Глава тридцать четвёртая
… тащусь сквозь темноту и холод в никуда. Такой темноты и такого холода я здесь ещё не знал. Теперь уже совершенно ясно, что я заблудился. И вокруг по-прежнему ни единой живой души, что могла бы указать мне дорогу. На любом человеческом языке и даже без такового. Просто взяла бы и ткнула пальцем в нужном направлении. Если я смогу толково разъяснить, какое направление мне нужно. Где же эти чёртовы небоскрёбы?! Если я что-то понимаю в небоскрёбах, они обязаны нависать надо мной, как проклятие божье, и притом полыхать тысячами своих окон. Какой-никакой, а ориентир… Но ничто надо мной не нависает, кроме непроницаемо-чёрного полотнища небес.
Я голоден. Но это пока ещё пустяк, не смертельно. Вот если я не выбреду к жилью, тогда дело примет серьёзный оборот. И, в конце-то концов, должен же здесь наступить рассвет! Я подношу к лицу циферблат часов и силюсь разглядеть, что там показывают стрелки. Не видно ни зги, и я впервые начинаю сожалеть о том, что дома поскупился на приличные электронные часы с подсветкой, а уже здесь отказался от роскошного аппарата, который предлагал мне Ратмир взамен моего древнего механизма. Хотел сберечь как память о родном своём двадцатом веке. Сберёг, блин, хавай теперь эту память с гречневой кашей… Итак, я не в состоянии даже выяснить, как долго мне болтаться в ночи.
А что если я ослеп?
Кажется, начинаю бредить. Или галлюцинировать, что, в общем-то, одно и то же. Мерещатся неясные силуэты скособоченных домов, беспорядочно обступивших меня со всех сторон. Откуда-то доносятся странные размеренные звуки, будто работает свайный копёр. Я стою на месте, прислушиваюсь. Ветер доносит обрывки музыки и голосов. Не знаю отчего, но всякое желание увидеть себе подобного вдруг пропадает. Не нравится мне эта музыка. И голоса какие-то недобрые. И пусть я всё это себе придумал, но лучше уж потихоньку топать назад, где, по моим предположениям, осталась линия магнара.
Мои вытянутые вперёд руки внезапно упираются во что-то шершавое и холодное. Неужели и вправду дом? Придерживаясь стены, ищу вход, а под ноги то и дело с треском и скрежетом лезет слежавшийся хлам. От полного непонимания происходящего и, возможно, от страха я начинаю разговаривать сам с собой. Браню дворников, что так засрали вверенную им территорию, хотя небольшим светлым участком сознания понимаю, что никакими дворниками здесь годами не пахло. Быть может, шестьдесят семь лет сюда не ступала нога человека. Этакий застарелый, матёрый долгострой… Пальцы погружаются в пустоту дверного проёма. Или пролома. Осторожно, на цыпочках делаю шажок в затхлую тьму. Хрустит битое стекло. «Э-эй!» — негромко зову я. Эхо дробится на сотни осколков и возносится на невероятную высоту. Я слышу, как оно улетает от меня, едва ли не пять минут, а затем мой голос возвращается искажённым до неузнаваемости. Если только это мой голос, а не чей-то отзыв…
И вот я слышу шаги.
Там, снаружи, за моей спиной. Кто-то большой, грузный, одышливый движется мимо этого несуразного дома, бормоча под нос несвязные речи: ему под ноги тоже лезет всякая дрянь и он тоже на чём свет стоит кроет дворников. Я напрягаю слух, чтобы разобрать хоть слово. И не могу этого сделать. Не понимаю, что он там бормочет.
— Кто здесь?!
Шаги замирают. Невидимый путник молчит. Наверное, рассматривает меня. Должно быть, со зрением у него полный порядок. В отличие от меня.
— Помогите мне выйти отсюда.
Бормотание возникает где-то совсем рядом. Надо признать, оно производит жутковатое впечатление, и я вынужден всё время напоминать себе, что мне некого опасаться здесь. Пусть это и другое время, пусть я ни шиша не понимаю в том, что творится вокруг, но я на своей земле, можно сказать — дома, и вообще ничто не угрожает моему благополучию ни в одном из миров, я телохранитель-профессионал, я силён, ловок и натаскан…
Он уже рядом. Я с трудом различаю в темнотище плоский, бесформенный силуэт. Его пальцы бережно касаются моего запястья, почему-то нервно отдёргиваются и в конце концов цепляют меня за рукав куртки. Всё так же бормоча невнятицу, он тянет меня за собой, и я тупо, как скот на заклание, подчиняюсь.
— Я заблудился. Ни зги не вижу. Мне нужно попасть на платформу магнара. Извините, что я беспокою вас…
Приглушённое хмыканье. Мои оправдания забавляют его.
Изо всех сил пучу глаза, но вижу только слабое колыхание теней различной плотности. Медузу трудно обнаружить в мутной воде…
Вдалеке потихоньку занимается неживое свечение искусственных солнышек над платформой.
— Спасибо. Теперь я сам найду. Вы меня выручили.
Рукав свободен. Я с неизъяснимым наслаждением слежу за мельканием разноцветных вагонов только что отчалившего магнара. Плевать, они ходят каждые пять минут и круглосуточно. Слава богу, это нелепое приключение подошло к финалу… Я оборачиваюсь, чтобы договорить переполняющие меня слова благодарности.
Мой спутник поспешно отступает назад, в ночь.
Но я успеваю разглядеть его.
Закутанный с ног до головы в плащ из грубой ткани, не то из бортовки, не то вообще из брезента. Наружу торчат лишь длинные тощие руки со скрюченными, будто сведёнными судорогой, пальцами. Лицо белое и плоское, как блин. Нет, не лицо — маска. Не может человеческое лицо иметь один глаз, выглядывающий из слившихся глазниц, и треугольный безгубый рот с торчащими в уголках волчьими клыками.
Я прикован к месту. Моя выучка пошла прахом. Это чудовище беспрепятственно могло подойти и заесть меня своей пастью. Если бы только хотело.
Но оно не хочет.
— Кто… кто ты?
Пасть расползается в жуткой улыбке. Единственное око взирает на меня с сочувствием.
— Живу я тут… — бормочет он, с трудом производя звуки изуродованной гортанью. — Прощай… прощай…
Я уже ничего не хочу. Не нужно мне ничего выяснять, разбираться, рвать на груди рубаху. Я сдаюсь. Хочу туда, где хоть что-то понятно. К свету, к людям. В свою каморку, в «Саратов-12».
Но я не могу отодрать ног от земли, пока он не растворяется в темноте без следа…
