Дохлые вороны валялись повсюду: на тротуарах, подмерзших за ночь клумбах, проезжей части, раскатанные широкими шинами армейских грузовиков в кровавый блин в обрамлении черных перьев, на грязном асфальте и неровной мостовой, на узорчатой брусчатке Набережной, поросших бурьяном пустырях и в глубоких дворах-колодцах... Когда Лимек уходил от Петры, по радио передавали что-то о выбросе ядовитых отходов с Фабрики и просили горожан соблюдать спокойствие.

— Опять они врут, — с нотками истерики сказала Петра. — Ну почему они всегда врут?!

Лимек ушел, не попрощавшись.

Призрак абортированного ребенка был не единственной манифестацией Бездны в минувшую ночь. Подобные явления, предшествовавшие сильному Шторму, имели место быть в большинстве домов Авадона, и на утро в городе повисла напряженная и слегка нервозная атмосфера.

Люди на улицах передвигались короткими перебежками, автомобили либо проносились мимо на полной скорости, либо ползли черепахами. Трамваи не ходили вовсе. Лавочники поспешно опускали железные ролеты и запирали решетки на дверях. Дворники с отчаянием взирали на вороньи трупики, опираясь на метлы и не зная — убирать их или уже не стоит суетиться перед Штормом?.. И все, все без исключения авадонцы этим воскресным утром сохраняли мрачное, подавленное молчание, переговариваясь лишь по необходимости и шепотом, и то и дело поглядывая на жестяные рупоры на фонарных столбах — не взвоют ли тревожной сиреной?..

На площади Искупления, усеянной дохлыми воронами, но все равно выглядевшей уже не так зловеще в дневном свете, строили баррикады: выгружали из кузова армейского грузовика мешки с песком и сваливали их вокруг колокольни Забал. За рабочими следили четверо автоматчиков, припарковавших мотоциклы прямо у лестницы детского приюта. Кожаные регланы и стальные каски мокро блестели.

У дверей приюта висела медная табличка: «Дом призрения за малолетними сиротами, построенный в 1871 году милостью Ее Величества Беаты Благословенной на пожертвования горожан Авадона».

Лимек позвонил в старинный колокольчик. Дверь открыла очень пожилая женщина в белом халате.

— Что вам угодно? — спросила она, подслеповато щурясь из-за толстых линз очков.

— Я хотел бы видеть госпожу Сивиллу Гельрод.

Женщина — Лимек решил, что это нянечка, было в ней что-то такое сюсюкающе-неискреннее — повела его по гулким коридорами с арочными сводами вглубь старинного здания. Тишина оглушала, только поскрипывали подошвы ботинок Лимека по начищенному паркету и шуршал халат нянечки. Миновали столовую, откуда невкусно пахло подгорелым жиром, пустые классные комнаты, поднялись на второй этаж, миновали наглухо закрытые двери детских спален и приблизились к кабинету Сивиллы Гельрод. Здесь нянечка оставила Лимека, и он без стука вошел.

— Чем могу служить, молодой человек? — Госпожа Гельрод попыталась остановить его на пороге строгим взглядом и интонацией, но с сыщиком этот фокус не удался.

Он сел без приглашения и сказал:

— Меня зовут Лимек. Я репортер «Авадонского вестника» и пишу очерк о благотворительной деятельности выдающихся граждан Авадона.

— Ах, вот как? — Гельрод откинулась на спинку стула, такую же прямую и высокую, как сама смотрительница. — Мило. А бульварную прессу интересует благотворительность?

Ее тонкие губы разъехались в ехидной улыбочке. Личико у смотрительницы было детское, маленькое, гладенькое, почти без морщин, только волосы — совсем седые, и кожа на шее висела дряблыми складками, как у игуаны. Гельрод напоминала редкую рептилию, особенно — пристальным немигающим взглядом абсолютно черных глаз.

