Напряжение было столь велико, что среди ночи Гаота несколько раз стискивала кулаки и просыпалась от того, что ногти вонзались в ладони. Только когда первые лучи солнца заглянули в окно, она наконец забылась. Но проспала недолго, Юайс шепнул ей на ухо, чтобы она выходила во двор, потому что самый трудный день в Граброке уже начинается, хотя он может захватить и ночь, и завтрашний день тоже. Гаота не поняла, как один день может захватить в себя сразу два дня, да еще и ночь между ними, но привела себя в порядок и вскоре уже сбегала вниз по ступеням сначала в обеденный зал, а потом и во двор, где был уже накрыт стол и Юайс копался с кольчужкой Нэмхэйда. Гаота вдруг почувствовала приступ голода и, отправляя в рот что-то мясное с тушеными клубнями, спросила наставника о том, что мучило ее всю ночь:

– Почему нас не раздавят?

– Важный вопрос, – согласился Юайс. – Особенно после ночной ворожбы. Думаю, что нас еще попытаются раздавить, но, может быть, не в этот раз.

– А когда? – не поняла Гаота.

– Когда-нибудь, – пожал плечами Юайс. – Сейчас мы для них не опаснее комара. Зудит себе и зудит. К тому же раздавить нас – значит не узнать врага, который нас послал. А мы – ключ к этому врагу. Так, во всяком случае, они должны думать. Кроме того, у них есть главная цель – явление, все остальное – ерунда, хотя кое-что их и насторожило. Но пока мы – ерунда. Неопасная и нестрашная ерунда.

– А мы и правда ерунда? – надула губы Гаота.

– Не совсем, – улыбнулся Юайс. – Но имей в виду, когда они выяснят, что мы никакая не ерунда, нам станет жарко, и ты можешь сама захотеть стать ерундой. Маленькой и незаметной. Чтобы жить спокойно.

– Ты сам тоже так думаешь? – обиделась Гаота.

– Я должен был тебе это сказать, – ответил Юайс.

– Мы можем их остановить? – спросила Гаота.

– Вряд ли, – признался Юайс. – Но мы должны пытаться их остановить.

– Как Нэйф? – спросила Гаота.

– Успокойся, так у нас не получится, – проговорил Юайс.

– А те, кто нас послал? – Гаота ожесточенно почесала кончик носа. – Да!.. А кто нас послал? Брайдем или Ата? Или еще кто?

– Тсс, – приложил палец к губам Юайс.

Гаота выждала минуту, оглянулась, пожала плечами, отодвинула блюдо и радостно улыбнулась Иске, которая выскочила неизвестно откуда и тут же убрала со стола, оставив блюдо с пирогами, кувшин с вином и миску с вареными в меду орешками.

– Вот, – подмигнула Гаоте Иска, вернувшись через минуту и подавая ей кубок с теплым напитком. – Попробуй. Топленое молоко с медом и тертым орехом! И вкусно, и сил становится столько, что можно целый день по трактиру бегать, а все равно не устанешь.

Гаота припала губами к угощению и удивленно засмеялась.

– Надо будет рассказать про этот напиток тетушке Хиле!

– Она знает о таком напитке, – уверил Гаоту Юайс. – Лучше расскажи о нем тетушке Капалле, пусть заведет еще пару коров.

– А где все? – спросила Гаота. – И почему мы на улице?

– Дойтен, как ты могла бы предположить, еще спит, а остальные уже занимаются важным делом, – ответил Юайс, орудуя нагретым на жаровне шилом. – А на улице мы потому, что грязное серебро и в самом деле грязное, и дышать вот этим дымком под крышей я бы не советовал. Да и надо пользоваться теплыми осенними днями. Дыши. Лови солнечные лучи. Здесь солнца больше, чем в Стеблях.

– Каким важным делом занимаются остальные? – понизила голос Гаота, потому что из сарая показался старик Аол со скребком и принялся обхаживать лошадей. За ним как привязанный бродил с унылым лицом и торбой с овсом на плече Амадан.

– Подготовкой к охоте, – объяснил Юайс.

