Глава тридцать пятая
Я всё знал о себе.
Ясно было мне, каким образом и с какой целью попал я в империю Опайлзигг, какова моя задача. Уберечь императора от подосланного убийцы, от случайного кинжала, от нечаянной стрелы. Это я исполнял с самого начала… Каждый раз, продирая утром опухшие от беспорядочных побудок глаза, я вспоминал что-то новое. Со временем это обратилось в подобие игры. Я даже загадывал, какая завеса спадёт с тайны моего фантастического приключения с приходом нового дня. И вот настало такое время, когда ничего нового я не узнал.
Однако пользы эксперименту я принёс немного, это очевидно. По-прежнему неясен мне был этот мир. Неясны были его законы, скрытые пружины, приводившие в действие этот общественный механизм. И толку от моего исторического образования, а в особенности от моей мнимой осведомлённости в искусстве политической интриги, было ровно с гулькин фаллос. Я не понимал логики насаждаемых императором социальных нововведений. К слову, не понимали этого и простые зигганы. Но им-то понимание вбивалось огнём и мечом. Цао-гун писал — вернее, ещё только напишет в начале нашей эры: «Установи правила, и пусть не нарушают их; а если кто-либо нарушит, казни их». В трактате «Сыма фа» на сей счёт будет сказано: «Если, убивая людей, тем самым создаёшь благополучие людей, убивать их можно». Мои соотечественники и современники тоже, кстати, привнесут свой вклад в тактику общественного строительства: «Железной рукой загоним человечество к счастью»…
А мне сейчас требовалась обычная логика. Желательно на уровне исторического материализма. И хорошо бы марксистско-ленинского.
— Пусть юйрзеогр откажется раздавать рабам землю, — долбил я Солнцеликому во время ночных наших бдений.
— Ты не смеешь мне указывать! — взвивался Луолруйгюнр под потолок. Потом, остывая, прибавлял: — С мечом ты хорош. В государственных делах — тёмен.
— Но почему, почему?! Отбери земли у рабов, и угроза твоей бесценной жизни вполовину уменьшится. Как с Востока, так и с Запада.
— Грязные свиньи, годные лишь перекапывать рылами мои поля в поисках кореньев… Они никогда не отважатся поднять на меня оружие.
Он мог бы не кичиться своей доблестью при мне. Пять последних арбалетных стрел в открытые окна и два копья из-за угла направлялись в Солнцеликого именно «раскулаченными» князьками.
— Не пойму тебя, Змиулан. Ведь ты должен поддерживать все мои начинания. Во-первых, я твой властелин. Во-вторых, таков был изначальный уговор: ниллганы всегда на одной стороне с теми, кого охраняют. В-третьих, то, что я делаю, естественно и разумно. Хозяин на своей земле более работящ, чем на чужой. Он спокоен за своё будущее, потому что землю, на которой он добывает пропитание для себя, своих детей, буйволов и женщин, никто не отнимет, пока не проснётся Паук Бездны…
— … или не придёт новый юйрзеогр.
— Ты что-то путаешь. Как новый юйрзеогр может отменить законы старого?
— В нашем мире такое сплошь и рядом.
— Ваши законы писаны для мертвецов, а мы здесь живые люди.
— Добро, вы живые люди. Тогда объясни, почему рабы убегают с тех земель, что ты им даришь от своих царских щедрот, прочь от твоих непонятных милостей. Куда угодно — на Млвануррену, где вообще нет никакого закона, к буммзигганам, где их скорее съедят, чем накормят…
— Они глупы. Они не сознают своего предназначения.
— Или не умеют быть свободными.
— Как это?!
— Очень просто. В этом мире по-настоящему свободны только двое: ты, которому подвластен весь Юнгоуннгэр, и я, потому что мне некого бояться. Смешно, не так ли?
