– Что ты делаешь?.. Дэлл, зачем?

– Не спрашивай. Делай.

Он вновь нежно надавил на подбородок, положил дольку на мой язык, дождался, пока прожую, а затем снова поцеловал. Я не успевала опомниться. На этот раз поцелуй – более страстный, более мужской, более требовательный. Но все еще ласкающий, скручивающий мучительно нежные спирали в животе.

– И еще одну.

Я сжевала следующую с такой скоростью, будто от этого зависела моя жизнь. Плевать, сколько будет апельсинов, лишь бы поцелуи не прерывались, лишь бы жар все усиливался, лишь бы не разрывалась в конце эта связь… Я царапала его плечи, таяла от крепости спины под пальцами, зарывалась ими в волосы… Апельсин… и снова его язык, снова мужские губы, твердые бедра, вдавленные в промежность. Еще апельсин, и еще больше страсти – испить, почувствовать его язык внутри, легко прикусить за губу, прижаться к широкой груди, обвить за шею…

– Вот видишь?

Поцелуй вновь оборвался. И сразу стало холодно. Почти болезненно одиноко. Все мое существо тянулось навстречу, не желая разъединяться с ним.

– Что?

Дыхание никак не удавалось выровнять. Горел подбородок, натертый о жесткую щетину.

– Ты всё съела.

Он знал, что я хотела большего, что мне вовсе не до того, съела я всё или нет, и улыбался. Подушечка большого пальца нежно провела по нижней губе.

– Это называется подмена ассоциаций, Мег. Теперь, глядя на апельсины, ты будешь думать о другом.

Я уставилась на пустую тарелку, словно голодный пес. Неужели они правда закончились? А поцеловать еще?.. Неужели всё? Только не всё! Нет! Неужели это была только игра – восстанавливающий психологический тренинг? Впору было заскулить: низ живота пульсировал от прилившей крови, меж моих бедер все еще находились мужские, хотелось следовать за ласкающим губы пальцем хоть на край света…

Как сказать, что я хочу еще? Дальше… больше… глубже, хочу всего! До конца!

– Это всё? Только урок? Мы… мы… не продолжим?

– А ты бы хотела продолжить?

– Да. – (Зачем признаюсь? Унижаюсь… выпрашиваю…) Но не сдержалась и добавила: – Очень…

Вновь почти рабыня, вымаливающая у господина толику ласки.

Серо-голубые глаза напротив плавили жаром, плавили так, что налитый возбуждением воздух почти потрескивал. Казалось, несколько секунд Дэлл боролся с дьяволом внутри себя. Затем прикрыл глаза и прошептал:

– Ты ведь пожалеешь об этом…

В груди на секунду кольнуло, но боль тут же скрылась, оставив после себя тягучий растворяющийся след.

– Да, возможно. Но не сегодня.

И когда глаза напротив распахнулись, я поняла, что в этот вечер Дэлл уже не остановится.

Казалось, дальше существовало две Меган: та, что, прижатая к стене, царапала мужскую спину в порыве страсти и захлебывалась в эмоциях, и другая – неосязаемая оболочка-разум, парившая отдельно, что наблюдала за происходящим с нежной грустью в глазах. Это не шах и не мат, нет, только начало, но уже ничто не станет таким, как прежде.

Весь мир стал Дэллом – его жадными до поцелуев губами, его жесткими и нежными руками, его глазами, будто подернутыми дымкой безумия, прорвавшегося на поверхность желания. Будто гейзер, настойчиво бурливший в глубине, прорубился наконец через скалы и нашел выход наружу – вырвался на волю с шипением и брызгами.

Одежда отлетала в стороны, как ненужный лишний элемент между телами. Руки искали доступ к каждому сантиметру горячей обнаженной кожи, а взгляды – к сердцу. Хочу в тебя… Глубже… Внутрь, в душу, насовсем…

Зубы покусывали шею, клеймили, с неслышным рыком впивались в иллюзорный загривок, пальцы сминали волосы, сжимали, тянули, заставляли склониться в подчинении, уступить сладкому натиску, признать поражение и тем самым обрести большее…

Разум-оболочка наблюдала за мужчиной, перенесшим женщину – нежную, сделавшуюся похотливой, растаявшую под ласками, – от стены на кровать. Наблюдала за тем, как тот нетерпеливо расстегнул молнию на джинсах, лег сверху, какое-то время просто держал ее в объятьях, стараясь не нырнуть в омут с горы, как все же не выдержал и со стоном погрузился туда, куда, сам того не зная, мечтал попасть… Нет, не в сочащееся соками тело – в душу. В разум, в мысли, в чувства…

Вздрогнули, дернулись, как у жертвы, пойманной в капкан, стройные ноги, раздался стон, и полуобнаженные мужские ягодицы со сползшими джинсами задвигались ритмично и глубоко: то застывая, пока тело пропускало через себя чувство обладания, то вновь бетонной сваей опускаясь на завоеванную женщину…

Ткань простыни трещала под судорожно сжимающимися пальцами, стоны ловились губами, нежно терлись друг о друга щеки – одна небритая, другая мягкая, почти шелковая. Толчок, удар, наполнение, нежность и обреченность в глазах, прижатые к матрасу запястья и ощущение свершающегося факта…

Подрагивала стоящая у кровати тумба, а по ней медленно, будто пытаясь ретироваться от смущающего откровенного зрелища, шаг за шагом скользил назад будильник.

Стал ли Дэлл моим?

На какой-то момент он стал моим больше, чем чьим-либо еще, и пока этого было достаточно. Восьмой час утра, белесый свет, пробивающийся сквозь шторы спальни, тяжелая мужская рука на обнаженном животе и глубокое, размеренное дыхание у самого уха, шевелящее спутавшиеся от пота волоски. Явь, сделавшаяся сказкой.

Вспомнилась гладкая стена, холодившая спину и зад накануне вечером, и натиск горячего тела, ладони, сжимающие лицо, и жадные ищущие губы. А потом – ощущение наполненности… как хорошо, до идиотизма хорошо, когда он внутри…

Я закрыла глаза.

Сегодня будильник не зазвонит – его никто не заводил.

Не нужно на работу, к Тони, не нужно торопиться в Солар. Как странно, но как хорошо. Пусть будет завтрак без спешки, запах кофе, новые разговоры, ощущение тепла, а следом и новый день.

А пока – теплая рука, покрытая светлыми волосками, которую можно погладить, осторожно коснуться, провести сверху вниз…

И он не проснется. Потому что он устал.