Сегодня можно понять, каково должно было быть в 1961 г. решение РПЦ о выходе на международную арену, если руководитель государства — Н. С. Хрущев (практически с диктаторскими полномочиями объявлял свое намерение покончить с религией в Советском Сою «показать вскоре по телевидению последнего попа». Общение с инославными братьями и сестрами сулило надежду на поддержку международных организаций и авторитет зарубежных христиан в мировой политике Но конечно же не только стремление сохранить церковь во чтобы то ни стало руководило священноначалием, принявшим это решение, не было компромиссом с совестью, это было богословски осмысленым и церковным поступком. К тому времени все православные поместные церкви заявили о своей готовности вступить в ВСЦ без каких-либо консультаций всеправославного характера. В РПЦ вопрос о вступление в ВСЦ рассматривался последовательно сначала Священным синоде затем архиерейским собором. Но способ вступления в ВСЦ (без решения поместного собора) ясно указывает на то, что акт этот никогда не рассматривался как имеющий экклезиологически обязывающее значение для православного сознания. Было установлено своего рода соглашение между руководством РПЦ с одной стороны, и руководством ВЦС,с другой стороны, о включении представителей РПЦ в постоянное трудничество с представителями других церквей, объединивших экуменическом содружестве, именуемом ВСЦ. Генеральная ассамблея в Нью-Дели в 1961 г. дала свое согласие на такое сотрудничество.

Для того чтобы правильно оценить членство РПЦ в ВСЦ, необходимо ясно представлять себе его устав и реальную деятельность.

Уже на Архиерейском соборе РПЦ в 1961 г. был положительно оценен доклад ВСЦ «Церковь, церкви и ВСЦ» (Торонтская декларация). Наиболее важны в ней следующие положения: «ВСЦ не может и не должен основываться на какой-либо одной определенной концепции церкви. Он не предрешает экклезиологических проблем... Во ВСЦ есть место для экклезиологии всякой церкви, которая готова участвовать в экуменичеком диалоге и придерживается базиса Совета... Ни одна церковь не обязана менять свою экклезиологию вследствие членства во Всемирном совете (§3,3)... Членство в ВСЦ не означает принятия определенной доктрины о сущности христианского единства» (§3,5).

Когда в то время назывались мотивы вступления РПЦ в ВСЦ, то утверждалось, что главным основанием являлась «любовь к братьям, ощутившим пагубность христианских разделений и заявляющим о своем желании устранить те препятствия, которые не позволяют исполниться желанию нашего Господа Иисуса Христа: „да будут все едино“ (Ин 17: 21), во-вторых, понимание важности объединения усилий всех христиан в деле их свидетельства и служения людям в сложных условиях секуляризированного, подверженного быстрым изменениям и разделенного, но устремляющегося к единству, современного мира». Важно отметить, что с самого начала православное представительство в ВСЦ определялось «блоком», без окончательного распределения мест между отдельными церквами. Это означает, что речь шла о представительстве православного исповедания, а не отдельных церквей. Поэтому, считает о. Г. Флоровский, «важно было обеспечить голос Православия, а не представительство местных интересов и точек зрения. В известном смысле это было молчаливое признание своеобразного и исключительного положения православия в экуменическом движении. Для православных делалось с самого начала отступление от общего территориального принципа представительства в пользу принципа конфессионального. В Москве это было принято за знак невнимания или пренебрежения. В действительности же это имело как раз обратный смысл. Единство православной точки зрения казалось настолько очевидным, что территориальное распределение отходило неизбежно на задний план. Каждая и любая поместная церковь могла достаточно представить все Православие... Конечно, территориальный критерий не должен быть вовсе отброшен или забыт. Однако чрезмерное ударение на нем, особенно в православии, может свидетельствовать только о болезненном партикуляризме и о притуплении вселенского сознания».

Основной критерий — неизменность апостольского предания, а не эмпирическое согласие большинства. Поэтому все зависит здесь от того, как понимать православное призвание к экуменической работе и чего от него ожидать. Решающим является действительная компетентность, подлинность православия, представительность в отношении устоев веры, а не местных интересов. Как отмечает о. Георгий Флоровский, «„местные интересы“ должны отходить на второй план, когда обсуждаются основы христианской веры и надежды».