— Я не смеюсь, ниллган…
— А те, кому ты раздаёшь земли, никогда не были свободны. Как может быть свободен сын раба и рабыни, сам ещё вчера спавший с козами и евший из одного корыта со свиньями? Ты слишком спешишь, Солнцеликий. Было бы неплохо собрать вместе всех твоих рабов и отправить лет эдак на сорок бродить по долине Лэраддир, пока не умрут последние, кто помнил своё рабское прошлое. А вождём над ними поставить Гиам-Уэйда — этот уж точно не выведет их к жилью до срока, и все годы будет морочить им головы своими пророчествами…
— Я не проживу столько и не увижу плодов своих начинаний.
— Зато сын твой будет иметь дело со свободными людьми.
— Мне некогда ждать. Лучше я разошлю во все края отряды юруйагов, и чёрные латники живо научат этих скотов любить свободу.
— На все земли империи не достанет никаких юруйагов.
— Ты даже не представляешь, насколько мой отец любил юмбл-юмбл…
— Это-то меня и пугает больше всего. За маленькие удовольствия Молниеглазого его державный сын должен платить своей безопасностью. Впрочем, чем больше юруйагов ты спровадишь со двора, тем меньше мне хлопот с этими чёрными скорпионами. И хорошо бы их всех там поубивали.
— Как ты смеешь!.. — потом, после паузы: — Юруйаги мои братья. Царская кровь, кровь моего отца благородна. Как можно пренебречь хотя бы одной её каплей?!
— Да я сам недавно… пренебрёг, а ты похвалил меня за усердие!
— Онигзмаург всегда был выродком… Руки моих детей не настолько ещё сильны, чтобы держать меч. И если ты не исполнишь надлежаще свой обет, империя достанется юруйагу, воину, а не ребёнку… Когда мой старший сын вступит в возраст власти, я сам возведу его на престол. А остальные мои дети станут новыми юруйагами.
— Номенклатура, блин… — бормочу я понимающе.
— Что ты сказал?! — вскидывается он.
Я не спрашивал, что станется со старыми юруйагами. Я мог лишь предвкушать этот момент, когда произойдёт смена правителей… Но старшему сыну Луолруйгюнра, по моим сведениям, исполнилось только двенадцать. Он был сокрыт от друзей и недругов в потайном месте. Скорее всего, в каком-нибудь провинциальном монастыре. И сам, наверное, не догадывался о том, что сулит ему будущее. Так что ждать «возраста власти», то есть совершеннолетия по-зиггански, было ещё изрядно. Честно говоря, этому пареньку я не завидовал. И не хотел бы такой участи своему Ваське. Все полтора десятилетия правления Луолруйгюнра состояли из непрерывной резни и стрельбы по императорской особе из всех видов оружия. И не было оснований ждать перемен к лучшему.
— Юйрзеогр жаждет испытаний. Он привык держать клубок разъярённых вауу в своём изголовье. Пусть… Но к чему испытывать судьбу сверх необходимого? У любого человека, будь он даже сам юйрзеогр, только одна голова, только одно сердце.
— Я понял значение твоих слов. Однако, при чём здесь сердце? Жизнь человека — в его печени, ибо там обитель души. А что такое сердце, как не мех для перекачивания животворных жидкостей?
— Разумеется, юйрзеогр прав, а я, разумеется, ошибся…
— Но я не понял смысла сказанного.
— Пусть юйрзеогр обрушит своды Эйолудзугга!
Из «Троецарствия»: «Я трепещу от страха, но не могу пренебречь долгом подданного — говорить правду своему государю! Я уже приготовил гроб, совершил омовение и жду суровой кары».
Богоравный властелин исчезал, а на его место заступал разъярённый дикий кот, которому отдавили яйца. Истошный визг, фонтаны слюны. Вращание красными прожекторами, что возникали вместо глаз. Метание в меня всем, что попадало увесистого под руку. Иногда я, в зависимости от настроения, обращал это в тренировку, отбивая мечом летящие в меня предметы. Иногда просто ловил их и препровождал на место.
— Грязный ниллган! — шипел Солнцеликий, тряся седой куделей. — Как ты дерзнул!.. Лабиринт — символ власти, владеющий ключами Эйолудзугга владеет этой страной!
— Юйрзеогр убеждён, что все ключи в его руках? — подначивал я.
— А у кого же, во имя Юнри?!
