«Голодной скрипкой» называлось прокуренное кафе на пересечении улицы Мертвых Младенцев и переулка с романтичным названием Жабий. Отсюда до Бездны было рукой подать, но из-за близости гидроэлектростанции и несмолкающего гудения турбин сюда не долетали те странные, пугающие натуральностью звуки, периодически доносившиеся из ее глубин.

Само кафе являло собой большой зал с оцинкованной барной стойкой и расстроенным пианино. Пол был посыпан опилками, стены — украшены выцветшими рекламными плакатами и пожелтевшими театральными афишами. Плакаты рекламировали абсент, кальвадос, ром и трубочный табак, а на афишах высоко вскидывали ножки танцовщицы канкана из давно прогоревших бурлесков Ашмедая. Отдельные кабинеты больше походили на отсеки плацкартного вагона.

Сюда стекались шоферы и проститутки, мелкие воришки и крупные неудачники, плохие актеры и никудышние певички, несостоявшиеся писатели и разорившиеся дельцы... По вечерам они переполняли «Голодную скрипку» , и немытые окна запотевали от тепла множества человеческих тел. Здесь продавали вино на разлив, и местные пьяницы покупали его литрами, а каждую ночь обязательно вспыхивала потасовка. Кельнеры в серых фартуках и с резинками на рукавах полосатых рубашек обносили клиентов густым биттером, редко меняли пепельницы и никогда не протирали столы. В воздухе висели клубы табачного дыма, запахи пота и кислого перегара. Промокшие пальто на вешалках воняли псиной.

Гастон ждал Лимека в угловом кабинетике, где, помимо стола и двух потертых диванчиков, уместился еще и газовый камин — один из четырех, что отапливали кафе. Из-за постоянной духоты и большого скопления людей кабинеты с камином не пользовались популярностью среди завсегдатаев «Скрипки», и это пришлось весьма кстати, потому что, как запоздало сообразил Лимек, наступил вечер субботы, и в кафе яблоку негде было упасть.

— Ты опоздал, — заявил Гастон. На столе перед ним стояла полупустая бутылка джина.

— Я знаю.

Лимек снял пальто, расшнуровал ботинки и вытянул озябшие ноги к камину.

— Ты опоздал на полтора часа, — с пьяным упорством повторил Гастон.

— Ну и что? — спросил Лимек.

— Заплатишь за мою выпивку, — сказал Гастон.

— Ну и заплачу...

Гастон довольно улыбнулся, а потом обратил внимание на изгвазданное пальто и брюки Лимека и нахмурился:

— Что с тобой случилось? Попал под трамвай?

— Вроде того... Выкладывай, что раскопал.

— А... — махнул рукой Гастон. — Ничего особенного...

Гастон достал плотный черный конверт и вытряхнул на стол пачку еще влажных фотокарточек.

Лимек плеснул себе в стакан щедрую порцию джина, выпил одним махом — жидкое тепло прокатилось вниз по пищеводу, согревая продрогшее нутро — и потребовал:

— Рассказывай по порядку...

Раскопал Гастон немного. Из всех людей, присутствовавших на похоронах Петерсена, полицейские досье были на четверых. Два студента из числа украсивших рукава черными траурными повязками, привлекались за употребление легких наркотиков (один отделался устным предупреждением благодаря ходатайству ректора, а второй, который не только покуривал, а еще и приторговывал, схлопотал шесть месяцев условно).

Альбина Петерсен имела пять приводов: три — за проституцию (Лимека это не удивило), один — за хранение медицинских препаратов без рецепта (это, впрочем, тоже), и еще один — за оскорбление действием офицера полиции при исполнении служебных обязанностей. Все пять эпизодов прошли для Альбины безо всяких последствий: видимо, покойному отцу удалось замять дело.

Загадочная старушка с вуалью оказалось некоей Сивиллой Гельрод, 62 лет от роду, вдовой, которую двадцать два года назад суд оправдал по обвинению в убийстве собственного мужа, а спустя шестнадцать лет — приговорил к году исправительных работ на Фабрике за распространение детской порнографии.

— Интересная старушенция, — прокомментировал Гастон. — Держала в Ашмедае подпольное фотоателье с целым выводком малолеток на любой вкус. Продавались, разумеется, не только фото, но доказать это не смогли. Знаешь, где она теперь работает? В детском приюте на площади Искупления. Главная смотрительница, недурно, а?-

— Как она туда попала?

— Трудно сказать. По протекции. Говорят, ее туда пропихнул сам Ксавье. Знаешь, кто это?

