Победа в парламентских выборах Турции партии Реджепа Тайипа Эрдогана вызвала оживленную дискуссию о возможных новых направлениях во внешней политики Турции. На днях эта тема специально обсуждалась в Вашингтоне на специальных конференциях. Так представитель Совета внешних связей Стивен Кук отметил три решающих фактора внешней политики Турции: экономические амбиции, процесс превращения в более открытое и демократическое общество, а также влияние происходящих в регионе глобальных изменений. Однако турецкий профессор по международным отношениям Университета Сабанчы Фуат Кейман — но на форуме в Международном центре Вудро Вильсона — высказался более осторожно: «Многое будет зависеть от предпринятых Турцией внешнеполитических шагов».

Такая оценка связана с отсутствием по внешнеполитическим проектам турецкого правительства национального консенсуса, хотя нервы внешнеполитических экспертов страны сладостно щекочет ощущение не только роста геополитического влияния Турции в регионе, но и прорыв в лагерь «двадцатки», прямой диалог Анкары с лидерами ведущих государств мира и многое другое. Да и в Европе стали вроде бы посматривать на Турцию другими глазами. Если премьер-министру Турции Эрдогану удастся реализовать свои планы, прежде всего, во внешней политике, то страна, как считает германская газета Frankfurter Rundschau, «приблизится к новой вехе в своей истории».

Это — так, и — не совсем так. Турция сейчас переживает непростой период «ломки», как во внутренней, так и внешней политике. До определенного момента всех интересовало, вступит ли Турция в Европейский Союз, а если вступит, то когда. Казалось, что турки, занимавшие в годы «холодной войны» прозападную позицию, получат «исторический подарок» в виде членства в ЕС. Не получили, хотя Анкара надеялась, что именно этой акцией ознаменуется конец «холодной войны» и кульминация в политике вестернизации страны «только своими средствами». Как говорила недавно посол Турции в Латвии Айше Айхан Ася, «мы модернизировали все, что могли, а прием Турции в ЕС мог бы стать для Европы самым важным шагом со времен Французской революции». Но такой шаг не был сделан, хотя, строго говоря, с момента, когда в Турции в 20-х годах прошлого века был запрещен шариат, говорить об этой стране как исламской можно было только условно. Правда, эта проблема была поднята на щит военными, которые под предлогом угрозы прихода к власти исламистов не раз совершали в стране военные перевороты.

Кстати, это — одна из неразгаданных загадок в новейшей истории Турции. Современные исследования показывают, что в этой стране так называемые исламисты всегда составляли меньшинство. Их оплотом были наиболее отсталые сельские районы страны, чье население находилось вне информационного поля и не влияло на ход политических процессов в стране. Тем не менее, Турцию всегда под разными предлогами держали на задворках Европы, хотя она продолжала развиваться по европейской модели, была готова «пожертвовать частью своего суверенитета в пользу коллективного европейского правительства». Именно в таких традициях десятилетиями воспитывалась турецкая дипломатия: главная инициатива во внешней политике принадлежит западным партнерам, а сама она занимается только «зачисткой общего международного пространства».

Однако, по мере того как становилось очевидным, что принципиальное решение о членстве Турции в ЕС связано исключительно с геополитическими факторами в Евразии и на Ближнем Востоке, Турции пришлось менять свои действия. К этому ее подтолкнули и такие события, как вооруженная интервенция США и их союзников в Ирак, становление на севере этой страны государственности Курдистана, ход событий в Афганистане, и озвученные Вашингтоном различные сценарии ухода из региона. Речь идет, конечно, об американском проекте «Большой Ближний Восток», который предусматривает фрагментацию геополитического пространства региона, включая и Турцию. Когда такие сценарии стали превращаться в реальность, тогда, как считает доктор политических наук Александр Шумилин, «внешнеполитический курс Анкары стал решительно отклоняться от кемалистского принципа — ориентация только на Запад — в сторону активного развития отношений с государствами Ближнего Востока».