— День и ночь отборные рабы мудрейшего Дзеолл-Гуадза строят под ногами своего повелителя новые святилища и украшают их человеческими черепами…
— Я знаю об этом. Дзеолл-Гуадз такой же мой раб, как и всякий, кто дышит и вкушает пищу под этим небом.
— И под землёй?
Император нашаривал под подушкой длинный кинжал с рукояткой в виде беснующегося демона. Я брал меч наизготовку. Он кинет — я отобью. Стены были уже порядком издырявлены, и давно следовало бы указать на непорядок старшему постельнику. Всё шло обычным чередом.
— Нет никакой Ночной Страны, — говорил Луолруйгюнр утомлённо и выпускал оружие. Годы правления брали своё: как воин он уже не годился мне в соперники. — Сказки о Многоруком выдуманы старухами, которые давно отучились рожать и скуки ради перемалывают голыми дёснами всякий вздор.
— «Словно мухи, тут и там»… — фыркал я.
— Чего-чего? — оживлялся император.
— Песенка такая, — отмахивался я.
— Возьми друл, — командовал этот истязатель, — пой.
— А сплясать не надо?
— Прикажу — и спляшешь.
— Лучше я пойду убью парочку вургров.
— Не лучше. Пускай вурграми занимается Элмайенруд.
— Может быть, пускай лучше он и споёт, и спляшет?
— Ты хочешь моей смерти, ниллган. Я умру до срока от колик в животе, когда Элмайенруд пустится откалывать передо мной коленца…
— Тогда я позову женщин. Они и споют и станцуют, как нужно. И твой взор будет утешен, и твоя тоска будет рассеяна.
— В носорожью задницу женщин!
Ого! Здесь чувствовалась ниллганская выучка. Кто-то из моих предшественников уже успел обучить Солнцеликого нашему сквернословию.
— Пой, Змиулан, — повторял Луол, будто клянчил конфету. — Ну пожалуйста!
В такие мгновения он становился похож не на седого, измождённого, тридцатипятилетнего старца, а на пацана, годами не старше моего Васьки. Видно, в своё время не додали нашему юйрзеогру детства.
И я не мог ему отказать.
— У тебя ещё будет случай умереть от отвращения к моему певческому дару, — ворчал я, вытаскивая из-под скомканного в углу тряпья друл — зигганское банджо, два скреплённых барабана с натянутыми струнами и какими-то резонаторами внутри.
Император подбирал под себя тощие конечности и устраивался на своём лежбище поудобнее, почти буквально превращаясь в слух. Я откашливался, дёргал струны, встряхивал друл, прислушиваясь к жужжанию резонаторов, словом — всячески изображал из себя Боба Дилана, Джими Хендрикса и Иванова-Крамского в одном лице.
Итак…
Ничего нет пагубнее для ушей доброго зиггана,
Чем пустые пересуды,
Ничто не разрушает душевную гармонию,
Паче злословий — с чем их сравнить?
Разве только с мошкарой в знойный полдень!
Пронеслась молва по Мниллаару:
На всё поднимется цена, ничто не будет упущено,
А всего более — на гимры и настой травы зуггзугг!
Теперь уж не нажрёшься до свиного визга!
Подобно гнусу, что одолевает волов на пашне,
Из конца в конец носится молва,
От двери к двери невозбранно,
И одряхлевшие, лишившиеся последних зубов карги,
Которые давно отучились рожать
И скуки ради перемалывают голыми дёснами
Всякий вздор,
Передают их от зиггана к зиггану.
У-у-у, вауу да’янна!..
«Послушай, сосед! Прознал я,
Что под землёй строят второй Эйолудзугг,
На тот случай,
Коли сызнова нагрянут буммзигганы».
«А мне стало ведомо,
Что будут закрыты все городские термы
По всему Гаулир-Мбиргг, от Уггрэруолуга до Йолрни,
И никому не удастся впредь
Смыть с себя грязь после долгого странствия».
Ы-ы-ы, вауу да’янна!..
«Дошло до моих ушей, что Эойзембеа Беспалый
Вскорости лишится своего поста,
Привилегий и благоволения Солнцеликого,
А всё из-за немыслимого любострастия,
Излишней любви к настою зуггзугг
И дикого буйства перед престолом юйрзеогра!»
