Сон был горьким. Горечь стояла на языке, горечь приносилась ветром, который обдувал лицо. Что-то происходило в этом самом сне, что-то неприятное, хотя чего уж могло произойти неприятнее того, что уже случилось? Но утреннее пробуждение слизнуло сновидение без следа, только и осталось, что тянуть из ковша холодную воду да удивляться самому себе – как это можно было упасть в постель, раздевшись, но не опрокинув ни единого кубка вина?

Дойтен посмотрел на пустой лежак Клокса, осенил себя святым колесом, кивнул убранным постелям Юайса и Гаоты, нагнулся, проверил наличие под собственным лежаком ружья, закряхтел, накинул на дверь крючок, скинул исподнее и живенько ополоснулся пятком ковшей холодной воды, всякий раз переступая на новое место – полы у Транка в трактире сделаны были на совесть, если с умом, то никакой протечки, одна лишь свежесть и облегчение. Не прошло и десяти минут, как ступени благословенного заведения заскрипели под весом бравого арда, который во всякую минуту своей жизни был готов к собственной смерти, не желая ее ни единой минуты ни в каком виде. Эта мысль так понравилась Дойтену, что он подкрутил кончики усов и притопнул, но тут же подумал, что согласился бы разбирать пыльные рукописи в кладовой Белого Храма ближайшие два… нет, даже четыре месяца, лишь бы судья Клокс оставался живым и здоровым. Разве это возраст для прогулки к престолу всевышнего? Шестьдесят пять лет. Смешно! Добро бы уж звенела сталью какая-нибудь войнушка!

«Будет тебе и войнушка», – закралась в голову Дойтена вовсе неприятственная мысль, отчего его лицо перекосила недовольная гримаса, и как раз с нею он и появился в обеденном зале.

– Я уж думала посылать за тобой, – сухо заметила Тина, накрывая на стол. – Не обессудь, я хоть и вижу, что у тебя и мантия судейская, и шапка багрянцем светит, а еду тебе прежнюю подаю. Ту самую, которую ваш бывший усмиритель жаловал.

– А я без обиды, – довольно проговорил Дойтен, с трудом удерживаясь, чтобы не ухватить трактирщицу за мягкое место. – Шапка, может быть, у меня и покраснела, а сам я какой был, такой и остался.

– Ну, тогда я лучше остерегусь, – отстранилась Тина и спросила: – Празднуешь обновку?

– Брось, – бросил ложку Дойтен. – Какая уж там обновка. Я на лестницу не взбираюсь. Край свою вижу. Не быть мне судьей. Но не больно и хотелось. Я б по плечо, нет… – он постучал ладонью по уже не больной руке от локтя до кисти, – по запястье… здоровья бы лишился, лишь бы старина Клокс жив остался. Только горе ведь как – бьет наотмашь, а потом догоняет. Наотмашь я вчера получил, когда Клокса из воды доставал. А уж второй удар будет через день или через два, если, конечно, и сам жив останусь. А сегодня-то – солнце сияет, словно не осень на вторую треть выворачивает, а весна к разгару стремится. Ну как тут не улыбнуться? Где твои шустряки-то? Отчего сама с горшками хлопочешь?

– А ты хотел, чтобы они тебя ждали? – поинтересовалась Тина. – Больно важен, как я погляжу. Проспал бы еще с час – сам бы за блюдом на кухню пошел.

– А чего бы не пойти? – хмыкнул Дойтен. – Стряпня знатная, вино – отменное, особенно если меру знать, хозяйка что с лица, что с заподлица – одно загляденье. Где кто есть-то? Моих-то как всегда с утра нет, наверное, опять своими клинками мельтешат. А прочие как?

– Никого уже нет, – вздохнула Тина. – Аол – с лошадями. Старый мой с сыновьями на торжище уехал, через три дня начало празднества, шатер мы ставим. Посмотрим, как в этом году, а так-то чуть ли не год целый потом сливки с этой торговли снимаем. Послезавтра поставлю тесто и, считай, месяц, а то и два – без продыха.

