Глава 20

Посторонние

В жизни каждой страны бывают моменты, когда люди останавливаются, оценивают свои поступки и задумываются, не сбились ли они с пути. Для китайцев один из таких моментов пришелся на полдень 13 октября 2011 года в южном городе Фошань. Это торговый город с огромными рынками под открытым небом: “Мир железа и стали”, “Мир цветов и растений”, “Город детской одежды” (на последнем ежегодно продавали вещей столько, чтобы дважды одеть всех детей Америки).

Один из крупнейших рынков – “Город техники” – имел постоянное тридцатитысячное население. В этом лабиринте из лавок и лавочек площадью четыреста гектаров под лоскутной крышей из жести и пластика, погружающей рынок в вечные сумерки, торговали незаменимыми в строительстве стальными цепями, электроинструментами, бочками химикатов и катушками электрического кабеля толщиной в запястье. В “Городе техники” пахло опилками и дизельным топливом. Рынок рос так быстро и беспорядочно, что здесь легко было потеряться.

После двух часов дня продавщица Цу Фэйфэй забрала дочь из яслей за несколько кварталов и вернулась с ней домой в “Город техники”. Цу была невероятно заботливой матерью: она тратила на одежду для ребенка в четыре раза больше, чем для себя. Они с мужем владели магазинчиком “Счастливая мельница шарикоподшипников, приносящая богатство” и жили с детьми семи и двух лет в комнатке над ним. Высота потолка в этом сумрачном помещении, переделанном из склада, едва позволяла выпрямиться взрослому человеку.

Тридцатилетний Ван Чичан, супруг Цу (большие широко расставленные глаза и челка ниже бровей), работал в “Городе техники” восемь лет. Ван происходил из уезда в провинции Шаньдун, некогда известного своими персиками и грушами, а теперь производящим в основном химикаты. Ван изучал в техникуме животноводство, а после решил попытать удачу в Пекине. В столице он работал на стройке и в зоомагазине. Наконец судьба привела его в “Город техники”. После свадьбы Цу родила мальчика – Ван Шуо, “Ван Ученый”. Потом она родила девочку, и семье пришлось выплатить штраф. Ван Юэ все называли Малышкой Юэюэ, “радость”. В два года она была не по годам развитой, легко повторяла слова из мультипликационной программы “Умный тигр” и играла в кухню, пока родители готовили настоящий обед. Когда мать и дочь вернулись домой в тот день, Цу пошла наверх, чтобы снять белье, а Ван Юэ осталась играть внизу. Когда мать вернулась, дочка пропала. В этом не было ничего необычного – она часто обходила соседей, – и Цу отправилась ее искать. Когда наступили сумерки, по крыше рынка забарабанил дождь.

За несколько кварталов оттуда молодой продавец Ху Цзюнь заканчивал свои дела. Как и в семье Ванов, у Ху и его жены была маленькая дочь и магазин шарикоподшипников. Они тоже приехали из провинции Шаньдун, но рынок был столь велик, что семьи не были знакомы. Ху сел в маленький микроавтобус-“буханку” и стал лавировать по переполненным людьми переходам. Он должен был забрать плату в незнакомой части “Города техники” и внимательно следил за вывесками.

Малышка Юэюэ не пошла к соседям. Она выбралась за порог и вскоре оказалась в двух с половиной кварталах от дома. Она ковыляла вдоль гор товара у обочины, столь же высоких, как она сама. Чтобы привлечь посетителей, магазины, выходившие на “улицы” рынка, выставляли товар снаружи, хотя это и загромождало дорогу. Девочка в темной рубашке и розовых брюках миновала магазин на углу, где старый компьютерный монитор показывал под шестнадцатью углами запись камер наружного наблюдения. В 17.25 Малышка Юэюэ оглянулась через плечо и еще успела увидеть приближающийся микроавтобус. Ху Цзюнь почувствовал легкий толчок – настолько легкий, что он решил: под колеса попал мешок тряпья или картонная коробка. Он не остановился.

Малышку Юэюэ переехало дважды: сначала переднее колесо, потом заднее. Она осталась лежать за грудами товара и почти не шевелилась. Через двадцать секунд к ней подошел мужчина в белой рубашке и темных брюках. Он взглянул на ребенка, остановился… и отправился по своим делам. Еще через пять секунд проехал мотоциклист. Он обернулся, но даже не притормозил. Через десять секунд прошел другой мужчина. Через девять секунд появился микроавтобус – и тоже переехал Малышку Юэюэ.

