Глава сорок девятая

«Сегодня в двенадцать».

Я вёл Ваську на побывку к деду с бабкой с Маришкиной стороны. Святое дело: суббота, жена на дежурстве…

А в голове занозой засела эта мысль.

Всю дорогу Васька хулиганил. Вырывал руку, приставал к кошкам и собакам, пугал голубей. Состроил языкастую рожу старушкам на скамейке. Заработал «дурного мальчика», на что отреагировал сатанинским смехом. Клянчил у меня мороженое. И выклянчил-таки. Я тоже слопал порцию — за компанию. Ни на секунду не забывая: «Сегодня. Сегодня в двенадцать».

Последний сувенир из двадцать первого века. Закодировали меня, как алкаша. Полгода я ходил со вшитой программой, ни о чём не вспоминая. Жил как все, работал, ночами корпел над монографией — материала в избытке: книги, газеты, телевизор; что ни день — новый поворот темы. И даже уверил себя, что обо мне забыли. Оказывается, нет. Как в паршивом детективе эпохи застоя: приходит агент западной спецслужбы к вросшему было в социалистическую действительность нераскрытому власовцу: «Скажите, здесь посылают в космос?..»

А она жила во мне, моя тайна. Моё древнее прошлое. Скрытое ото всех клеймо. Ни в чём особенно не проявлявшееся.

… Если не считать двух-трёх относительно успешных ниллганских контратак в ходе непрекращающейся войны между мной, законопослушным советским гражданином, и попирающим все законы советским же бытовым сервисом. (Приёмщик обувной мастерской: «Ладно, всё, иди ты со своими сандаликами. Задолбал уже. Развелось козлов права качать…» Я — приёмщику: «Я же тебя, сука, сейчас в капусту порубаю!» Приёмщик: «Ты чо наезжаешь, придурок? Рубилка не отросла, бля! Щас ментов кликну, у меня тут всё схвачено!» Я: «Ну, покличь… менты далеко, а я здесь. Давай, начинай, я жду, когда ты откроешь пасть». Он: «Ладно, чо ты завозникал-то сразу?.. Щас всё поправим, делов на полтинник, а базару на сто рублей… Посиди вон, газетку почитай. Давно откинулся-то?» Я: «Да уж с полгода…») Если предать забвению неожиданно для всех участников инцидента жестоко и умело мною побитую (с непонятным человеческому уху боевым кличем «Вауу да’янна!» и применением черенка от швабры в качестве меча) какую-то Кодлу, сдуру заползшую в наш подъезд. Неожиданно в особенности для Маришки, которую Кодла имела неосторожность назвать гнусным словом. В моём-то присутствии…

… Если пренебречь тем обстоятельством, что иногда, глубокой томительной ночью я вдруг отпихивал в угол стола недописанную страницу монографии и начинал новую. С новой строки и совсем о другом. А дописав, извлекал из той же тумбочки, заветнейшего моего сейфа в швейцарском банке, недавно купленную и оттого не слишком ещё располневшую папку. С надписью синим фломастером: «Материалы и исследования по истории и этнографии Опайлзигг. Выпуск 1»… Для чего я затеял всё это? Наука не любит умножения сущностей сверх необходимого. На кой ляд ей очерки о том, чего никогда не существовало? И даже за фантастику это не сойдёт. Господь не наделил меня литературным дарованием, и я не имею способностей облечь грубоватые и наивные верования зигганов в занимательную оправу. Порукой тому — неудачный опыт публичного исполнения избранных мест перед Васькой. В популярном и сильно адаптированном варианте. Вместо непременной сказки на сон грядущий. «Жил-был в паучьей норе под землёй бог Эрруйем, а головы-то у него и не было…» Ощутимого интереса у Васьки это не вызвало и потому было спешно заменено байками о муми-троллях…

Две женщины ещё снились мне ночами. Нунка-вундеркиндша. Оанууг, дочь гончара. Но с каждым разом всё реже. Да и черты их понемногу сливались. Одна походила на другую. И обе вместе — на Маришку. А их ласки, их тела я уже забыл… Никудышный из меня бабник. Бабник-однолюб. Разве такие бывают?

И супермен из меня тоже дерьмовый.

Что там обещал Ратмир? «Мы переделаем вас… Вы научитесь сражаться за место под солнцем и побеждать… Мы сделаем из вас Чака Норриса…» Ладно. Научили. Сделали. Я действительно всё это могу. Но беда в том, что я не хочу этого. Мне противно сражаться за место под солнцем. Невыносимо противно. Кажется, я понял, наконец, природу супергероев. Оставим в стороне эти побрехушки из комиксов про борзописца Кларка Кента или эстетствующего бизнесмена Бруса Уэйна. Не бывает. Здесь так: либо мышцы, либо мозги. Берёт эдакий Конан-варвар в мохнатые лапы книжку, морщит узенький лоб, играет желваками, жмурится и кожилится… что там такое написано?.. «величайшая трудность для тех, кто занимается изучением человеческих поступков, состоит в том, чтобы примирить их между собой и дать им единое объяснение, ибо обычно наши действия так резко противоречат друг другу, что кажется невероятным, чтобы они исходили из одного и того же источника»… что за лабуда?.. нет уж, на фиг, пойду-ка лучше замочу пару-тройку демонов да спасу мир… А мне дали силу, но не отняли мозги. И мне неинтересно мочить демонов. Мне интересно читать книги и писать книги. Мне интересно думать о природе своих поступков и соизмерять их с нравственностью. И мне всё ещё трудно бить живых людей по лицу. Ну, кроме тех случаев, когда это не лицо, а всё же морда…

Может быть, на этом и строился весь расчёт.