– Да, – кивнул Дойтен. – Пироги у тебя знатные. Помню. Ну, может, еще и зацеплю первую выпечку. Постояльцы-то где?

– А я им не сторож, – буркнула Тина, уходя на кухню, – которые во дворе, те во дворе. А те, которых во дворе не найдешь, считай, что на волю вырвались.

«На волю…» – отчего-то сладко прозвучало в голове Дойтена, но вслед за тем перед глазами всплыло лицо молочницы, представился старина Клокс лежащим в ящике на льду, и веселье куда-то улетучилось, и жаркое отправилось в живот нового судьи вовсе без всякого вкуса.

Во дворе под навес заглядывало осеннее солнце. Лошади в полном составе пряли ушами у яслей, серый жеребец бодро пофыркивал, счастливая Иска раскатывала по всему двору на мохнатом ослике, таком же рыжем, как и она сама, дурачок Амадан бегал за ней, пытаясь ухватить осла за хвост, а прочая компания сидела на двух скамьях у вынесенного под солнце стола, используя время и для дела, и для забавы, потому как блюдо с пирожками явно знавало и более обильные времена. Юайс у жаровни колдовал над куском мешковины и кольчужкой Гаоты. Тщедушный Тьюв возился с несколькими мотками суровой бечевы, сплетая что-то вроде грубой сети. Девчонка то ли любовалась собственным клинком, то ли выглядывала в нем свое отражение. А серебрянокудрый старик, или пока еще не старик, жмурился на солнце и не делал ничего.

– Вот как, – крякнул Дойтен. – Что же это получается? Я стучу ложкой по блюду под крышей, а они дышат свежим ветром и в ус не дуют?

– Мы безусые все, – скривила губы Гаота.

– Да, господин судья, – открыл глаза Чуид. – С усами у вас нет соперников. Разве только почтенный травник Бас мог бы приложить мерку к своим усищам, но и у него нет такой вызывающей остроты на лице.

– Полегче, – попросил Дойтен. – Полегче насчет господина судьи. Никакой я не судья, а лишь временный наместник на этой почетной и, как все уже поняли, опасной должности. Усмиритель я. Все прочие при деле, я так понимаю?

– Смотря какие дела, – пробормотал Чуид. – Мне тут сказали, что ты собираешься идти к бургомистру?

– Собирался вроде, – нахмурился Дойтен. – Свиток там у него какой-то…

– Не нужно, – покачал головой Чуид. – Этот свиток я ему дал. Сам его и составлял. Все, что там написано, я уже рассказал Юайсу.

– Есть то, что я не знаю? – нахмурился Дойтен.

– Есть, – кивнул Юайс. – Мелочь. По времени.

– Так говорили уже? – не понял Дойтен. – Эта мерзость должна быть вычерчена за месяц! Или нет?

– Почему вычерчена? – не понял Чуид. – В Гаре она была выкопана. Думаю, дело не в способе, а во времени. Она должна быть. И скорее всего, она уже где-то есть.

– Так вроде бы все уже облазили? – нахмурился Дойтен. – Начиная с крыши недостроя этого храмового и заканчивая выборкой на холмах. Так ведь? Нет же нигде ничего?

– Нет, – кивнул Юайс, продолжая колдовать над кольчужкой. – Ни там, ни в замке, нигде нет. Или мы этого не видим.

– Это как же смотреть надо? – сплюнул Дойтен.

– В Гаре я увидел, – заметил Чуид. – Я был в городе. И даже свидетельствовал, как судья Эгрич сел на лошадь и помчался в Тимпал. Потом я пошел на холм. Мне сказали, что Эгрич передавал воеводе, что холм нужно перекопать, но тому было не до копки земли. Останки мертвых собрали и унесли. А уж кровь и сама выгорела. Холм перекопали, но потом, наверное, через месяц. Я как-то заглядывал, там теперь сорняк выше меня ростом. Но тогда я просидел на холме два дня. Сидел и смотрел на эти восемь канав. Они ведь хитро были выкопаны. Очень хитро.

