Синий пикап миновал крайний подъезд и затормозил напротив невысокого бетонного парапета. Водитель – крупный бородатый мужчина – повернулся к пассажиру, чей высокий чистый лоб пересекла тонкая морщина. Саймон шумно втянул воздух, чихнул от скопившейся в кабине пыли и поморщился. Он мог бы отправить грузчика за вещами одного и не присутствовать лично, но по какой-то причине все же решил поехать.

– Здесь? – Бородач с интересом посмотрел на дом. Нечасто его работодатель посещал трущобы, подобные этой.

Послеполуденное солнце дробилось в пыльных окнах и приоткрытых форточках.

– Да. Пойдем со мной, нужно погрузить сумки.

Синхронно хлопнули дверцы; декоративные пряжки блеснули, когда молодой дизайнер стряхнул невидимые пылинки с рукава модной куртки.

На стук открыли сразу же – наверное, ждали.

Рыжие волосы, усталое лицо, темные круги под глазами.

– Эй, Мег! Привет-привет! Кофе не предлагать, уже пил!

– Привет, Симми, заходи.

Сумки, аккуратно упакованные и составленные в ряд, ждали у входа. Чистая комната встретила тишиной, лишь скрипнули за спиной дверные петли.

– Неважно выглядишь, подруга… У тебя всё в порядке?

Одетая в бесформенный свитер девушка лишь неопределенно махнула рукой – мол, не спрашивай.

– Вещи-то хоть пригодились?

– Конечно. Они были великолепны… Я всё упаковала. Носила аккуратно, ничего не испортила.

Какое-то время Саймон смотрел на хозяйку квартиры, чувствуя неясную тревогу. Потухший взгляд и полное отсутствие блеска в глазах, будто из них, как и из комнаты, вынесли всё лишнее, убрались на славу.

– Мег, оставь их себе, если хочешь.

– Не хочу. – Она грустно улыбнулась. – Прости.

Худые плечи дернулись, будто одна лишь мысль о хранении недавно носимых ею же вещей вызывала отвращение. Саймон хотел было пошутить, съязвить о том, что тряпки оказались недостаточно хороши даже для того, чтобы быть принятыми в дар, но почему-то промолчал, сдержался, полагаясь на интуицию.

Сзади запыхтел, перетаптываясь на пороге, водитель:

– Уносить?

– Да, уноси. Мег, точно не хочешь что-нибудь оставить? Соседи обзавидуются!

Еще одна грустная улыбка из разряда «они уже и так обзавидовались, хватит».

– Не хочу.

– Ладно, понял. Грузи в машину, – бросил Саймон водителю и подвинулся в сторону, освободив тому доступ к сумкам. А после снова удивился неестественной чистоте крохотной комнаты: ни пыли, ни крошек на столе, вымытый пол, идеально ровно застеленная кровать. Взгляд случайно наткнулся на лежащую у подушки мягкую игрушку. – Э-э-эй! Ты тоже ходила на ярмарку? А я так и не смог попасть по мишеням! Всё мазал и мазал, двадцать баксов просадил, представляешь?

Его широкая улыбка угасла, стоило Меган замереть. Не девушка – статуя с рыжими спутанными волосами и застывшими неподвижными глазами. И Саймону сделалось совсем уж не по себе, когда она, поджав губы, подошла к кровати, взяла плюшевое солнце в руки и, не говоря ни слова, заперла его в шкафу. На нижней полке. Там, где хранились старые кроссовки, слишком холодные для осени.

Закрылась дверца, ключ брякнул о дно алюминиевой банки, где покоилась мелочь.

– Хорошие вещи, красивые, – произнесла Меган, и Саймон, ожидавший слов о солнце или о ярмарке, не сразу сообразил, о чем речь. И лишь через секунду, все еще растерянный, небрежно отмахнулся:

– Не стоит благодарности. Ты знаешь, если что, просто приходи ко мне, помогу чем могу.

– Да, знаю.

– В любое время… – Он потоптался на пороге, чувствуя, что пора уходить. – Без причины. Просто приходи.

Она кивнула. Неопределенно, будто и не слышала сказанных слов.

– Да, приходи… – повторил Саймон, покачал головой и, испытывая непонятную тревогу, вышел за дверь, навстречу тяжелому осеннему небу.

Страшно.

Страшно бывает, когда оступаешься, когда не понимают, когда боишься, когда в чем-то обвиняют, когда не знаешь, в каком направлении двигаться. А еще бывает страшно оставаться наедине с самим собой.