Лимек ответил с ледяной улыбкой:

— Скажем так: это — частное журналистское расследование по заказу одного влиятельного лица.

Сивилла Гельрод нахмурилась.

— Постойте. Я вас уже видела. Вы были на похоронах инженера Петерсена. Вы подошли к его дочери, когда все разъехались.

— Вот именно про Петерсена я бы и хотел поговорить...

— Вот еще! — фыркнула Гельрод. — С какой стати мне с вами обсуждать наших меценатов?

— А Петерсен входил в число меценатов? — уточнил Лимек, мысленно почесывая в затылке: плачевное состояние финансов инженера не давало повода заподозрить его в филантропической деятельности.

— До свидания, господин Лимек, — поджала губы Петерсен. — Покиньте, пожалуйста, мой кабинет, или я вызову охрану.

Ах ты, стерва, подумал Лимек. Нажать на нее? Хотя... Не стоит. Вряд ли старая вредная сука испугается публикации в «Авадонском вестнике» того факта, что бывшая растлительница малолетних работает в детском приюте — слишком уж она уверенно держится, так ведут себя те, кто во всем полагается на могущественных покровителей. На этом и сыграем.

— Видите ли, госпожа Гельрод. Вы меня не совсем верно поняли. Я работаю на Ламара Ксавье, если это имя вам о чем-то говорит...

С этими словами Лимек достал из бумажника визитку фабриканта.

— Это он рекомендовал мне обратиться к вам по поводу инженера Петерсена.

При виде визитки на лице Сивиллы Гельрод нарисовалась услужливо-заискивающая мина, а голос откровенно залебезил:

— Что же вы сразу не сказали, господин Лимек! Прошу простить меня за грубость, вы же понимаете, ведь сегодня такой день... Эти вороны! Это ужасно! Я вся на нервах... Так что бы вы хотели знать?

— Как давно вы знали инженера?

— Шесть лет, — с готовностью ответила Гельрод. — С самого первого рабочего дня. Если бы не господин Ксавье... Передайте ему от меня самые теплые пожелания!

— Обязательно, — пообещал Лимек. — А что Петерсен делал в приюте? Помимо пожертвований?

— Ну, — почти натурально смутилась Гельрод. — Вы понимаете... Я могу быть с вами откровенной? Ну да, конечно же, могу... В нашем приюте так редки случаи усыновления сироток...

— И?

— И поэтому... Мы установили... э... политику открытых дверей для наших меценатов, — выкрутилась Гельрод.

— Что это значит? — продолжал давить Лимек.

— Ну... Сиротам так не хватает родительского тепла... А наши меценаты слишком заняты, чтобы взвалить на себя ношу полной ответственности за ребенка! И мы нашли компромисс...

— Вы сдавали детей в аренду? — спросил Лимек напрямую.

— В основном девочек, — сказала Гельрод. — Но вот Персиваль как раз предпочитал мальчиков. Точнее, одного конкретного мальчика...

К горлу подкатила тошнота. Сколько лет он занимался этой работой, а привыкнуть так и не смог. Решил для себя раз и навсегда, что нет предела гнусности человеческого естества, и что никого и никогда нельзя понять до конца, хоть проживи с ним целую жизнь.

— Я могу увидеть этого мальчика? — спросил сыщик.

— Увы, это невозможно! Сорванец сбежал три дня тому назад! Ночью!

— В ночь со среды на четверг?

— Совершенно верно.

Уж не поэтому ли инженер-содомит наложил на себя руки? Если бы все было так просто, вздохнул Лимек. Он достал из бумажника сотенную купюру, послюнил химический карандаш и написал на ней свой рабочий номер телефона и домашний код пневмопочты.

— Если мальчик объявится, дайте мне знать.

— Всенепременно, — закивала смотрительница, улыбаясь на прощание. — Не забудьте про мои наилучшие пожелания господину Ламару! Он ведь наш постоянный клиент!