– И что ты там увидел? – не понял Дойтен.

– Тень исчезает в час зверя, – ответил Чуид. – Там же были ямы. Может, случайно так совпало, но в час зверя солнце осветило их до дна. Ни черточки тени.

– Когда это, час зверя? – спросил Дойтен.

– В равноденствие, это серединка между полднем и рассветом, – проговорил Юайс. – Обычно в это время просыпаются даже сони. За три часа до полудня. Час зверя или час водопоя. Это что-то древнее. Я не могу объяснить.

– И чем это нам поможет? – спросил Дойтен.

– Ничем, – развел руками Чуид.

– Зачем ты приехал в Граброк? – нахмурился Дойтен. – Хотел разбирать свитки? Разбирай. А я пойду к бургомистру. Расскажу ему все. И про колдунов, и про Олса, который засел в замке. И посмотрим, что он сделает. А свиток мне твой не нужен. Я не защитник какой-нибудь. И не судья, демон меня раздери.

С этими словами Дойтен стянул с головы тиару, поправил меч на поясе и зашагал прочь со двора.

Настроение было испорчено. Дойтен не любил длинные разговоры, которые ему казались способом не выявить истину, а скрыть ее. Даже те свитки, что изредка попадали к нему в руки, он не вычитывал от строки к строке, а старался пропустить кучерявые словеса и вступления и вытащить из пышной мудрености простые мысли. Часто их там не оказывалось вовсе, или Дойтен их не находил. Так же было и с этим стариком в зеленом котто. Ясно же, что в голове у него полно всякого, так отчего отсыпа́ть тонкой струйкой, да еще щуриться и улыбаться – разгадаешь, на что я намекаю, или не разгадаешь? Была охота разгадывать… Загадки хороши в детских играх, а когда льется кровь, надо говорить коротко, по делу и быстро. Что известно храмовым старателям относительно это поганого обряда, что залил Гар пятнадцать лет назад кровью? Город был наполнен знаками и колдовством. На холме близ околицы была проведена ужасная ворожба. Были обезглавлены восемь несчастных и прикончен какой-то зверь, кажется, имни, вроде того, что Дойтен с Басом обнаружили в могиле жены Линкса. И вот, пожалуйте, является какой-то сомнительный мудрец и заявляет, что просидел на том холме два дня и заметил, что в час зверя тени на нем исчезают. И что дальше? Где этот холм в Граброке? Знаками и колдовством город был наполнен точно так же, однако и знаки стерли, и колдовства поубавили. Правда, совсем без смертей не обошлось, ну так кровью город пока не залили? Да и обряд пока не случился. А то тоже…

Дойтен поминал бы демонов и разную нечисть до полудня, но вот уже под его ногами загудели мостки, под которыми несла свои воды Дара, и уже карусель засверкала яркими красками перед глазами. Ну да, смерть, преображение, рождение. Ну и что? Красивые значки, отчего бы их не использовать в рисунке? Как с ума все сошли.

Народу на площади оказалось меньше обычного. Мастера подправляли покрашенное, смолили выставленные торчком бревна с шутейными подарками, правили качели. Тут же размечали места под шатры. Пахло сдобой. Даже у трактира Юайджи служки собирали что-то вроде выносного навеса.

Дойтен замедлился, решая, с чего начать и куда идти. В ратушу хотелось идти меньше всего, в трактир заглядывать было рановато, а вот навестить Калафа – следовало. Дойтен натянул на голову тиару, вошел во двор храма и там, среди пары десятков невесть откуда прибывших храмовников, наткнулся не только на помощника сэгата, но и на бургомистра, за которым с озабоченными лицами следовали с полдюжины городских мытарей и старателей и четверка стражников. Заметив Дойтена, бургомистр улыбнулся, затем обернулся к свите, рявкнул что-то злое и, убедившись, что его помощники бросились исполнять какие-то ранее полученные наказы, вместе с Калафом подошел к новому судье.