Страшно, когда ложишься и не можешь заснуть, когда из всех углов на тебя укоризненно смотрит тишина, когда одиночество – это не удел героев дешевого романа, а вдруг окружившая тебя реальность. И одиночество, как рак души, тоже делится на стадии.

Казалось, этим вечером я соскользнула на последнюю.

В рюмке с водкой, стоявшей на подоконнике, отражалась луна: плавала и не тонула на прозрачной поверхности. Можно пить, можно пить много, можно угробить тело, но все равно не успокоить душу. Слез не было. Сухо, тихо и темно, одинаково пусто как снаружи, так и внутри. Надо бы просто выжить, как-то продержаться, пережить очередную минуту, час, день. А потом, когда-нибудь… ведь так поют в песнях – потом станет легче…

Только бы не ждать, но как? Как?!

Затерянный в пространстве Уровень тринадцать.

Кто я… где я? И зачем…

Только бы не сорваться, не начать плакать, только не жалеть, просто жить. Пока как получается. Идти, пока идут ноги, дышать, пока от всхлипов не сведет грудь. Никто и никогда не приходит, чтобы помочь: не протянется рука, не раздастся стук в дверь, не свершится чудо.

Дрожащая в рюмке луна – и тишина.

Пережить еще одну минуту и не заглядывать внутрь – страшно. А что, если она умерла? Та маленькая девочка… Что, если она лежит на полу и не дышит?

Не смотреть внутрь, не смотреть…

Заколыхалась в стеклянной рюмке, подхваченной трясущимися пальцами, луна.

Он ушел…

Ушел…

Ушел.

Погода испортилась окончательно.

Тяжелые тучи свили гнездо над Соларом: дождь то начинался – крапал по окнам и подоконнику или бил тугими струями по грязному асфальту, – то объявлял перемирие и прекращался, уступая место холодному шквалистому ветру. Летели с деревьев оставшиеся в немногочисленном составе сухие листья, их павшие товарищи сырели в непросыхающих лужах. Хлопал терзаемый порывами капюшон тонкой куртки.

Поблескивали на бетонной стене осколки разбитой пивной бутылки, окруженные множеством окурков, – соседи накануне «праздновали» выдачу мизерной зарплаты. Не успела я ступить на ставшую бурой от воды лестницу, как сзади послышались шаги.

– Эй, а что твой дружок на хорошей машине больше не приезжает? Плохо сосала?

Следом раздался вульгарный смех.

Я обернулась, смерила двух оплывших от чрезмерного употребления спиртного девиц из соседнего подъезда презрительным взглядом и отвернулась, оставив комментарий без ответа. Открыла почтовый ящик, достала несколько конвертов – ни одного с гербом Комиссии, – вернула замок на место и толкнула входную дверь.

Комната выстыла. Что же будет с ней зимой?

Я растолкала продукты из магазина по полкам холодильника, не снимая куртки, села на кровать и принялась просматривать корреспонденцию. Несколько счетов и два письма из компаний, куда я накануне подавала заявление об устройстве на работу. Оба – с вежливым приглашением на прохождение дополнительного собеседования.

Ирония судьбы.

Раньше отказывали много и часто, а теперь почти все соглашались принять меня на работу, несмотря на малый опыт и явный недостаток нужных умений. Парадокс. С одной из бумаг смотрели темно-бордовые строчки: просьба срочно позвонить в отдел кадров – во мне, как гласил подписанный секретарем лист, были крайне заинтересованы. Я хмуро посмотрела на лежащий рядом телефон – новый, черный, удобный, присланный курьером на следующий день после того, как Дэлл покинул мою жизнь, – но в руки его брать не стала.

Прощальный подарок.

Коротко и лаконично.

Теперь у меня был новый телефон, который было бы непрактично отвергнуть, но на который я старалась не смотреть без лишней необходимости. Телефон с пустой записной книжкой и отсутствием контактов, вечно молчащий, будто обиженный на жизнь гаджет – тяжелое напоминание об ушедших днях. Но не выкидывать же…

Я отложила конверты в сторону и подошла к холодильнику, чтобы достать минералку. Прошла неделя… Почему я тяну? Почему не устроюсь в один из теплых офисов с удобным креслом, гудящим под столом системным блоком и псевдо-улыбчивыми коллегами? Что мешает? Новая спокойная работа, какая-никакая, но все-таки зарплата и стабильность. Глядишь, к лету удалось бы накопить на новый набор одеял или даже кондиционер… Прогреть наконец эту чертову хибару.