– А для чего ты переносишь плетение с кольчуги на мешковину? – спросила Гаота, завороженная тем, как нить за нитью выплетается рисунок из кольчужного плетения и оказывается точно таким же рисунком на мешковине, наскоро натянутой на деревянную раму. – Это тоже подготовка к охоте?

– Ты помнишь наставления Пайсины? – ответил вопросом Юайс.

– Их было много, – вздохнула Гаота.

– Не сомневаюсь, – кивнул Юайс. – Но что она говорила о силе врага?

– Ее нужно использовать против него самого, – наморщила лоб Гаота.

– Точно так, – согласился Юайс. – Если сможешь пропустить удар противника, не отражая, но и не подставляясь под него, судьба почти наверняка одарит тебя. Противник потеряет равновесие и не сможет защититься от твоего удара.

– Если сможешь, – повторила слова наставника Гаота.

– И это тоже верно, – согласился Юайс. – Но вот это плетение – это ворожба, которая мне пока непонятна. Поэтому я хотел бы иметь возможность при необходимости ее разорвать. Понимаешь?

– Пока нет, – призналась Гаота.

– Тогда бери свой меч и, – Юайс выложил на стол тонкий и гладкий камень, – правь его.

– Но я не тупила меч! – удивилась Гаота. – На нем ни одной зазубрины!

– Пайсине еще учить и учить тебя, – рассмеялся Юайс. – Твой меч – это ты сама. Ты можешь не прикасаться к лезвию или натирать его не камнем, а полировать тем же луговым хвощом, но поправляя его, ты поправляешь себя. Ты просыпалась ночью каждые полчаса. Посмотри на свои ладони. А знаешь, как ты улыбаешься?

– Как? – надула губы Гаота.

– Так, словно собираешься зарыдать, – сказал Юайс. – Бери камень. И не волнуйся. Здесь мы укрыты, на удивление хорошо укрыты, и во всяком случае до явления нашим врагам не до нас. А потом… А потом посмотрим. К тому же я могу тебя уверить, что со мною ничего не случится сегодня ночью. Испытание выпадает не простое, но и не самое сложное.

Ворота заднего двора трактира заскрипели, и между створок просунул голову Тьюв. В руках у него была огромная корзина, наполненная мотками смоленой бечевы. На плече лежала начатая сеть.

– Надеюсь, ты это не украл? – поинтересовался Юайс.

– Не украл, – с явным разочарованием ответил Тьюв. – Хотя мог. И сохранил бы для господина защитника десяток медяков. Все, что я себе позволил сегодня, это позавтракать за счет господина защитника и открыть вот эти воротца, не имея от них ключа.

Старик Аол, забыв о скребке, и впрямь заторопился к воротам.

– Не называй меня господином защитником, – попросил Юайс. – Во-первых, у меня есть имя, а во-вторых, в тройке я едва неделю и вскоре снова стану не защитником, а самим собой.

– Я не знаю, в какой господин защитник состоит тройке, но в моей жизни он самый настоящий защитник, – твердо сказал Тьюв. – Вот, посмотри. Я еще не забыл, как плести сети. Думал, что забыл, но пальцы помнят. Наверное, я б и башмак сумел сшить. Надо попробовать.

– Попробуешь, – сказал Юайс. – Но не теперь.

Он ощупал сетку, подергал ее, потянул, пытаясь разорвать.

– Пойдет. Нужно сплести четыре куска. Каждый – четыре локтя на шесть. И к ним еще пару крепких веревок. Каждую – локтей по двадцать. Хватит бечевы?

– Не хватит, так еще схожу, – почесал затылок Тьюв. – А времени у меня много?

– До темноты, – сказал Юайс.

– Тогда успею, – расплылся в улыбке Тьюв, подскочил к столу, наклонил кувшин над кубком, хлебнул вина и твердо сказал: – Даже раньше закончу.

Сказал, отошел подальше от навеса, к забору, выбрал место посветлее, перевернул пустую кадушку, уселся и тут же принялся за работу. Амадан не замедлил подбежать к Тьюву, уселся рядом и радостно пустил слюни.

