Лимек проснулся незадолго до рассвета, и долго лежал в темноте, прислушиваясь к тиканью ходиков и борясь с желанием закурить. Рядом на подушке тихонько посапывала снятая им в «Голодной скрипке» шлюха.

Шлюху звали Петра. Настоящее это было имя или творческий псевдоним, Лимек выяснять не стал. Ей было что-то около тридцати, но выглядела она из-за броского макияжа и скорбных морщин в уголках рта на все сорок. По-крестьянски широкая в кости, с крепким задом и большой грудью, Петра была бы вполне привлекательна, если бы не тусклый взгляд и износившаяся фигура. Первым делом Лимек отправил Петру в ванную и заставил смыть косметику. Вернулась шлюха с коробочкой презервативов и начала деловито, без суеты (а куда торопиться? Клиент оплатил за всю ночь) раздеваться, аккуратно вешая одежду на спинку стула. Сняла лифчик, освободив тяжелые, чуть обвислые груди, и, оставшись в одних панталонах, потянулась в ширинке Лимека. Губы у Петры были полные и горячие.

Разложив ее на скрипучей кровати и проникая внутрь, Лимек думал о белых ляжках Альбины с клеймом «Шебы» над черным кружевом чулка. Петра была профессионалкой и продавала себя за деньги, пускай и не очень большие; Альбина же Петерсен относилась к тому типу женщин, готовых спать с кем угодно, лишь бы не в одиночестве. «Шеба». Лимек слышал об этом салоне многое, но ничего хорошего...

Для сыщика секс с проститутками служил своего рода заменой алкоголю — позволял забыться на время, потеряться в механическом повторении однообразно-приятных движений, что-то вроде мастурбации, только насыщеннее. И после разрядки наступала апатия и отвращение к процессу и партнерше, будто похмелье после крепкой попойки. Сегодня все повторилось.

Петра зашевелилась во сне и пробормотала что-то похожее на «сыночек». Лимек приподнялся на локте и огляделся. Сквозь занавески пробивался серенький рассвет.

Петра попыталась превратить нищенскую квартирку, расположенную в десяти минутах ходьбы от «Голодной скрипки», и в пяти — от Бездны, в уютное мещанское гнездышко. Обои в цветочек, множество старых даггеротипов на стенах, семь слоников и фарфоровая пастушка на этажерке, торшер, абажур с бахромой, разномастный хрусталь в серванте, кресло с пуфиком для ног возле тумбочки с патефоном, застиранные ситцевые простыни, стулья на гнутых ножках... Все — старое, облупленное, не единожды чиненное, купленное на блошином рынке, но с любовью холимое и лелеемое. В углу стоял «Зингер» с педальным приводом — видимо, память о предыдущей работе.

От желания курить сводило скулы. Лимек не выдержал, осторожно выбрался из-под одеяла. Окна были старые, на английский манер — Лимек приспустил верхнюю половину и чиркнул спичкой.

Вид открывался на батарею береговой обороны. Старинные бастионы на краю Авадона возвели еще по приказу Танкреда Свирепого, который под старость впал в маразм и всерьез намерился воевать с Бездной.

В двадцатые, незадолго до начала войны, канцлер Куртц распорядился разместить здесь крупнокалиберные гаубицы и спаренные зенитные пулеметы на случай внезапного нападения с тыла. Лимек был еще подростком в отряде добровольной дружины — сбрасывал с крыш зажигательные бомбы и помогал тушить пожары — но запомнил, как каждую ночь гулко бабахали гаубицы, а зенитки расчерчивали небо трассирующими полосами, издавая звук разрываемой ткани... За три года войны над Авадоном не сбили ни одного вражеского самолета.

Разрушили сотни домов, под бомбежками погибли тысячи людей, еще десятки тысяч мобилизовали и отправили в вагонах для скота на север — оттуда никто не вернулся, на некоторых пришла похоронка, а кто-то, по заверениям бравурных радиосводок, до сих пор продолжал нести службу в отдаленных гарнизонах, чтобы предупредить об очередном наступлении неизвестного врага.

Как бы там ни было, население Авадона сократилось на четверть, и в этом обнаружились и положительные стороны: предвоенная экономическая депрессия поставила Авадон на грань голода, и город балансировал на ней до тех пор, пока канцлер Куртц не построил Продкомбинат.

Лимек докурил, выбросил окурок в форточку, повернулся и замер. В противоположном углу комнаты стоял ребенок. Одетый в матросский костюмчик мальчик лет пяти, болезненно-бледный, салатового оттенка, держал в руках плюшевого мишку.

Вот корова, подумал Лимек. Не могла запереть дверь в детскую?

— Привет, — сказал он негромко, — как дела?

Мальчик молча повернулся и вышел в соседнюю комнату, бесшумно закрыв за собой дверь. Черт, я же голый, подумал Лимек. Ну да ладно. Пацан наверняка привык к маминым ухажерам на одну ночь.

Раздосадованный, он отправился в ванную. Горячей воды не было, и сыщик залез под ледяной душ, потом кое-как, насыпав на палец зубного порошка, почистил зубы. Уже пробивалась щетина, но побриться тут не было никакой возможности.

Когда он Лимек, растираясь полотенцем, вернулся в спальню, Петра сидела на кровати, сонная и почему-то напуганная.

— Мне приснился кошмар, — сообщила она, тупо глядя в одну точку.

— Бывает, — поддержал беседу Лимек, натягивая штаны.

— Мне приснился мой сын.

Лимек обернулся к зеркалу на трюмо и завязал галстук.

— Он заходил под утро, — сказал сыщик. — Хороший мальчик, только очень уж бледный.

— Что?! — вскрикнула Петра в ужасе.

— Твой сын. Мальчик в матроске. Он заглядывал из соседней комнаты. Кажется, я его напугал...

— У меня нет сына, — проговорила Петра медленно, глядя Лимеку прямо в глаза. — Я сделала аборт. Шесть лет назад.

И тогда Лимеку тоже стало страшно.