Пузырьки газа обожгли горло холодом.

Всегда холодно – в этой дыре, в этой каморке, в этом городе, внутри. Привычная тяжесть на душе. И вот уже не первый день копошилась на краю сознания странная идея, которую всё никак не удавалось ухватить. Нет, не должно быть офисов и этой чертовой размеренности, должно быть что-то другое, хоть сколько-то интересное, позволяющее удержаться на плаву. Что-то свое, приносящее кроху радости, что-то полезное…

Я отставила пустой стакан в сторону, опустилась на стул и посмотрела в окно, единственное светло-серое пятно в темном мире. Потерла лоб, пытаясь сосредоточиться. Колыхались на фоне неба голые верхушки деревьев: тонкие ветки, тонкие пальцы, устремленные ввысь.

На секунду вернулось в памяти знакомое лицо с серо-голубыми глазами, но тут же было усилием воли отброшено прочь. Все, что касалось Дэлла, теперь было отсечено, замуровано внутри и залито сверху бетоном.

Было и прошло.

Да, любила. Но не смела думать об этом.

Теперь бы просто выжить, найти дело и заняться им, чтобы однажды оно окончательно вытеснило из головы воспоминания о чудесном августе. Время не стоит на месте. На дворе промозглый сентябрь и дожди. Если ноги застынут без движения, то подошвы тут же всосут в себя лужи отчаяния. Нельзя, нельзя, нужно идти вперед. А если продолжать путь только в солнечные дни, то никогда не достигнешь цели.

Взгляд упал на притихший телефон, а разум вновь зацепился за неоформившуюся идею, принялся шамкать и жевать зубами ее ореховую скорлупу, пытаясь добраться до ядра, до сути. Что же такое хитрое я все это время силюсь придумать? И почему так уверена, что лежащие на кровати конверты дополнят те, что уже забили стоящую под столом мусорную корзину?

В который раз за сутки начался дождь.

Над столом колыхалась тусклая лампа в конусообразном закопченном абажуре. Сигаретный дым вился вокруг нее спиралями.

Чак неторопливо точил железку, поглядывая на сидящую на единственном свободном от хлама стуле Меган. По ее волосам и куртке стекала вода. Настукивал в окно дождь; сгустились сумерки.

– Давно ты не заходила. Слыхал, закрылась конторка твоя?

Гостья кивнула. Она вот уже несколько минут молчала, наблюдая за его неторопливой работой. Тяжелый взгляд, тонкая линия упрямо сжатых губ. Побила все-таки жизнь, побила.

Замочных дел мастер затянулся сигаретой, отложил ее в пепельницу, выпустил дым и привычным жестом потер усы. Домой бы уже пора, а все никак не мог бросить напильник.

– А я говорил тебе… Опасно. Давно надо было завязать.

– Вот и завязалось. Само.

Нортон кивнул. Вновь взялся за упрямую железку.

– Куда теперь?

Легкое пожатие плечами; с волос упало еще несколько капель.

«Что-то изменилось в ней, – подумал Чак. – Вроде тот же человек, да не тот». Что-то ожесточилось в знакомом лице, появился в глазах стальной отблеск, как бывает у тех, кто держится не «для», а «вопреки». И безбашенность во взгляде, веселая и нервная одновременно, – мол, плевать на все, выплыву из дерьма и спляшу на вашей могиле.

Чак покачал головой. Хорошая девка; жаль, если сорвется.

Меган тем временем взяла со стола одну из отмычек и теперь задумчиво крутила ее в руках. Чака не покидало ощущение, что цель визита припозднившейся гостьи выяснится очень скоро – не высказанный вслух вопрос уже витал в воздухе.

– Говори уже, не тяни, – поторопил он, не желая ходить вокруг да около. – Денег тебе дать?

– Нет.

– Тогда зачем пришла?

Меган помолчала, затем взглянула ему в глаза – холодно и прямо, как питон.

– Ты говорил, что можешь делать замки, которые никто не смог бы открыть.

Нортон удивленно поднял голову. Докурил обуглившуюся до фильтра сигарету и задавил ее двумя пальцами в пепельнице.

– А чего вдруг вспомнила?

– Ведь говорил, что даже чертежи есть, но дорого…

– Там детали сложные нужны. Магниты новые, схемы. Конечно, дорого.

