Глава двадцать первая
Дворец Эйолияме напоминал мне айсберг. Некоторая, весьма незначительная его часть выступала на поверхность, открытая любопытным взорам. Всё остальное было тем, что вполголоса, со смешанным чувством почтения и страха называлось «лабиринт Эйолудзугг». Можно было просто ходить и записывать были и небыли об этом загадочном месте… а потом издать отдельным трёхтомником. И утереть нос Толкиену с его «Сильмариллионом». Хотя вряд ли удастся: в нашей серьёзной, основательной, образованной, несмотря ни на что, стране, даже в самой отдалённой перспективе, никого не заинтересует беллетристика в таком легковесном, глуповатом жанре. Как бишь его… фэнтези.
Лабиринт жил собственной жизнью, вне зависимости от смены дня и ночи. Стоя в карауле у императорской особы, я иногда ступнями ощущал сотрясение каменного пола, словно глубоко под землёй кто-то рвал скальный грунт динамитом. Сопровождая властелина в его малопонятных мне блужданиях по дворцу, я слышал жуткие вопли и хрипы, прорывавшиеся к нам сквозь узкие щели в полах, очевидно — вентиляционные отверстия. Как я хотел бы расспросить обо всём Луолруйгюнра! Но обращаться с вопросом к императору — всё равно что к солнцу. Ответа не будет. Он не умел давать ответы. Он умел только выслушивать их.
Головорезы-эмбонглы неплохо справлялись со своей работой. Очень они меня выручали! Как верные волкодавы, в моё отсутствие они не подпускали к императору никого, даже верховного жреца. Однажды я застал его у входа в императорскую спальню изрыгающим чудовищные проклятия и угрозы разбудить все силы Рбэдуйдвура, дабы обрушить их на головы эмбонглов, осмелившихся встать на его пути. А эти задрыги, испещрённые страшными шрамами и небрежной татуировкой на фривольные сюжеты типа «человек человеку — друг, товарищ и харч», бритоголовые и бородатые, спокойно хлопали глазами, выслушивая его брань, из которой по причине крайней тупости понимали едва ли половину.
— Слышь, Югрмим, — сказал один из них своему товарищу, ковыряя в носу. — И чего этот хрен разоряется? Стращает меня своими вауу! Что я, пауков не видал? Так я их даже жрал с голодухи. Заперли меня раз с корешком нгмормские псы-стражники в ущелье в Восточном Рьозе, ни туда ни сюда ходу не было. А там в пещере паучиха яйца насиживать вздумала. Ну, мы её и схарчили заживо, вместе с яйцами…
— Когти обломать, — со знанием дела согласился Югрмим. — И жвалы. Отрава, скопытиться можно… А сами лапы можно хоть сырыми, хоть копчёными.
— Вот-вот. Только паучиха быстро закончилась, и мы с корефаном стали поглядывать друг на друга.
— И кто кого схавал?
— Это уж ты угадай…
— А-а, шутник, — погрозил корявым пальцем Югрмим. — Конечно, ты — его!
— Не-а… — безмятежно ответил тот.
— Что, он — тебя?!
— Не-а…
Тут не утерпел и стоявший уже какое-то время с разинутым ртом Дзеолл-Гуадз.
— Вауу умм вауу энн вауу да’янна, так кто же кого сожрал?! — возопил он.
— Свора оголодавших кочевых буммов — нгмормскую стражу, — объявил лукавец-эмбонгл. — Они бы и нас убрали, да только не знали про нас. А нгмормцы, даже если и хотели бы сказать, не кумекали по-буммски…
Оставляя императора на попечение этих дьяволов, я пытался расширить свои познания о лабиринте.
Например, там шло активное строительство. Голые жилистые рабы вырубали в скале новые залы. Работами заправляли жрецы в глухих серых балахонах. Особо не зверствовали и кормили, кажется, недурно. Измождённых я там не заметил. У меня создалось впечатление, что даже император не ведал о той деятельности, которую развернул у него под носом Дзеолл-Гуадз.