— Знаю, — кивнул Лимек, и Гастон подвинул к нему следующую фотографию.

— Это Ленц, секретарь Ксавье, — Гастон постучал кривым пальцем по размытой физиономии блондина, выглядывающего из окна «Бентли». — В комиссариате на него ничего нет, но в редакции ходили слухи... Месяц назад его арестовал «Трискелион». Сам понимаешь, все сразу закопошились — когда берут личного секретаря председателя совета директоров Фабрики, жди больших перемен. Но не тут-то было: через два дня Ленца выпустили, а Ксавье остался и на свободе, и на своем месте. Дело темное, никто не знает, что там произошло. Поговаривают, что там, — Гастон ткнул пальцем в потолок и понизил голос до шепота, — идет какая-то грызня между Ксавье и Куртцом... И если ты встрял в эту грызню, старик, то уж сделай милость — меня не впутывай, а?

— Ладно, не бойся. Это кто? — спросил Лимек, беря в руки фотокарточку Коверкотового.

— Не знаю, — помотал головой Гастон. — Этого типа нет ни в одной картотеке. Может быть, просто прохожий?

— Может быть, и прохожий... Это все?

— Да. С тебя сто талеров. Гони монету!

Лимек отсчитал журналисту пять бумажек по двадцать талеров и еще десятку подсунул под бутылку.

— Это за выпивку. Разузнаешь, кто этот субъект в пальто — получишь еще сотню.

— Ого! — округлил глаза Гастон. — Дай мне пару дней, и я принесу тебе его метрику!

— Пару — дам... Но не больше. Фото оставь, себе новое напечатаешь.

Гастон Лепаж сгреб со стола деньги и фотографии, подхватил недопитую бутылку и быстро направился — почти побежал — к выходу, бросив через плечо:

— Я тебе позвоню на днях!

Когда журналист ушел, Лимек почувствовал голод. Последний раз он ел еще утром, перехватив бутерброд и чашку кофе в офисе (и то благодаря назойливой заботливости Абби). Сыщик подозвал официанта, заказал жареную картошку с зеленым горошком, бифштекс и кружку пива. Умяв все это в один присест, Лимек закурил, выудив из пачки единственную не сломанную сигарету. От сытного ужина его клонило в сон. Прийти домой, залезть под обжигающе горячий душ и рухнуть на кровать. Но была одна загвоздка: возвращаться домой не следовало. Если это Коверкотовый навел трискелей на квартиру Мёллера (а больше некому), то он же мог направить их к Лимеку. Наверняка Коверкотовый уже выяснил адреса квартиры и конторы сыщика... Завалиться к себе в грязном пальто и мокрых брюках, когда там засада трискелей — не самая лучшая идея. Нет, сегодня надо переночевать там, где Лимека никто искать не будет...

Впрочем, с этим проблем в «Скрипке» не возникало никогда. Лимек подсел к оцинкованной барной стойке, над которой висел пустотелый каркас скрипки и смычок — память о скрипаче, когда-то игравшем здесь грустные мелодии за ужин и рюмку абсента, а потом зарезанном в пьяной драке, — и заказал двойную порцию джина и пачку сигарет.

— Видали воронье? — спросил бармен, колоритный тип с обритым наголо черепом и пышными усами. — Люди говорят, дурная примета. К большому Шторму.

В приметы Лимек не верил. Он пригубил джин и, замкнувшись в коконе одиночества, позволил окружающему миру обтекать себя. Лимек уже пару лет приходил сюда по вечерам — именно сюда, в низкопробное заведение с дурной репутацией, мерзкими завсегдатаями, дешевыми шлюхами, плохой кухней и разбавленным пойлом. «Голодная скрипка» была идеальным кафе для тех, кто хотел остаться один — в шуме и вони, в окружении пьяных рож можно отрешиться не только от окружающего мира (джин тому способствовал), но и от самого себя.

Будучи постоянным клиентом, Лимек даже не знал, как зовут бармена — а того не интересовало, как зовут сыщика. Обоих это устраивало: в «Голодной скрипке» никто не лез к тебе в душу, разве что в кошелек...

— Угостите девушку рюмочкой? — спросили у Лимека под боком.

Сыщик обернулся и оглядел «девушку» с головы до ног. Потаскушка, на лице толстый слой штукатурки, волосы обесцвечены, глаза усталые, на чулках затяжки.

— Сколько? — напрямую спросил Лимек.

— Двадцать в час, сотня за ночь, — привычно ответила «девушка».

— Живешь далеко?

— Рядом.

— На всю ночь, — решил Лимек, снимая тем самым проблему ночлега.