– А если бы денег хватило, как думаешь, их бы покупали?

Замочник оскалил желтоватые зубы в ухмылке и прищурился.

– Да богачи бы за такие удавились. Потому что их никто не смог бы открыть. Даже я сам. Это если без ключа-то.

Меган выглядела странно удовлетворенной.

«Вот ведь, сама себе на уме…»

– Так чего спрашиваешь-то? Пришла уже в ночь, сидишь, хитришь не пойми чего…

Она снова подняла на него зеленые глаза – ясные, как у безумца, убежденного в собственной гениальности.

– А давай сделаем несколько. Попробуем продать. А там поставим на поток, если пойдет.

– На что сделаем-то?

– Есть деньги.

– Много?

– На первую партию хватит.

– Где взяла?

– Что?

– Деньги.

– Не важно.

Ее лицо снова сделалось непривычно упрямым. Не тем мирным, спокойным, каким оно было еще пару недель назад. Чак удивленно отложил напильник в сторону.

– Ты это серьезно? А бабки откуда? Ворованные?

– Нет. Мои собственные.

Ответ прозвучал холодно и коротко. Нортон поверил. Помолчал, пристально глядя на гостью, пожевал губами, пытаясь замаскировать растерянность. Собирался ведь уже домой, как обычно, а тут пришла, с толку сбила и, черт возьми, признаться, заинтриговала… А ведь хотел выпить пива, спокойно посидеть перед телевизором, мозги отключить до утра. Видно, не судьба. Хотя пива можно и вместе выпить. А заодно и поговорить.

Он снял с головы повязку, стягивающую волосы, бросил на стол. Сгреб пачку сигарет, сунул в карман.

– Пойдем-ка, закинемся какой-нибудь дрянью.

– Что? – Солдатский сленг заставил тонкие брови удивленно поползти вверх. – Какой еще дрянью?

– Пивком хоть, что ли. А то устал я, мозги не работают.

– А-а-а… – Меган расслабленно откинулась на стуле и впервые за все это время улыбнулась. – Я-то думаю: что такое «закинемся»? Ну пойдем, «закинемся».

– Угу. Заодно и расскажешь мне все.

– Договорились.

Чак стянул с вешалки мятую куртку, накинул ее на плечи, кивнул – мол, давай на выход – и погасил в мастерской свет.

– Странный он какой-то. Потерянный. Весь вечер на эту певичку смотрит и виски глотает. – Аарон Канн, стратег отряда специального назначения, кивнул в сторону сидящего чуть поодаль, на углу барной стойки, друга. – Устал, что ли? Вроде не больше чем обычно тренировались.

– Дэлл-то? – Мак Аллертон выбрал из прозрачной тарелочки самый пузатый орешек и закинул его в рот. – Может, и устал. У меня точно мышцы болят – Дрейк зверствует.

Певица на сцене плавно двигалась в такт исполняемой песне – приятный голос, чуть хрипловатый и низкий, округлая грудь под коротким платьем, длинные ноги, уверенно стоящие на высоких золотистых шпильках.

– Я бы и сам такую… – Канн многозначительно усмехнулся. – Хороша.

Чейзер, сложив руки на груди, тоже наблюдал за Дэллом. Аарон верно подметил: интерес Одриарда был странным и слишком пристальным; тяжелый взгляд подрывника неотрывно следил за барной певицей.

– Увлекся он, что ли?

Сидящий рядом с коллегами Халк покачал головой.

– Вот уж не думаю.

– С чего бы тогда так себя вести? Сидит один целый вечер, молчит, надирается. Еще недавно он радовался свободе. Вспомни, как праздновали! Та еще вечеринка была; веселились так, что, думал, дом рухнет. А теперь вон, смотри, притих. Не прижилась внутри свобода?

Аллертон комментировать не стал, Халк тоже. Внимательные глаза сенсора следили то за девушкой на сцене, то за медленно потягивающим виски Дэллом.

– Симпатичная, но не более.

– Он смотрит не на нее.

– А на кого?

– На кого там еще смотреть – она одна на сцене? – не унимался сделавшийся беспокойным Канн.

Халк Конрад улыбнулся краешками губ.

– Он смотрит на ее рыжие волосы.

Кружка с пивом в руке Чейзера застыла, так и осталась не донесенной до рта. Бросив многозначительный взгляд на все подмечающего сенсора, он вновь промолчал.