Путь, приведший РПЦ в ВСЦ, не был очень легким и очень простым. Как отмечал патриарх Пимен, «это был сложный и полный колебаний путь между искренним желанием братских отношений и достижением полного единства с нашими братьями вне Православной церкви и нашей традиционной верностью экклезиологическим взглядам Древней Неразделенной Церкви эпохи семи Вселенских соборов на сущность и природу Единой Святой, Соборной и Апостольской Церкви и на канонические формы и нормы церковного единства и общения».

Опыт работы в ВСЦ православных в первые же годы показал, что личное участие православных в дискуссиях и консультациях, конференциях и встречах обладает огромным потенциалом для свидетельства православной духовности, православного благочестия, духовного богатства православной традиции. Именно этот опыт побудил главу делегации Русской православной церкви митрополита Никодима высказать мысль о желании Православной церкви как можно полнее сотрудничать с другими церквами и христианами в рамках ВСЦ на Женевском всеправославном Совещании 1968 г.: «Участие православных церквей во Всемирном совете церквей, — сказал он, — должно быть полным и всесторонним, чтобы мы могли всем нашим неправославным братьям во Xpисте дать все сокровище древнего и вечно живого Православия. И с этим мы все вполне согласны».

Полезно также вспомнить сказанное еще в 1974 г. патриархом Пименом: «Всемирный совет церквей должен осуществлять свое назначение для которого он и был основан, а именно, для достижения христианского единства... Всемирный совет церквей не есть церковь и никогда церковью быть не может. Это лишь форум, где церкви встречаются и совместно сотрудничают в деле восстановления христианского единства.

Выполняя верно свое призвание — служить делу христианского единства и быть форумом для церквей в их усилиях в этом направлении, Всемирный совет церквей не только может, но обязан добиваться такой степени единения в вере и в основах канонического устройства между церквами, чтобы богословски подготовить будущие соглашения по этим вопросам и таким образом помочь церквам создать необходимые условия для созыва общехристианского собрания, которое могло бы говорить от имени всех христиан».

Ценность о православии побуждает многих православных сегодня с пренебрежением относиться к словам «христианин», «христианский». Если кто-то скажет сегодня, что он христианин, то его воспринимают как баптиста, евангелиста или просто сектанта. Это опасная тенденция, поскольку идеалом для православного человека всегда являлись и являются мученики, которые шли на смерть с очень ясным и простым исповеданием «я — христианин». Небрежное понимание и употребление слова «христианин» свидетельствует о нечувствии святости имени Божьего. Искреннее убеждение в том, что именно существующая на земле правосланная церковь есть в настоящее время наиболее чистое и совершенное выражение этой истинной Церкви Христовой, не означает, что приверженцы других исповеданий не имеют права на имя «христиане», не означает также принципиального отрицания православными возможности наличия во всех остальных христианских церквах или обществах той или иной степени причастности или хотя бы приближения к такой Причастности к жизни единой святой соборной и апостольской Церкви Христовой. Такая точка зрения не является новшеством. Корни этого взгляда на инославие можно видеть еще в святоотеческом богословии, в недрах древней неразделенной Церкви эпохи семи Вселенских Соборов.

К сожалению, даже некоторые священники, получившие недавно богословское образование в семинариях, не знают официальной позиции РПЦ по отношению к другим христианским исповеданиям, по отношению к признанию таинств в Римо-католической церкви или крещению в различных христианских конфессиях. Принципиальность и строгость в соблюдении правил достойна всяческого уважения, но церковные установления, опыт и практика церкви должны быть всегда для нас основанием для утверждения православной точки зрения, выражение православной позиции. Печально, когда люди с высшим богословски образованием смешивают лютеран, кальвинистов с иеговистами и мунитами, т.е. христианские исповедания с нехристианскими.

Мы не имеем ни нравственного, ни канонического права называть еретическими христианские исповедания, в частности, те, которые признаны достойными быть членами Всемирного совета церквей, если признаем таинство крещения в этих исповеданиях.