– Рад представиться, господин бургомистр, – поклонился Дойтен. – Усмиритель Священного Двора Дойтен к вашим услугам. В связи с печальными событиями вчерашнего дня вынужден примерить на себя эту пурпурную тиару. Однако рассчитываю, что продлится это недолго.

– Да, – кивнул бургомистр. – Я тоже рассчитываю на то, что наши горести не будут долгими и глубокими. И, как мне кажется, мы на правильном пути. Колдовство найдено и уничтожено. Поверь, дорогой Дойтен, сегодня первое утро за последний месяц, которое я встретил без головной боли. Но я был бы готов терпеть ее и дольше, если бы это сохранило хотя бы одну из оборвавшихся жизней. Я глубоко опечален гибелью судьи Клокса и убийством бедолаги Крафти, но мои стражники ищут убийцу.

– Не думаю, что они обрадуются, найдя его, – поклонился Дойтен.

– Ты хочешь разговора со мной или с Калафом? – сузил взгляд бургомистр.

– Помощника сэгата я хотел лишь попросить отправить печальную весть в Тимпал… – начал говорить Дойтен, но Калаф важно прервал его:

– Не помощника, а сэгата. Сегодня утром пришла весть, что до конца нынешего года я исполняю обязанности Даира. Во всяком случае, пока не разрешатся нынешние беды.

– Они могут разрешиться довольно неожиданным образом, – заметил Дойтен.

– Ваши беды, я смотрю, уже разрешились? – скривил губы Калаф. – Я уже сообщил в Тимпал о гибели судьи Клокса. Ответ может прийти через два-три дня.

– Боюсь, что через два-три дня нам уже будет не до ответа, – улыбнулся бургомистр, похлопал по плечу Калафа и повлек Дойтена прочь со двора. – Да, дорогой Дойтен, я тоже не всегда радуюсь повелениям тех, кто властвует над тем миром, в котором я тружусь. О! Я смотрю, тебе не нравится высокий слог? Изволь, я и сам люблю объясняться по-простому. Не хочу разговаривать в ратуше. Давай зайдем в храм и поговорим там.

Дойтен не успел ничего сказать, как бургомистр повернул у арки направо, нагнулся, проходя под лесами, и оказался под выбеленными сводами храма.

– Еще трудиться и трудиться, – кивнул своим мыслям бургомистр. – Я собираюсь освободить артельщиков. Их вожак пришел в себя. Предъявить им нечего. А мальчишка, который к ним прибился, достоин своего пропавшего отца. Сумел запустить часы. Ну-ка?

Где-то в отдалении в стороне ратуши заскрипел механизм, раздалось протяжное гудение и звучный глубокий звон.

– Час зверя, – отчего-то произнес Дойтен. – Или, как еще говорят, час водопоя.

– Точно так, – с уважением кивнул бургомистр. – Или еще так – час последнего пробуждения. Я не могу их держать в темницах. К тому же Священный Двор торопит. Купол нужно закончить. Если не до проливных дождей, то хотя бы до метелей. В морозы класть его нельзя. Им и так придется работать едва ли не день и ночь.

– Придется подождать хотя бы до завтрашнего полудня, – сказал Дойтен.

– Что изменится завтра в полдень? – спросил бургомистр, посмотрел на четырех стражников, которые замерли у входа в храм, и жестом приказал им убираться.

– Может быть, ничего, – пожал плечами Дойтен, – а может быть, многое. Сегодня будет безлунная ночь. А завтра может случится явление.

Бургомистр побледнел. Он стоял и молча смотрел на Дойтена, и тому хотелось сию минуту сбросить и тиару, и мантию судьи, отдать ружье Юайсу или тому же бургомистру, закинуть мешок за спину и отправиться на юго-запад, в родное королевство Нечи, где волны облизывают древние камни и мальчишки ныряют за раковинами даже в холодную воду.

– Хорошо, – наконец произнес бургомистр. – Я прикажу держать артельщиков до завтрашнего полудня. Потом или отпущу их, или город будет утоплен в крови. Если, конечно, это явление состоится. Разве мы не очистили город от колдовства?