Люди двигались мимо: некто в синем плаще, мотоциклист в черной футболке, рабочий, грузивший товар на перекрестке. Мужчина на мотоцикле посмотрел на нее и сказал что-то владельцу магазина, прежде чем оба в спешке удалились. Через четыре минуты после наезда (одиннадцатой) прошла женщина, ведущая за руку маленькую девочку Она владела магазином поблизости и тоже забрала дочь из школы. Она остановилась, спросила лавочника о ребенке на дороге и убежала, уводя дочь. Все продолжили свой путь: мотоциклист, пешеход и рабочий из магазина на углу.

В 17.31, через семь минут после того, как девочку сбили, подошла невысокая женщина – восемнадцатая – с пакетами пустых банок и бутылок. И остановилась. Она бросила пакеты и попыталась поднять Малышку Юэюэ. Ребенок застонал, а его тело обвисло. Эта пожилая женщина, Чэнь Сяньмэй, была неграмотной и, чтобы заработать на жизнь, сдавала мусор и металлолом. Она оттащила девочку к тротуару и огляделась. Она подошла к ближайшему продавцу, но тот был занят. Другой сказал: “Это не мой ребенок”. Чэнь бросилась в другой квартал и там встретила Цу Фэй-фэй, искавшую дочь. Мать подняла Малышку Юэюэ и побежала домой.

В Китае машин скорой помощи мало, поэтому родители положили дочь в маленький семейный “Бьюик”. В больнице Хуанци, куда они добрались через пятнадцать минут, медсестры в розовой униформе управлялись с потоком пациентов. Приемная была чистой и просторной, но таблички на стенах предупреждали об опасностях системы здравоохранения. Одно объявление советовало не пытаться подкупить доктора, чтобы получить лучший уход; другое оберегало от “похитителей приемов”. Там говорилось: “Если незнакомец утверждает, что близко знаком со специалистом, и пытается увести вас из больницы, не верьте”.

Врачи обнаружили, что у Юэ расколот череп и серьезно поврежден мозг. Сначала журналисты сочли это происшествие заурядным, но после увидели видеозапись. Сюжет о семнадцати прошедших мимо людях стал распространяться и вызвал поток самообвинений. Писатель Чжан Лицзя спрашивал: “Как мы, нация 1,4 миллиарда холодных сердец, можем претендовать на уважение и на роль мирового лидера?” Видеозапись постоянно повторяли по телевидению и в интернете, как моралите об очерствении в большом городе. Для многих этот случай кристаллизовал ощущение, что великое соревнование оставляет самых уязвимых людей Китая за бортом. Он распечатал колодец коллективной вины – за младенцев, заболевших от отравленного молока, за погибших в школах детей, а также за равнодушие к незнакомцам. Незадолго до этого газеты сообщили о смерти восьмидесятивосьмилетнего мужчины, который упал в продуктовом магазине и захлебнулся кровью, потому что никто не помог ему перевернуться.

Журналисты собирали детали картины. Владелец “Нового китайского оптового магазина охранного оборудования”, что на углу, заявил, что он занимался бумагами, а его жена – приготовлением обеда: “Я слышал плач ребенка, но только секунду или две, а потом все стихло. Я даже не задумался об этом”. Журналисты нашли человека на красном мотоцикле с коляской, но он сказал только: “Я не заметил ее” и повторил это десять раз. В Сети люди очистили запись и опознали владельца магазина водопроводного оборудования. Он вышел из своего магазина на углу, посмотрел на тельце и юркнул обратно. Он утверждал, что не заметил раненого ребенка, но люди назвали его “бессовестным” и испортили его сайт. В то же время они подняли шум вокруг сборщицы мусора, которая остановилась помочь. Журналисты снова и снова спрашивали ее, почему она вмешалась. Этот вопрос ставил женщину в тупик. После того, как репортеры ушли, она обратилась к невестке: “Что странного в том, чтобы помочь ребенку?”

Китайцы считали себя народом, обладающим жэнь – “гуманностью”, “человеколюбием”. Эта идея лежит в основе китайской морали точно так же, как на Западе – принцип “поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой”. Впрочем, в последние годы детей в Китае учат и менее вдохновляющим концепциям вроде цзуо хаоши бэй э – “сделать хорошее и быть при этом обманутым”. Этот страх имел собственный словарь, где встречались настолько узкие понятия, как пэнцир – человек, который “обвиняет в повреждении фарфорового предмета, который уже был разбит”.