Это далеко не «модернистская» трактовка. Традиционная для русского православия точка зрения выражена в следующем размышлении известного богослова XIXв. проф. прот. Сергиевского: «... сама Церковь постоянно молится о соединении церквей; итак, мы не погрешим если будем видеть в прочих общинах христианских как бы храмины отпадшия и отдалившиеся в разной мере от видимого на земле единого дома Божия. Поскольку в них еще жива вера в единосущную Троицу, вера в искупителя, вера в необходимость Церкви, постольку и в них идет еще Божие созиданье, хотя мы не можем сказать, как оно относится к созиданию церкви Христа.... Может быть, и там в отчуждении, как бы вне святой земли, обтесываются живые камни, приготовляют не гниющие древа, чтобы тем и другим, рано или поздно, благочестно быть положенными в истинное созидание Божие... Веруем, что будет едино стадо, как един Пастырь;... веруем, что придет время и ныне есть, когда доброе готовое, где бы оно ни скрывалось, будет или видимо еще на земле восприемлемо во Христово здание, или же невидимо на небе будет к Нему приобщено, — как угодно Его любви и как ведомо Его премудрости».

В издании канонов Святейшим правительствующим синодом за 46-м апостольским правилом, говорящим о неприемлемости еретического крещения, следует объяснение: «Сие апостольское правило относится к еретикам, каковые были в апостольские времена, которые повреждали главные догматы о Боге Отце и Сыне и Святом Духе, и о воплощении Сына Божия». О других родах еретиков дальнейшие постановления представляют следующие правила: I Вселенского собора прав. 19, Лаодикийского соб. Прав. 7 и 8, VI Всел. Соб. Прав. 95, Василия Великого прав. 47 .

Ереси, о которых речь идет в 46-м апостольском правиле, по замечанию архимандрита Амвросия, «едва ли и могли быть названы „христианскими“», представляя собой фантастическую смесь или иудейства с христианством, или же языческой философии с легкой окраской христианства, напоминая собою восточные мистерии, смешанные с фантазией.

Мы порой не замечаем, сколь широк был взгляд на инославных в самых православных авторитетах прошлого. В XIX в. известный богослов и философ славянофильского направления А.С.Хомяков писал: «Христос есть не только факт, Он есть закон, Он осуществившаяся идея; а потому иной, по определениям Промысла никогда не слыхавший о Праведном, пострадавшем в Иудее, в действительности поклоняется существу Спасителя нашего, хотя и не может назвать Его, не может благословлять Его божественное имя. Не Христа ли любит тот, кто любит правду? Не Его ли ученик, сам того не ведая, тот, чье сердце отверсто для сострадания и любви? Не единственному ли Учителю, явившему в Себе совершенство в любви и самоотвержения, подражает тот, кто готов жертвовать счастием и жизнью за братьев? Кто признает святость нравственного закона и, в смирении сердца, признает и свое крайнее недостоинство пред идеалом святости, тот не воздвиг ли в душе своей алтарь Праведнику, пред которым преклоняется воинство умов небесных? Ему не достает только знания; но он любит Того, Кого не знает, подобно Самарянам, которые поклонялись Богу, не ведая Его. Говоря точнее: не Его ли он любит, только под другим именем? Ибо правда, сострадание, сердоболие, любовь, самоотвержение, наконец, все по истине человечное, все великое и прекрасное, все, что достойно почтения, подражания, благоговения, все это не различные ли формы одного имени нашего Спасителя?».

О необходимости веротерпимости убедительно говорил прот. Стефан Остроумов: «Веротерпимость православия является не следствием слабости, неуверенности в истине или равнодушия к ней. Напротив, это - зрелый плод твердой веры и братской любви к созданным по образу и подобию Божию».