– А замок?.. – понизил голос Дойтен.

– В замке живет герцог Диус, – заметил бургомистр. – Брат короля.

– Куда пошел вчера судья Клокс после разговора с вами? – спросил Дойтен.

– Я уже посылал справиться: в замок, – проговорил бургомистр. – Его там не видели.

– Что они еще могли сказать, если он был убит в замке? – спросил Дойтен.

Бургомистр снова замолчал. Он отвернулся от Дойтена, отошел к одной из колонн, что поддерживала своды, погладил мраморные грани.

– Удивительные мастера эти слайбы, – сказал он, обернувшись. – Берут за работу меньше, чем сноки или арды, а делают быстрее и лучше. Их нашел Диус. Как-то разыскал где-то в Нечи и пригласил их сюда. Три года назад. Еще до меня.

– Сам? – понизил голос Дойтен. – Он был в Нечи?

– Его слуги там были, – произнес бургомистр.

– А нет ли среди его слуг колдунов из Черного Круга и убийц из Очага? – прошептал Дойтен. – Не говоря уже о том, кто явился пятнадцать лет назад?

На этот раз бургомистр молчал несколько минут, потом шагнул ближе к Дойтену и прошептал:

– Я знаю, что вчера вы ворожили на площади. Я знаю, что у меня в мертвецкой семь трупов из восьми, которые необходимы для обряда…

– Восьмой перед вами, бургомистр, – сдвинул рукав Дойтен. – Правда, пока живой.

– Где будет обряд? – глубоко вздохнул бургомистр.

– Пока неизвестно, – пожал плечами Дойтен.

– А что вам известно? – скрипнул зубами бургомистр. – Вы нашли дракона? Вы поймали зверя? Вы раскинули вчера колдовство и теперь говорите мне, что я должен идти к брату короля и требовать проверки его слуг? Вы пугаете меня Черным Кругом и Очагом? Может быть, скажете, что и сам Дайред явится в мой город?

– Никто не знает, кто явится в Граброк, – ответил Дойтен. – Но среди слуг Диуса – Олс. Он – слуга Дайреда.

– Послушай… – процедил сквозь зубы бургомистр. – Неужели ты не понимаешь, что если там в замке даже не Олс, нет… Если там хотя бы один черный колдун, а не два. Один! То ни ты, ни твой защитник, ни эти черные егеря, от которых тоже нет никакого толку, ни вся моя стража – ничего не смогут сделать против него?

– Сегодня ночью мы будем охотиться на зверя, – проговорил Дойтен. – Завтра может случиться явление. Уж во всяком случае – обряд. Я не знаю, удастся ли нам взять зверя, не знаю, можно ли остановить обряд, но если послезавтра и позже кровь не зальет улицы Граброка, это ведь будет славно, бургомистр? Не так ли?

– Вот что, – произнес бургомистр. – Все, что я могу, – это призвать горожан не выходить из их жилья завтра. Я не буду ставить глашатая на площади, здесь так не делается. Достаточно кое-кому шепнуть, и в половину дня все будут знать, что завтра лучше не высовываться. Но послезавтра, а точнее – через три дня, начнется праздник. И вот тут уже я буду бессилен.

– Это все хорошие новости? – спросил Дойтен.

– Не знаю, – вздохнул бургомистр. – Сегодня с утра я вздохнул с облегчением, теперь же от моего облегчения почти не осталось и следа. Клокс требовал от меня, чтобы я закрыл город для шествия. Хотел, чтобы я пустил его в обход. Это невозможно. Никак. Но я тоже не сижу без дела. И отправлял весть моему королю, что в городе оставаться опасно. Он должен был отозвать Диуса. И он сделал это. Завтра Диус уйдет из города. Если вы доживете до завтрашнего полудня, вы сможете обыскать его замок.