Но этому предшествовали другие важные события. Дело в том, что после развала СССР Анкара предприняла попытку «въехать» в бывшие советские республики с помощью общетюркской идеи. Тут просматривался взаимный интерес: Турция укрепляет свое политическое и экономическое влияние на постсоветском пространстве, в то время как некоторые бывшие советские республики — на «плечах» Турции и с ее помощью — не только получают кредиты, но и прорываются на Запад в обход России. Но Турции для осуществления этого проекта не хватило экономической мощи и поддержки Запада. К тому же Анкара столкнулась с неожиданным для себя феноменом в Азербайджане. Нужно отдать должное президенту Азербайджана Гейдару Алиеву, который тогда мастерски разыграл турецкую «карту». Как пишет доктор философских наук, депутат парламента Азербайджанской Республики Расим Мусабеков, «в условиях провозглашенного курса на тюркизацию Азербайджана Турция была объявлена единственным союзником и эталонным образцом государственного строительства». В то же время, выступая на первых порах в роли ведомого, Баку со временем не только окреп экономически, но и почувствовал возможность самому выступать уже в роли ведущего во взаимоотношениях с Турцией. Поэтому единственным фактором преимущества Турции по сравнению с Азербайджаном сейчас можно считать только функционирование демократических институтов западного типа, а не экономику. Неслучайно у правящей партии Эрдогана не оказалось в Азербайджане и авторитетных партий-партнеров, в то время как Баку заметно усилил свое политическое влияние в Анкаре.

Теперь, когда Эрдоган публично отрекся от политики ассимиляции проживающих в Турции народов, мир узнал, что эта страна — неоднородная по национальному составу. Именно в этом главная особенность ситуации, которая стимулирует отход Турции от доктрины тюркизма в сторону неоосманизма (напомним в скобках: Турция на протяжении своей новейшей истории дрейфовала по спирали: космополитический османизм — тюркизм — османизм).

Вот почему сейчас многие эксперты анализируют возможности современной Турции реализовать стратегию восстановления влияния в пределах бывшей Османской империи.

Как известно, большинство балканских стран, входивших некогда в состав Османской империи, уже являются членами ЕС или дожидаются свой очереди, что означает: возможности Турции на европейском направлении усилить своё влияние практически ограничены, если вообще не сведены к нулю. Что же касается Ближнего Востока, то Турция не имеет достаточной экономической мощи для броска и в это геополитическое пространство. По мнению экспертов, об этом можно будет серьезно рассуждать лет через 20–30, и то при условии, что Турции удастся максимально использовать в экономических интересах свою географию и геополитическую конъюнктуру.

Пока же ей грозит опасность оказаться в жерновах между арабскими странами — тоже бывшими провинциями Османской империи — и Ираном, который давно готовится к геополитическому ренессансу. Вот почему все рассуждения многих экспертов о неоосманизме как о реальной доктрине внешней политики Турции — носят умозрительный характер. В лучшем случае, для турецкой дипломатии это лозунг, которым она пытается прикрыть свою тактику «малых шагов» — осуществления мирных посреднических услуг. Как это получается на практике, видно на примерах попыток интегрироваться в процесс ближневосточного урегулирования, наладить отношения с Арменией, использовать «элементы давления» в ливийском конфликте, а сейчас и в сирийском кризисе.

Известный турецкий политолог Барыш Достер предупреждает, что проблема Анкары в том, чтобы «не утрачивать понимание реалий мира», поскольку ресурс прежней стратегии — быть союзником западного блока, и пытаться выступать с самостоятельной ролью в других частях мира — уже исчерпан. К тому же далеко не факт, что следствием бурной «арабской весны» станет, как часто пишут турецкие СМИ, «усиление геополитической роли Турции в регионе». «В Ливии, Йемене и Сирии, — пишет The Foreign Affairs, — не «арабская весна», а «арабская осень». Когда «борцами за свободу «провозглашаются бенгазийские повстанцы, сирийские «Братья-мусульмане «и старейшины йеменских племен, никто уже не воспринимает всерьез разговоры о «ветре демократических перемен»…»

Пока же фактом является то, что сирийский кризис привел к военной эскалации у самых границ Турции. Если события в Сирии будут развиваться по ливийскому сценарию, то Турции реально грозит «импорт дестабилизации». Поэтому главной проблемой очередного 61-го правительственного кабинета Турции в выстраивании контуров внешней политики в новых геополитических условиях должно стать искусство маневра между ведущими государствами мира, включая и Россию. Особенно это важно в ситуации, когда Анкара, отчалив от берегов кемализма, еще не пристала к новой идеологической гавани. Поэтому Турцию сейчас и называют страной со «сместившейся внешнеполитической осью».