Там же имело место производство знаменитого зигганского шёлка в промышленных масштабах. Это тема для особого разговора, но, желательно, не за столом… С технологией меня ознакомил всё тот же Первый ключарь, и уж не ведаю, с какой целью: то ли для расширения моего кругозора, то ли в целях ненавязчивой профилактики вольнодумства.
Итак: зигганы не знали о тутовом шелкопряде. Зато у них были пауки-вауу. Паучья нить не рвалась по пустякам, не намокала и прекрасно держала любой органический краситель. Да и не было в последнем большой нужды: краситель можно было просто добавлять в пищу паукам и получать на выходе нить нужного цвета. Пауки-шелкопряды содержались в подземных камерах всё того же Эйолудзугга, и выглядели они гнусно. То есть, ни один из вауу не может похвастаться исключительной красотой, но эти дойные коровы были верхом безобразия. Огромные, как собаки. Толстые, слепые. С короткими жирными лапами, с гипертрофированными хелицерами, с похожими на вымя паутинными железами на задницах… Но при всём своём уродстве и несуразности они оставались хищниками, которым нужна была добыча и которую они желали бы заготавливать на будущее для прокорма потомства. То есть настичь, обездвижить и упаковать в кокон. Так вот, едва ли не самое паскудное в технологии: начинкой для кокона служили люди. Как правило, преступники и никчёмные бродяги, которых волокли в паучьи камеры прямо с улиц. Это был эфемерный контингент, который годился на один только производственный цикл. Ещё шевелящиеся коконы вытаскивали из камер, окунали в раствор какой-то дряни, где они спустя короткое время переставали шевелиться. А затем рабыни-мотальщицы, ко всему уже в этой жизни безразличные, сматывали шёлковую нить с трупов…
А теперь самое паскудное: были и добровольцы. Жизнь одного такого коконщика ценилась не меньше, чем годовой сбор шёлка с одной камеры. В перерывах между работой эти ловкачи жили в царских условиях: жрали и пили в прекрасных хоромах, делали юмбл-юмбл сколько могли, разнообразно и со вкусом холили свои телеса… Но наступал момент, когда коконщик покидал своё лежбище, раздевался донага и входил в паучью камеру. И на него в полной темноте набрасывался мерзкий жирный вауу… Искусство заключалось в том, чтобы увернуться от парализующего укуса, прикинуться готовым к употреблению и дать себя замотать, оставив крохотную щель для дыхания. К чести пауков-шелкопрядов, они управлялись часов за восемь-десять. Потом за коконом приходили шелководы… В сущности, коконщик мог сделать две смертельные ошибки: задохнуться или пропустить укус. Если при осмотре на теле обнаруживалась «бабочка», шелковод без долгих разговоров рубил неудачливого коконщика загодя изготовленным гузуагом. Ни к чему было плодить лишних вургров…
Проблевавшись после экскурса в промышленное пауководство, я был вскорости вознаграждён.
Дзеолл-Гуадз, крепкий основательным крестьянским умом, нечувствительно изобрёл метод кнута и пряника. Иными словами, я был допущен в императорскую библиотеку… Наивно было ожидать найти там какие-то философские трактаты, записанные эпосы, беллетристику. Ничего это не было и в помине. Зато здесь хранились свитки всех летописей от начала зигганских времён. Свитки — всего лишь термин. Надо же было как-то называть эти неподъёмные барабаны метровой ширины и метровой же толщины, на подставках из чёрного дерева. Сотни и сотни тщательно выделанных и источенных до полупрозрачности на краях, сшитых паучьим шёлком и выкрашенных в сакральные цвета шкур.
— Козьих, надеюсь? — осведомился я осторожно.
— Надейся, ниллган, — зловеще усмехнулся в бороду Дзеолл-Гуадз.
Я стоял в идеально сухом, слегка освещённом какими-то бездымными источниками света, но всё равно мрачном зале, в глубину которого уходили и терялись там несчитанные свитки никому не ведомой истории.
— Где здесь начало? — спросил я сдавленным голосом.
— Я не знаю, — ответил жрец.
Похоже, он не лгал.