«Между прочим, пускай ваш сосед, сволочь,
Ожидает скорого визита юруйагов, —
Уж слишком он сходствен ликом
С Бюйузуо Многоруким!»
А-а-а, вауу да’янна!..
«Когда же земля возопиет к небесам?
Когда же Юнри-Небодержец внемлет
Голосу простых зигганов?!
Землекопы, что прокладывали
Новую сточную канаву вдоль военного тракта,
Наткнулись на два родника, что берёт свои истоки
Едва ли не из самых глубин Рбэдуйдвура.
Но не вода в тех родниках, а полынное вино.
Каких иных даров нам ждать от Ночной Страны?!
И теперь лежат они,
Изнурённые беспробудным пьянством,
Забросив работу».
«А я слышал, будто лазутчики с Млвануррены
Подсыпали толчёную траву зуггзугг
Из окрестностей Лбунабайда
Во все колодцы Лунлурдзамвила.
А там трава — не чета нашей,
Валит с ног и ниллгана!»
«Лепёшки же нынче пекут не из злаков,
А из шкуры зверорыбы идзэрниймз,
Что водится в бухте Убмбира»…
Пережив с достатком все невзгоды и недороды,
Молва несётся по городам и улицам,
Словно орда буммзиганов,
Одурманенных дымом костров со дна Ямэддо.
И вот уже пошли пересуды,
Что не будет больше в Гаулир-Мбиргг молвы.
Им вторит молва, что за всякое злоречие
Солнцеликий назначил казнь
В виде закармливания стоялым дерьмом
Из юруйагских казарм.
Э-э-э-э-э-э-э-эх, рождённый в СССР!..
Ну что можно было сказать о моём исполнении? В любом приличном обществе — да окажись там хоть один адепт так называемой «авторской песни»! — меня бы немедленно линчевали. А инструмент забили бы в… в общем, что-нибудь придумали бы. Ну, не дал мне Юнри ни слуха, ни голоса. А кому дал? Может быть, ягняткам из «Ласкового мая»?..
Теперь нужно было посмотреть на юйрзеогра империи Опайлзигг. В каких выражениях описать его состояние? Вот если взять кота, вылизавшего глечик сметаны и закусившего кругом съедобной докторской колбасы из правительственного спецраспределителя… добавить пса, возле будки которого перевернулся фургон с костями со скотобойни… украсить блюдо политиком-демократом, тем же Егорушкой Гайдаром, бесплатно приглашённым на телевизионный диспут об устройстве России… и заполировать мною после посещения какого-нибудь особенно запущенного архива…
— Эойзембеа… любострастие… рожа, как у Бюйузуо… — хрипел император откуда-то из-под кровати, куда он завалился со всеми шкурами и покрывалами в самый разгар моего концертного номера.
— Всё же, женщины делают это лучше, — бормотал я, изнывая от фальшивой скромности.
— Заткнись, грязная скотина, — откликался Луол, икая и всхлипывая. — Не смей разрушать мою душевную гармонию… Тебе так нужны мои женщины? Иди, устрой им хороший юмбл-юмбл от моего имени.
Занавес, господа, занавес!..
Но больше всего меня настораживало то, что вокруг ничего не происходило.
То есть, конечно, где-то за пределами дворца разворачивались какие-то события, о чём ежедневно докладывалось императору.
На западе, в провинции Аэйнюймб бунтовала чернь, и полководец Эойзембеа отправлен был с пятитысячным карательным войском на усмирение. Вести оттуда поступали весьма утешительные. Из соображений классовой солидарности я сочувствовал мятежникам, но в то же время не мог не испытывать облегчения: число наёмных убийц с Запада, тупых, фанатичных и потому особенно неразборчивых в средствах, практически сошло на нет.