Русская православная церковь с 1959 г. является членом-основателем Конференции европейских церквей — одной из восьми региональных экуменических организаций, которая сегодня объединяет более ста церквей-членов из 26 стран Европы. Региональное экуменическое сообщество — Конференция европейских церквей — на своей IV ассамблее (в октябре 1964 г.) приняло Устав КЕЦ, содержавший «богословский базис», в котором говорится, что членами Конференции могут быть Церкви, «исповедующие Господа Иисуса Христа по Священному Писанию как Бога и Спасителя, и стремящиеся совместно исполнять свое призвание во имя Отца и Сына и Святого Духа». Деятельность КЕЦ имеет два основных аспекта: поиск христианского единства и служение христиан благу человечества. Представители Русской православной церкви принимали участие во всех девяти Генеральных Ассамблеях Конференции европейских церквей.

Наша Церковь высоко оценивает ответственный подход КЕЦ к богословской разработке проблем экуменизма и миротворчества. На Генеральных ассамблеях заседаниях президиума, в рабочих группах изучения и на специальных консультациях представители церквей — членов КЕЦ происходит взаимополезный обмен духовным и практическим опытом, обогащение опытом христианского служения, более глубокого осмысления богословских проблем. В рамках Конференции европейских церквей на протяжении последних лет постоянно обсуждалась проблема европейской безопасности и сотрудничества. После подписания в 1975 г. Заключительного акта КЕЦ неизменно проявляла и проявляет постоянную озабоченность в аспекте дальнейшего развития хельсинского процесса.

Деятельность КЕЦ всегда была ориентирована на стимулирование усилий христиан в европейских странах к изменению политического климата континента в сторону разрядки напряженности, сотрудничества и взаимопонимания. Нельзя недооценивать сегодня тех процессов, которые шли в недрах международных христианских организаций, их воздействия на европейскую и мировую политику и тем самым подготовку тех перемен, которые произошли в нашей стране.

Русская православная церковь поддерживает также и развивает экуменическое сотрудничество со многими другими всемирными христианскими организациями, с континентальными, региональными и национальными советами церквей, такими, например, как Всемирная лютеранская федерация, Всемирный реформатский альянс, Всемирный методистский совет, Всемирный баптистский союз, Всемирная студенческая христианская федерация, Всеафриканская конференция церквей, Латиноамериканский совет церквей, Экуменический совет молодежи Европы.

В целом в Западной и Центральной Европе сегодня происходят процессы интеграции. Модель эта принципиально отличается от американской модели «плавильного тигля». В Европе сохраняются и берегутся национальные культуры. Экуменическая направленность межхристианских связей привела сегодня Европу к опыту такого сотрудничества, которое еще недавно казалось недостижимым. Опыт Первой экуменической ассамблеи в Базеле, на которой в 1989 г. встретились не только православные и протестанты, но и католики Европы и на равных правах организовывали, готовили и проводили встречу под девизом «Справедливость, мир и целостность творения». В этом году состоится Вторая экуменическая ассамблея Европы. Это не просто встречи профессиональных «чиновников-экуменистов», т.е. людей, отвечающих за экуменические связи в своих церквах, но встреча активных христиан Европы, намеревающихся обмениваться опытом, ставить вопросы, которые вызваны жизнью, и давать ответы на основании опыта своих церквей. Это также встреча практических инициатив самого различного характера, инициатив, которые свидетельствуют об активном миссионерстве христианства в Европе. Как важно сегодня православным из России показать Европе, христианам Востока и Запада, что наше православие не просто живо после суровых гонений и притеснений, но расцветает, имеет творческий потенциал и может оказаться той закваской, которая нужна, чтобы взрыхлить секуляризированное тесто современного христианства, способствовать одухотворению человеческих усилий, помочь столь необходимому сегодня воцерковлению культуры.

Высказываются порой мнения, согласно которым выход из ВСЦ не означает выхода из КЕЦ или других организаций. Но такой взгляд — близорукий. Вопрос о ВСЦ — это вопрос о всех контактах с инославными, в том числе и с католиками. Те, кто поднял эту проблематику, получат в случае выхода из ВСЦ прекрасную поддержку, чтобы опустить снова привычный для них «железный занавес» в религиозной и духовной жизни, что, конечно же, скажется на всех прочих сферах жизни общества.