– Помнишь? – спросила шепотом Гаота. – Помнишь, тогда, у Крафти? Когда мы уходили, он сказал тебе: «Храни и сохранишься на сохраненном». А ты ответил: «Сохраняю и сохраняюсь». Вчера ты сказал то же самое. Или почти то же самое. Над телом Крафти.

– У тебя тонкий слух, – удивился Юайс и проговорил: – Я сказал ему, что сохранивший сохраняет себя даже в посмертии, поскольку неумолим.

– Что это значит? – не поняла Гаота.

– То и значит, – вздохнул Юайс. – Если бы я не вытащил Крафти, он остался бы жив. Получается, что я собственной волей отмерил, кому жить, а кому умереть.

– Разве ты знал, что его убьют? – спросила Гаота.

– Знал, что могли убить, – ответил Юайс. – Так же, как и каждого из нас. Поэтому держись поближе ко мне. Я чувствую опасность.

– Я помню, – кивнула Гаота. – Я тоже чувствую опасность. Тогда, когда стрела влетела в комнату Крафти, я пригнулась.

– Я видел, – усмехнулся Юайс. – Но она все равно не зацепила бы тебя. Иначе тебе пришлось бы испытать пинок в спину.

– Наверное, это очень приятно, – скривила губы Гаота и повторила: – Что это значит? Сказанное тобой…

– То, что он был смел, стоек и добр, – проговорил Юайс. – И, смею надеяться, что у престола всевышнего ему не придется в чем-то оправдываться или краснеть. Поэтому – сохранивший сохраняет себя даже в посмертии, поскольку неумолим.

– Но ведь эти фразы… – Гаота наморщила лоб. – Вы обменялись еще тогда ими с Крафти, как будто приоткрыли друг другу завесу тайны!

Юайс молчал некоторое время. Даже отодвинул кольчужку. Потом посмотрел на Гаоту и произнес чуть слышно:

– Я все слышу. Все, что ты спрашиваешь. И если я не отвечаю, это не значит, что я не слышу. Да, мы посланы сюда. Не Священным Двором, или не только Священным Двором. И не Брайдемом. И не всем Приютом Окаянных. То есть не только ими. Но я не могу об этом говорить. Я могу многое тебе рассказать о том, что такое Черный Круг. Об Очаге. О Скотном Дворе. О Храмах и орденах. О королях и королевствах. Я что-то знаю о каждом из слуг Дайреда и о его трех тенях, но я не могу говорить о том, кто нас сюда послал. Могу лишь обещать, что за нами те, кто хочет покоя и мира нашей земле. И добавить еще одно – без собственного желания никто не участвует в этой битве. Так что считай, что я здесь по своей воле.

– И ты хранитель? – затаила дыхание Гаота.

– Я странствующий хранитель, – кивнул Юайс. – Есть еще те, кто оседает на месте. Либо они стары, либо то, что они сохраняют, заставляет их пустить корни. Таким хранителем был Крафти. Поверь мне, в этом городе есть то, что нужно сохранять. Но Крафти был не один. Надеюсь, ты поняла это вчера.

– В Граброке на самом деле прячется сердце Талэма? – расширила глаза Гаота.

– Вряд ли прячется, – улыбнулся Юайс. – К тому же хранители есть почти в каждом городе. Иногда их роль – уже в том, чтобы дать кров тому, кому он нужен. Иногда хранитель доживает до старости, ни разу не применив свою силу, но он все равно остается хранителем. А сердце Талэма… Скорее всего, оно витает в воздухе. Осыпается с деревьев желтой листвой. Засыпает в земле корнями травы. Но если даже и хлопает глазами, вот как ты теперь, то, наверное, не знает о том, что оно сердце Талэма. И вот что самое странное. – Юайс задумался. – Враг в самом деле тоже чувствует присутствие сердца. И он стремится туда, где оно бьется. Знаешь, иногда я сталкиваюсь с мудрецами. Это не значит, что обычно вокруг меня дураки, но порой я чувствую себя мальчишкой перед чужой мудростью. Мудрецы считают, что стремление грязи к чистоте не нужно объяснять только тем, что умаление сердца Талэма позволит биться в чужой земле сердцу ее захватчика в полную силу. Нет, иногда все объясняется проще. Ты видела, как всплывает болотный газ? Он отрывается от гнилого дна и пузырем подымается вверх, чтобы лопнуть на поверхности болота. Так что, возможно, это всего лишь естественный порядок вещей. Нигде больше явление и не могло состояться. Только здесь. И поэтому – мы здесь.