«Сегодня. В двенадцать».

Как я увижу своего преемника? Знаком ли он мне? Будет схватка, и он победит. Психодинамическая акция… Где это произойдёт? В трамвае, в заброшенном сквере, в подворотне? Наш город создан в наилучших традициях криминогенной архитектуры. Здесь нет уголка, где нельзя было бы кого-нибудь грохнуть и спрятать тело… Любопытно, как он вернётся. В тот же миг или с разрывом во времени? Может быть, я и не замечу его возвращения. Буду валяться в отрубе. Оклемаюсь — а он уже тут.

Васька вредничал. Ему хотелось ещё мороженого. А также — домой. И одновременно — к дедуле с бабулей. И заодно в зоопарк. Иными словами, спать. Так и случилось. Когда мы поднимались в лифте на седьмой этаж, рассматривая недвусмысленную наскальную живопись, он вдруг оборвал свой оживлённый комментарий на полувздохе и привалился к моей ноге. В квартиру я его уже внёс.

Тёща к нашему приходу стряпала пирог. Тесть деликатно осведомился о моём самочувствии, а затем извлёк из серванта початую бутылочку азербайджанского коньяка. «Три свёклы», — произнёс он со значением и протёр ладонью жёваную наклейку. Я хотел и пирога и коньяку. Я хотел посидеть в глубоком кресле возле телевизора, где опять гоняли пузырь наши в каком-то там Кубке. И чтобы Васька дрых в спальне на тёщиной кровати, тёща расспрашивала бы про его диатез, а тесть материл бы вползла футболистов, строго спохватываясь задним числом.

Но было уже полдвенадцатого.

А может быть, так и задумано? Кандидат в ниллганы позвонит в дверь этой квартиры, я первым кинусь отпирать и схлопочу по морде. Это при условии, что по основной профессии он квартирный вор. Или такой экзотический поворот темы: «Откройте, милиция… Вы здесь прописаны?.. Документы предъявите… Назовите ваше имя». Я честно называю: «Змиулан…» И получаю в тыкву. Иные ситуации, когда человека вырубают на пороге его квартиры, я вообразить затруднялся.

Поэтому отпросился на часок — пробежаться по магазинам.

Теперь я неспешно двигался по людным улицам. И стрелка часов тоже двигалась в зенит.

Купил в киоске газетку. Не читая, сунул в карман. Посидел на скамейке под свежим апрельским солнышком. Проводил отеческим взглядом потихоньку заголяющих острые коленки старшеклассниц из близлежащей школы. Пошарил в кошельке — сыскалась единственная двушка. Позвонить разве Маришке на дежурство — как она там со своим пузиком, не тяготит ли оно её? Кстати, нужно будет выдумать что-то правдоподобно-нейтральное насчёт следов побоев на физиономии, чтобы Маришка не сильно распереживалась… Поднялся, отряхнул брюки от прошлогоднего мусора. Направился к телефонной будке. Единственной на весь квартал и, понятное дело, занятой. Подбрасывая монетку на ладони, терпеливо стал дожидаться.

Без десяти двенадцать. Целая вечность.

Этот тип в клетчатых штанах и ветровке поверх свитерка явно не торопился завершать разговор. Бросал в трубку короткие реплики, похохатывал. И невдомёк ему было, что у человека времени в обрез.

Я обошёл кабину так, чтобы он меня видел. Он отвернулся. Я снова обошёл. И замер.

Апостол. Мой мучитель из двадцать первого века, мой сосед по двадцатому.

«А ты рассчитывал, что всё на тебе и закончится?» — саркастически спросил Змиулан.

Опыт последнего шанса продолжался. Темпоральная лаборатория действовала. И подготовлен был новому императору новый ниллган.

«Только не Апостол…»

«Брось, Славик. Да, он сволочь, да, отморозок. Просто ты его сразу невзлюбил… Он лучший из тех, кто остался у Ратмира. А разгребать за тобой кого ни попадя не пошлют».

Часы показали без пяти полдень.

Юруйаги со своими арбалетами должны быть где-то рядом. Где они нашли свою преисподнюю? За обшарпанным углом дома? На пустой лестничной площадке подъезда напротив? В ящичных развалах пункта приёма стеклопосуды?..

Вот он, последний шанс. Последний — для нас, а не для них. Другого не будет. Нужно поломать игру. Как — ещё не знаю. Но отбить им пальцы, чтобы не тянули ни сюда, ни дальше в прошлое. Сейчас — или никогда.

— Змиулан, — назвал я своё имя.

Он выпустил трубку.

Почти не разбегаясь, я взлетел на высоту своего роста, ногами вошёл в верхнее оконце давно избавленной от стёкол двери будки и припечатал пятками голову Апостола к таксофону. Упал на локти, пружинисто вскочил, ожидая контратаки… Апостол сползал вдоль стенки, страдальчески перекосив окровавленный рот. Из трубки доносился тоненький тревожный голосок. Сзади кто-то дико завизжал.

— Милиция-а! Убива-а-ают!..

Я обернулся.

И услышал пение тетивы.