Намерениям продолжать пребывать в сообществе христианских церквей противостоят сегодня фундаменталистские и обскурантистские призывы некоторых православных, находящихся в православном мире в изоляции. Этих православных не смущает такая сектантская позиция. Пусть нас меньшинство, полагают они, но весь православный мир заблуждается. «Только мы, — заявляют они, — истинные хранители православия». Дело, конечно, не в количестве. Не оно, как правило, гарантирует истину. Но единодушие поместных церквей принципиально важно в рассматриваемом вопросе. Кроме того, нужно внимательно проанализировать истоки подобной позиции. Истоки эти можно найти и в прошлом веке, но особенно в той части русского православия, которая оказалась в эмиграции и ушла в раскол. Это была не вся эмиграция, но лишь самая консервативная и нетворческая ее часть, ориентировавшаяся в политическом плане на восстановление монархии.

Сегодня произошло нечто довольно неожиданное даже для специалистов по карловацкой проблематике. Карловацкий раскол, который, казалось, тихо, но неуклонно затухал, в последние годы обрел непредвиденные перспективы для выживания и даже развития.

Базой раскола в 20-е годы были православные (в основном русские эмигранты, а позднее и их потомки), которые на Западе стремились сохранить свою русскую православную идентичность. Практически повсюду на Западе Карловацкая церковь была единственной западной наследницей Православной церкви в России. Исключениями были и остались до сих пор немногочисленные приходы Московского патриархата в Европе и Америке, и некоторые приходы, сумевшие обрести своего рода «нейтральную» юрисдикцию, например, константинопольскую в Париже.

Как известно, отличали карловчан от Московского патриархата не вероучение, не обряд, не канонические установления, но лишь политические взгляды и строгий принцип карловчан не признавать благодатными тех, кто лоялен к коммунистической безбожной власти. Ими подчеркивалась недопустимость политических компромиссов. Довольно значительная часть карловчан — монархисты, но далеко не все. Там, где возможны были православные альтернативы, не принимавшие монархию православные переходили в другие православные юрисдикции, не говоря уже о тех, кто верно сохранял свое подчинение матери-Церкви в зарубежных московских приходах. Известно, что весьма многие антикоммунисты были против монархии. Но там, где для русского православного не было возможности обрести приход, он не задумываясь шел в общину не близких ему политически собратьев.

Однако карловацкая иерархия (именно епископат, среди духовенства встречаются вполне открытые и не фундаменталистски настроенные священники) всегда однозначно подчеркивала свою политическую монархическую линию, с одной стороны, и осуждала компромиссы с безбожной властью, с другой стороны. И если миряне и часть духовенства охотно встречались с представителями духовенства и верующих Московского патриархата, то епископат и другая часть духовенства были настроены довольно враждебно.

С годами верующих в приходах карловчан становилось все меньше, поскольку дети вступали в смешанные браки, а некоторые и вовсе оставляли активную церковную жизнь. Правда, кое-где приходы пополнялись за счет конвертитов, то есть обращенных протестантов, исключительно редко — католиков. Но, как правило, это становилось возможно там, где духовенство не замыкалось в своем политическом и национальном узком кругу. Тенденция, однако, была очевидной — угасание.

Московский патриархат неоднократно обращался к карловчанам с призывом по-христиански, по-евангельски уврачевать раскол, но призывы эти встречали холодное невнимание. Мотивировка была всегда одна. Те, кто официально служит в Русской православной церкви в СССР, пошли на компромисс с безбожной властью и потому безблагодатны. Карловчане в семье христианских церквей практически находятся в изоляции. С ними никто из православных церквей не вступает в евхаристическое общение, а в экуменической жизни они не только не участвуют, но и считают развитие экуменических контактов страшной ересью.

Самое любопытное — это то, что чаще всего антиэкуменисты неискренни и не последовательны. Охотно (даже если и неохотно) принимая помощь от экуменических партнеров, они, если следовать их же логике, нарушают 27-е правило Лаодикийского собора: «Не должно принимати праздничные дары, посылаемые от иудеев, или еретиков, ниже праздновати с ними». Далее процитирую заметку архимандрита Нестора, постоянного представителя МП при ВСЦ в Женеве: «... достаточно расскрыть недавний „Вестник Германской епархии РПЦЗ“ с призывом архиепископа Марка к дополнительным пожертвованиям, так как дотации со стороны экуменических организаций в Германии в прошлом году не покрывают нужд епархии». Там же публикуются фотографии, свидетельствующие о присутствии инославных иерархов в алтаре на хиротонии в Лондоне в 1948 г. митрополита Виталия, о совместном с католиками почитании Курско-Коренной иконы Божией матери в Марселе в сентябре 1965 г.