– А если… – Гаота от ужаса закрыла глаза и прижала к губам ладонь. – А если окажется, что сердце Талэма – это я?

– Тогда уж я попрошу тебя об одном, – с улыбкой понизил голос Юайс. – Не испепели меня, если я обидел тебя чем-то.

– Доброго здравия добрым людям! – раздалось из-под навеса.

Чуть припадая сразу на обе ноги, к столу шел Чуид.

– Злым людям, стало быть, надо желать злого здравия? – спросил Юайс. – Или нездравия вовсе?

– Всем доброго здравия, – тяжело опустился на край скамьи Чуид. – И врагам нашим, и, уж конечно, друзьям нашим. И всем тем, кто пока еще не определился, кто он нам. Не желай никому зла, а если кто и заслуживает его, убей его без злобы в сердце и попроси прощения у всевышнего.

– Ну хоть так, – кивнул Юайс. – А то я уж подумал, что мы будем сидеть за одним столом со странствующим сэгатом.

– Я не помешаю беседе наставника и ученицы? – сдвинул брови Чуид. – Странствующих сэгатов не бывает. Сэгат – это жрец при храме. Если он отправился в странствие, значит, он потерял храм или лишился храма, и уже не сэгат, а обычный колесник. Конечно же, если он осеняет себя святым колесом и знает наизусть хотя бы пару песен святого Нэйфа. Ты хорошо держался вчера утром, защитник. Так, как надо. Показал, что скрываешь что-то, но не показал, что скрываешь великое. Нэмхэйд не проглядел тебя.

Юайс продолжал заниматься с кольчужкой, а Гаота, которая пыталась разглядеть на клинке своего меча хотя бы одно матовое пятно, замерла.

– Ты тоже хорошо держался, книгочей, – наконец отозвался Юайс. – Или монашка помогла тебе? Признаюсь, меня это удивило. Всегда полагал, что дочери Храма Очищения безумны.

– Конечно, безумны, – кивнул Чуид. – Но их безумие наносное. Оно подобно семени, что может вырасти только в чистой земле. Такой чистой, что ни единый сорняк не способен подняться на ней, только то, что посажено. А вот что посажено…

Чуид замолчал. Из трактира выскочила Иска с кубком вина и блюдом с кушаньем. Чуид кивнул ей, потом поманил пальцем и что-то шепнул на ухо. Глаза Иски округлились, рот открылся, она судорожно закивала, бросилась к коновязи и через пару секунд уже разъезжала по двору трактира на рыжем осле. Амадан тут же забыл о Тьюве и стал радостно носиться за Иской.

– Бог не дал мне детей, – прошептал Чуид, – но не лишил меня счастья согреваться от их радости.

– Значит, – Юайс задумался, – эта монашка прикрывала трактир от внимания Нэмхэйда вместе с тобой лишь из-за собственного безумия?

– Ты слишком почтительно относишься к Нэмхэйду, – пробормотал Чуид. – Конечно, он покрепче, чем тот же Корп, который тоже опасен, но прикрывал трактир я не от него. От него прикрывался ты. А через него рассматривал трактир тот, кого не смог проглядеть прошлой ночью даже ты.

– Олс, – прошептал Юайс.

– Олс, Мэйлас, Плэйг – у него много имен, – пробормотал Чуид, любуясь Иской. – Он может предстать и обычным человеком. Но тут есть одна странность. Я не мог бы устоять от его взора. Даже с той помощью, которую получил. Не мог. И вот что я тебе скажу, защитник. Оценивай как хочешь, но знать ты должен. Ты бы еще вчера это понял, если бы не скрывался от Нэмхэйда. Нас было трое, кто пытался закутать трактир от взгляда Олса. Я, монашка, еще один человек, но…

– Но? – переспросил Юайс.