В пропасти Ямэддо ночью замечен был огонь. По мнению придворных гаруспикантов, гадателей на свиных кишках, это предвещало гнев Эрруйема, владыки Земли Теней, а значит — и сильные колебания тверди. Правда, горлопан и брехун Гиам-Уэйд третьего дня блажил на рыночной площади, что-де Бюйузуо собирает к своим кострам Чёрное Воинство, и нужно-де ждать нашествия из Ночной Страны, за что был колочен палками случившегося поблизости дозора. «Диссидент хренов, узник совести! Паучья кровь… — подумал я не без раздражения. — И чего подставляться на каждом шагу со своими апокалипсисами?!» Мне не хотелось бы по нелепой случайности, из-за чрезмерного усердия какого-нибудь пьяного юруйага потерять этого вздорного старика. Я с ним ещё не наговорился… Но более соответствующим истине, накручивали гаруспиканты, следует полагать недовольство Эрруйема, обнаружившего недостачу одной из душ при поголовной поверке. Это был камень в мой огород. На помощь мне пришёл Дзеолл-Гуадз. Эрруйему обещана была жертва двадцати буйволов и пяти бегемотов. На поимку сакральной скотины снаряжён был отряд во главе с Элмайенрудом. Гаруспиканты заикнулись было, что нехудо бы прикомандировать к отряду и меня как главного виновника торжества. Но наивный замысел удаления от императора его непробиваемой защиты был настолько прозрачен, что никто не рискнул всерьёз развивать эту тему.
Из заморской провинции Дзиндо к императорскому двору доставлен был диковинный зверь жираф, зачатый страусом и рождённый зеброй. Любопытные изволят видеть его ежедневно в специальном загоне, рядом с гигантскими ленивцами-мегатериями и дикими людьми-лемурами. Я в числе первых воспользовался приглашением. До сей поры мне доводилось наблюдать жирафа только по «ящику». Плод греха непарнокопытного и птицы был измучен долгой дорогой и выглядел весьма унылым. Дикие же люди, размерами с пятилетнего ребёнка, напротив, очень веселились и кидали в нового соседа, а затем и в зрителей, засохшим дерьмом. Огромные пёстрые моа бродили по своему загону, как неприкаянные души, изредка квохча по-куриному. Ленивцы, более похожие на интеллигентных горилл, как им и полагалось, ленились: дрыхли под деревьями.
Дерзец Одуйн-Донгре снова не уплатил метрополии дань. Соглядатаи стучали, что планы Солнцеликого им всячески высмеиваются и предаются забвению. «Безгранично ли наше терпение?» — осторожно спросил Дзеолл-Гуадз. «Он будет наказан», — прикрывая глаза от бешенства, произнёс Луолруйгюнр и более к этому вопросу не возвращался.
Я был повязан узами мнимого ниллганского обета. Охрана императора занимала всё моё время. Мимолётные отлучки в город в счёт не шли. Какую пользу черпал я из разговоров с вургром, что упорно отказывался назвать своё имя? Что могла сообщить не искушённая в любовных играх, не ведавшая, что такое поцелуй, но стремительно набиравшая класс милая стихотворица Оанууг? В каком невежестве уличал меня желчный прорицатель Гиам, потирая побитые дозорными бока? Разрозненные крупицы знания, из которых не сложить мозаики… Я никак не врастал в эту жизнь. Она отторгала меня, как инородное тело. Точнее было бы сказать, что я встал ей костью поперёк горла. Все только вздохнули бы с облегчением, исчезни я насовсем. Император избавился бы ещё от одного критика своих нелепых реформ. Юруйаги сорвались бы с цепи, чтобы драть своего брата и господина в клочья. Рыночные торговцы расстались бы с печальной необходимостью порскать врассыпную при виде вооружённого до зубов ниллгана, от которого всего можно ожидать: ниллган — что вургр, не человек, дрянь, мертвечина, нечисть во плоти…
Эх, знал бы кто-нибудь, как у бедного ниллгана пухнет по ночам и трещит поутру черепная коробка от распирающих его убогие мозги задачек!