Многие китайцы ощущают себя на цветущем острове, окруженном коварными течениями: оставайся на твердой земле, и жизнь будет безопасной и благополучной; но если хоть на мгновение потеряешь опору, мир рухнет. Их так мало отделяло от бед, что казалось необходимым постоянно защищаться. Моя подруга Фэй Ли, журналистка, рассказала, что ее отец, учитель физики, однажды ехал на велосипеде, и его сбила машина. Он поднялся и уехал оттуда как можно скорее; только дома он понял, что именно он стал жертвой. Мужчина был убежден, что кто-то попытается воспользоваться ситуацией. Обвинения взамен помощи другому – этот сюжет все чаще попадал в газеты. В ноябре 2006 года в Нанкине пожилая женщина упала на автобусной остановке, и молодой человек по имени Пэн Юй остановился, чтобы помочь ей добраться до больницы. Придя в себя, она обвинила растерянного Пэна в своем падении, и судья заставил его выплатить более семи тысяч долларов. Приговор опирался не на доказательства, а на “логику”: Пэн никогда бы не помог, если не испытывал бы чувство вины.

Этот приговор стал сенсацией. Чем сильнее я интересовался судьбой Малышки Юэюэ, тем чаще встреченные мною китайцы говорили о “деле Пэн Юя”. Люди рассказывали похожие истории, и мораль была всегда одна: можно лишиться даже того немногого, чего вы достигли. После того, как молодого человека по имени Чэнь ложно обвинили в причинении вреда велосипедисту, он сказал журналистам: “Не думаю, что стану кому-нибудь помогать в такой ситуации”.

Хотя шанс быть обманутым и невелик, в обществе росли опасения. Люди чувствовали, что стремление к успеху размывает традиционную этику. И чем хуже они думали о других, тем меньше были готовы прийти на помощь. Чжоу Жунань, антрополог, изучавший жизнь “Города техники”, рассказал мне, что никто так не опасается быть обманутыми, как мигранты вдали от дома:

В Америке личность – это основа гражданского общества, а в Китае коллектив распадается, и пока нет ничего, что может его заменить… Когда вы приезжаете на новое место, вы заботитесь о себе, устраиваете жизнь собственной семьи – своей жены, своего мужа, своего ребенка, – и другие становятся не так важны… Ваше сознание разделяется.

Китайская пресса с готовностью подхватила мнение, что такие случаи демонстрируют отчужденность людей в больших городах. “Бессердечие случайного свидетеля – не только китайская проблема”, – оправдывалась газета “Глобал таймс”. “Жэньминь жибао” сочла его “неизбежным спутником урбанизации”. И все же чем больше я узнавал о деле Малышки Юэюэ, тем менее меня устраивали эти объяснения.

Первыми заподозрили урбанизацию в размывании морали вовсе не китайцы. В 1964 году американцев потрясло убийство в Нью-Йорке двадцативосьмилетней Китти Дженовезе. “Нью-Йорк таймс” сообщала: “Более получаса тридцать восемь уважаемых, законопослушных жителей Куинса смотрели, как убийца преследует и убивает женщину ножом”, но никто из них не позвонил в полицию и не пришел ей на помощь. Америка приняла эту историю близко к сердцу, потому что она отвечала ее страху превращения в безучастное общество. “Синдром Дженовезе” вошел в учебники социальной психологии.

Правда, годы спустя, когда ученые вернулись к показаниям свидетелей и материалам дела, они обнаружили, что всего трое или четверо из слышавших крик женщины поняли, что происходит, а по меньшей мере один свидетель позвонил в полицию, однако та опоздала. (История о тридцати восьми безучастных свидетелях была упомянута в разговоре с репортером, причем, что характерно, упомянута представителем полиции.) В случае Малышки Юэюэ апатия могла быть не единственным объяснением того, почему люди не решились помочь. Антрополог Янь Юньсян изучил двадцать шесть историй “добрых самаритян”, которые стали жертвами вымогательства в Китае, и обнаружил, что в каждом случае милиция и суды обращались с доброхотами как с виновными, пока не было доказано иное. Ни в одном из двадцати шести случаев вымогателю не потребовалось предоставить свидетеля, и ни один вымогатель не был наказан – даже после того, как невиновного оправдывали.