– А знаешь? – расплылся в улыбке Чуид, словно не услышал защитника. – Мне кажется, я столкнулся с Олсом еще в ратуше и представил себя средней руки колдуном и книжником. Мусором под ногами, как он должен был меня представить. Так что он не был удивлен. Он даже брезгливо посмеялся надо мной и не стал убивать, когда у меня горлом пошла кровь. Или же мне не дали умереть другие. Вот та же монашка, которая безумна, но добра. Она и сама не знала, что делает. Едва жива осталась, а все равно заковыляла в город. Но был и еще кое-кто.

– Иска! – высунулась из двери Тина. – Ты что тут делаешь? Кто тебе разрешил?

– Я, почтенная хозяйка! – подал голос Чуид. – Мой ослик застоялся, и я попросил его размять. Не просто так, а за плату! Пару медных монет твоя племянница заработает точно! Ну, и монету добавлю за старание Амадану.

– Тина? – спросил Юайс.

– Скажи еще, что ты не знал… – усмехнулся Чуид.

– В лесу растет много деревьев, – пожал плечами Юайс. – Но вряд ли из них есть хоть несколько, которые знают, что они деревья.

– Это ты хорошо заметил, – кивнул Чуид. – Деревьев много. Ты как раскидистый дуб, ударенный молнией, прикрыл своей кроной две прекрасные ивы. А мы втроем – я, монашка и Тина… Мы прикрыли только самих себя. Замахнулись на большее, но едва устояли. Кто-то укутал нас так, что Олс не заинтересовался нами. Укутал так, что вошедший внутрь Нэмхэйд ничего не заподозрил. Ты хоть понимаешь, что эта сила сравнима с силою Олса?

– Но я не вижу ее источника, – заметил Юайс.

– Что подтверждает ее величие, – прошептал Чуид и зябко поежился. – Не люблю я такое. Случайные подарки обычно дорого обходятся.

– А если… само сердце? – понизил голос Юайс.

– Ты не говорил, я не слышал, – процедил сквозь зубы Чуид.

– Храни и сохранишься на сохраненном, – проговорил Юайс.

– Сохраняю и сохраняюсь, – устало кивнул Чуид и посмотрел на Гаоту. – А ты что молчишь?

– А я… – словно избавилась от столбняка Гаота.

– Ты ведь тоже хранитель, – вздохнул Чуид. – Хочешь ты этого или нет.

– Сохраняю и сохраняюсь, – недоуменно пробормотала Гаота.

– Она еще ребенок, – покачал головой Юайс.

– А если сердце Талэма тоже ребенок? – эхом отозвался Чуид.

Осеннее солнце стало слепить Гаоту, во всяком случае, ей пришлось поднести к глазам платок да уставиться на лошадей, которые подергивали головами, фыркали и переступали у яслей.

– Сколько хранителей в Граброке? – спросил Юайс.

– Было три, – сказал Чуид. – Крафти был первым. Его уже нет. Осталось двое. Одна из них Тина. Вряд ли она осознает до конца, что делает, но она хранитель. Кто второй – не знаю. Наверное, он очень осторожен. Но он есть. Теперь я третий. Монашка – это случайность, которой я просто не могу подобрать объяснение. Останусь здесь и после явления. А там посмотрим.

– Где будет явление? – спросил Юайс.

– Не знаю, – вздохнул Чуид. – Я мог бы заняться этим, но на мне другой груз. Мне нельзя отвлекаться. Я… уже получил место в ратуше, но отправлюсь туда только тогда, когда все уляжется. Не до того.

– Что нам делать? – спросил Юайс.

– Ты делаешь все правильно, – кивнул Чуид. – Поймаешь зверя, сохранишь девчонку. Не дашь ее унести в логово Олса раньше времени. Найдешь место обряда, может быть, сумеешь ее спасти. Но явление тебе не остановить.