Я мог бы жить и умереть здесь, так и не прочтя самого важного. А ведь мне нужно было охранять императора… У меня подкашивались ноги и сводило живот от бессилия и жадности. Я снова ощущал себя архивным вором, который видит перед собой бесценные сокровища и абсолютно определённо понимает, что не вынесет отсюда и тысячной доли желаемого. И мне снова ничего не оставалось, как зажмуриться и хапать. Я выругался, шагнул вперёд и хапнул. Это была Узорная Летопись, двенадцатый белый список. Я что-то припоминал об этой летописи. Мастер Зоя Борисовна Риттер фон Шуленбург… белый верх, чёрный низ… две с половиной тысячи лет тому вперёд… но свиток она упоминала явно другой. Значит, до меня здесь уже побывал кто-то из ниллганов. Или… я снова чего-то не понимал.
— Возьми, — сказал Дзеолл-Гуадз, протягивая замысловато изогнутую бронзовую отмычку. — Лучше знать, что ты здесь, чем не знать, где ты на самом деле. Оставь этот свиток, ты ещё успеешь им насытиться. Я покажу тебе, как попасть в библиотеку из дворцовых покоев.
И он действительно показал.
Ничем не примечательная ниша в десятке шагов от главного коридора укрывала потайную дверь. Если поместить руку в щель между камнями стенной кладки, дверь открывалась, а за ней крутые ступени вели прямиком в Эйолудзугг. Десять минут ходьбы на ощупь — если не озаботился прихватить факел! — и я в библиотеке.
Тайных ходов во дворце было пруд пруди, и кое-что о них я уже знал. Но каждый из них вёл в свой участок лабиринта, открывая мне лишь осколок мозаики и ничего не добавляя в общую картину. Я уже слышал, что схема Эйолудзугга давно утрачена. Да и после нескольких веков непрерывного расширения вряд ли она достоверно отражала бы его нынешнее состояние. Да, я мог попасть в библиотеку. Мог незамеченным выйти в город. Мог выйти и за город. Всё едино я не ориентировался в лабиринте и, пускаясь в свои странствия по подземельям, рисковал заблудиться.
… Итак, здесь за поворотом, по правую руку, идёт строительство. Там пыльно, шумно, и там я уже бывал. Дальше — какое-то заброшенное на вид святилище. Непохоже, чтобы им пользовались хотя бы раз за последние пятьдесят лет… Если свернуть здесь налево и топать в кромешной тьме минут пятнадцать-двадцать, то окажешься возле казарм юруйагов. Там весело, звякают струны, гудят волынки, визжат женщины, пахнет жареным мясом и полынным вином… но это веселье не для меня, там я нежеланный гость. Поэтому сворачивать мне ни к чему. Прямо по курсу — жреческие лаборатории, где что-то вспыхивает адским синим светом, воняет серой и аммиаком, и временами доносятся истошные вопли. Я давно собирался спросить Дзеолл-Гуадза, что у них там творится, и сам был бы непрочь взглянуть хотя бы глазком… но коридор перегорожен решёткой с толстенными прутьями, и мне ничего не остаётся, как вернуться или…
Буквально в десятке метров от многоголосия и перестука начиналась Ночная Страна. Царство темноты, сырости и ужаса, где верховодили отнюдь не люди… Здесь следовало быть предельно осмотрительным. Трепещущий огонёк факела вырывал из мрака шарахающиеся многоногие тени. Чьи-то светящиеся глаза-тарелки внимательно следили за мной из чёрных тупиков. Цокая коготками, не обращая на меня ни малейшего внимания, огромная эуйбуа неспешно пересекала дорогу и бесследно пропадала в глухой стене. И вдруг — струя свежего воздуха кинжалом рассекает затхлую вонь, яркий свет режет по глазам, и я выбираюсь наружу, где-нибудь в неприметном закоулке Лунлурдзамвила или посреди чистого поля…
Зачем мне нужны были эти блуждания, эта игра в прятки со смертью? Окружённый ореолом предрассудков, я мог считать себя в какой-то мере защищённым от многих опасностей со стороны людей. Но пауки-вауу предрассудков были лишены. И если в легенде о вурграх была хоть крупица истины, я вполне мог однажды вернуться из лабиринта украшенный шрамом-бабочкой. С искажённым метаболизмом, наполовину человек, наполовину паук.
Но я был не единственным странником в лабиринте.