В годы бума у китайцев нашлось много причин бояться закона. Нет ничего удивительного в том, что люди, выросшие во времена, когда должности в правоохранительных органах отдавались за взятку, а судей было легко подкупить, стали подозрительными. В 2008 году ученый Ван Чжэнсю отметил “крайне низкий уровень доверия граждан, выросших после реформ, к партии и правительству”. Милицию заботило только добывание чистосердечного признания, и в ряде дел, получивших огласку, проявились последствия этой поспешности. Некоего Шэ Сянлиня приговорили к одиннадцати годам заключения за убийство жены, которая жила отдельно, и он сидел в тюрьме до тех пор, пока она однажды не вернулась, чтобы навестить семью. Выяснилось, что она переехала в другую провинцию и там снова вышла замуж. Шэ, которого пытали десять суток, чтобы выбить признание, получил свободу в 2005 году. Журнал “Сайенс” в 2013 году сообщил, что молодые китайцы “менее доверчивы, менее надежны, менее расположены к риску и конкуренции, более пессимистичны и менее совестливы”.

Почти все, кто прошли мимо Малышки Юэюэ, настаивали, что ничего не видели – кроме одной: Линь Цинфэй, которая шла мимо со своей дочерью. Женщина рассказала журналистам: “Она плакала очень слабым голосом… У входа в магазин стоял молодой человек. Я спросила, его ли это ребенок. Он покачал головой и ничего не ответил. Моя дочка сказала: “Та девочка вся в крови’. Я испугалась и утащила дочь”. Когда Линь добралась до собственного магазина, она рассказала мужу о том, что видела, но тот был погружен в работу. “Никто не решался коснуться ее, – сказала Линь, – так как могла я?”

Родители Малышки Юэюэ подумали, что дочь может получить лучший уход, если они обратятся в одну из элитарных клиник. На рынке они подошли к мигранту из Шаньдуна. Тот связал их с другим мигрантом, владельцем магазина “Король абразивов”. Это был бывший военный, и он смог добиться отправки ребенка в реанимационное отделение армейского госпиталя в соседнем Гуанчжоу. Он видел запись: “Я узнал многих из тех, кто прошел мимо и не остановился”. Когда он спрашивал их об этом, они отвечали: “Это не твой ребенок! Что ты лезешь не в свое дело?”

Пятнадцатого октября, два дня спустя после ДТП, Малышка Юэюэ лежала в большой палате с бледно-бирюзовыми стенами, среди трубок и штативов. Ей сделали срочную операцию на черепе, однако состояние девочки все еще было критическим. Родители начали поиски виновного. Они шли от двери к двери: “Вы знаете водителя микроавтобуса с записи?” Они развешивали в “Городе техники” объявления с обещанием заплатить пятьдесят тысяч юаней (более восьми тысяч долларов) за информацию. Ван разместил объявление и в интернете, зарегистрировавшись под ником: “Моя дочь выздоровеет”.

Тем временем к водителю “буханки” Ху Цзюню пришло мрачное осознание того, что он натворил. В семье первым увидел запись с камер его шурин. Ху все понял: “Кажется, два дня назад я наехал на что-то”. По словам адвоката Ли Вандуна, Ху, просмотрев запись, “покрылся мурашками от головы до пят”.

Водитель сдался милиции. “Шел дождь, и грохот капель по крыше был таким громким, что я не услышал крик ребенка. Я посмотрел в зеркало с правой стороны, ничего не увидел и поехал дальше, – объяснил он следователю, как сообщила газета “Янчэн ваньбао’. – Если бы я понял, что сбил кого-то, я непременно остановился бы”. После столкновения Ху не вел себя как виновный, рассказал мне адвокат: “Он не мыл машину, не протирал ее тряпкой. Когда он пришел домой, он не нервничал и не паниковал. При разговоре с другими продавцами он вел себя как обычно”.

После ареста Ху репортеры насели на Ван Чичана, отца девочки. Он отвечал: “Я не знаю, что чувствовать – ненависть? Гнев? Какой в этом смысл? Разве ненависть поможет моему ребенку выздороветь?” Шли дни, а Малышка Юэюэ оставалась в реанимации, отделенная стеклом от родителей. После полуночи и октября девочка умерла от полиорганной недостаточности.

Я попал в Фошань через несколько месяцев после того, как съемочные группы телевидения покинули “Город техники”. Все выглядело так же, как по ТВ: сумрак, штабеля товара на тротуаре. Я зашел в ближайший магазин – “Умная техника”. Человеку за прилавком, Чэнь Дунъяну, было за пятьдесят. Волосы он зачесывал назад, как Мао, на носу сидели очки для чтения. Он, похоже, догадался, зачем я пришел, и предложил присесть. Прежде чем я задал вопрос, он заявил, что в день трагедии работала его дочь, которая “ничего не слышала”. Чэнь заговорил о доверии:

Раньше, когда ты что-нибудь видел, ты знал, что это настоящее, потому что ни у кого не было ни времени, ни денег на то, чтобы это подделать… Раньше, если вам не хватало еды, я мог поделиться своей… Но после [провозглашения политики] реформ и открытости все изменилось. Если у вас одна порция еды и у меня одна, я попытаюсь отобрать вашу, съесть обе и оставить вас ни с чем.