– А кто может его остановить? – спросил Юайс.

– Никто, – ответил Чуид. – Оно словно дождь. Кому-то в этом городе суждено вымокнуть до нитки. Если вдруг мы расплетем извивы судьбы и узнаем имя этого несчастного и даже упрячем его под крышу, увезем куда-то, это значит, что намокнет кто-то другой. Или же он уничтожит нас вместе с нашим укрытием. И все…

– Так было всегда? – спросил Юайс.

– Откуда мне знать? – наклонился над блюдом Чуид. – Хотя одну легенду я слышал.

– Какую же? – насторожился Юайс.

– Говорят, что через Нэйфа должна была прийти в Талэм одна из теней Дайреда, – произнес Чуид. – Судя по всему, обычно они блюдут пол. Наверное, это был бы Экрас – голод. Но Нэйф – устоял. Как-то сумел устоять.

– Он тоже был хранителем? – спросила Гаота.

– Не знаю, – покачал головой Чуид. – Знаю только одно: мало времени осталось, мало.

– И что же нас ждет? – медленно проговорил Юайс. – Значит, и большой крови тоже не удастся избежать?

– И этого я не знаю, – вздохнул Чуид. – Но одно тебе скажу точно. Большая кровь – это не только тяжкое горе, которое охватывает, когда множество людей лишаются жизни. Большая кровь – это еще и просто горе. Огромное горе, которое может вырасти на одном человеке.

– Как это? – не поняла Гаота.

– Примерно так, как случилось с тобой, девочка, три с половиной года назад у глиняных увалов Тарба, – сказал Чуид.

Гаота окаменела.

– Вот как, – вдруг раздался недовольный голос Дойтена. – Что же это получается? Я стучу ложкой по блюду под крышей, а они дышат свежим ветром и в ус не дуют?

– Мы безусые все, – скривив губы, с трудом справилась с оцепенением Гаота и уже больше не слышала ничего, что говорили Дойтен, Чуид, что отвечал им Юайс, потому что перед глазами снова стояло лицо ее матери и лица сестер, а в ушах звучали слова отца: «Прости меня», обращенные к матери. Да, только меч, только меч и остался, и только он позволяет сдержать слезы, хотя в стальной глади они как будто текут по лицу…

Она пришла в себя от удара створки ворот за спиной Дойтена.

– Расстроился человек, – покачал головой Чуид. – Ну да ладно. Он ведь тоже хранитель, только не знает этого.

– Хранитель? – спросила Гаота.

– Пойми, – Чуид встал, махнул рукой Иске, чтобы она продолжала кататься, погрозил пальцем Амадану, прищурился, разглядывая, как ловко работают руки у Тьюва, окликнул: «Молодец, парень! Ловко!» – вызвав улыбку на лице старателя, потом посмотрел на Гаоту: – Пойми. Если есть что-то бесценное, и это бесценное укрывают многие, каждый старается по силе своей. Велик тот, кто укроет бо́льшую часть. Важен тот, кто скроет от беды меньшую. Но так же необходим и тот, кто сберегает самую крохотную: например, кончик мизинца на ноге. Потому что укол яда может быть направлен именно туда. Подумай об этом…

– Что случилось?

Едва со двора убрался Чуид, с этим возгласом Соса в ворота вошли все четыре егеря. Сос, под глазами которого темнели мешки, свидетельствующие о бессонной ночи, подмигнул Гаоте и вывалил из мешка, который он нес на плече, доспехи. Загремели по столу жестью и бронзой, спутались ремешками какие-то странные полулаты. «Наручи», – поняла Гаота.

– Дойтен прошел мимо в сторону цитадели, – сказала Глума. – Злой и красный, как и шапка на его макушке. Даже не заметил нас.

– Зато он хорошо держался ночью, – горько заметил Сос.

– Успокойся, – начал разбирать наручи Фас.