Конечно, нельзя упрекать карловчан в положительных сдвигах в сознании хотя бы немногих священнослужителей, необходимо отметить именно как положительный факт, что карловацкий священник (Амвросий Бакхауз) председательствует на экуменическом совете христиан г. Гамбурга и руководство РПЦЗ не проводит репрессионной политики. Это знамение времени. Реальность обязывает нас всех быть гибкими и не забывать об икономии.

К сожалению, этот двойной стандарт присутствует сегодня и у православных в России, в Московском патриархате.

Постепенно после разрыва с Московской патриархией и в богословии, и во многих церковно-бытовых вопросах карловчане неуклонно становились все более консервативными и негибкими. Это объясняется не столько политическими установками, сколько социально-политическим механизмом, который хорошо известен для групп меньшинств, ориентированных на этнографическую или конфессиональную замкнутость, групп, пытающихся сохранить свою идентичность. Тем более это характерно для православных, ставящих во главу угла приверженность к традиции и консерватизм.

Следует также помнить, что в момент раскола, к 1926 г., атмосфера в архиерейском синоде в Карловцах была весьма специфичная. Дело не только в политически крайне правых настроениях, но и в явной грубо «патриотической», националистической направленности. Так, например, синод постановил прекратить совместную работу с Всемирным христианским союзом молодых людей, но в то же время деньги у него брать, А по поводу Богословского института в Париже было выражено пожелание «освободить его от денежной помощи жидо-масонов». Легко понять, что не случайны были в последние годы связи ряда карловацких лидеров с обществом «Память» и подобными ей организациями и движениями.

Обращает также на себя внимание тот факт, что методы осуществления раскола были грубо политиканствующие, мало соответствующие церковным нормам. Неудивительно, что демократическая интеллигенция и творческие богословские кадры практически не сохранились у карловчан в противоположность тем православным, которые пришли в Константинопольскую юрисдикцию (сюда относятся, в частности, все кто был связан с Сергиевским институтом).

Иногда даже высказываются мнения (как в России, так и за рубежом), что расколу способствовали те же самые силы, которые хотели подавить церковь в СССР. Все вышеуказанные соображения заставляют довольно трезво оценить складывающуюся сегодня ситуацию в церковной жизни нашей страны. Политическая либерализация, появление самых различных политических манифестов, вплоть до шовинистических и монархических, позволили сегодня определенным силам использовать ситуацию для внедрения в жизнь народа новых соблазнов для продолжения раскола. При том, что, с церковно-канонической точки зрения, юрисдикция карловчан (Зарубежной церкви) на территории СССР совершенно неканонична и даже абсурдна (не случайно они вынуждены в России поменять название на «Свободную» церковь), появилось довольно много защитников и проводников этой идей.

Объяснить это можно только тем, что стихийные национальные шовинистические силы ищут выхода и точки приложения, ищут «духовной» платформы. Кроме того, есть силы, заинтересованные в расширении раскола и смущении народа. Только стихийностью этот процесс объяснить сложно. Конечно, прежде всего, поддержат этот конфликт те, кто чем-то «обижен» иерархией Московской патриархии (т.е. те, кто заслуживает порицания священноначалия), а также те, кто, не будучи укорененным в церковной жизни, клюнет на политическую проповедь «чистоты и бескомпромиссности» карловацкой иерархии. И уже клюнули на эту удочку прежде всего шовинистические круги и симпатизирующие «патриотическим лозунгам». Любопытно, что среди малоцерковной интеллигенции в период перелома часто встречались симпатизирующие именно карловчанам. Совсем удивительно, что сторонники демократии и антинационалисты на первых порах легко принимают покровительство и духовное окормление Зарубежной церкви.