“Мы переняли все эти дурные привычки от таких стран, как ваша, – сказал он с улыбкой. – И забыли собственные славные традиции. Посмотрите-ка – я даже не сообразил предложить вам чаю!” Он вскочил, поискал чай, сдался и опять сел. Я спросил, не преувеличивает ли он достоинства старого доброго времени.

“У всех есть немного денег, но деньги не дают покоя. Нужно чувствовать себя в безопасности”, – сказал он. Я спросил Чэня, как бы он отреагировал, если бы увидел девочку на дороге. Он на мгновение замолчал.

– Если бы это было до реформ и открытости, я ринулся бы туда и рисковал жизнью, чтобы ее спасти. Но после них? Я бы подумал. Я не был бы так отважен. Это я и пытаюсь сказать: таков мир, в котором мы сейчас живем.

У Чэня была внучка, и я спросил:

– Какой вы хотели бы видеть ее в будущем?

– Это зависит от того, что будет происходить в обществе. Если управлять будут хорошие люди, она должна стать хорошим человеком. Если это будут плохие люди, придется быть плохим.

Тем вечером я ужинал со старушкой Чэнь Сяньмэй, которая унесла Малышку Юэюэ с дороги. Она была, наверное, самым маленьким взрослым человеком, которого я когда-либо встречал: полтора метра ростом (вероятно, из-за детства, проведенного в горах провинции Гуандуна, где не хватало еды). Она говорила на диалекте, который с трудом понимали окружающие. Ее сын и его жена были ее переводчиками, связью с миром. Утром она готовила для рабочих из “Города техники”, а днем искала потерянные болты и другие детали: “Любую мелочь можно продать”. В тот день семья убеждала ее не выходить из-за дождя. Но дождливый день был подарком, потому что остальные сборщики остались дома.

Когда люди узнали о Малышке Юэюэ, Чэнь стала местной знаменитостью. Фотографы снимали ее в поле, чтобы подчеркнуть ее скромное происхождение, хотя она пыталась убедить их, что сейчас не время для сбора урожая. Она получила шесть приглашений в Пекин на официальное чествование “добрых дел”, но эта поездка принесла одни неудобства: “Я не могла понять, что мне говорят, а люди не могли понять, что говорю я”.

Местные чиновники и представители частных компаний хотели сфотографироваться с ней, и Чэнь получила около тринадцати тысяч долларов в качестве вознаграждения. Но история приняла неприятный оборот. Односельчане Чэнь сочли, что она получила гораздо больше. Соседи стали просить у нее в долг. Неважно, что она отвечала, – они продолжали настаивать. Они даже попросили ее построить дорогу к деревне.

Чэнь сказала мне, что благодарна за деньги, но предпочла бы, чтобы местная администрация позволила внуку посещать школу. У него была сельская прописка. Это не позволило ему ходить в общественный детский сад, и теперь родители ежемесячно тратили семьсот юаней на частную школу.

Поступок Чэнь имел странные последствия и для ее сына. Не важно, сколько раз он говорил коллегам, что не разбогател: люди решили, что у его матери теперь целое состояние. Ему даже пришлось уволиться. Теперь ему надо было проводить за рулем микроавтобуса тринадцать часов в день, и это оказалась лучшая работа, которую он смог найти.

Со всей страны присылали пожертвования для родителей Малышки Юэюэ. Местные школьники прислали банку из-под печенья, набитую мелкими купюрами. Журналисты из родной провинции отца девочки призвали (из лучших побуждений) ему звонить. За пять минут Ван Чичан получил пятьдесят один пропущенный вызов.

А в интернете стала приобретать популярность теория заговора: будто и видеозапись, и девочка, и врачи – все ложь. Ханна Арендт когда-то разглядела “особенный вид цинизма” в обществах, склонных к “полной и постоянной замене фактической истины ложью”. Ответом на это, писала Арендт, является “абсолютный отказ признать что-либо правдой”. Пытаясь положить конец слухам, отец пригласил журналистов посмотреть, как он подсчитывает пожертвования и кладет деньги в банк. Но рассуждения о заговоре не прекратились. К концу октября Ван уже отчаянно хотел избавиться от денег. Он пожертвовал их двум нуждающимся пациентам, а потом он и его жена попросту отказались выходить на улицу. Родители видели дочь во сне: отец обнимал ее или возил на спине; во снах матери Малышка Юэюэ всегда была в желтом платье и смеялась. Вскоре семья покинула “Город техники”.