– Да, – ухватился за кувшин с вином Чатач. – Может, я не выпустил руки только потому, что судорога скрутила мои ладони? Кто же мог ожидать такой дряни? Я такого даже в Лиственной топи не испытывал, хотя там бывало всякое…

– А он и не выпустил, – подал голос Тьюв. – Это я руки выхватил. Вижу, что человеку плохо, ну и выхватил…

– Человеку плохо! – ударил кулаком по столу Сос и пошел внутрь трактира.

– Оставьте его, – сказала Глума и посмотрела на Юайса. – Лучшее место – площадь перед торжищем.

– Замок близко, – заметил Фас. – Из самострела – нет, а из хорошего лука могут попасть.

– Нет, – покачал головой Юайс. – Не будут меня убивать там. Там меня будут проверять. Но я все равно попрошу у вас помощи. Мне понадобятся все трое: Фас, Сос и Чатач. Я вызову зверя, выйду на него с сетью. Если разинет пасть, забью ему в глотку руку с наручем. Как только он будет схвачен – подбегаете вы. У каждого будет сеть. Мне нужно, чтобы он был спеленат, как младенец. Связан, как безумец в приюте для душевнобольных. Ясно?

– А ты уверен, что он не разорвет тебя? – нахмурился Фас.

– Ни в чем нельзя быть уверенным до конца, – заметил Юайс. – Но хорошо, если это и в самом деле степной медведь.

– Когти? – оживился Чатач.

– Да, – кивнул Юайс. – Главная опасность степного медведя – его быстрота, свирепость и пасть. Когти у него короткие, он их стачивает при беге. Я справлюсь с пастью, так что когти мне были бы ни к чему. Но не медлите и не спешите. Если вы рванетесь ко мне до того, как я схвачу его, он уйдет.

– Безумие… – прошептала Глума.

– Как всегда, – улыбнулся Юайс. – И запомните: никакого оружия. Оставьте все у Глумы. Зверь мне нужен живым.

– Меня, значит, в расчет не берешь? – поняла Глума.

– Наоборот, – сказал Юайс. – Гаота будет с тобой.

– Ты потащишь ее на охоту? – удивилась Глума.

– Только чтобы не обижать тебя, что я берегу ее сильнее, чем берег тебя, – сказал Юайс и положил руку на ладонь Глумы. – Брось. Ей нужно там быть. Она должна все видеть.

– Зачем? – посмотрела Глума на Гаоту, которая сидела с открытым ртом.

– Затем же, зачем закаляют сталь, – пожал плечами Юайс.

– Сталь сначала куют, – вздохнула Глума.

– И за этим тоже, – согласился Юайс.

– Зверь может и не выйти, – заметил Фас.

– И у него все-таки будут когти, – наморщил лоб Чатач. – Чтобы степной медведь стесал свои, ему приходится проходить по каменистой равнине многие лиги. Вряд ли нашему зверю разрешают такие долгие прогулки.

– Разбираться будем уже на месте, – сказал Юайс.

– Тогда выбирай, – громыхнула наручами Глума. – Мы покопались в кладовой Буила, взяли разных размеров. Думаю, что, если надеть друг на друга три штуки, никакой зверь не прокусит тебе руку…

Гаота убрала меч в ножны, встала, отошла от стола, взглянула, как ловко управляется с бечевой Тьюв, и вдруг почувствовала прикосновение. За спиной ее стояла Иска.

– Хочешь на ослике покататься? – спросила конопатая девчонка.

– Хочу, – неожиданно сказала Гаота.

– Садись, – обрадовалась Иска. – Пока Аол увел Амадана, катайся. Только погладь ослика. Вот так. Он послушный. Устал стоять на одном месте, наверное. Дай мне руку.

– Зачем? – не поняла Гаота, которая уже сидела на осле и старательно наглаживала ему холку. – Я и так не упаду.

– Не, – засмеялась Иска. – На удачу. Я удачу приношу. Ну правда. Не смейся! Вот Кача и Брока мальчишки обижали с соседней улицы, я их за руки подержала, и их обижать перестали. А Аол все забывал. А теперь ничего не забывает, даже Тине на кухне помогает. А…

– Хорошо, – улыбнулась Гаота. – Вот моя рука.