Взять хотя бы ту же зигганскую религию. Хм, религия… Какое же это, паучья кровь, «фантастическое отражение в сознании людей реальных явлений», когда между верованиями и порождающими их явлениями существует однозначное соответствие! Двух богов я уже повидал собственными глазами. И они полностью соответствуют своему мифологическому описанию. Но если Йогелдж ещё как-то вписывался в мои материалистические представления — только не будем поднимать вопрос о том, разумен ли этот монстр! — то с праматерью всех женщин обстояло намного сложнее. Это был феномен того же класса, что и наши «летающие тарелочки». Некая энергетическая флуктуация, управляемая совокупным сознанием беснующихся жриц. Возможно, натурального происхождения. Но также возможно, что означенным сознанием и порождаемая. Хотя в этом случае придётся допустить, будто все зигганские женщины — скрытые Джуны. Естественно, они лепят из высвобожденного ими ифрита то, что им хочется в данный момент видеть. А то и вовсе — природная голография… Впрочем, есть и самая правдоподобная версия. Допустим, что Эрдаадд — действительно живое существо. Очень древнее, такой же реликт, как и всё местное сонмище хелицерат. Наделённое вполне материальными качествами, но недоступными нашему пониманию и оттого с наших позиций сверхъестественными. Оно действительно выходит на свет, когда его надлежаще призовут. С благосклонностью внимает всеобщему поклонению. И даже исполняет какие-то незамысловатые просьбы, участвует в беседах и вершит маленькие чудеса. Чтобы затем, поразвлекшись, вернуться в свои чертоги. В Чрево Мбиргга, например. Будь оно неладно… Остаётся самая малость. Последний шаг. Чтобы явился мне, скажем, небожитель Юнри. Или хотя бы повелитель Ночной Страны, его паучье величество Бюйузуо Многорукий. И тогда я окончательно свергну с себя путы материализма, поверю во всё, что говорится в здешних мифах. Даже в то, что Паук Бездны неминуемо проснётся. И тогда всей микрофауне, что поселилась на его теле, сильно не поздоровится…
Не понимал я и хода эксперимента, затеянного спорыми на выдумку потомками из двадцать первого века общей нашей с ними эры. Ну, нашептали они каким-то образом на ухо Луолруйгюнру суть его бредовых реформ, против которых только ленивый не восстал бы. На какой результат они рассчитывали? Получить в итоге социальную химеру, этакий феодальный социализм? История уже знавала похожие взбрыки. Из школьной программы: фараон Аменхотеп Четвёртый, которому предстоит родиться через тысячу лет, вздумал ниспровергать старый пантеон в угоду им же придуманному новому божеству, солнцеликому Атону. Даже имя своё сменил на Эхнатона. Ни черта-то у него не вышло. Уж не напел ли бедняге его солнечные гимны голосок из дальнего будущего? Вот и солнцеликость фигурирует в деле, как улика… Впрочем, супруга его, Нефертити, будет хороша. Спасибо Тутмесу, который сумеет передать её очарование в известняке… А что останется человечеству от императора Луолруйгюнра Первого?
Или вот ещё занимательный пример, о котором в школьных программах ни слова: шестнадцатый век, Мюнстерская коммуна. Кучка религиозных диссидентов, запертая в утлом городишке войсками карателей, учиняет всеобщую экспроприацию и делёж. В интересах, так сказать, обездоленных. «Всё вокруг колхозное, всё вокруг моё». В том числе кошки и женщины…
Здесь во мне, разумеется, вопиял заклятый гуманитарий в первом поколении Славик Сорохтин. Которого весьма незначительно волновали нюансы социального устройства империи. Для которого козни врагов «перестройки по-зиггански» представляли сугубо статистический интерес. И который ещё в безмятежном студенчестве самостоятельно и совершенно стихийно пришёл к мысли, что история человечества есть не сумма занимательных фактов, а процесс созидания культуры. Ниллгану Змиулану такие тонкости были до фени.
Итак, безликие дни чередовались с такими же ночами. Стольный град Лунлурдзамвил пребывал в спокойствии. Если и ковалась вокруг нас с императором какая-то интрига, то, по всему видать, делалось это с неподвластным моему опыту искусством. А может, и нет никакой интриги? И мрачный Элмайенруд пригонит к прорве Ямэддо стадо обречённых буйволов и бегемотов, и на это всё закончится?
Но была, была интрига.