В итоге следователи решили, что водитель неумышленно покинул место ДТП. Устроили эксперимент: поливали крышу “Города техники” из брандспойта, чтобы изобразить дождь. Ху Цзюня признали виновным в непреднамеренном убийстве. Он извинился перед семьей погибшей, а адвокат попросил о снисходительности: он показал в суде снимки, на которых Ху укачивал собственную десятимесячную дочь. Вместо традиционных штанов с разрезом девочка была в памперсах: в Китае это, наверное, вернейший признак начала движения семьи к среднему классу Ху приговорили к двум с половиной годам тюрьмы.

Через несколько недель после смерти Малышки Юэюэ власти Шэньчжэня первыми в Китае приняли меры по защите “добрых самаритян”, переложив бремя доказывания на обвинителя и установив наказание за ложный донос (от публичных извинений до лишения свободы). Закон не предписал помогать (как в Японии или Франции), но все же стал большим шагом вперед. Спустя какое-то время я начал жалеть обитателей “Города техники” – в том числе, должен признаться, и тех, кто предпочел ничего не заметить. Их вовлекли в повествование, но моралите не учитывает сложности их жизни. Китайское общество восприняло смерть Малышки Юэюэ во многом так же, как Америка – историю Китти Дженовезе, хотя все оказалось непросто.

Самым ярким опровержением гипотезы о том, что китайцы не заботятся друг о друге, было то, что они заботятся: на каждый случай, когда люди игнорировали друг друга, находятся контрпримеры, когда люди рискуют собой, стремясь защитить другого. В декабре 2012 года в провинции Хэнань помешанный ворвался в начальную школу, где ранил ножом двадцать два ребенка. За ним погнался другой мужчина, вооруженный только метлой. Культура самопожертвования не разрушалась: она укреплялась. Возрождались частные филантропические организации, прежде закрытые или подчиненные партии. Донорство крови расширилось так, что скупщики крови, которые ходили по домам и подвешивали крестьян вверх ногами, почти исчезли. После землетрясения в Сычуани в 2008 году на помощь прибыло более четверти миллиона волонтеров, в основном молодых, и они по большей части сами оплачивали дорогу. Чжоу Жунань, антрополог, рассказывал мне: “Молодые учатся быть полноценными личностями, а не эгоистами. Вот на кого надежда – на молодежь”.

Усилия партии по укреплению морали выглядели все безнадежнее. В то самое время, когда я беседовал с людьми о Малышке Юэюэ, государственное ТВ отмечало шестидесятилетие обретения Мао солдата Лэй Фэна, социалистической иконы. Лэй был на всех остановках и плакатах. Партия благословила три новых фильма о нем, но наступление пропаганды провалилось. Никто не хотел смотреть кино о Лэе. Газета “Глобал таймс” сообщала, что в одном кинотеатре его показывали пустым креслам, на случай, “если кто-нибудь появится”. В интернете Лэя высмеивали. Один блогер подсчитал, например, что Лэй, чтобы собрать столько навоза, сколько он утверждал, должен был девять часов натыкаться на кусок дерьма каждые одиннадцать шагов. Другой предположил, что Лэй тратил на одежду больше, чем мог себе позволить. Блогеров арестовали: “Доблестная фигура Лэй Фэна подверглась сомнению со стороны некоторых пользователей интернета. Многие сообщили об этом в милицию, потребовав преследования тех, кто распускает слухи, очерняющие образ Лэя”.

Я иногда думаю, каким стал бы Китай, если бы его лидеры, вместо размахивания плакатами с Лэй Фэном и лозунгами о “гармонии”, дали бы понять, что пытаются сделать институты более честными и заслуживающими доверия. Власть определяет моральную позицию, по крайней мере, согласно Конфуцию: “Нрав правителя подобен ветру, а нрав народа – траве. Куда дует ветер, туда и клонит-с я трава”. Из-за злоупотреблений и обмана правительство не смогло предложить убедительный образ современного китайца. Партия строила свою легитимность на процветании, стабильности и пантеоне пустых героев. Поступая так, она обезоружила себя в битве за души и отправила людей блуждать в поисках авторитетов.