Новые приходы Русской зарубежной церкви в России (?!) значительно более опасны для русского православия, чем прозелитизм католиков и протестантов. Уход в другую конфессию — печальный, но не разрушающий церковь акт. А раскол в православии и утверждение безблагодатности духовенства матери-Церкви — акт разрушающий. Московская патриархия должна рассматривать устроение карловацких приходов как открытую борьбу с ней и решительно выступать с объяснением своей позиции, открыто объявлять о прещениях по отношению к тем, кто ушел в раскол. Конечно, этого мало. Очень важно вести просветительскую деятельность среди прихожан, которых соблазняют расколом. Но главное — это быть живой и активной церковью, то есть готовить грамотные кадры, создавать активные общины, проводить беседы, научно-богословские и церковно-культурные встречи в рамках приходской жизни, вести молодежную работу.

Московской патриархии не трудно достойно противостоять карловчанам в открытом диалоге. Важно, чтобы он имел место, и дискуссия должна быть открытой и в недрах РПЦ, но под руководством Академий, Богословской комиссии, ОВЦС. Главные характеристические особенности карловацкой «духовности»: антиэкуменизм, уход от социально-политической активности, неприязненное отношение к культуре. Именно эти особенности и позволяют утверждать, что у этого церковного направления нет будущего. Они сохранили и культивируют далеко не самые лучшие особенности дореволюционной православной культуры — «поиски еретиков», «поиски врагов», «оградительное» богословие богословское самодовольство и пр., то есть то, что всегда принято был называть мракобесием. Почву для этих настроений сегодня они, конечно, могут найти у большой части населения, но не у большей части интеллигенции (конечно, нельзя забывать, что часть творческой интеллигенции и даже некоторые из ученых с глубоким пиететом относятся к монархистско-фундаменталистскому романтическому образу России. Однако, по-видимому, будущее сегодня у той церкви, которая не только не будет изгонять интеллигенцию, но и сумеет открыть этой интеллигенции глаза на подлинную и глубинную, мистическую жизнь Церкви. то есть привлечет интеллигенцию. Это значит, что и демократически силы в политике поддержат эту церковь и ее проповедников, а сам демократическое движение будет поддержано миллионами верующих воспитанных на идеалах смирения, христианской терпимости и терпения, послушания, воздержания, доверия, открытости и христианской любви.

Таким образом, карловацкий раскол подчеркивает сегодня необходимость раскрытия творческого потенциала православия.

Именно в экуменической активности можно видеть главное размежевание с карловчанами, именно экуменическая деятельность абсолюта неприемлема для них, но именно она позволит церкви расти и крепнут: Православие, замкнутое и оторванное от христианства европейского мирового, не имеет будущего.

Поэтому совершенно очевидной делается стратегия как церковная так и государственная. Если признавать необходимость института церкви для направления религиозной стихии народа на путь спасения, а в светской терминологии противостоять хаосу и созидать порядок, необходимо всячески способствовать укреплению церковной структуры, причем, главным образом, предотвращать расколы и смуты.

Наоборот, всяческое потворствование расколам, промедление, а тем более подогрев атмосферы враждебности чреват сегодня дестабилизацией, а завтра — крушением всей общественной структуры, в чем не заинтересовано ни одно христианское исповедание (исключая раскольнические группы и некоторые секты). Но в этом не должно быть заинтересовано и государство. История свидетельствует, что джин разрушения, выпущенный из бутылки национализма, конфессионального фанатизма, классовой исключительности и т.п., впоследствии неудержим. Поэтому те, кто рассчитывает сегодня манипулировать нестабильной ситуацией и использовать ее для установления своего порядка (трудно, однако, поверить, что таковые существуют), должны сознавать, что эти «ядерные» процессы становятся на определенном уровне неуправляемыми извне и разрушительными для «контролирующих» их структур. Примеров в истории полно: Реформация, преднацистская Германия, церковная смута в 20-е годы в СССР (обновленчество) и др. То есть, конечно, некоторый эффект (тактический) достигается, но довольно непродолжительный. Негативные последствия же от такой стратегии необратимы.