Дойтен вышел на площадь в полном изнеможении, словно выстоял в тяжелом поединке. Вот уж он был не горазд вести связные речи… Толком даже и упомнить теперь не мог, о чем он говорил с бургомистром. Только и осталось в голове, что завтра Диус покидает замок. Дойтен покрутил головой, посмотрел на трактир Юайджи, подумал, что есть ему еще рано, да и не был он близок с хозяйкой трактира, могла и забыть его за три года, поэтому махнул рукой и неожиданно для самого себя заглянул в часовню.

В ней стояла тишина. Утренняя служба уже закончилась, обеденная еще не началась. Да и сколько прихожан могли поместиться внутри – два десятка? Понятно, что часовня Граброка не была настоящей, крохотной подорожной часовней, а вправе была считаться маленьким храмом, но после громады нового храма она казалась тесной и душной. Через цветные витражи узких окон на пол падали окрашенные лучи осеннего солнца. Углы тонули во мраке. Дойтен разглядел в сумраке вырезанную из дерева фигуру Нэйфа, закрепленную на колесе, шагнул вперед, чтобы рассмотреть ее, и едва не наступил на кого-то.

– Кто здесь? – едва удержался он на ногах.

– Я, – раздалось чуть слышное, распластавшийся на полу человек сжался в комок, сгорбился, чуть приподнялся и явил в столб света лицо.

– Монашка, – кивнул Дойтен. – Голова закружилась? Или сегодня еще не выделывала кругаля на площади?

– Меня зовут Иана, – прошептала она, вставая на колени.

– Послушай. – Дойтен поморщился, отчего-то ему эта еще недавно казавшаяся довольно привлекательной женщина теперь была неприятна. – Что это у вас за храм такой, Храм Очищения? Где у него хоть дом? Кто у вас пастырь?

– В сердце. – Она прижала ладонь к груди. – В сердце у нас храм. И пастырь в сердце.

– Святой Нэйф? – не понял Дойтен.

– Не кощунствуй, – устало вздохнула монашка. – Святой Нэйф уже тысяча двести восемьдесят лет просителем за нас при престоле всевышнего. Наш пастырь – в сердце. Он сам – сердце Талэма. Любовь Талэма. Забота Талэма.

– И что же? – не понял Дойтен. – Прямо так и говорит с вами? Указывает, что вам делать, чего не делать? Велит это… как его… очищаться?

– Не велит, – улыбнулась монашка, – просит. Просит быть чистыми, поскольку именно чистота наша и есть та преграда, что не дает захватить дом наш врагу нашему…

– Ясно, – кивнул Дойтен. – Один вопрос остался. Комнатушка у Транка недешево стоит. За проживание, за еду – тоже пастырь платит?

– Сама собираю, – осветилась еще более яркой улыбкой монашка. – По чешуйке медной. По крошке серебряной. По крупинке золотой. И каждая так. Всяк за себя, а вместе друг за дружку. А когда срок приходит, то и время. И денежку потратить, и жизнь свою с пользой завершить.

– Срок подходит, значит? – помрачнел Дойтен.

– А то ты не знаешь? – спросила монашка.

– И где же случится это дело? – спросил Дойтен.

– А ты смотри – и увидишь, – прошелестела монашка и вдруг вскочила на ноги и ринулась прочь из часовни. Дойтен оглянулся, шагнул за беглянкой, но на площади ее не оказалось. Он повертел головой, заглянул за один угол часовни, от которого тянулась к воротам стена, заглянул за другой, посмотрел в арку храма. Монашка пропала. Шагнул к стражнику, что с интересом глазел на здоровяка в алой тиаре и судейской мантии, и спросил его:

– Только что из часовни выскочила баба в черном платье. Монашка. Куда побежала?

– Не было никого, – удивился стражник.

– Как это не было? – возмутился Дойтен.

– Да просто, – пожал плечами стражник. – Я ж стою, глаз не спускаю. Мало ли, кто утащит что или еще как. Как ты зашел внутрь, так и стою. Ну, так ты зашел, и ты же вышел. А между тем и этим – никакого движения. Да и что там делать-то?

– Так… – стянул с головы тиару Дойтен. – Кажется, без кувшинчика вина я не обойдусь.